Франция: семь лет размышлений+2

Экстракт из эссе в двух частях

 

Париж! Париж! К какой плывёт судьбе
ладья Озириса в твоём гербе...
         М. Волошин

 

Если попытаться дать определение существующему положению вещей, то я бы назвал его состоянием после оргии. Оргия — это любой взрывной элемент современности, момент освобождения во всех областях. Политическое освобождение, сексуальное освобождение, освобождение производительных сил, освобождение разрушительных сил, освобождение женщины, ребёнка, бессознательных импульсов, освобождение искусства... Это была всеобщая оргия — реального, рационального, сексуального, критики и антикритики, экономического роста и его кризиса. Мы прошли все пути виртуального производства и сверхпроизводства объектов, знаков, содержаний, идеологий, удовольствий. Сегодня всё — свободно, ставки уже сделаны, и мы все вместе оказались перед роковым вопросом: что делать после оргии?
         Жан Бодрийар. Прозрачность зла

За что боролись, на то и напоролись

Франция: эмиграция

Франция... Первое, что сразу приходит на ум, когда мы это имя произносим,— это «Красавица-Франция» и, конечно, Республика — «неделимая и демократическая». Как это и было записано в Конституции от 4 октября 1958 года (вспомним: в 1958 году родилась V Республика Франции), в статье 2, пункте 1: «Франция — это Республика, неделимая, лаическая, демократическая и социальная. Она обеспечивает равенство перед законом всех граждан, без различия происхождения, расы или религии. Она уважает верования». А что, собственно, нового в этом определении Франции как Республики в Конституции 1958 года по сравнению с провозглашёнными Великой революцией 1789 года «Свободой, Равенством и Братством»? А разница в небольшом, но таком важном дополнении: «...без различия происхождения, расы или религии». <...>

Как-то раз автору этих строк понадобились данные о проживающих на территории Франции русских: сколько же здесь их, моих соотечественников? Я обратилась в Статистический центр Франции (в Париже), где мне ответили, что «Франция — антирасистская страна, и подобные данные запрещено собирать...» (?!). Я поинтересовалась: мол, а что, собственно, в этом расистского, если писатель хочет узнать, сколько его соотечественников проживает во Франции, просто хотя бы для того, чтобы знать, на какую публику он здесь может рассчитывать, и в каких количествах издавать книгу на русском языке во Франции, и стоит ли вообще это делать?.. Работница Статистического центра несколько смутилась, затем сказала, что всё это не её вина, а её миссия — приём посетителей и их регистрация, и показала мне брошюры, книги и сборники статистических данных, где я могла бы найти для себя «хоть какие-нибудь приблизительные данные». Искать пришлось долго, и точное количество русских во Франции так мне и не удалось установить. Также вы не найдёте, сколько же во Франции поляков, итальянцев, португальцев, китайцев, турок или выходцев с африканского континента. В чём же здесь дело? Франция буквально «наводнена» лицами иного происхождения, расы или иной, чем католическая, религии, а учёт этих лиц не ведётся? Не верьте глазам своим. Ведётся, ещё как. Как только вы поселяетесь на территории Франции (легально, разумеется), на вас в префектуре заводится целое досье, которое запускается в огромную машину — Систему Информационного Учёта. И какие бы телодвижения во Франции вы ни совершали, то бишь выход замуж или развод, появление детей, попадание в разряд безработных или изменение места работы, покупка дома или банкротство, выигрыш огромной суммы в лото или большой долг в банковском кредите, скрывание от налогов или заполнение бумаг в мэрии для приглашения ваших друзей пожить у вас месяц-другой,— всё это (незаметно для вас!) будет вписываться в ваше досье. Другое дело, что вы сами не имеете права доступа к вашему собственному досье (дабы вы не смогли что-либо изменить в нём — в вашу пользу). И с другой стороны, граждане Франции не имеют права доступа к точной, конкретной информации о том, сколько же их, иного происхождения или религии, проживает на территории Франции, поскольку, как это философски объясняется,— мы все равны перед законом, и происхождение не имеет никакого значения для демократического общества; главное, чтобы гражданин был честным тружеником, ну и прочее-прочее... Но... читайте между строк: дабы не возмущался общественный порядок. А возмущению коренного француза не было бы конца, если бы он узнал правду. А так — говорят везде: эмигрантов во Франции стабильно 6% населения, в 1928 году было 6% и сейчас <...> 6%, нет причин для волнений, «в Багдаде всё спокойно». Но так ли уж всё спокойно?

Обратимся же к истории эмиграции во Франции.

Исторически эмиграционный процесс во Франции можно разбить на три периода:

С 1850 года до Первой мировой войны. В основном это так называемые здесь mains d’œuvre — «рабочие руки». На том этапе — в основном бельгийцы и итальянцы. С 1918 года по 1939 год. В этот период самой большой была волна в 20-е годы. Эта эмиграция делилась на всё те же «рабочие руки» (экономическая эмиграция) и, с другой стороны, на «беженцев» (политическая эмиграция: русские, испанцы, португальцы, немецкие евреи). С 1945 года до наших дней. В этот период самой большой была волна в 60-е годы, и опять же в основном «рабочие руки» (с африканского континента и Ближнего Востока).

Заметим между строк, белоручкам-французам периодически не хватало чернорабочих рук, которые они и нанимали со стороны — за ничтожную плату, аж до середины 70-х годов, когда было наконец решено приостановить так называемую экономическую эмиграцию, и для тех, кто хотел попасть во Францию, остались лишь иные каналы, существующие и поныне: политическое убежище, воссоединение семьи, учёба в университете, временная работа по контракту или... замужество.

По поводу чернорабочих и прочих специальностей эмигрантов: есть на этот счёт статистические данные (ура, открытые для публики!). Так, известно, например, что в настоящее время:

около 45% работающей эмиграции — это неквалифицированные рабочие; около 25% — малоквалифицированные служащие; около 12% — средние служащие; около 10% — кадры, функционеры, преподаватели вузов; и около 8% — коммерсанты и мелкие ремесленники.

<...> Ну а что насчёт зарплаты? Оказывается, что она ниже, чем у француза при идентичной работе: у мужчин — на 10%, у женщин — на 13%. <...> А вы говорите: «равенство перед законом... независимо от происхождения». Кто, я говорю?! Вы, вы — французская Конституция.

Но сколько же их, эмигрантов во Франции? И каков он, прошлый и настоящий профиль французской эмиграции? Каковы пропорции между выходцами из Западной и Восточной Европы, с африканского континента, с Ближнего Востока? Это, как оказывается на поверку, самый сложный и довольно щепетильный вопрос. Смотря хотя бы по тому, что конкретные и точные данные отсутствуют. С другой стороны, подсчитать, оказывается, не так-то просто. Прежде всего потому, что эмиграция всегда находится в подвижном состоянии. Приведу пример для ясности.

Например, вы приезжаете учиться в университете. Вам выдают в префектуре карту — вид на жительство на год как студенту. Вы становитесь временно проживающим на территории Франции. Но ваша «временность» может растянуться на годы: сначала вы учитесь, потом вы, например, находите работу или женитесь (выходите замуж), потом вы подаёте на французское подданство и его получаете. И через это вы выбываете из числа эмигрантов. Вы становитесь французом через натурализацию. Вас больше не учитывают в статистике как эмигранта. Но разве вы не остаётесь, после того как получили французский паспорт, всё тем же русским, поляком, китайцем или турком? Теперь — что касается ваших детей. У вас в браке рождается ребёнок. Ваш(а) супруг(а) — коренной француз (француженка), вы — через натурализацию. Кто ваш ребёнок? Правильно, по закону (см. выше в первой части) ваш ребёнок — француз. И также, по французскому закону, вообще нигде не имеют права указывать на его иное происхождение (по принципу: рождён на территории Франции в законном браке, в котором хотя бы один из родителей — француз). Однако в Статистическом центре мне пришлось увидеть потрясающие данные: оказывается, эти дети учитываются в статистике как дети «смешанных браков»! Получается вроде того: он француз, но... не совсем француз (один из родителей — поляк, русский, итальянец или марокканец). Тем более это касается детей, рождённых в браке, где оба родителя — не коренные французы, а в результате натурализации. Но в общие данные об эмиграции эти данные не включаются. В результате и получается та самая абракадабра, с которой столкнулись в настоящее время французы. Так, официальные данные гласят: во Франции всего лишь 6% населения — эмигранты, то бишь около 4 миллионов человек (на 60 миллионов населения). Граждане, откуда паника — мол, слишком много эмигрантов? слишком много арабов (63% французов так думает)? И в 1928 году столько же было, и даже в 1911 году (1 миллион на 39 миллионов населения). Нет причин для беспокойства. (Странно вот только, откуда во Франции — по другим источникам — около 20% населения — мусульмане?..) А может, эти официальные данные — фальшивые? Нет, самые что ни на есть достоверные. Только не надо забывать, что эти данные — лишь о настоящих новоприбывших эмигрантах. А те, кто получил французское подданство? А дети в смешанных браках, «не совсем французы»? Они уже не учитываются как эмигранты (учитываются в секретных документах, но в глобальную официальную — для народа — статистику не входят). А потом, даже эти 6% ни о чём не говорят. Так, известно (из данных Статистического центра), что, например, в 1928 году около 90% всей эмиграции составляли выходцы из Западной и частично Восточной Европы и лишь около 10% — выходцы из Азии и Северной Африки, тогда как профиль современной эмиграции изменился: лишь 18% — это выходцы из Европы, 45% — с африканского континента и 37% — из Азии! Правда, данные эти особенно не афишируются (так, находятся иногда такие любопытные, вроде русской писательницы, которой не лень было это раскапывать в пыльных талмудах Статистического центра, да и то верно — случайно она это и раскопала, т. к. искала данные по отдельно взятой нации — русские — на территории Франции, а «раскопки» оказались удивительно интересными, т. к. открыли совершенно невиданные вещи...).

Вообще, Франция — по-своему парадоксальная страна. С одной стороны, французов традиционно обвиняют в «ментальной закрытости», в задыхании в рамках собственной культуры; с другой стороны, всего за сто лет Франция превратилась в мультинациональную страну (если сейчас здесь насчитывается около 20% мусульман, то с полной уверенностью можно сказать, что 40–45% населения Франции — некоренные французы). Где же логика? А логика есть — внутренняя, железная: именно это «задыхание в собственной культуре» и привело к мультинациональности современной Франции, в этом смысле XX век был для Франции «взрывным» — «всё смешалось в доме Облонских». И опять же, как всегда (вот же лёгкий французский характер!), в соединении полезного (всю тяжёлую работу спихнуть на эмигрантов) с приятным (привнесение свежей культурной волны, точнее даже — многочисленных волн). Но нет дыма без огня: так, «польза» и «приятность» грозят обернуться настоящим пожаром... то бишь изжогой и язвой желудка... Это я к тому, что мультинациональность хороша в определённых пределах и пропорциях, при потере которых возникает... раздражение, трение, конфликт... бунт, удар исподтишка, поножовщина. Последнее уже не от взаимного обогащения, а от полного отсутствия какой-либо культуры.

Как же все эти многочисленные национальности сосуществуют во Франции: каждый в своей диаспоре? рядом с другими национальностями? рядом с коренными французами? Как принимают французские «правила игры», и все ли принимают? Как смотрят сами французы на тех, иных по происхождению? Существует ли во Франции дискриминация по расовому и национальному признаку, и вообще... кто виноват? Начнём с конца: никто не виноват — так сложилось. Потому что... «хотелось как лучше, а получилось как всегда». <...>

По волнам океана...

Париж: эмиграция

Волны, волны... В начале XX века во Францию приезжают итальянцы и бельгийцы. В 20-е годы — испанцы, поляки, русские... В 60-е годы — алжирцы, африканцы, португальцы, затем тунисцы и марокканцы... В 70-е годы — выходцы из Азии: Индии, Пакистана, Ливана, Турции, Китая и особенно Вьетнама. А кроме этого, живут во Франции выходцы из Латинской Америки (особенно из Бразилии и Мексики) и Кубы; Греции, Германии, Ирландии; Индонезии и Филиппин; Японии и... всех стран бывшего соцлагеря.

В 1986 году уже 20% французов имеют хотя бы одного из родителей иностранного происхождения...

Расселение по стране всех этих многочисленных наций далеко неоднозначно и неравномерно. Так, например, немцев больше всего в районе Эльзас (т. к. на границе с Германией, а потом, и сами эльзасцы и по характеру, и по темпераменту близки немцам, немецкому духу Порядка). Итальянцев и всех наций — любителей солнца и жары более всего по побережью Средиземного моря. Русские в основном живут в Париже и пригороде Парижа, частью на Средиземном море (Марсель и Ницца)...

Ну и, конечно, Париж. Столица Франции фактически «поделена» между различными «национальными объединениями», диаспорами: в 3-м, 13-м, 19-м и 20-м округах Парижа эмигрантов (или «по происхождению») — около 15%, во 2-м, 10-м и 17-м — около 20–25% парижан составляют эти диаспоры. Давайте ещё раз заглянем в Париж, но теперь уже в Париж «экзотический».

Африканцы в Париже (около 200 тысяч человек): кто они? чем занимаются? где живут? 85–90% из них работает на совсем не лёгких производствах: тяжёлая металлургия, автомобильные заводы («Рено» и «Ситроен»), химическая индустрия. Живут в основном «колониями» в 11-м, 19-м и 20-м районах. Здесь же есть спе­ци­фи­ческие африканские магазины-бутики (ткани, бижутерия, «всё для дома» — на африканский стиль и т. п.), рестораны и продуктовые магазины (где вы можете купить специи, свежие экзотические овощи и фрукты, сушёную рыбу и даже пальмовое вино). Есть у африканской «коммуны» свои книжные магазины (всё о прошлом и настоящем Африки), свой журнал («Ревю Нуар»), своё радио («Африка 1»). Работа у этих парижан — тяжёлая, но хватает этому жизнелюбивому народу сил на песни и танцы, да и вообще — трудно представить его без музыки. Так, выделились из «массы» в 80-е годы талантливые музыканты, тогда же был создан ими «Африканский праздник» — серия концертов... Жили музыканты в основном в 18-м округе, но многие из них уехали на родину или в США (особенно в конце 90-х годов), т. к. не нашли поддержки среди французской администрации...

Париж считают второй... латиноамериканской столицей (после Мадрида) в Европе. Так много в Париже выходцев из Латинской Америки — Аргентины, Чили, Колумбии, Бразилии, Мексики, Перу и Кубы? Но дело, оказывается, не в количестве (в три раза меньше, чем африканцев), а в качестве, т. к. «латино» ярко выделяются на фоне «экзотического» Парижа: во-первых, тем, что в основном это политическая эмиграция (писатели, как Пабло Неруда и Габриэль Гарсиа Маркес, как и многие другие, жили в Париже), и, во-вторых, своей «заразительной» (в том числе и музыкальной) культурой. «Латино» живут в основном в 7-м и 16-м округах. <...>

Интересно, сколько во Франции китайцев (в основном все они живут в Париже)? Трудно сказать. По одним из данных, около 300 тысяч. Но, по всей видимости, намного больше. Всем в Париже известен 13-й округ, Чайнатаун (т. к. 80% здесь живущих — китайцы), с его китайской спецификой — бутиками, китайскими супермаркетами и, конечно, ресторанами. В 20-м округе китайцы мирно соседствуют с греками, армянами и африканцами. И наконец, во 2-м и 3-м округах есть также китайская диаспора, которая не смешивается с остальными (работают в основном в коммерции, сапожные мастерские, работа с кожей и т. п.).

Чем отличается китайская диаспора от других? чем славится здесь? В отличие от «латино», например, эта диаспора не имеет здесь интеллектуальных звёзд и имён. Вообще, эта нация здесь звёзд с неба не хватает, зато трудятся они как муравьи (или пчёлы), живут мирно, в конфликт ни с другими нациями, ни с французами не вступают. Диаспора их динамическая и сильная, хотя и закрытая в себе: хорошо держатся друг друга, передают «дела» свои по наследству, не теряют родной язык, браки устраивают между собой, поддерживают огонь своей культуры: например, праздник Дракона в феврале вы можете наблюдать в виде «драконьего шествия» по улицам родного им 13-го округа — так парижане-китайцы вступают в Новый год по китайскому календарю. Есть, правда, и мелкие грешки у здешних китайцев (у кого их нет?) — любовь к азартным играм, где проигрываются (а кому-то наоборот!) целые рестораны и прочее имущество. Но французы в это не посвящаются: так, можете вы только заметить, что сменился вдруг декор и персонал в вашем любимом китайском ресторане. Знайте — это неспроста! Но с другой стороны, китайцы — верующие буддисты, и есть у них здесь буддийский храм. А также, для сохранения исторической памяти, четыре китайских музея и — для нынешнего поколения молодых — свой книжный магазин.

