Ефимова жизнь с детства бьёт, а он считает себя везучим.
– Сам посуди, – убеждал он меня однажды в своей везучести. – Родился в оккупации, а выжил, хотя у нас полсела от голода и холода вымерло да в партизанах сгибло. В армии в ракетных частях служил, а радиации ни грамма не подхватил. От поезда, домой возвращаясь, отстал – так, спасибо судьбе, Светлану встретил, – показал на жену, накрывающую нам стол. – В её Сибири и остался, а картошка здесь родится не хуже, чем бульба в моей Беларуси, откуда родом…
У Ефимова дом сгорел, одни головёшки дымятся, а он плачет – не от горя, а от радости:
– Зато все живы: и ребятишки, и мы с женой, и соседей огонь не тронул. А избу новую срубим – я везучий…
Срубил – ладнее прежней получилась. При коммунистах это просто было: совхоз дал безвозмездную ссуду, в кассу взаимопомощи залез, у родни-знакомых назанимал. Накануне перестройки с долгами рассчитался.
Перестройка крестьянину послабления посулила. У Ефимова нос по ветру – пасеку завёл. Аукнулось, должно быть, в крови его бортничество, каким предки занимались в Полесье Белой Руси. Поскольку же работал механизатором и времени на пчёл в самую горячую для них пору не доставало, сговорился с двумя чудиками из города, поселил их на пасеке. Чудики какую-то отрешённость от суеты жизни исповедовали. Но обихаживать улья не претило их религии: пчёлки жили так же, как и они, – что Бог пошлёт. И все были довольны. В первый сбор накачал столько мёду, что мотоцикл купил с коляской. Но попользоваться приобретением не успел – конфисковали вместе с пасекой. Как купленное на нетрудовые доходы, хотя улья Ефимов не покупал, а сам из колод сладил. Чудиков же отправили куда-то на перевоспитание – как тунеядцев. Ефимов лишь зубами скрипнул:
– Везучий! Лучше бы меня в тюрьму законопатили…
Развитой социализм приказал долго жить, и Ефимов первым в совхозе на отруб подался, завёл удельное хозяйство. С пчёлами, раз обжёгшись, связываться больше не стал, сделал ставку на землю. Совхоз, преобразовавшись в акционерное общество, его имущественный пай зажал, а пока суд да дело, подался Ефимов в банк.
В банке не отказали, выделили кредит. Ефимов заимел кой-какую технику, всю зиму ремонтировал её с сыновьями, а весной они впятером – четыре сына у Ефимова! – засеяли льном свой единоличный северно-сибирский клин. И осенью сняли такой урожай, что, по самым скромным подсчётам, после погашения кредита и выплаты процентов по нему на семейный карман остаться чистоганом должно столько, сколько прежде за всю жизнь не заработать бы…
Деньги за лён выплатили через зиму, почти перед новой посевной. Ефимов поехал рассчитываться в банк, а из банка выбрел – лицо перекошенное. От смеха, которым в банке надорвался.
– Инфекция мои деньги съела, – повторил он сказанное ему в банке, подразумевая под «инфекцией» инфляцию. – Ещё должен остался. Хозяйство грозятся описать. Но ничего, – поднял опустившиеся было, но ещё крепкие плечи, – я везучий…
Что правда, то правда. Везучий Ефимов. Не в смысле только везения. А ещё как лошадь, например. Тянет такая лошадь телегу, сколько в неё по дороге ни нагружают, пока не падёт от непосильной тяжести. Если, конечно, прежде не взбрыкнётся, оборвав постромки.
Ефимов и взбрыкнулся. Оставив хозяйство на жену и сынов с подросшими внуками и крохой-внучкой от младшего, в родные белорусские края на жительство подался. Обустроюсь, мол, обещал, тотчас и вас вызову. Но вскоре вернулся, а точнее – прилетел, как на крыльях.
– Стосковался по нам? – припала к его груди счастливая Светлана.
– Ну, – вроде бы согласился, тоже счастливый, Ефимов.
А вечером семейный совет собрал, выложив на стол зачитанную почти до дыр газету.
– Читали? – ткнул пальцем в передовицу. И тут же прочёл её, не заглядывая в текст, на память. – Вот, – сказал затем торжествующе, – почему и вернулся скоро. Мы отсель, из Сибири, России и Беларуси Союзное государство создать поможем. Возражения есть?
Возражений не было. Как и у других белорусов, ставших сибиряками, в близких к удельному хозяйству Ефимова и дальних от него сёлах и деревнях. И у не белорусов тоже. Теперь Ефимова, создавшего районное общество Союзного государства, в районе Батькой кличут. Сподвижники уважительно, а местное начальство иронично, а когда молчит – втихаря подножку норовит подставить.
– Триппера на них нет! – ругается, смеясь, Ефимов на власть, ему палки в колёса вставляющую…
А из-за триппера, который по-научному – гонорея, всё ракетное подразделение, в каком он когда-то служил, однажды под карантин попало. Ефимов единственный, на халявную девку не польстившийся, в карантине не оказался и за всех, даже офицеров, службу справлял. И подразделение в тот карантин лучшим в своём военном округе было признано…