Страна восходящего солнца... Оказывается, парижанам совсем не обязательно ехать в такую даль, чтобы узнать, что такое настоящая Япония, потому что Япония — со всеми своими древними традициями и новейшими изобретениями — присутствует в самом Париже. Около 40 тысяч японцев живёт в Париже, в основном «интело» — студенты, артисты, модельеры, архитекторы, а также «высшие кадры» в совместных франко-японских предприятиях, тренеры и спортсмены (выступающие за Францию в бойцовых видах спорта — карате, дзюдо...), а также директора и шеф-повары японских ресторанов. В 1997 году открылся шикарный Культурный центр Японии (недалеко от Эйфелевой башни), где проводятся (естественно, японские) концерты и выставки, здесь же есть библиотека «Всё о Японии» и даже салон чая, где раз в неделю вы можете участвовать в настоящей церемонии чая... Есть в Париже и японские парки (как, например, парк при ЮНЕСКО), с характерной для Японии архитектурой камней — привезённых специально из Японии — и росписью... каллиграфией даже на самом фонтане. Живут в Париже и японские стилисты (и пользуются огромным успехом!): кому не известны стили Кензо, Ямамото или Мияке? Одно, правда: путешествие в саму Страну восходящего солнца может обойтись вам дешевле, чем костюмчик от Кензо...

А рядом сосуществует по-буддистски мирная небольшая микродиаспора Индии. Вернее, в неё входят разные выходцы: из Пакистана, Бангладеш, Шри-Ланки и самой Индии. Индусы также вносят свою свежую струю: всё большее распространение во Франции получают... курсы йоги (особенно так называемой «нежной» — дыхательной йоги). И неспроста: стрессовая жизнь в огромном городе, где, по выражению известного российского героя эпохи застоя, «приходится рвать когти», в конце концов самым плачевным образом отражается на... организме парижанина — его сердечно-сосудистой и нервной системе. И очень многие, для восстановления жизненного эквилибра, обращаются к медитации. А кто лучше самого индуса-специалиста может вам объяснить все необходимые этапы медитации, во избежание возможных негативных эффектов?.. Есть у индусов в Париже свой храм, исполняют они и свои обряды, и даже в определённое время года вы можете увидеть религиозное праздничное шествие к храму в честь почитаемого живущими здесь индусами божества...

В отличие от интеллектуальной японской и «спиритической» индийской, живой, «молодёжной» и артистической латиноамериканской, работящей и спокойной китайской, ливанская микродиаспора «входит» в культуру Франции и Парижа... своей неоспоримой культурой восточной (и не менее, как оказывается, утончённой, чем французская!) кухни. Ливанские рестораны в Париже (вечером танец живота!) заняли себе прочное место на фоне поистине интернациональной кухни Парижа. А ведь ливанская диаспора вначале представляла собой жалкое зрелище: в основном это были люди, получившие политическое убежище во Франции (вспомните длительную войну в Ливане с 1975 года), и далеко не все из них были лица с состоянием. Но постепенно (а сказать ли — довольно быстро!) ливанская диаспора нашла своё лицо здесь, в стране, её принявшей, но совершенно чуждой по обычаям, традициям, нравам...

Иные нравы и у т. н. магрибинцев — выходцев из Туниса, Марокко и Алжира, но и этим более чем большим диаспорам во Франции пришлось ассимилироваться здесь... приспосабливаться, не теряя при этом своих корней. Эмиграция во Францию из Северной Африки началась не сегодня, а... в период Первой мировой войны. Но самая мощная волна приходится на послевоенный период (особенно 60-е годы — «рабочие руки»). На сегодняшний день насчитывается в Париже около 100 тысяч выходцев из Северной Африки (Тунис, Марокко и Алжир), и в Парижской области — около 360 тысяч, хотя, как и понятно, в эти подсчёты не входят второе и тем более третье поколения этих эмигрантов, а также и те «новоприбывшие», которые получили французское подданство в результате натурализации... В Париже семь мечетей (первая построена в 1920 году), арабские книжные магазины и бутики, бани-хаммам, кафе-шансон, курсы танца живота, рестораны <...> и... арабское радио, которое передаёт свои программы не только на территорию Франции, но и на Алжир...

Ближе к французским нравам и обычаям, конечно, европейцы, которых также здесь предостаточно: итальянцы, испанцы, немцы, англичане... поляки, болгары, русские... греки...

Немцев и австрийцев в Париже около 80 тысяч. В основном это «высшие кадры» на совместных предприятиях, профессора вузов, представители т. н. свободных профессий, дипломаты,— в общем, «интело». «Волн» у немцев во Франции никаких не было (если не считать немцев, в основном евреев, бежавших из Германии перед Второй мировой вой­ной... о чём многие из них, будучи выданными «гостеприимной» Францией гестапо, сильно пожалели). Коммерцией и ресторацией современные немцы в Париже не занимаются. Многие женаты на француженках (т. к. это в основном мужская эмиграция, в отличие, например, от русской эмиграции четвёртой волны, где 70% — это женщины). Вообще, немцев в экзотическом Париже как-то совсем не «видно»...

Чего не скажешь, например, об ирландцах. Выходцев из Ирландии в Париже всего около 15 тысяч. Но кто хоть раз не был здесь в ирландском баре — пабе, которые нынче так же модны во Франции, как и (совершенно другие по своему принципу) латиноамериканские? Кроме того, ирландцы — музыканты, художники, писатели, танцоры ирландского фольклора, артисты разного рода. Это мы вас уже «отправляем» в Культурный центр Ирландии и Ирландскую ассоциацию... А сказать ли в двух словах: ирландская диаспора в Париже — это диаспора артистическая, «молодёжная» и удивительно открытая для общения (друг с другом, с французами и со всеми нациями, здесь живущими)...

Англичане как-то намного меньше заметны в экзотическом Париже. И дело не только в количестве (всего около 9 тысяч), а в том, что ни с точки зрения культуры, ни в области «уикенда» англичан здесь как-то особенно не видно. Сказывается ли древняя «война» между англосаксами и французами? Или англичане чувствуют себя настолько самодостаточными у себя дома (как и немцы), что «на чужбине» никак себя не выражают? Где бы мы ни искали ответа, но факт остаётся налицо: английская культура, досуг «по-английски» — конечно, и это вы при большом желании найдёте в Париже, но искать придётся долго...

Страна солнца и... столь же горячей гитары. У испанской эмиграции было здесь две волны: политическая эмиграция в 1939–40 году — и в основном интеллектуальная (спасение от диктатуры Франко), и в 60-е годы — экономическая эмиграция (спасение от нищеты). Испанцев в Париже и области около 120 тысяч, живут они довольно рассеянно по городу, выделяется Испания на фоне экзотического Парижа своими всем парижанам известными барами «а тапа» (чаще всего с испанской гитарой и песнями), несколькими деликатесными ресторанами и танцами фламенко (курсы для всех желающих). Есть у испанцев и свой культурный центр — Институт Сервантеса, где проводятся выставки, концерты, конкурсы, где вы можете посмотреть испанские фильмы, где есть курсы испанского языка, танца и гитары... Но, вообще говоря, испанская диаспора (несколько разрозненная и «постаревшая») в настоящее время сильно потеснена латиноамериканской...

Больше в Париже португальцев (около 400 тысяч!), но... их меньше заметно, т. к. португальцы, во-первых, быстрее ассимилируются во Франции и, во-вторых, не выделяются на культурном небосклоне экзотического Парижа. Зато отличаются большой работоспособностью и умением ладить с людьми, и, может быть, поэтому три четверти из них работает как... консьержки и уборщицы в домах и на предприятиях... Несмотря на то, что эти простые трудяги быстро приспосабливаются к французским обычаям и нравам, ностальгия по родной Португалии у них сильна. Поэтому многие из них после нескольких лет жизни и тяжёлой работы во Франции покупают себе дом у себя на родине, где и проводят все свои отпуска в кругу любимого семейного «клана»...

Греческие кафе (очень популярные в Париже!) вы можете увидеть чуть ли не на каждом «углу» в Латинском квартале (и не только там). Но не одним хлебом единым, как оказывается... Так, известны всем парижанам и культовые места греков-православных: собор Сент-Этьен (основная церковь Греческого Патриархата во Франции) и церковь Сент-Константин-и-Элен. Работают же греки (кроме ресторанного дела) в Париже по большей части в сапожных мастерских, химчистках и занимаются всем, что касается работы с кожей.

Итальянцы в Париже... До появления магрибинцев эта была самая многочисленная диаспора. Даже сейчас это четвёртая (после магрибинцев, испанцев-португальцев и китайцев) по численности «коммуна»: более 350 тысяч в одном Париже! Итальянцы прошли через все возможные и невозможные стадии эмиграции — волна после Первой мировой, волна «между двух войн», волны 50-х и 60-х, волна политических в начале 80-х годов... Итальянская диаспора более чем смешанная по социальному составу: от крестьянина до крупного банкира, от чернорабочего до знаменитого артиста или модельера... Итальянцы в Париже «оккупировали» район около Лионского вокзала (куда и приходят поезда из Италии), 11-й, 12-й и 14-й округа... Хотя в каком из округов нет своей пиццерии (более 300 в Париже!) или своего более или менее шикарного итальянского ресторана? Кроме того, работают итальянцы в областях, касающихся дома: квартирные агентства (и конечно, дела передаются по наследству), квартирный уход, отопление, домашний дизайн... Парадоксальная нация, живая и респектабельная одновременно, живущая в Париже своей жизнью, но не столь закрытой в себе, как, например, у китайцев или магрибинцев, у поляков или русских первой и третьей волн...

У поляков в Париже длинная история эмиграции: первые эмигранты попали сюда в начале XIX века — в основном польские аристократы, артисты (вспомните Шопена), политические деятели. В начале XX века — в 1905–1910 годы — сюда хлынула волна поляков-революционеров, поляков-евреев (бегство от погромов). Затем волна начала 20-х годов — в основном крестьяне и рабочие. Третья волна относится к началу 80-х годов (приход к власти Ярузельского) — интеллектуалы. В настоящее время в Париже живёт много поляков нового поколения: одни из них учатся в вузах (и многие из них подрабатывают), другие... работают по-чёрному (недекларированно)... Но надо заметить: большинство из этих новоприбывших поляков изъявляет желание вернуться на родину (что они и делают, заработав начальный капитал, с которого и можно начать своё дело в Польше). По официальным данным, в Париже насчитывается около 20 тысяч поляков, но полагаю, что в несколько раз больше. Поляки стараются здесь держаться друг друга, но «колониями» они не живут, поэтому нет у них и «своих» округов в столице. Но есть у поляков свой польский Институт (где есть библиотека, где проводятся концерты и выставки...), свой книжный магазин и своя католическая церковь в 1-м округе, куда приходят поляки не только помолиться, но и, может быть, даже больше для того, чтобы встретиться со своими сородичами...

И это не всё! А ещё болгары, чехи, румыны, русские; выходцы из Скандинавии (Норвегия, Швеция, Дания), из Нидерландов и Бельгии; американцы, канадцы; австралийцы; выходцы из Индонезии, Камбоджи, Вьетнама, Кореи... Все части света, все континенты! И всё это здесь, в Париже (и во многих районах Франции, особенно на Средиземноморье),— сосуществует под одной «крышей» единого для всей Франции (а значит, всех живущих здесь наций!) закона — Конституции: «...без различия происхождения, расы или религии».

Везде лучше, где нас нет...

Русские во Франции: три «волны» XX века

Среди великого народа, чрезвычайно деятельного и более занятого своими собственными делами, чем интересующегося чужими, я мог жить так же одиноко и уединённо, как в самой далёкой пустыне.
            Декарт (о своей жизни в Амстердаме)

«— Это вы смеётесь, а вот послушайте, я вам расскажу. Подходит ко мне жином. Садится в вуатюру. О ла-ла, думаю. Ну, везу, значит. Везу час целый, оглянулся: на счётчике двадцать семь франков. Остановился я, он ничего. Я значит, его за манишку: плати, сукин сын. А он мне русским голосом отвечает: «Я братишечка, вовсе застрелиться хочу, да всё духу не хватает»... Плачет, и револьвер при нём. Ну, я значит, револьвер арестовал, а его в бистро. Ну, значит, выпили, то, другое...

<...>

— Давайте лучше споём...

<...>

Пой, светик, не стыдись, бодрый эмигрантский шофёр. Офицер, пролетарий, христианин, мистик, большевик...

<...>

Наглая и добродушная, добрая и свирепая, лихая Россия, шофёрская, зарубежная...

<...>

И снова шумит граммофон, и, мягко шевеля ногами, народ богоносец и рогоносец поднимается с диванов, а ты, железная шофёрская лошадка, спокойно стой и не фыркай под дождём, ибо и до половины ещё не дошло танцевалище, не допилось выпивалище, не доспело игрище, не дозудело блудилище... Ещё трезвы все, хоть и пьяны, веселы, хоть и грустны, добры, хоть и злы, социалисты, хоть и монархисты, богомилы, хоть и Писаревы, и шумит вино, и льются голоса, и консьержка поминутно прибегает, а вот и консьержку умудрились напоить, и она, пьяная, кричит: „Вив ля Сэнт Рюсси!“»

 

Так писал в своём романе «Аполлон Безобразов» живший здесь, в Париже, и трагически погибший поэт Борис Поплавский, относящийся к младшему поколению первой русской волны, поколению «незамеченных». Причём одинаково не замеченных как своей родиной, так и... прекрасной мачехой — гостеприимной Францией, приютившей такую разношёрстную, «бежавшую» от самоё себя Россию, грустную и свирепую, пьяную и богомольную, всех цветов и оттенков, от белых до красных, от социалистов до монархистов, от большевиков до... новых русских; от пролетария до аристократа... политиков, философов, мистиков, художников, поэтов, музыкантов, балетмейстеров, актёров театра и кино... И всё это для того, чтобы написать в конце XX века о «французской» России как о странных русских, понастроивших по всей Франции невиданное (ни для какой иной нации здесь) количество церквей — затем, чтобы было русским где общаться друг с другом! — или как о нищей аристократии, крутившей ради пропитания баранку такси...

Писать вообще о своих соотечественниках за границей крайне трудно. Ещё тяжелее — о сложных взаимоотношениях между ними. Так же, как и крайне непросто говорить об отношениях Франция — эмигрантская Россия... И странным образом, верно, подсказывает автору интуиция, что наживёт он немало «идейных» врагов среди всех поколений русских эмигрантов, так же как и среди самих французов. Но «правда выше жалости».

Начнём с конца: где она, правда о взаимоотношениях давшей «прибежище» изгнанным или самим убежавшим из России россиянам Франции — с одной стороны, и живших здесь и живущих нынче русских — с другой?

А дадим слово хотя бы Ходасевичу, который писал об упомянутом выше Поплавском:

«За столиками Монпарнаса сидят люди, из которых многие днём не обедали, а вечером затрудняются спросить чашку кофе. На Монпарнасе порой сидят до утра, потому что ночевать негде... Надо быть полным невеждой либо не иметь совести, чтобы сравнивать нужду Монпарнаса с нуждой прежних писателей. Дневной бюджет Поплавского равнялся семи франкам, из которых три отдавал он приятелю. Достоевский рядом с Поплавским был то, что Рокфеллер рядом со мной. Настолько же богаче Монпарнаса эмигрантские писатели старшего поколения».

Богема Монпарнаса, где собирались в кафе поэты и художники младшего «незамеченного» поколения русских эмигрантов первой волны, была всем в русском Париже известна. Богема и нищета. Которые и укорачивали жизнь многим артистам той, предвоенной эпохи. Так, «трагически погибли молодыми Новосадов, Шарнипольский, Гронский, Диксон, покончил с собой талантливый Болдырев... умер в больнице от истощения Буткевич, умер от чахотки Штейгер, тяжёлая жизнь доконала Ирину Кнорринг, Веру Булич, Гершельмана, Савина...». А позже «были расстреляны немцами... Борис Вильде, Раиса Блох, Михаил Горлин, Юрий Мандельштам, Юрий Фельзен, Мать Мария...» (из книги Б. Носика «Привет эмигранта, свободный Париж».— С. О.). «Трагически погибли», «расстреляны» — в общем, канули в Лету в подземном царстве великой Франции...

Но Ходасевич неправ. Может быть, многие из корифеев первой волны жили материально и лучше их «незамеченных» «детей», но и им досталось сполна: всё их огромное и поистине великое наследие до сих пор остаётся во Франции... уделом специалистов. Вы спросите среднего француза о «вкладе русских эмигрантов» во французскую культуру! Уверяю вас, он найдёт три-пять имён «у всех на слуху», вроде Нуриева, Ростроповича, Дягилева, Шагала или Солженицына (последний и не жил вовсе во Франции, он здесь печатался в русском издательстве «ИМКА-Пресс»).

Напомним же хотя бы некоторые из имён, живших (и страдавших) здесь, гений, талант, труд которых до сих пор Францией по-настоящему не оценён.

Из первой волны (1917–1923 годы):

писатели, поэты, критики — Иван Бунин, Марина Цветаева, Д. Мережковский, И. Шмелёв, Б. Зайцев, Надежда Тэффи, Саша Чёрный, Нина Берберова, М. Осоргин, К. Бальмонт, Георгий Ивáнов и Ирина Одоевцева (его жена и писатель), В. Ходасевич, М. Алданов, Г. Адамович, Г. Газданов, А. Куприн, А. Ремизов, Марк Слоним, Зинаида Шаховская (редактор «Русской мысли» в 1968–78 годах)... философы, теологи, религиозные деятели — Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Вл. Ильин, Владимир и Николай Лосские, Елизавета Скобцова (Мать Мария, погибшая в 1945 году в конц­лагере), Г. Гурджиев... художники, театральные декораторы, историки и критики искусства — Л. Бакст, Ю. Анненков, Александр Бенуа, Марк Шагал, М. Добужинский, В. Кандинский, Н. Гончарова и А. Ларионов, К. Коровин, Г. Круг, Ш. Лифшиц, Зинаида Серебрякова, С. Судейкин, Ольга Глебова-Судейкина, Ш. Сутин, О. Задкин (скульптор)... творцы в области музыки, балета, театра — Ф. Шаляпин, А. Глазунов, Матильда Кшесинская, А. Балашова, Анна Павлова, Ольга Преображенская, Ида Рубинштейн, Ольга Спесивцева, Игорь Стравинский...

Среди «потерянных детей» первой волны можно отметить наиболее крупные имена, и все они поэты,— такие, как Борис Поплавский, Николай Оцуп, Довид Кнут, Вадим Андреев, Юрий Одарченко...

И каждый из перечисленных (и многих-многих не упомянутых выше!) — сам по себе большой айсберг. И все вместе — это лишь верхняя часть другого, огромного айсберга — такой поистине цветущей эмиграции русских во Франции в первой половине XX века!

Вторая волна русской эмиграции не дала имён, т. к. это были беженцы периода Второй мировой войны: простые люди, бежавшие от сталинского режима, а частью и послевоенные пленные, которые не желали вернуться на родину. Сколько их здесь «осело» — на Западе (а многие устремились в Америку, подальше от страшных щупалец тоталитарного спрута)? Никто конкретно этого не знает. Есть цифра в миллион советских граждан. Другие утверждают (как Никита Струве в своей книге «70 лет русской эмиграции»), что всё-таки, вероятно, намного — на треть или наполовину — меньше. Сколько из них попало — и «спряталось» от КГБ — во Францию? Этого тоже никто сказать теперь уже не может. Люди эти по большей части быстро «растворялись» в массе: «вытягивать» шею и выставлять голову над толпой было, по понятным причинам, не в их интересах...

А потом пришли 70-е годы. Евреям было разрешено покинуть страну. Других «выпихнули» — в основном всяких недовольных режимом «интело». Иные сами уехали, не в силах продолжать борьбу, как многие художники, не могущие по причинам не вписывания в рамки соцреализма выставляться. А разве может художник по-настоящему существовать, когда все его детища-картины томятся годами на чердаке? Многих подвигла к бегству и знаменитая «бульдозерная выставка» в 1974 году в Измайлово: не дают художникам залы, так они решили выставить свои работы... в парке, на свежем воздухе. Ан нет, и тут кто-то уже подсуетился — доложил инстанциям. И... пригнали бульдозеры со стройки, разогнали толпу и смяли в кучу весь этот «мусор» — «непристойную мазню»...

Третья волна дала свои имена русской эмиграции во Франции, хотя их, конечно, намного меньше, и, вероятно, всё-таки по значимости они «меньше» предыдущего поколения. Хотя кто знает... потомки разберутся.

Среди них можно назвать такие имена, и все они художники, как Олег Целков, Оскар Рабин и его жена, художница Валентина Кропивницкая, Михаил Шемякин... Борис Заборов, Юрий Купер, Лидия Мастеркова, Владимир Титов, Виталий Стацинский...

Среди писателей третьей волны можно отметить таких, как Владимир Максимов, Анатолий Гладилин, Василий Аксёнов, Василий Бетаки, Николай Боков, Юрий Мамлеев, Дмитрий Савицкий...

Жил здесь и Андрей Синявский (лит. псевдоним Абрам Терц), известный писатель и литературный критик, отсидевший в России семь лет за свои «выкрутасы» с изданием «неположенных» в то время своих произведений за границей и через два года после выхода на свободу эмигрировавший из России (в 1971 году). Во Франции он издавал известный здесь русским журнал «Синтаксис», который внёс свою лепту... в «домашние» склоки между самими русскими эмигрантами.

По-прежнему существует двуязычный журнал, под редакцией Кристины Белоус-Зейтунян, который печатает на русском и французском языках произведения русских поэтов и писателей. <...>

Жив ещё и другой «курилка» — журнал «Русская мысль»...

В общем, вывод напрашивается сам: и третья волна тонет в зыбучих песках великой Франции. Но ей на смену бежит четвёртая!..

И кто они, четвёртые? И одновременно первые — ибо кончилось в России царство Тьмы, народилось новое невиданное царство (сумерек?). А посему новая волна — вроде как и первая: в Новом Времени нарождающейся в муках России. Что же она из себя представляет? Какой след оставит после себя (прежде чем утонуть, как все предыдущие) в культуре красавицы-Франции? А главное... что внесёт она в большую Книгу «Святой Расеи»... в главу её, посвящённую «Расее заграничной»? А там, в той Книге, никто не пропал зря. Всё считано и всё пошло в копилку великого блага России, давшей (и продолжающей давать, будьте уверены!) столько имён этому миру. И нам ли, художникам, обращать внимание на то, что кто-то наш народный гений по-настоящему не оценил? И всё-таки... вернёмся к вопросу: кто они, эти первые? А ответить пока оказывается крайне сложно. Потому что... в тихом омуте, как известно... идёт своя, невидимая снаружи, подводная жизнь. И так, словно затихла культурная русская жизнь в Париже — а более всего, потеряла своё былое единство,— но что-то творится в её недрах... словно что-то готовится — к новому ли божественному Прыжку (безумного) Гения?

Давай поговорим...

Первичные впечатления новоприбывшего
«эмигранта» о Франции и французах

Так, добрались мы с вами... до середины второй части нашей книги. Впереди, конечно, ещё много вопросов, которых мы ещё не касались или касались вскользь: наука и научные применения, правосудие, современные кино, искусство, литература Франции, медиа, искусство жить (типично французское понятие), социальные классы, деньги и конфликты, табу и пропаганда... моральные ценности французов, проблемы глобализации. Обо всём этом мы и поговорим дальше. Но в этой главе мне хотелось бы сделать небольшую паузу и... рассказать о своих личных — и, стало быть, субъективных — впечатлениях в первые годы пребывания во Франции. А у этих впечатлений есть своя несомненная положительная сторона: их свежесть, заострённость взгляда, как у новичка-разведчика, который порой замечает некоторые вещи лучше, чем опытный, у которого, по выражению Шарапова, взгляд порой «замыливается». Но есть, несомненно, и отрицательная: «новоприбывший» видит очень многое поверхностно, и чтобы понять многое в чуждой ему системе, ему придётся съесть ещё не один пуд соли. И потом, «новоприбывший» — он ведь в некотором смысле как новорождённый, всё ему здесь непонятно, и многое ему, конечно, в этом новом мире не нравится: и свет слишком ярок, и пелёнки мокрые, и никто не меняет до положенного часа, и живот болит, а кричишь — никто не подходит, потому что все новорождённые кричат, у всех у них что-нибудь болит, стало быть, так должно быть — терпи и не хнычь. В общем, у новоприбывшего часто совсем всё наоборот, чем у туриста: последний видит сверкающие витрины, а первому как-то всё чаще встречаются помойки (на которые выходят окна собственной квартиры). Всё как в известном анекдоте с известным заключением: «А ты не путай туризм с эмиграцией...» И всё-таки хотелось бы мне мимоходом, в виде паузы, вспомнить некоторые из тех первичных впечатлений о Франции — о Франции, которую я ещё так хорошо не знала, как несколько лет спустя: ни истории её, ни культуры, ни законов, ни просто каждодневного быта... Всему надо было заново учиться.

Сначала меня поразил... аэропорт. Я сразу почувствовала себя... свободным человеком. Аэропорт — это визитная карточка страны, и поэтому наблюдательному человеку он может сказать многое о том, куда тот прилетел. Мне потом приходилось летать разными авиакомпаниями и видеть разные европейские аэропорты — Лондона, Цюриха, Амстердама, Милана, Рима... и все они, в общем-то, между собой похожи, несмотря на ряд характерных национальных черт, в которые мы здесь вдаваться не будем. Но что я увидела во французском аэропорту в первый свой прилёт (и каждый раз потом это впечатление подтверждалось)? И почему я почувствовала себя комфортно? Потому что на паспортном контроле на вас не смотрят как на возможного врага народа, багаж всегда приходит в целости и сохранности, и, вый­дя на улицу, вы всегда найдёте на чём доехать до вашего места пребывания, не опасаясь за свою жизнь и свой кошелёк. В общем, как многие уже поняли,— всё обратное тому, что вы можете наблюдать в Шереметьево-2. <...>

Префектура! Посещение её для новоприбывшего — неизбежность. Приезжать надо рано, чтобы успеть пройти очередь до двенадцати (в это время чиновники идут обедать). Когда вы стоите в очереди, то невольно вам приходят в голову мысли вроде того: «Экономическую эмиграцию французы прекратили в середине семидесятых годов. Так что же все эти люди делают здесь?» «Эти люди» — это те самые, которых в своё время Франция приглашала на работы: из Северной Африки и Азии. Тот же вопрос, вероятно, задаёт себе ежедневно мадам с суровым выражением лица у окошечка... с суровым потому, что каждый день для этой работницы префектуры — битва не на жизнь, а на смерть. Вы, новорождённый русский эмигрант, мирно ожидающий своей очереди, как правило, не знаете всего того, что знают «эти люди» и мадам у окошечка. Например, того, что у префектуры есть свои классификации по эмиграции: зелёный свет для эмигрантов из Восточной Европы — и... красный свет для всех «желающих» из Северной Африки и Ближнего Востока. Не знаете вы, как правило, и всех ходов и выходов, которые уже успели изучить стоящие с вами рядом «эти люди». Вообще, многое от вас в этот момент ускользает. Но остаётся странный осадок от поверхностного наблюдения, вне знания всех этих подводных течений и рифов: вы были один (или одна) белый в очереди, так же как и последующие разы, и вам это почему-то не очень нравится.

А дальше посыпалось как горох.

Если вы женщина и, например, вышли замуж за француза — не удивляйтесь, если ваш муж не будет есть ваши супы, котлеты, блины, пельмени и каши. Всё это слишком калорийное и тяжёлое для него. Поэтому вам придётся переучиваться. На это уйдут годы. Так как французская кухня требует меньшего количества времени, чем русская, но большей ловкости рук. И оказывается, не все русские женщины способны понять эти премудрости. Поэтому кормят своих мужей... полуфабрикатами (что может, кстати, послужить поводом для развода!).

А вот вы вышли на улицу. Улицы чистые, вымытые, кроме... одной важной детали. Осторожно: собачье дерьмо! И это не смешно: в одном Париже специальная организация собирает ежедневно около 8 тонн этих «отходов»! А всё потому, что во Франции — в отличие от Бельгии и Германии, например,— хозяева выгуливают собак где им вздумается, а зелёных зон в городах очень мало, поэтому все дороги усыпаны... деньгами (есть такая примета: если случайно наступить на... будет вам прибыль; но во Франции эта примета, по понятным причинам слишком больших шансов такой случайности, к сожалению, не действует). <...>

Так что же можно сказать о французской женщине? Первое впечатление совершенно не лестное: все такие гордые, все такие независимые... в общем, ходят по улицам какие-то ободранные кошки. И надо заметить, с годами это впечатление не меняется. Зато французские мужчины выглядят (на фоне русских) намного более импозантно и... свежо: русские мужчины в России — какие-то в большинстве своём потёртые, прокуренные и пропитые, грубые и неотёсанные... Какой из этого делать вывод, трудно сказать. Как сказал кто-то: мужчины и женщины — это как две нации. Сравнивая эти две нации в России и во Франции, невольно приходишь к заключению, что в России женская нация процветает, а мужская хиреет, а во Франции наоборот. <...>

Вежливость французов! Вас это первое время поражает (после российского хамства на каждом шагу!). Потом вы начинаете привыкать к этому. И замечать нюансы. Например, то, что стоит за этой вежливостью: любезный отказ в чём-то чаще всего. С другой стороны, вы вдруг начинаете понимать, что эта вежливость — выборочная (в зависимости от цвета кожи, например, или от веса вашего кошелька). Но в любом случае любой русский человек, живущий здесь, может констатировать факт: французы более терпимы (а отсюда и более вежливы), чем русские.

Но вот звонить после 10 часов вечера во Франции не принято (стало быть, не терпимо). А для многих русских в это время жизнь только начинается...

Приходить в гости без приглашения также вы здесь не можете. Но если уж вас пригласили, принесите с собой бутылку хорошего вина (это здесь принято), а также цветы хозяйке дома.

Неприлично во Франции занимать у соседки соль, спички, яйцо для блинов или луковицу...

Но засиживаться в гостях, если только это очень близкие друзья, вы можете до полуночи.

Вообще, многие рамки во взаимоотношениях между французами вас сначала сильно раздражают. До тех пор, пока вы не научитесь новым правилам игры. А если не научитесь — что нередко и случается среди русских — «тем хуже» для вас, как говорят французы. Потому что под вашу дудку француз плясать не станет.

А вот вам ещё из новинок и поражающих факторов, которые вы в России не наблюдали.

<...> Автомобилисты на заснеженных дорогах (а снег в Париже — большая редкость) — спасайся кто может: по гололёду французы водить машину не умеют!

А в хорошую погоду в обед бизнесмены жуют сандвичи, а потом сидят в кафе за чашкой кофе, обсуждают свой бизнес. И там же вы можете увидеть приличных дамочек из приличных семей (и не всегда пенсионерок) с болонками или шпицами. Не то чтобы у неё не было домохозяйки-кухарки, но обед среди людей как-то веселее...

А вот вам ваш ребёнок принёс фото класса: дети на фоне родной школы. Приглядевшись внимательно, вы замечаете, что половина учеников — не такие уж французы. И так из года в год, из класса в класс (а классы меняются каждый год, что тоже вас немало раздражает, т. к. ваш ребёнок не может по-настоящему найти друзей: только к одним привыкнешь — уже класс расформировали...).

А вечером вы включаете ТВ: сначала новости, потом какой-нибудь очередной боевик или не вполне приличная дискуссия о том, как правильно пользоваться презервативами... всё как в России. С разницей, что французы, великие болтуны, по сравнению с русскими — настоящие ораторы. Владение речью у французов просто потрясающее для русского человека. И причина здесь в том, что француз — крайний экстраверт, тогда как русский — в большинстве своём интроверт. И сколько раз мне приходилось это замечать: красноречие даже самого малообразованного француза и косноязычие русского, порой и политического деятеля или даже деятеля культуры...

А ещё деньги! Всё в них упирается. В это зло индустриальной эпохи. Так что сказать? Первое впечатление по поводу всем известной французской скупости ничуть не изменилось с годами. И даже если он будет платить дважды, всё равно истинный француз своей «политики» в отношении денег не изменит...

А напоследок вам скажу... каждый раз, улетая из аэропорта «Шарль де Голль» в Москву, я с ужасом думаю о том, что по каким-то не от меня зависящим причинам я могу сюда не вернуться. И в первые же дни в России меня начинает мучить ностальгия по Франции. И дело не в деньгах. Просто... это — любовь.

Нет худа без добра...

О моральных ценностях французов

Где правда? Наша честь насилием разбита,
В нарядах женщины, в сутане иезуита —
Одно и то же зло;
Закон пьёт нашу кровь, алтарь благословенье
Даёт преступникам, а истина в смятенье
Потупила чело.
<...>
В душе моей бурлит клокочущее пламя,
И стаи чёрных туч шуршащими крылами
Мне застят небосклон.
Я чую смерть и гниль! Везде — её угрозу!
Повсюду зло царит! Но вот я вижу розу —
Я умиротворён...

Так писал полтора века назад Виктор Гюго. И как это напоминает другого романтика, «но с русскою душою»,— М. Ю. Лермонтова. И как изменилась жизнь за столь короткий срок... всего за 0,2 секунды эволюции Земли! Но так ли уж изменился человек? Изменились декорации, антураж. А человек, как и прежде, ищет правды, покоя, красоты, умиротворения. А романтик видит повсюду нагнетание чёрных туч, угрозу гибели... Только к поэтической «братии» — братии «интуитов», звонящей в колокола, будящей спящих, в нынешнюю эпоху прибавилась «армия логиков» — специалистов в области социологии, психологии, писателей-фантастов, «зелёных»... И многие из них тоже пишут. И когда их работы читаешь, то нередко возникает ощущение... что грядёт не только конец истории, но вообще конец света. Да так ли уж страшен чёрт, как его малюют? Вероятно, страшен. Но ведь главное — не эти страхи, а победа над ними. Но... спустимся на землю. Французскую опять же. И поговорим в общем, но более конкретно — о французских духовных ценностях.

Русские, которые только начинают жить во Франции, ничего в этих ценностях — поначалу — не понимают. Родители носятся как оголтелые, дети «беспризорные», бабушка заводит собачку, с которой возится как с малым дитём, а внуков не видит годами. Соседи строят из себя порядочных буржуа, а у каждого по любовнику (любовнице) в шкафу. Подростки не имеют никакого уважения к учителям и при желании могут неполюбившегося учителя придушить или прирезать. Вокруг пропагандируется секс в неумеренных количествах, а потом взрослые спрашивают, почему нынче столько изнасилований. Личная жизнь каждого охраняется надписью «Осторожно, злая собака!», а если этому единоличнику вдруг станет плохо — ему некуда податься, так как... у соседа точно такая же надпись. На работе из тебя выжимают все соки, но и запросто могут выгнать в шею... только потому, что патрону нужно пристроить мордатую дочку, безмозглую курицу, в своё предприятие. Стариков (помимо их желания!) собственные дети отправляют в дома престарелых, а потом грызутся из-за раздела родительского имущества. Медиа пропагандирует красивую жизнь, красивых женщин и красивые миллионы (в виде выигрыша в суперигре или лото), а все табу общества так и остаются табу. Медики могут вас угробить, и никто им слова не скажет. Мирные пастыри занимаются педофилией. Политики «работают» по принципу «кто не успел, тот опоздал», и коррупция процветает во всех её формах. Правосудие выдаёт вердикты, которые противоречат всем статьям прав человека. А главное — всё подаётся под соу­сом истинной законности: «Свободы, Равенства и Братства»... Вот вам все очертания размалёванного чёрта во всех его аспектах: семья, работа, личная и общественная жизнь, любовь, честь, деньги, вера, клятва Гиппократа и клятва перед судом на Библии («Клянусь говорить правду, одну правду и только одну правду»)... И что же здесь видно? Какие современные деформации французской морали? И на чём основана эта деформация? Начнём с конца. На обратной стороне медали индивидуализма, того самого главного принципа тех самых провозглашённых Великой революцией прав человека, начертано: каждый человек имеет право... на всё. Прежде всего — на личную жизнь, на свой «секретный сад», как говорят французы. Двести лет бились французы за эти права. «Строили-строили и наконец построили!» Дом с личным садом, куда никто не имеет права без спроса сунуть свой нос. А если вам плохо? Оставайтесь так же наедине с вашими проблемами. Если вы не разрешаете разделять ваши радости, почему кто-то обязан разделять ваши горести? В результате французское общество из «общества содействия за двести лет превратилось — к сегодняшнему дню — в общество индивидуальной ответственности». Каждый имеет в таком обществе право на всё. И каждый отвечает лишь за себя. И в этом есть своя положительная сторона — и огромная. Вы больше не зависите от вашего «клана». Вы не обязаны отдавать отчёт за каждое ваше решение и каждый ваш поступок перед кем бы то ни было. Ваша судьба — в ваших руках! Но... такая свобода, как оказывается, накладывает на человека слишком много ответственности. И далеко не каждый может вынести (и нести на себе всю жизнь) этот не виданный в былые времена груз. А с другой стороны, общественные институты — государство, школа, здравоохранение, система правосудия — в таком обществе снимают с себя ответственность за духовное, моральное и физическое здоровье своих граждан. Граждане, мол, судьба нынче в ваших руках, так что самовоспитывайтесь, саморегулируйтесь и самосовершенствуйтесь — каждый на свой вкус и по своим склонностям! И в этом есть опять же своя положительная сторона! Потому что даётся зелёный свет разнообразию, разноцветию и вообще гигантскому развитию самых различных творческих способностей. Казалось бы: общество с такой концепцией должно бы уже процветать, построить рай на земле. Оно и процветает. С экономической, материальной точки зрения. Но тут же не забудем социальное неравенство, о котором мы уже столько говорили. Процветание общества в целом (не забудем, обогащение одних его членов и обеднение других) зиждется на «хирении»... того самого, более драгоценного, вишнёвого сада — сада Души. «Ребёнок растёт на асфальте и будет жестоким, как он»,— как писала прожившая 14 лет в Париже и его окрестностях М. Цветаева. И всё-таки...

Многие французы уже давно пришли к выводу, что, например, наука и научные применения в быту не влияют на улучшение качества жизни. Как бы вам это ни казалось парадоксальным! <...> И при этом развитие техники сегодня идёт семимильными шагами. Но почему же нет былого «столбняка» перед наукой и техникой? Что, «зажрались» французы? С жиру бесятся? А вот и нет. И дело здесь в том, что эта техника во многом не улучшает жизнь индивидуума, а наоборот... начинает выжимать из него все соки. И душу, естественно. Машина становится выше человеческого. Не он ею управляет, а она его ведёт по жизни. Парадоксально, но факт. Ведь цель бытовой и индустриальной техники первоначально была в том, чтобы облегчить тяжёлый ручной труд (не только в быту, но и на работе). Чтобы у человека было больше свободного времени на саморазвитие и самосовершенствование. На отдых. На путешествия. На занятия с детьми. На помощь другим, близким или нуждающимся... Вот утопия! Нереализованная, как всегда. Потому что опять же «хотелось как лучше, а получилось как всегда». А что получилось? Ручной труд уменьшился, а машинный — увеличился! Потому что человеку всегда мало, ему надо больше и больше. Лучше и лучше. Жажда материального обогащения, оказывается, сильнее в человеке, чем жажда самоусовершенствования, помощи близким, любовь и простые человеческие чувства. Всё приносится в жертву новому вампиру эпохи — машине, высоким технологиям. И конца и края этому нет.

Многие сейчас говорят во Франции, что француз уже этим истощён, и... всё больше и больше оборачивается он к древним, как мир, ценностям. Вновь идёт возврат «блудного сына» в семью... больше оборачиваются матери к материнству, в школе начинают всё больше заниматься воспитанием, а не просто вталкиванием информации в и так уже набитые неизвестно чем головы. Медиа начинает всё больше уделять внимание проблемам подростков, наркомании, проституции, этническим конфликтам, возрождению веры, вообще поднятию на свет различных табу... Наконец, изгнанные было из обихода такие понятия и слова, как «добродетель», «нравственность», «этика», «честность» и «порядочность», «любовь», «солидарность», вновь получают в современном французском обществе своё естественное место. И не центральное ли?.. И так хочется верить, что народятся скоро новые французские дети, с новой этикой — этикой после оргии. И может быть, новая французская мама, которая не будет больше куда-нибудь мчаться, вручая двухмесячного ребёнка сомнительной кормилице, тихо напоёт своему малышу «Песню над колыбелью» — того же В. Гюго:

Не бойся. Засни. Я на страже с великой любовью,
Уже над тобою склоняются добрые гении.
Я здесь. Не посмеют припасть к твоему изголовью
Дурные видения.
Когда ты сжимаешь мне руку своими руками,
Пусть яростный ветер нежнейшею сменится скрипкою,
Пусть тёмная ночь над твоими безгрешными снами
Зардеет улыбкою...

Красиво жить не запретишь...

Франция: богатые, средний класс, предметы категории «люкс»

      У рыбы не бывает первого и второго сорта.
      Рыба бывает только свежая.
            М. Булгаков. Мастер и Маргарита

«— Ты вот всё жалуешься — муж у тебя жадный. А я смотрю, у тебя ванная комната вся заставлена самой лучшей косметикой, дочь — ещё сопливая, а вещи все «фирменные». Да вон и сумку новую приобрела, такая как минимум на триста «потянет».

— Да, «потянет». Хорошо бы, если бы меня муж так всё время одаривал: эту сумку мой муж взял в магазине у своего клиента. Тот не расплачивался за предоставленные ему в агентстве услуги, так он пришёл к нему в магазин, выбрал что подороже и ушёл. А дочь не он одевает, а его мамочка — у неё какие-то свои каналы, связи в сфере «от-кутюр». Вот она и старается. А потом таскает внучку на всякие дефиле, пытается пропихнуть в сферу... Да и вообще, у него как будто дела хуже стали идти, так что скоро мы с этой четырёхкомнатной квартиры съедем в двухкомнатную. И дом загородный он продаёт...

— Ну, тебе-то что-нибудь с этого дома перепадёт?

— Нет, конечно. У нас ведь «контракт о разделении имущества». И вообще, это иллюзия, что мы шикарно живём: у меня так вообще ничего, кроме детей, нет. А у него если и есть, то тоже вечно как на иголках — того и гляди, всё с молотка пойдёт».

 

«— Ну, как свадьба кузена твоего мужа?

— Шикарно! Больше всего понравилась мне квартира: в одном из лучших районов Парижа, на последнем этаже, двести пятьдесят квадратных метров, с огромной террасой, на террасе — бассейн. Муж мой, конечно, не мог скрыть зависти: ведь кузен моложе лет на пятнадцать, а уровень жизни — выше. И представить только, что ещё их родители в молодости вообще ничего не имели, всё с нуля начинали — никаких аристократических или буржуазных корней. Из самой что ни на есть рабоче-крестьянской среды, но с большими амбициями, хитростью, жадностью, умением обвести вокруг пальца — прежде всего, конечно, закон... А то как же: «не обманешь — не проживёшь». Так родители что-то к пятидесяти годам заимели, накопили и детям кое-что дали. Правда, яблоко от яблони недалеко падает: мой муж, например, своего же собственного папочку не постеснялся потеснить. Сначала отец взял его в своё дело, научил, потом сделал «компаньоном»... А потом, когда появился вопрос о дележе прибыли, тут и началось... А кузен вовремя понял, что надо ехать работать в Америку. С его специальностью, с хорошим образованием он и здесь неплохо устроился (не у родителей, те не взяли его в «долю» — думаю, опыт моего свёкра их напугал,— но сына хорошо пристроили). Но ему хотелось — больше. Вообще, он любитель красиво пожить. Поэтому и женился поздно... Но чего им всем не хватает, так это настоящей культуры: все разговоры о сигарах, о вине, о женщинах, ну и, первым делом, о бизнесе. А в глазах вместо зрачков — калькуляторы...»

 

«— А зачем вы купили место в Спортивном клубе здесь, недалеко от Сант-Тропез1?

— Чтобы видеть, как другие живут.

— Кто — другие?

— Знаменитости. Они же здесь вторичные резиденции, яхты понакупили. А знаете, как это интересно — сидеть в припортовых кафе и наблюдать: как они на яхты приезжают, как развлекаются, как дерутся, ругаются... А сколько автографов мы с женой уже насобирали! И вы не представляете, сколько это может стоить... лет через десять, двадцать.

— А вы эти автографы собираетесь продавать?

— А как же. Только у нас останутся «дубли». Ведь когда мы берём автографы, то обязательно по два: один — жена берёт, другой — я. А на эти деньги можно потом будет безбедно прожить остаток нашей бренной жизни: яхты нам, конечно, никогда не купить, ни даже «мерседеса»... Так хоть посмотреть, как другие живут».

 

Сколько же этих других во Франции? То есть тех, которые могут позволить себе... многое, если не всё. Надо сказать, этих других не так уж и много. Всего 6,2% активного населения (считая активный возраст с 18 лет).

Сколько нужно зарабатывать во Франции, чтобы попасть в категорию «богатых»? Считается, что более 54 000 евро в год на семью.

По тем же данным, среди семей, имеющих доходы более 54 000 евро в год (то есть среди этих 6,2% активного населения):

64% имеют доход от 54 000 до 70 000 евро в год, 27% — от 70 000 до 120 000 евро в год, и 9% — более 120 000 евро в год.

По тем же данным выходит, что только примерно 233 000 человек (или примерно 100 000 семей) имеют доход более 120 000 евро в год. То есть... 0,6% всего активного населения Франции. То есть это те, которых мы находим в последнем из приведённых выше примеров. То есть это те, которые могут позволить себе яхты, «кадиллаки», дома-зáмки... и вообще всё лучшее.

Второй пример относится ко второй категории «богатых» (которые составляют всего 1,6% от всего активного населения Франции). То есть те, которые могут позволить себе покупку шикарного жилья — большого дома или большой квартиры в лучшем округе Парижа или районе Франции (но не зáмка), «мерседес» (но не кабриолет или «кадиллак»), покупку произведений искусства (картин, скульптур... но всё-таки не Малевича, проданного за несколько миллионов долларов в Америке), снимать в отпуск отель высшего класса (но не иметь яхты) и т. д.

Первый пример — более «популярный». Эта категория «богатых» составляет около 4% активного населения Франции. Это лица, которые могут позволить себе... многое из того, что называется «люксом»: покупка вторичной резиденции (дом за городом), дорогая мебель, дорогие фирменные вещи типа «класс» не только себе, но и детям, посещение престижных мест, дорогая машина (но не «мерседес», не кабриолет и тем более не «кадиллак»). О зáмках и яхтах этот «богатый» может, впрочем, только мечтать... так же, как и о квартире с бассейном на террасе. И при всём своём «богатстве» он может спать как на гвоздях и видеть страшные сны, в которых страшные кредиторы описывают имущество, а потом продают его с молотка.

Напомним, что во Франции, с другой стороны, 12% активного населения являются безработными (около трёх с половиной миллионов человек). Кроме того, примерно три миллиона работающих имеет низкий заработок, который причисляет их к числу «бедных»... В общем, к 12% безработных можно добавить ещё 12% живущих более чем скромно. Остальные — входят в разрез среднего класса (классы здесь имеются в виду по уровню жизни, конечно, а не по социальной принадлежности). То есть — около 70% активного населения Франции. И естественно, здесь тоже есть градации: одни категории приближаются к уровню «богатые», другие — к уровню «бедные».

Таким образом, выстраивается следующая ле­стница:

0,6% — «богатые»; 1,6% — средние «богатые»; 4% — ниже среднего «богатые»; 70% — средний уровень жизни; 20% (примерно) — «бедные»; 4% (примерно) — «бедные за уровнем прожиточного минимума».

В общем, выходит, что каждый четвёртый француз активного возраста — бедный, и каждый двухсотый — очень богатый. <...>

И всё-таки, несмотря на то что, казалось бы, немногие могут использовать услуги и предметы люкса, бизнес услуг категории «люкс» и предметов класса «люкс» во Франции процветает. Около 45 миллиардов евро в год составляют в данном бизнесе так называемые «деловые цифры» (chiffres d’affaires)! <...> Кто же всё это покупает? Ну, половина продукции уходит за границу, но надо заметить, всё больше Францию теснят другие страны, США и Япония прежде всего: пятнадцать лет назад Франция поставляла на международный рынок 75% продукции класса «люкс», сейчас — меньше 50%... Сильнее всего французы в областях: мода, от-кутюр, прет-а-порте, женское бельё, парфюмерия и косметика, хрусталь, бижутерия, сыры, шампанское и вина. А остальное? Кто же всё это приобретает, если средний класс работает только на нужды, а «люкс» — это то, что их уже превышает. И всё-таки... желание совершенного и прекрасного в человеке настолько сильно, что время от времени и средний француз попадает в категорию «богатых»: например, хоть раз в жизни он сходит в Гранд Опера... хоть через пятнадцать лет совместной жизни, но купит любимой жене дорогое украшение, хоть к пятидесяти годам, но приобретёт хорошую «крышу над головой» (а его дети уже купят недвижимость класса «люкс»)... В общем, конечно, и средний класс пользуется «роскошными» услугами и покупает «роскошные» предметы. Разница между ними и «богатыми» лишь в том, что, во-первых, в намного меньшем количестве (так, иногда можно себя «побаловать», тогда как у «богатого» это «в порядке вещей» — у него не может эклектично соседствовать «банальное» и «оригинальное»... свежая рыба и — «второго сорта»). И во-вторых, многие услуги и предметы «люкс» для среднего француза навсегда останутся недоступными — яхты, «кадиллаки», частные самолёты, зáмки, дорогие отели... <...>

 

Честь обязывает

Франция: буржуазия и аристократия

      Мы все между собой кузены...
            Известное среди французской аристократии и крупной буржуазии выражение

      Они давно меня томили...
            А. Блок. Сытые, 1905 г.

Но сытый, как известно, голодного не разумеет. Да и живут сытые (как и в прежние времена) своей клановой жизнью: за высокими заборами со злыми собачками (а порой и телохранителями), в своих кварталах, окружённые такими же сытыми и довольными; дети ходят в свои школы, где дружат с такими же детьми из тех же красивых кварталов; взрослые развлекаются (и по ходу ведут свой бизнес) в своих клубах, вступить в которые простые смертные не могут, на своих коктейлях, где собирается опять же свой бомонд, на своих же лыжных базах, куда стекаются всё те же сливки общества, и на своих пляжах на принадлежащих всё тому же бомонду островах... В метро этот народ не спускается, в дешёвые рестораны не ходит, а день у этих людей расписан по минутам: работают они, как и прочие граждане Франции, но больше, чем остальные, уделяют внимание всему тому, что выходит за рамки работы, что порой даже в большей степени, чем первое, влияет на... преумножение капитала, т. е. связям и всему тому, что им способствует, будь то покер, спорт, ипподром, приём в посольстве или коктейль на вилле, дефиле мод или конкурс красоты... И где же ему, вечно занятому (делами и интригами, в конечном счёте — преумножением богатства) и отгороженному (нередко с самого раннего детства) от прочего мира высокой стеной собственной виллы, видеть этот иной мир и тех... за счёт которых он, собственно, и живёт?.. Но... попробуем заглянуть за забор, без зависти и любопытства, а с целью понять: что же это за мир современной французской аристократии и буржуазии (которые в сегодняшней Франции имеют тенденцию объединяться — через браки, и тем самым — через объединение и преумножение капитала)?

<...> В виде общего замечания скажем: на сегодняшний день в мире насчитывается около трёхсот самых богатых людей планеты, капитал двухсот из них равен заработку 2,3 миллиарда наиболее бедных людей планеты, а состояние трёх из них равно национальному богатству тридцати пяти наиболее бедных стран, в которых проживает около 600 миллионов человек. Различие между самой высокой зарплатой в мире и самой низкой считается в 74 единицы (в 1960 году — было лишь 30). И огромную роль сейчас играют знания высоких технологий, программирования: «Не открытие золота, новых земель или управление машинами дают сегодня экономическую власть, а способность писать информатические программы и расшифровывать генетические коды» (из Мирового рапорта о развитии человечества, 1999). Впрочем, говоря о последнем, мы затрагиваем тему всё той же инфо-революции... которая породила собой появление новых богатых. Частью они выходят всё из той же среды буржуа — крупной или средней. Но большей частью поднимаются из «низов»: мелкой буржуазии, мелких служащих, коммерсантов... К этим нуворишам мы ещё вернёмся. Поговорим же для начала о старых власть держащих: аристократии и крупной буржуазии, которая уже насчитывает в себе не одно поколение.

Во-первых, чем определяется принадлежность француза к этим категориям? И это важный вопрос, т. к. сегодня наблюдается размытость классовых границ, об этом мы уже говорили в одной из глав второй части книги. Тем не менее, у вышеуказанных категорий есть ярко выраженные характеристики, которые можно было бы разбить на три группы — всё того же капитала:

капитал материальный (финансовый); капитал социальный (связи); капитал культурный (общий культурный уровень).

В одной из телепередач приводилась подобная анкета, по которой каждый телезритель мог определить, относится он к классу буржуа, а точнее было бы сказать, к классу крупного буржуа, или нет. А вопросы были следующие:

 

Капитал экономический:

Имеете ли вы «портфель» ценностей движимости (акции...)? Имеете ли вы хотя бы одного человека домашней прислуги? Имеете ли вы, кроме вашей основной резиденции, хотя бы две другие вторичные (дом в деревне или студия в городе)? Входите ли в разряд людей, которые платят налог на имущество? Имеете ли вы собственность за границей?

 

Капитал культурный:

Вы студент или бывший студент высшей школы, которая позволяет войти в состав государства (имеются в виду высокие посты в правительстве, системе юстиции и т. п.)? Когда вы были ребёнком, ваши родители вас постоянно водили в музеи? Ходите ли вы в театр, на концерт, в оперу как минимум раз в месяц? Покупаете ли предметы искусства и антиквариата? Говорите как минимум на двух иностранных языках?

 

Капитал семейный и социальный:

Знаете ли вы имена ваших прапрабабушек? В детстве проводили ли вы ваши каникулы с вашими кузинами и кузенами в семейном доме? Участвуете ли вы в обедах как минимум два раза в неделю? Являетесь ли членом клуба? Есть ли у вас родственники иностранного происхождения?

 

Капитал символический (дополнительный, но не обязательный):

Ваше имя есть в журнале «Ботан Мондэн» (журнал специально для «высшего света»)? Улица(ы), в Париже или в другом месте, носит имя члена вашей семьи? Ваша семья имеет фамильный дом в деревне? Вы член каритативного общества? Вы член Легиона чести?

 

Если француз ответил почти на все вопросы положительно, значит... он настоящий буржуа. Но уверены, что ответить положительно почти на все вопросы смогло лишь не более 6% населения Франции. Начнём с первого и, увы, как оказывается, для подобного определения наиболее важного: с капитала экономического, т. е. с денег. Именно они здесь определяют собой... всё остальное (капитал культурный, семейный, социальный и символический). Сколько нужно иметь денег (не говорим — «зарабатывать», потому что француз может родиться и уже иметь — от своих родителей), чтобы считать себя богатым? Оказывается, такой планки не существует, но, по одному из опросов, сами французы интуитивно определили эту планку в 300 000 евро. Т. е., как считает большинство из них, нужно столько иметь, чтобы начать входить в мир богатых. Но это ещё не говорит о том, что вы буржуа. Далее — для налоговой инспекции есть другие определения богатства: налог на имущество вы начинаете платить, когда ваше состояние превышает 720 000 евро (в любом виде собственности — жилья, акций, личного предприятия...). Таких во Франции насчитывается на сегодняшний день около 200 000 человек. Среди них три четверти имеют состояние на сумму более 1 500 000 евро, 800 человек — более 15 000 000 евро, и несколько человек — миллиардеры. И «дискриминация» среди миллионеров тоже ярко выражена: так, самая богатая женщина во Франции (имеющая прямое отношение к известной всем русским женщинам марке «Л’Ореаль») является обладательницей состояния в более чем 10 миллиардов евро, а на пятьсот ступенек ниже находится, например, другая семья (и во главе — опять же женщина), обладающая «лишь» 21 миллионом евро. Что уж говорить о почти «нищих» богатых, обладающих своими несчастными 300 тысячами?..

Но почему денежный капитал «тянет» за собой все остальные виды капитала? Потому что всё неизбежно развивается в единой системе, одно притягивает другое. Так, все буржуа, старые или новорождённые (инфо-революцией), кучкуются в одних и тех же районах, округах, кварталах (в Париже, например, среди прочего, в 5-м, 8-м, 16-м, вокруг парка Мансо и т. д.). Туда же стекаются люксовая коммерция, люксовые рестораны, богатые банки, агентства, клубы... Наконец, именно там лучшие школы. Вспомним, во Франции в школьной системе наблюдается полная демократия: школа публичная, и родителям запрещено выбирать школу — ребёнок должен ходить в ту, к которой относится район, в котором живёт семья. Но всё это... иллюзия демократии. Потому что как только у француза появляются большие деньги, он покупает собственность в лучшем квартале, и его дети автоматически попадают в государственную, конечно, школу, но... в которой и высокий уровень преподавания, и дети из таких же культурных (и богатых) семей. Что уж говорить о семьях старых буржуа — для них это вообще отлаженная и привычная, устоявшаяся и вполне нормальная система.

Кроме того, есть для «особо одарённых» (то бишь особо богатых) специальные школы-пансионы. И здесь учащихся не только обучают обычным наукам самой обычной школьной программы, но и, что не менее важно, правилам поведения. Есть, например, во Франции такой шикарный пансион — в Нормандии, где, даже если родители и заплатили за обучение огромные суммы, подростки подчиняются внутренним правилам учёбы и распорядка дня: так, запрещены потёртые и порванные джинсы, серьги в ушах у мальчиков и слишком короткие юбки у девочек. А на обед учащиеся должны переодеваться, чтобы красиво выглядеть (цель — обучение поведению за столом). Уроки же французского языка отличаются от обычного курса и тем, что учащихся обучают... ораторскому искусству, если хотите: так, например, ответы учащихся записываются на плёнку, а затем обсуждаются вместе с учителем, который указывает на недостатки конструирования фразы, присутствие монотонности в голосе и даже некрасивое произношение отдельных звуков. После занятий дети занимаются самыми различными видами спорта... И всё направлено на развитие... коллективизма. Да, да, именно! Так как, выйдя в свет, эти дети должны будут прежде всего научиться налаживать связи: большое значение придаётся развитию у детей коммуникативных способностей, даже в ущерб глубине и интеллектуализму. Последнее в этой среде и необязательно: главное — быть в курсе всех событий (этого света) и иметь подвешенный язык.

Связи. Ребёнок уже с детства привыкает к этому: дома дружат с домами, матери водят группами детей в музеи и прочие культурные места. Боссы-мужчины объединяются в клубах самой различной деятельности — от покера до гольфа, где также продолжают... развитие своего бизнеса. Кстати, о женщине и её роли в среде буржуа. Многие (если не большинство) из них работают. Но основная роль женщины в этой среде всё-таки не добывание денег, а... коммуникация и роль матери (опять же — с целью увеличения своего клана). Это она устраивает коктейли, это она служит «сексуальной» приманкой в любых аферах, это она занимается передачей семейного капитала детям и внукам, рассказывая с самого детства о замечательных предках и тем самым воспитывая уже в ребёнке сознание коренной принадлежности к роду и сознание... обязанностей и долга перед родом и живущим кланом. Наконец, это она «провоцирует» полезные браки своих детей. Говорят, что браки по расчёту ушли в прошлое. Как бы не так. Потому что в этой среде... всё просчитано. Так, матери тщательно выбирают друзей своим детям (избегая приглашать в гости нежелательных родителей с их детьми, которые, по их понятиям, не входят в нужные круги, а позже «засовывая» своих чад в престижные колледжи и лицеи и пристально следя за тем, с кем дружит подросшая дочь или выходящий из повиновения сын). Выводят их в свет опять же в нужные места, вроде посольств или свадеб знаменитостей, где молодая девушка (или юноша) и знакомится с будущим претендентом на руку. Она-то думает, что выходит замуж по любви. Что нередко и бывает. Правда, не знает она, сколько трудов за этим браком стояло — прежде всего её горячо любимой мамаши... В общем, у женщины этой среды забот полон рот: не надо забывать и то, что, как правило, это мать большого семейства. Парадоксально, но факт: на дальних точках какие-то процессы мистически сходятся. Так, самое большое количество детей наблюдается в этом обществе у класса пролетариата (продолжающего деградировать) и у класса буржуазии (продолжающего процветать). Только причины этого совершенно разные: у первых — от безысходности и желания хоть в этом найти «счастье», у вторых — с целью преумножения и укрепления клана и его верховных позиций в обществе. Но как преумножить материальный достаток, когда ещё Наполеон в 1804 году изменил права наследования, и с тех пор каждый ребёнок имеет равные права на семейный капитал (до этого — только старший, остальные практически ничего не получали, и через это сохранялось, а не дробилось родовое добро)? Ведь получается тогда: чем больше детей в буржуазной семье, тем больше шансов раздробить начальный капитал? Поэтому... и говорят в этой среде: «Мы все здесь кузены». Чувство самосохранения подсказывает этим людям: чтобы сохранить (и преумножить) накопленное, надо... жениться на близких родственниках, тогда всё добро будет сохраняться в общем клане. И во Франции не запрещены браки между двоюродными-троюродными братьями и сёстрами. Вдумайтесь: кому этот закон нужен, кроме буржуа? А потом кузены следующей ступени женятся на кузинах следующей и т. д. и т. п. В результате оказывается... что все они какие-нибудь родственники между собой, хоть седьмая вода на киселе.

А далее... опять же связи. И чем они дальше, тем лучше. То есть дальше в смысле их интернационального расширения. И здесь стоит упомянуть о... записных книжках. Тех самых, с адресами и телефонами. Большинство людей их имеют — во всяком случае, те, кто живёт в городах. Но записные книжки буржуа (и аристо) очень отличаются от записных книжек простых смертных. Во-первых, своим объёмом — порой это настоящие книги-талмуды в нескольких «томах». (Так, в «Социологии буржуазии» авторы приводят характерный пример: один французский аристо имел четыре таких книжки, каждая форматом в школьную тетрадь и объёмом в сто страниц. Одна посвящена Парижу, Лондону и Нью-Йорку, вторая — с адресами-телефонами в Италии, Испании и Греции, третья объединяла связи в Германии, Швеции, Швейцарии и Бельгии, и четвёртая — страны Восточной Африки.) И во-вторых, тем, что эти книжки передаются по наследству, и поэтому в глазах иного буржуа, получающего в наследство дела своего папочки, они могут являться большей ценностью, чем тот же переданный по наследству антиквариат или предметы искусства. Кстати, о последнем. Буржуа (и аристо) — первые покупатели антиквариата, картин, скульптур и прочих редкостей. Но не думайте, что все они такие уж большие специалисты в этой области. Да и когда им изучать предметы старины и историю искусства: мужчины ведут бизнес, женщины занимаются воспитанием и расширением клана. Поэтому, дабы не лопухнуться при покупке редкостей и предметов искусства, нанимают они экспертов... в общем, и здесь всё схвачено. Но в виде ремарки скажем: не все буржуа это делают, и напрасно. Потому что жадность ведь, как известно, губительна (а эксперту надо платить, и недёшево): и так порой придёшь к таким людям домой, посмотришь на стены, увешанные малоценной или даже дорогой, но всё равно пошлостью, и станет как-то грустно. Но сам этот буржуа порой понятия не имеет, что он повесил на стену: ему нравится, и баста! Кто в доме хозяин?.. Так что, говоря о культуре в среде буржуа (и аристо), необходимо сделать оговорку: эта особая культура, очень отличная от культуры так называемой интеллигенции, и в ней свои, отличные от последней этические и эстетические ценности.

Упор в ней делается не на интеллектуализм и прочую научную «заумь», не на поиски справедливости, добра и сострадания, а на некий средний, но хороший общий культурный уровень, когда молодой человек или девушка, вступающие в жизнь, должны всё-таки знать культурные минимумы в области истории, географии, литературы, законодательства и права, чтобы не выглядеть при каком-нибудь очередном приёме в посольстве полным идиотом... Второе: ценится знание языков (опять же с грядущей целью поддержания и расширения международных связей). Так, ребёнок ещё только родился, а к нему уже приставляют няню и позже гувернантку, говорящих на английском и немецком (или итальянском) языках, причём желательно, чтобы этот язык был для неё родным. Третьим и, пожалуй, самым важным в этой культуре является умение чётко, правильно и красиво излагать свои мысли. Большое внимание уделяется владению речью. Кроме того, ценится умение вовремя вставить в разговор шутки-прибаутки и невульгарные анекдоты, вовремя перескочить с одной темы на другую и вовремя повернуть ход беседы в нужное вам направление. Ну и, наконец, манеры. Те самые, которые так не любил известный Шариков: «Всё у вас пардон да мерси, нет бы по-простому, по-нашему». И как вам ни покажется это странным, но в его словах есть доля правды. Потому что нередко за этими манерами французского буржуа (и аристо) стоит внутренняя пустота или безразличие к вам и вообще ко всему, что находится за стенами родного зáмка. «Свет не прощает заблуждений, но тайны требует для них». И сколько раз обращался к этой теме манерности высшего света французский кинематограф, сколько раз жестоко иронизировал! Самым интересным режиссёром, работавшим над темой буржуазии во Франции, является, конечно, Клод Шаброль, сам выросший в этой среде и хорошо знающий все положительные и отрицательные её стороны. В том числе — и её мораль. Мораль клановости (а все «чужаки» отторгаются). А это значит, что человек в этой среде всегда на виду и всегда как бы отдаёт отчёт перед предками и перед кланом. То самое — «честь обязывает». И это, конечно, уже с детства накладывает на буржуа ряд обязанностей перед этой средой. Ответственность за судьбу клановых денег и прочих, в том числе культурных и социальных, ценностей. Но тут же мы обнаруживаем, что это мир цинизма, в котором уже подростки видят свою «исключительность» и презрительно относятся ко всему остальному миру, считая порой, что им принадлежит управление судьбами людей и вообще они всё могут купить, вплоть до женщины и любви. Наконец, амбивалентное у этих людей отношение к работе: с одной стороны, презрительное отношение к труду, а с другой, уже с детства развивается чувство долга и отношение к работе как к необходимому грузу, который наследник вынужден — нравится ему это или нет — нести на своих плечах; поэтому настоящий буржуа — это человек, у которого нет ни одной свободной минуты, он постоянно занимается «делами»... даже тогда, когда, как это может казаться, он отдыхает — в часы досуга или на приёмах. Увы! И в бассейне, и на горных лыжах, и на коктейле — везде он работает. Это, несомненно, утомительно. Поэтому... многие из них сбрасывают негатив, либо удаляясь в дурман наркотиков, либо углубляясь в постельные игры с очередной подиумной красоткой... А вместе с тем нет более религиозной среды, чем среда буржуазная! И это уже без всякой манерности. Правда, эту сторону морали берут на себя не вечно занятые мужчины-боссы, а женщины — матери большого семейства, которые обучают детей катехизису и водят их по воскресеньям в церковь. Они же нередко входят в различные гуманитарные и прочие каритативные ассоциации по помощи бедным. А и те, и другие время от времени участвуют в различных благотворительных акциях. Самой знаменитой из них является Бал Розы в Монако: собираются туда «избранные», веселятся-гуляют (здесь же обсуждают свой очередной бизнес или просто кто к кому приедет на виллу под Ниццей), а Красный Крест собирает с Бала благотворительные миллионы... Заметим же, по ходу: щедрость эта не всегда идёт от души, а нередко... от простых расчётов. Дело в том, что чем больше «избранный» участвует в различной благотворительности, тем меньше он платит госналогов, и случается, что более выгодно отдать в какую-нибудь каритативную ассоциацию «лишний» миллион, чем платить госналог на имущество, который может оказаться значительно больше. В общем, всё едино: всё равно эти деньги «отберут», так пусть лучше... где-нибудь напишут, что мадам или месье Икс пожертвовали средства для униженных и оскорблённых.

Ну а аристо? Чем он отличается от современного буржуа? И вообще, существует ли она в реальности — французская аристократия? Аристократия во Франции была упразднена во время Великой революции 1789 года, и в современной Франции юридически аристократия как класс не существует. Это не значит, что всех их во время той революции перестреляли и перевешали,— просто... отняли все привилегии и имущество. Но не у всех. Часть смогла приспособиться, перейдя в клан буржуазии, то есть прогрессивных в тот период людей, которые переводили страну на новые рельсы индустрии и банковской системы. В общем, кто мог спастись, тот избежал печальной участи гильотины. Сегодня во Франции насчитывается около 4 000 семей аристо (до Великой революции было 17 000). А если к этому прибавить тех французов, которые имеют типично аристократические фамилии (но, увы, не имеют материальных средств своих знаменитых предков), то в этом случае во Франции насчитывается около 10 000 таких семей. И в общем-то, это немало. Другое дело, что у них сегодня нет никаких привилегий, разве что эти привилегии возникают сами собой, как естественные следствия всё тех же вышеуказанных естественных причин (т. е. материальных средств). Хотя странным образом даже сейчас сохраняется в народе какое-то особое почтение к этой высшей «касте». Например, приезжает аристо (который так же, как и буржуа, занимается сегодня каким-нибудь делом) в свой полузаброшенный зáмок, заходит в булочную, а его пожилой булочник приветствует: «Бонжур, месье маркиз. Давно мы вас не видели. Добро пожаловать...» И маркиз (или барон, или граф — все эти титулы ещё сохраняются во Франции) не станет махать руками: бросьте, мол, какой я вам маркиз... Так, одному приятно носить фантомный, ничего не значащий ныне титул, другому — лобызать руки. Но надо заметить, что титулы умело использует буржуазия: так, например, существуют различные клубы, в которых девяносто процентов буржуа и несколько членов аристо, но в президенты клуба обязательно выдвигают аристо с титулом. Вроде дать лицу клуба побольше престижа. Кроме того, любят буржуа соединяться с аристо браками: да так, ни зачем, опять же ради благородства и фамилии, которая, может, перейдёт к детям и внукам,— ведь с материальной точки зрения нередко этот аристо даже намного ниже буржуа, так что с него взять — с точки зрения материального капитала? Зато он обладатель символического капитала, что может поднять престиж семьи и клана. И вообще, говоря об аристо и буржуа, хочется сказать, что вот ведь как всё странно повторяется в истории: отобрали у аристо его привилегии — и всё для того, чтобы через двести лет самим (то есть классу буржуа) превратиться в таких же новых аристо с теми же (отобранными у бывших избранных) привилегиями! И ведь как эти семьи и кланы буржуа теперь держатся за свои корни, свои такие молодые (всего-то двести лет) генеалогические древа! Как презрительно относятся к чужакам. И понятно — почему: они разрушают привычный ход событий. Эти нувориши врываются в их мир, и — неясно, как на их появление реагировать. А старая буржуазия, вся целиком построившая своё состояние на индустриальной революции, индустрии и банковской системе, теперь теряется перед новой угрозой нового века — угрозой информатики. А там творят, действуют и злодействуют какие-то новые люди, вышедшие из каких-то «низов», которые уже явно «грозятся» «догнать и обогнать». А почему бы самому этому буржуа из старых индустриальных семей не конвертироваться в новую веру и не занять побыстрее места этих «пришельцев»? Тем более что всё, казалось бы, у них для этого есть — материальные средства, лучшие школы, лучшие вузы, связи. А у «тех», казалось бы, ничего этого нет, и ан поди ж ты! А дело-то здесь всё... в Духе. И когда он коррумпирован и (или) находится в состоянии застоя, то никакие связи и лучшие школы не помогут. Ведь в какой-то момент наступает деградация рода — всё идёт как по маслу, сыну не нужно думать (самому!) о своём будущем: когда надо, его засунут в лучший колледж, потом — будет надо — в лучший вуз, потом найдут ему лучшее место в банке, коммерции, системе правосудия... За него уже всё решили. У старой буржуазии старые, хорошо отлаженные каналы, и чтобы перестроиться, ей нужны годы, может быть, десятилетия. А время не ждёт. Что же касается среднего класса, то у него, в отличие от класса крупной буржуазии, сильно развитое ego (индивидуализм) — в ущерб клановому коллективизму, и такой человек (среднего класса) никому ни в чём не отдаёт отчёта, он понятия не имеет, что такое «честь обязывает», но зато он полагается лишь на себя и свои личные способности и таланты. Поэтому он и не может работать кое-как, вразвалочку, что нередко может себе позволить молодой буржуа, который знает, что всё равно он не пропадёт — за его спиной состоятельные родители и вообще все эти «тёти» и «кузены». Так, приход информатики открыл дорогу не для дальнейшего обогащения буржуа, привыкшему к старым методам организации жизни своего клана, а новому поколению, выходящему из средних слоёв французского общества, которое — за счёт своих технических знаний, талантов, умений и способности много работать — резко вырывается сегодня вперёд. Интересно, между прочим, что эти люди так много времени отдают работе, что забывают о пресловутых связях: они намного меньше времени уделяют внерабочим контактам, но это лишь говорит о том, что они находятся сегодня... на первичной стадии обогащения — им пока не до беготни по коктейлям, они вкладывают максимум энергии и даже настоящей страсти в информатические поиски. В общем, что сказать: новый гениальный ребёнок народился на свет, но не все в этом обществе могут приветствовать его появление!

Но неужели это общество высшего света такое закрытое в себе? Неужели нет людей, которые богатеют и попадают в конце концов в этот круг? Есть, конечно, такие люди, и проникнуть туда можно и самому обычному простому французу. Например, став большим спортсменом и чемпионом. Или как Софи Марсо или Сандрин Боннер (известная российскому зрителю по фильму «Восток-Запад»), которые вышли из бедных рабочих семей и стали известными актрисами. Или став популярным певцом (певицей), известным архитектором, телеведущим, модным писателем или модельером. Но даже и тогда такой француз не становится настоящим буржуа, с характерными для этого класса моральными ценностями. Поэтому многие из этих людей чувствуют себя рядом с окружающими его буржуа явно не в своей тарелке. Именно поэтому можно услышать здесь совершенно неудивительные истории вроде этой: супружеская пара (около 45–50 лет) выиграла в лото несколько миллионов (кажется, около 5 миллионов евро), но не изменила ни своей жизни, ни своих привычек: по-прежнему оба ходят на работу, живут скромно, как и прежде, только больше стали путешествовать, лучше питаться и одеваться, купили небольшой домик с садом... Ненормальные! — скажет иной читатель.— Да я бы на эти деньги... Не знаю, как бы использовал эти деньги читатель, но причины поведения этой пары вполне понятны: всю жизнь, до 50 лет, они прожили простой жизнью, и как в таком возрасте вдруг изменить... социальный статус? Ну, купят они шикарный дом в шикарном квартале, а дальше что? Весь квартал будет их существование игнорировать, а старые связи (с простыми людьми) будут утеряны. И вся их жизнь превратится в кошмар: нужными манерами, знаниями и привычками буржуа они не обладают, а научиться этому в таком возрасте просто невозможно. Открыть своё предприятие они также не захотели, т. к. не имели никакого представления ни о том, в какой области работать, ни вообще как такой машиной управлять. А главное, зачем?! Зачем тратить на это столько сил и энергии, когда знаний нет, пенсия на носу, а денег хватит и детям, и внукам, и ещё останется... А в другой раз выиграла одна дама тоже большую сумму в лото, но решила иначе распорядиться деньгами: купила себе шикарный дом (в таком же квартале, надо полагать) и... наняла себе учителя музыки, который обучает её игре на фортепиано и даже петь. Это была мечта моего детства, сказала она в одной из телепередач. Ну, что сделаешь, у богатых свои капризы. Только отрезвление от первичной эйфории придёт, несомненно, позже, тогда, когда она наконец поймёт, что является в этой среде (которая не желает её принимать в свои ряды) просто белой вороной... Впрочем, может быть, она купила себе небольшой зáмок с парком или даже лесом — всё подальше от загазованной цивилизации. А зáмки время от времени продаются: аристо порой идут на такую жертву. Потому что приходится платить большой налог на имущество и на землю, а содержать такие дома и поддерживать в чистоте и порядке — очень дорого, и случается, что никто в них уже давно и не живёт. И таких запущенных зáмков во Франции немало, зáмков-фантомов. Зáмков, которые между тем продают, а сердце кровью обливается. Потому что такой зáмок или фамильный дом — это, в некотором смысле, символ. Символ данного рода, в нём жива история его, и многие так и предпочитают платить налоги за дом-фантом, чем предавать эту память земле. Однако не всегда; чаще фамильные дома продаются всё с той же целью получения своей части счастья — пусть и маленького, но своего куска пирога, как в подобной, довольно классической, истории:

 

«— У нас был фамильный дом на берегу Атлантики, в котором когда-то мы все, тогда ещё дети, кузены и кузины, собирались.

— И где же этот дом сейчас?

— Продан.

— Почему?

— Потому что когда дедушка и бабушка, которые там жили, умерли, то их дети и внуки не знали, как этим домом распорядиться и как всем им теперь за него платить (налоги, ремонт...). И продали, а деньги поделили — получилось каждому «по евро». Зато поровну. Глупо. И многие потом об этом пожалели. Потому что нет больше места, где все могли бы собираться, хотя бы два раза в год, как это было раньше,— на Рождество и летом, на каникулы или в отпуск. Да и вообще этот дом нас как-то связывал, а после его продажи словно что-то случилось: все родственные связи постепенно распались.

— Да... После драки кулаками не машут.

— Да, конечно. Но это было нашей общей ошибкой».

 

Ну а другие зáмки-фантомы стоят, как, например, заброшенный дом известного всем российским телезрителям «Фанфана-тюльпана» (Жерара Филипа), и не продаются — может быть, ещё и потому, что... страшно жить в доме человека, уже давно ставшего легендой мирового кинематографа.

 

А дальше — тишина

Франция: русское кладбище,
поминки по-французски и по-русски

Если француз, несмотря ни на что, всё-таки твёрдо стоит на своей горизонтали, то у русских почему-то наблюдается странная тяга к вертикали. Это замечал, например, Иван Бунин, которого, так же как и многих других русских писателей и поэтов, вдохновляли... кладбища. «Страсть к кладбищам — специфически русская черта»,— говорил он Ирине Одоевцевой. И характерно, например, что практически все русские туристы в Париже желают посетить знаменитые парижские кладбища (Монмартр, Монпарнас и Пер-Лашез) и русское кладбище, которое находится за пределами Парижа,— Сент-Женевьев-де-Буа. Помнится даже и мне, как моя собственная мама, пожилая уже женщина, с трудом и одышкой ходила по душному и жаркому Парижу (дело было в августе), музеям, а подняться на Эйфелеву вообще было для неё целым подвигом... Но как всё изменилось, когда мы приехали с ней на кладбище Монмартра! Она могла ходить-бродить здесь часами и не жаловаться ни на боли в спине, ни на усталость... В общем, такой мистической страсти к кладбищам действительно не наблюдается ни у каких иных гостей столицы.

Всех русских тянет, конечно, съездить на русское кладбище — Сент-Женевьев-де-Буа. Здесь более 10 000 русских захоронений (а в каждом захоронении случается и по несколько мест). Напомним, впрочем, что, среди многих других интересных имён, здесь похоронены: писатель, лауреат Нобелевской премии Иван Бунин (1870–1953), художники Сергей Шаршун (1888–1975) и Константин Коровин (1861–1939), писатели Иван Шмелёв (1873–1950), Борис Зайцев (1881–1972), Дмитрий Мережковский (1866–1941) и Алексей Ремизов (1877–1957), бард Александр Галич (1919–1977), поэты Георгий Ивáнов (1894–1958) и Борис Поплавский (1903–1935), балетмейстер Сергей Лифар (1905–1986), философ Николай Лосский (1870–1965), критик искусства Сергей Маковский (1877–1962), актёр немого кино Иван Мозжухин (1887–1939), приёмный сын М. Горького и брат Якова Свердлова Зиновий Пешков (1884–1966), балерина Ольга Преображенская (1871–1962), великий князь Андрей Владимирович (1879–1956) и его жена, бывшая балерина Императорского театра (и любовница Николая I до его вступления на престол и венчания) Матильда Кшесинская (1872–1971), художница Зинаида Серебрякова (1884–1967), экономист Пётр Струве (1870–1944), писательница Надежда Тэффи (1875–1952), кинорежиссёр Андрей Тарковский (1932–1986), один из главных участников заговора и убийства Распутина 30 декабря 1916 года князь Феликс Юсупов (1887–1967), отец Василий Зеньковский (1881–1962), балетмейстер Нуриев... А рядом князья, принцессы, офицеры, казаки, наконец... В общем, есть о чём по ночам им вести беседы, спорить... и под утро мириться.

Но много русских, в том числе и известных, разбросано по другим кладбищам — в Париже и в других городах Франции. Так, на Монпарнасе нашли своё последнее пристанище публицист и социолог Пётр Лавров (1823–1900), князь Иван Гагарин (который первый напечатал «Философские письма» Чаадаева в 1862 году за границей, в России они были запрещены до 1905 года; 1814–1882), убитый в Париже Семён Петлюра (1879–1926), художник, друживший с Модильяни, Шаим Сутин (1894–1943), скульптор Осип Задкин (1890–1967).

На парижском кладбище Пер-Лашез покоятся знаменитая оперная певица Фелия Литвина (1860–1936), декабрист Николай Тургенев (1789–1871), государственный советник, друг Пушкина Иван Яковлев (1804–1882), графиня Софья Трубецкая (1838–1896), украинский анархист Нестор Махно (1899–1934)...

На кладбище Монмартра находится могила гениального балетмейстера (проведшего последние годы своей жизни в психиатрической клинике) Вацлава Нижинского (1890–1950).

А далее — «разбросаны» наши соотечественники по всей Франции.

На кладбище Булонь-Билланкур (92-й департамент, недалеко от Парижа) мы найдём захоронение писателя и философа Льва Шестова (1866–1938), на кладбище Батиньоля (Париж, 17-й округ) покоятся художники Лев Бакст (1866–1924) и Александр Бенуа (1870–1960). Здесь же было захоронение Фёдора Шаляпина (1873–1938), останки которого позже были перевезены в Москву, на Новодевичье.

Художники Михаил Ларионов (1881–1964) и Наталья Гончарова (1881–1962) упокоены в Иври-сюр-Сен (район Валь-де-Марн). На кладбище в Нёи находятся могилы композитора Александра Глазунова (1865–1936) и художника Василия Кандинского (1866–1941). В Гамбэ (район Ивлин) — художницы Сони Делонэ (1885–1979). На кладбище Тиэ (Валь-де-Марн) — писателя Евгения Замятина (1884–1937) и сына Льва Троцкого Льва Седова (1906–1938), погибшего за два года до убийства своего отца (20 августа 1940 года).

В Каннах, на кладбище Гран-Жа, покоится Ольга Риц Пикассо (урождённая Хохлова), балерина дягилевской труппы и первая жена художника Пикассо.

На кладбище в Сульце одиноко, вдали от своих соотечественников, спит вечным сном сестра Натальи Николаевны Гончаровой, жены Пушкина, Екатерина Гончарова (1811–1847) и муж её Жорж-Шарль де Геккерен д’Антес, смертельно ранивший Пушкина на дуэли, переживший свою жену на 48 лет...

И многих известных мы, конечно, выпустили из виду, да простят они нас. А сколько простых русских покоится под французским небом!..

Вероятно, более приятно представить свои останки среди всё-таки своих же. Но если вы русский во Франции, это ещё совершенно не значит, что по (неизбежной рано или поздно) вашей смерти вас тут же упокоят на Сент-Женевьев-де-Буа. Потому что... добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён! И хоронят нынче на том кладбище всё больше французов, чем русских. У русских же есть шанс попасть в знаменитую компанию лишь по трём каналам: 1) если у него уже есть там захоронения близких родственников; 2) если он сам знаменитый (а у близких покойного есть достаточно средств, чтобы купить там место); 3) если этот русский в течении длительного времени живёт... в Сент-Женевьев-де-Буа. Поэтому многие русские, подходящие к вопросу смерти одновременно философски и прагматически, переселяются к концу дней своих (то есть к старости) в Сент-Женевьев-де-Буа. Правда, и этого недостаточно. Нужны ещё и достаточные материальные средства. Потому что всё в этой французской жизни подвергается страхованию — начиная от здоровья и кончая имуществом, кроме... вашего окончательного ухода. Поэтому проводы к последнему пристанищу проводятся в таком обществе за свой счёт. И стоит это «удовольствие» достаточно дорого. Конечно, как пел Высоцкий, самого покойника квартирный вопрос больше не трогает, но это... как сказать. Ведь кто его знает, как он себя чувствует, лёжа во французской земле, но окружённый своими, или на каком-нибудь никому из его живущих соотечественников неизвестном кладбище в каком-нибудь Сульце, куда народная тропа давно заросла...

Но вернёмся к жизни. Сколько? Сколько нужно накопить, чтобы по смерти вашей всё было «как надо», как говорят французы, и чтобы оказаться там, где вам всё-таки больше по сердцу?

Чтобы было «как надо», нужно примерно 10 тысяч евро. Это потраты, которые идут на, простите за подробности, обмывание и одевание, гроб, венки и памятник (небольшой, скажем прямо). Прибавьте к этому собственно поминки (русские предпочитают дома, французы в ресторане, и эти расчёты зависят от количества «приглашённых», но меньше чем 1000 евро здесь не обойтись). В расходы эти не входит оплата услуг катафалка, за съём автомобилей (при необходимости), а также за отпевание в церкви. В расходы эти также не входит... собственно место. И здесь всё зависит от ваших желаний. И самого места (где оно находится). Так, например, если вам хочется упокоиться на Пер-Лашез, приготовьте от 12 до 70 тысяч евро (в зависимости от типа места и типа «контракта»: то есть чем длительнее, например, купленный срок захоронения, тем это дороже; если предусматривается, что это будет семейное захоронение — о себе ведь тоже надо подумать близким родственникам,— то это опять же стоит дополнительных средств и т. д.). Кроме того, если вы не живёте в прилегающем к Пер-Лашезу округе, то вам нет и соответствующих для «окруженцев» скидок, и такое захоронение будет стоить опять же намного дороже...

В общем, умирать, конечно, француз (или живущий во Франции русский или другой иностранец) может, когда ему заблагорассудится, но при такой беспечности он также знает, что всё «как надо» может в самый ответственный момент и не быть... если, конечно, он не безумный гений Нижинский, за которого побеспокоились любящие близкие.

Вообще, у современных французов наблюдается странное отношение к смерти. Вернее, не просто у француза, а у целого французского общества. Такое ощущение, что это общество пытается её... не замечать. Словно это что-то ненормальное, опасное, стыдное — в общем, неприемлемое для общества, где пропагандируется процветание и так и верится, что всё вокруг цветёт и пахнет... Но ведь даже цветы на балконе приходится менять каждую весну, потому что они живут-цветут лишь один сезон. И этот баланс рождения-смерти наблюдается во всех сферах жизни: одни предприятия банкротятся, другие нарождаются; новые технологии приходят на смену старым поколениям, выходящим из строя, снимаемым с производства; города сотни раз перестраиваются, одни дома разрушают, на их месте возводят новые или устраивают парки; одни модные тенденции сменяют другие; одни газеты и журналы умирают, съеденные конкуренцией медиа, другие тут же нарастают, как грибы; наконец, в самом человеческом организме одни клетки умирают, другие освежают собой кровь, организм, мозг... Смерть постоянно присутствует в жизни, и если бы этого не было, сама жизнь была бы похожа на перманентный застой. И тем не менее, что касается человеческой смерти, то французское общество продолжает делать вид, будто её нет. Поэтому, например, показывать свою боль по поводу потери близкого, любимого человека в таком обществе оказывается... неприлично! И каждый такой француз вынужден переживать потерю в одиночку. Не все такое испытание могут выдержать, потому что, как оказывается, простое человеческое сочувствие и настоящее, а не показное соучастие облегчает такому человеку страдания. Именно поэтому в былые времена провожали человека в последний путь «хором», всей «деревней», и все вольно или невольно участвовали в этом, гласно или негласно, зримо или незримо, помогая родным и близким этой мистической поддержкой. Сегодня же такие проводы (с шествием через селение или город, музыкой и плачем) во Франции везде запрещены. Дабы не возмущать общественный порядок и вообще... не портить людям, которые не имеют к вашему горю никакого отношения, настроение. А может, всё-таки имеют?..

Случается, что такие французы, преждевременно потерявшие очень близких людей (молодых родителей, супруга(у), ребёнка), просто... психологически ломаются. Потому что вдруг открывают совершенно иной мир вокруг себя: они вдруг видят, что никого — ни знакомых, ни коллег — их горе не интересует и не волнует. Не находится порой ни одного из ближнего окружения, кто оказался бы способен взять на себя часть этой потери в виде простой человеческой поддержки. У всех сразу появляется куча неотложных дел, куча, которая, конечно, до завтра подождать никак не может. Некоторые из таких «бедных родственников» идут за помощью... к психологу! Да, да, именно. Платят деньги за «сеансы психического восстановления», на которых они, собственно говоря, просто-напросто изливают душу (тем и «вылечиваются»). Но есть и такие, которые... решают отправиться вслед за безвременно ушедшим. Другие месяцами не вылезают с кладбища, сидят у плит и разговаривают с покойным, как с живым... В общем, все эти люди в той или иной степени приближаются к пропасти безумия.

Надо заметить, сами кладбища во Франции всё менее и менее «мистичны» и сакральны. И в этом тоже своеобразное веяние эпохи: развенчаем смерть и вообще весь потусторонний мир! Так, развенчание это выражается, например, в том, что не отводится больше для него особое место, тихое и вдали от населённого пункта. А нередко теперь находятся они и в черте города, и, что очень характерно для Франции, например, у железнодорожных полотен! День и ночь несутся-грохочут мимо поезда: спите с миром, дорогие предки! Нет на самих кладбищах (особенно современных) деревьев, всё как-то голо, пусто, гулко, открыто (на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа целые рощи — и тишина неописуемая...). И что также характерно для современного захоронения, так это его... бетонность. То есть останки опускаются не в могилу собственно, а в выложенный бетонными плитами могильный домик! И до чего только атеисты не додумаются! В общем, не в землю, из которой человек вышел, француз возвращается, а в бетонный тюремный ящик.

И лишь 51% французов желает быть похороненным по церковному обряду; так, стало быть, в половине случаев он не совершается!

Ну а проводы и поминки? А это ещё одна история. Приведу пример из жизни: проводы по-французски и проводы по-русски (во Франции). И надо сказать, разница здесь большая, да и вообще сами проводы, как лакмусовая бумажка, высвечивают человека со всеми его достоинствами и недостатками, а также являются ярким выражением человеческого менталитета и эмоциональности.

Вот вам первый пример. Проводы пожилой женщины, у которой остался, также пожилой, муж, но детей у них не было, однако родственников предостаточно. Так как же, вкратце, происходят проводы по-французски?

В двенадцать (или в другой указанный момент) все родственники собираются у церкви, где должно пройти отпевание. Все к данному часу собираются (каждый приезжает на своей машине). Потом приезжает катафалк, все следуют в церковь, рассаживаются (т. к. это католическая церковь, там принято сидеть), слушают слово пастыря... в конце каждый должен подойти к гробу (закрытому, конечно) и плеснуть на него святой водой в виде креста... затем процессия, так же тихо и со скорбным видом, медленно движется на кладбище: все едут на своих машинах вслед за катафалком! Здесь происходит прощание. Затем гроб опускается в бетонную клетку. Все проходят рядком; кто хочет, может остановиться над могилой, прочитать молитву (подходящую для данного случая). Последним отходит муж покойной.

Затем все разъезжаются по домам родственников, которые живут поблизости, т. к. до ужина в ресторане ещё часа два. Вот где наконец можно увидеть друг друга (ведь большинство приехало из разных городов), узнать «клановые» новости, о детях — смериться (у кого больше, кто быстрее растёт) — и даже поиграть на компьютере! В назначенный час все собираются в ресторане, где... время, даже и для поминок, конечно, ограничено. На втором часу ужина все уже, понятное дело, забыли о покойной, зато сколько за этот вечер узнали друг о друге! В конце все, пожав руку «бедному родственнику» и пожелав «бон кураж», мирно разбредаются по домам (или отелям).

В общем, что сказать? Всё в таких проводах продумано, чинно, гладко и... без эксцессов. Горевать французу о потере бездетной тёти некогда: завтра утром ему на работу.

Но у русских, как известно, всё не как у нормальных людей, всё на ушах. И вот вам другой характерный пример — теперь уже русских проводов в том же Париже. Тоже пожилой женщины. Только, в отличие от первой, у неё остался не муж, а сын (уже сам далеко не мальчик). Родственников, по понятным причинам, у неё во Франции не было, зато было много друзей и знакомых, т. к. вела она долгие годы свой литературный кружок и, главное, была необыкновенно радушным человеком, любившим людей.

В назначенный час все стали собираться на квартире (гроб же находился в это время в морге, а все, кто хотел попрощаться, мог сделать это накануне). В квартире уже были накрыты столы с яствами, которые готовили накануне и утром те, кто помоложе, из бывшего «кружка» покойной. Стояли здесь и приготовленные для проводов венки.

Но, в отличие от аккуратных французов, сборы стали затягиваться, т. к. у русских есть странная привычка опаздывать (даже на такие «мероприятия»!). Правда, многие, опять же в отличие от французов, прибывали на проводы без машины (вряд ли это может служить оправданием). Тогда, по ходу, было решено отвезти первую партию (тех, кто помоложе) на кладбище (Пер-Лашез) со «скарбом» (т. е. с венками, цветами). А затем — отвезти тех, кто постарше (и тоже без машины). Так, те, кто моложе, стали ждать под дождём тех, кто постарше, а также и собственно катафалк. Ну, пока ждали (и мёрзли, т. к. было холодно-промозгло, многие тут вспоминали оставленную на квартире водку) — перезнакомились. Поговорили и о покойной. Наконец прибыли остальные. Кто-то вышел из машин, чтобы поздороваться с присутствующими, а кто-то так и остался сидеть в машине, ожидая следующих «указаний» (надо заметить по ходу, что среди французов подобное поведение было бы «присутствующими» воспринято за оскорбление). Далее опять стали решать: идти за катафалком пешком до места или всё-таки ехать на машинах? Наконец решили, что молодёжь пойдёт пешком, а старички поедут. В общем, катафалк уехал вперёд, молодёжь пошла своей дорогой, пожилые — поехали другим путём. Пока шли, было у молодёжи время поговорить, поразмышлять на философские темы. Наконец добрались до места назначения. Здесь был установлен гроб. После чего началось прощание. Совсем иначе, чем у французов — закомплексованных. Для такого случая приготовили даже аппаратуру с микрофоном — чтобы всем было слышно. А слово брали многие (заранее подготовленное). Одна молодая певица даже спела романс... И так это было душевно, искренне, глубоко, сердечно, что даже и люди, мало знавшие покойную, почувствовали себя настоящими соучастниками какого-то великого священнодействия, мистерии, если хотите.

Когда все, кто хотел, таким образом попрощались, работники кладбища взяли гроб и понесли к могиле... затем каждый мог пройти, бросив ветку цветка, мимо неё, отдав свой последний долг.

Затем те, кто постарше, уехали на машинах, а те, кто помоложе, пошли домой пешком. Здесь было самое время... помянуть.

Ну, так и выпили, и закусили, кто сидя, кто стоя, потому, что сидячих мест на всех не хватало. Но горевать русским не хотелось. А вернее, хотелось сделать что-то хорошее для покойной, которая, вероятно, как многие, бравшие и здесь слово, говорили, «сейчас с нами». И нужно было развеселить покойную. Так начались народные пения. И надо сказать, необыкновенно душевные. Пели сначала лишь профессионалы (певец-бард с гитарой, затем всё та же певица, аккомпанировавшая себе на пианино, затем полупрофессиональная бардша опять же с гитарой), а затем и другие стали подключаться (заодно и потому, что пьяному, как известно, море по колено). И опять же всё это было душевно. Между тем кто-то брал слово. Говорили, конечно, о той, кто здесь тайно присутствует. Но не только об этом. Кто-то уже предложил... тут же, не отходя от кассы, выбрать нового президента «кружка» и решить, где же они теперь будут собираться. Кто-то тут же подсказал новую кандидатуру, и чуть было не начали голосовать, да кандидатура замяла вопрос. Потом молодая симпатичная поэтесса выступила со своими стихами, душевно выступила, искренне. Сын покойной (на вид ещё вполне трезвый) «обозвал» её «большим поэтом нашей эпохи» и расцеловал, не глядя на лица. Певица же, которая так замечательно ещё недавно пела, вышла в центр и заявила, что покойная любила только двоих — сына и её, а к остальным она просто хорошо относилась... И никто не хотел вступать с ней в споры, потому что, как сказал мой знакомый, который стоял тут же рядом, «это уже вызов». И никому не хотелось отвечать на «провокацию»... В общем, уже темнело, а люди расходиться не собирались (неизвестно почему: то ли хотелось побольше пообщаться, то ли подольше погрустить, то ли всё, что было на столах, доесть и допить, а, в отличие от прагматичных французов, где даже на поминках вам не дадут объедаться и обпиваться, здесь было яств и питья немерено)... И вообще, в воздухе уже висел дух скандала — по той самой известной и мудрой русской пословице: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке,— а собравшихся русских хлебом не корми, дай им отношения повыяснять. В общем, я ушла (прихватив с собой своего знакомого) — по-английски, не попрощавшись. Но позже я узнала, что вечер, который становился томным, всё-таки разразился к концу скандалом, с оскорблениями, петушиными разборками, остановить которые могла лишь вызванная кем-то полиция.

Вот так всегда у русских: начнём за здравие, кончим за упокой. Невероятная глубина эмоций и эксцентричность русского человека, который даже на проводах имеет место для самовыражения — через искреннее участие, соучастие и глубокую любовь и столь же искреннее «озверение» и растаптывание ближнего... А у француза что? У француза на тех же проводах видны искреннее и истинное уважение к личности другого (подобных скандалов с оскорблениями и побоищами на французских «мероприятиях» просто представить невозможно), но и тут же — отсутствие глубокого интереса и соучастия в происходящем. Вроде как пришёл, долг исполнил, «честь обязывает», но исполнил — словно галочку поставил, а большего от меня не просите. И что лучше? Какой идеал выбрать? А никакой. Потому что человек — это двуликий Янус, примирить две гримасы которого может, как известно, лишь Она.

Несколько интервью по личным и неличным вопросам

Похоже, настал для автора момент временной паузы. К тому же в августе (когда пишутся эти строки) в Париже «мёртвый сезон» — время отпусков. Но лежать на пляже даже и Лазурного берега в полном бездействии настоящему писателю, скажем прямо, нелегко. Так не лучше ли сесть в шезлонг под тентом, взяться за стило и... отойдя от нудных цифр, запрограммированных тем, пыльных исторических справок — просто попробовать представить себя на месте... интервьюируемого. Представим: вы журналист и задаёте вопросы, а я отвечаю — коротко и внятно. Без статистических подтверждений (их нет под рукой), но... с полным «знанием дела». Ну а насколько объективно, судить не автору. Итак...

— На чём помешаны французы?

— На правах. В школе уже с третьего класса начинают изучать право и права человека. Дети и особенно подростки помешаны на правах детей (законодательно установленных). Бедные — на правах бедных (особенно что касается того, как можно безбедно прожить, не облагаясь налогами), разведённые женщины-матери — на правах матери и бывшей жены, коммерсанты — на правах коммерческой деятельности (как расшириться и при этом обойти налоговую инспекцию), партии — на правах свободы слова (и коррупции предвыборных кампаний), религиозные секты — на правах свободы вероисповедания и так далее. Такое ощущение, что всё во Франции начинается с «имею право». Об обязанностях здесь как-то никто не говорит, они саморегулируются стихийно.

— А Ефим Эткинд как-то сказал, что вот, мол, в России всё начинается с поэзии, а во Франции — с песни...

— И он прав. Петь французы любят. Ещё больше — слушать музыку.

— А литература? Что читают: поэзию? рассказы? романы?

— В современной Франции необыкновенно популярны романы. Причём современные бестселлеры двух видов — полицейские и мелодрамы. Но в транспорте здесь очень редко читают.

— Это правда, что французы — нация, не способная к изучению других языков?

— Правда. Интересно заметить, что сами французы о себе такого мнения. И с другой стороны, они часто замечают, что русские необыкновенно способны к языкам. Хотелось бы заметить также, что самые лучшие языковые методики — у русских и у англичан, но никак не у французов.

— А без чего невозможно представить Францию и француза?

— Без французских вин, сыров, парфюмерии, прет-а-порте, от-кутюр и «шерше ля фам». Без прекрасной французской кухни и ресторанов. А среднего француза — без машин «рено» и «пежо».

— Назовите наилучшие качества французов.

— Как писал А. Чехов: «Если хотите от кого-нибудь избавиться, попросите у него взаймы». Так вот, у французов есть три отличных качества: они никогда никому не плачутся в жилетку, не лезут вам в душу и не просят взаймы. Вообще не навешивают свои проблемы на других. И всегда ищут выход из любого самого скверного положения — свет в конце туннеля. Это не значит, что во Франции нет понятия солидарности. Есть! Но всё-таки каждый в первую очередь полагается на самого себя. И вообще, француз — это великий оптимист. Ну и, конечно, всем известная французская вежливость.

— И каковы отрицательные черты французов, на ваш взгляд?

— Всем известный французский дилетантизм. Настоящий француз сам никогда не перейдёт «душевную границу», но и вам не даст «влезть к нему в душу». Всегда остаётся чувство недосказанности, ограниченности в отношениях. Многие русские тяжело это переносят, дружить русскому с французом по этой причине весьма трудно. Но если вы принимаете «правила игры», то есть стараетесь не требовать от француза больше того, что он в состоянии вам дать, то... вы начинаете быстро обрастать французами-друзьями. Они к вам начинают стягиваться, как иголки на магнит. Далее: француз не отличается «масштабностью мышления». Сильный в анализе, француз крайне слаб в синтезе. Но сила «секуляризации» приводит француза к тому, что каждый силён в своей, пусть очень маленькой, области деятельности. Зато своё дело он знает глубоко.

— Нередко от русских можно услышать: французы совершенно не умеют работать, они ленивы и тому подобное. Правда ли это?

— Это приходилось не раз слышать и мне. Но, по правде сказать, от таких русских, которые сами были бы не прочь пожить за чужой счёт. И если данное утверждение правдиво, то остаётся тайной, каким образом Франция остаётся одной из самых сильных, высокоразвитых стран мира.

— А как относятся средние французы к другим нациям, живущим на территории Франции?

— По-разному. Больше всего проблем вызывают во Франции, конечно, выходцы из Азии и Северной Африки. Проблемы преступности и наркомании. Это крайне сложный и запутанный вопрос. <...>

— А как относятся французы к русским?

— <...> Что касается русских во Франции, то к ним двойственное отношение. Так как здесь проживает две категории русских: русские-интеллигенция и... «новые русские». К первым отношение спокойное: в общем и целом эта категория вписывается во французскую систему общежития и, кроме того, привносит нечто новое с точки зрения культурного обогащения. Ко вторым — настороженное. Что эти «лица» делают во Франции? Скупают дорогое жильё, проводят различные махинации по отмыванию денег... вносят дисбаланс во французскую экономику. Правда, что касается среднего француза, то отношение его к этим русским крайне абстрактное: просто потому, что он знает об их существовании лишь понаслышке. Да и правда: где ему, бедному французу со своим «рено» или «пежо» и купленной в кредит трёхкомнатной, видеть этих новых русских дам, жён русских «бизнесменов», покупающих платья от-кутюр за двадцать тысяч евро за штуку, или самих этих «бизнесменов» на их виллах (и «всего-то» за трёшку-пятёрку миллионов евро) между Ниццей и Монако?..

— А всё-таки — что такое «средний француз»? В чём его отличие от «ниже среднего» и «выше»? Имеет ли это отношение к социальному статусу?

— Трудно охарактеризовать среднего француза во всех его аспектах. К социальному статусу это понятие имеет самое непосредственное отношение. Средний француз — это как бы «средний» класс, который, в свою очередь, делится на несколько ступеней — от среднего материального достатка до значительного... за которым уже начинается «элита», аристократия. Элиты во Франции примерно шесть процентов населения. Бедных — примерно двадцать — двадцать пять процентов. Остальные вписываются в средний уровень — то есть примерно семьдесят процентов французов. И вы знаете, именно средний класс является настоящей основой общества. Потому что это «движущий» класс. Бедности, как пел Джо Дассен, «подчас не хватает шарма», и вообще, бедный человек не заинтересован ни в чём: он знает, что в обществе потребления у него никогда не будет достаточно средств для развития своих идей, это гасит его инициативы, амбиции. А без амбиций и денежных средств в таком обществе никакое развитие невозможно. Поэтому бедный класс — это класс «застоя». А элита на восемьдесят процентов — это прожигатели капитала: сплошная беготня с одного «коктейля» на другой, с одной яхты на другую, из одной постели в другую. Смысл элиты как голубой крови и, главное, как источника идей — давно утерян. Остаётся средний класс. Повторяю: этот средний класс очень разнообразен — и в материальном плане, и в интеллектуальном, и тем он интересен. В нём тоже присутствуют моменты «стагнации» и «прожигания» жизни. Но в меньшей степени, чем у тех, кто «ниже», и у тех, кто «выше».

— А какое отношение во Франции к богатству? Существует ли зависть?

— Я думаю, что от этого чувства — чувства зависти — человек не избавится до тех пор, пока будет существовать социальное неравенство. Но во Франции роскошь и бедность так сильно не противопоставляются и так сильно не видны, как, например, в Нью-Йорке, Москве или странах Востока (например, в Дели или Бейруте). И дело здесь не в том, что Франция пытается как-то скрыть «вопиющую» роскошь одних и пусть и не вопиющую, но порой крайнюю бедность других. Просто во Франции нет этого желания шокировать, позировать и даже нарочито вызывать зависть других, как это можно видеть у многих других выше перечисленных народов. Поэтому «сливки» общества живут где-то в своём закрытом мире и бедных своим присутствием никак не беспокоят. А тем, в свою очередь, нет дела до первых, потому что они их только по телевизору видят время от времени в репортажах «о богатых» или на набережной в Сент-Тропезе, куда специально приезжают на «богатых людей» посмотреть издали. <...>

— Во что же верит француз?

— Сложный вопрос. Если говорить о вере религиозной, то во Франции эта вера становится всё более и более размытой. Религиозная вера подра­зу­мевает соблюдение неких установленных нравственных норм, посещение церкви, соблюдение обрядов и постов и так далее. Если не регулярно, то хотя бы время от времени. И конечно, выстраивание своего поведения по каким-то религиозным меркам. И конечно, способность раскаяния и покаяния (ведь все мы грешны и способны на «потерю ориентира», заходы в тупики). Но то, что происходит с современным французом с этой точки зрения,— по-моему, просто ужасно. Ведь, как сказал Достоевский, «если нет Бога, то всё дозволено». Однако во французском обществе не всё дозволено. То есть это общество, в котором регламентированы права и обязанности членов этого общества. Это действительно есть и очень развито. А Бога нет. Парадокс. Но факт. Общество, которое варится в собственном соку прав и обязанностей, словно больше не нуждается в Боге. Здесь какой-то страшный и ещё не осознанный до конца Западом корень зла. Потому что в обществе вне Бога всё становится утилитарным, партнёрским: издатель считает прибыль с шедевра, музей — с туристов, макро — с проститутки; молодые люди, вступая в брак, уже пишут контракт о разделении имущества, словно не собираются пройти рука об руку до конца жизни, а уже думают о возможности будущего развода (и разделении имущества — вот оно: «Дивиза и ампера!» — «Разделяй и властвуй!»); а дети ещё при жизни родителей решают вопрос о том, как поделить ещё не принадлежащую им недвижимость... Так во что же верит современный француз? В разум. И смешно сказать, в прогресс. А многие живут по принципу: «Будет день — будет пища... А после меня — хоть потоп».

— Так что же такое «мораль по-французски»? Существует ли она вообще для француза?

— Существует. Но она так сильно отличается от русского понятия морали, что нередко русским, которые начинают здесь жить, вообще кажется, что морали здесь нет. А мораль по-французски — это значит: во-первых, никому не читать морали, то есть осуждение поведения другого члена общества нехарактерно для француза; во-вторых, стараться действовать в пределах установленных обществом границ. Это касается общественной жизни. Но здесь много всяческих лазеек, по принципу «не обманешь — не проживёшь», вроде обхода налоговой инспекции или всяческих обманок категории бедных и так далее. И третий принцип французской морали: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров».

— То есть?

— То есть что бы с ним ни случилось, француз остаётся оптимистом. Обманет ли его издатель, работодатель или собственный(ая) супруг(а). И это помогает ему выжить.

— Ну а что же такое «любовь по-французски»?

— Трудно сказать. Для этого надо знать, что такое любовь по-английски, по-немецки, по-испански, по-американски... Чтобы можно было сравнить. А у меня лично такого опыта нет. Могу сравнить только с «любовью по-русски». Если сравнивать эти два вида любви, то можно сказать, что любовь для русских больше определяется сутью, а для француза — формой. То есть для русского человека важна человеческая сторона любви и чувства, а для француза — внешний вид и социальный статус. Француз (и француженка) сентиментален в любви, но всё-таки неглубок. Русский (и русская) страстен, но может быть и жесток, и груб. Интересно заметить, что французы крайне редко дарят своим возлюбленным цветы, это как-то «не принято», тогда как в России это первый жест обожания. Кто-нибудь уже подумал: «Ну да, там цветы не дарят, там дарят возлюбленным машины». Ошибаетесь. Машины тоже не дарят. <...> Кстати, Восьмое марта во Франции не отмечается, и подарков (и цветов) в этот день женщинам не предусмотрено.

— Что же, у французской женщины нет своего дня в году?

— А французы-мужчины не видят причины, почему он должен быть. Что она — «замучена тяжкой неволей», чтобы ей праздник устраивать? Есть День мамы и День папы. А Дня женщины — нет (вернее, он есть — Восьмое марта, но во Франции этот праздник вообще не замечают, не отмечают). Но «шерше ля фам» было, есть и будет.

— А какие вообще официальные праздники во Франции, и отмечаются ли они?

— Во Франции одиннадцать официальных праздничных дней в году: первое января — Новый год, затем Пасха весной, первое мая — День труда, восьмое мая (во Франции — восьмое мая, а не девятое, как у нас) — День Победы тысяча девятьсот сорок пятого года, в мае или июне (в зависимости от Пасхи) — День Вознесения и День Троицы, четырнадцатое июля — национальный праздник (День взятия Бастилии), пятнадцатое августа — Преображение, первое ноября — День Всех Святых, одиннадцатое ноября — Перемирие тысяча девятьсот четырнадцатого года, и двадцать пятое декабря — Рождество Христово. Фактически же французы по-настоящему отмечают только четыре праздника: Рождество, Новый год, четырнадцатое июля (салют во всех городах) и... собственный день рожденья. Пасха тоже отмечается, но значительно «в меньших размерах», чем у русских. Причём даже у русских за границей: вы придите в пасхальную ночь в собор Невского или на Сергиево подворье — если запоздаете, в церковь уже не войдёте, так как она уже будет полна... Что касается Дня Победы, то во Франции этот день долгие годы как-то очень скромно отмечался. Можно даже сказать, совсем... французами не отмечался. Да и понятно почему. Что им было отмечать — свою капитуляцию? или выдачу евреев нацистам? Правда, в последние годы праздник этот отмечается всё больше. Дело в том, что Франция нашла в себе силы признаться в своих ошибках во Второй мировой войне. А потом, ведь не все были подлецы. Было и Сопротивление. Были и просто люди, которые скрывали, например, у себя евреев, спасали от выдачи детей-евреев, рискуя при этом и положением, и даже жизнью. А раскаяние и даже покаяние французам было просто необходимо. И они этот шаг сделали — в девяностые годы. Очень поздно, правда, слишком много воды утекло, многих уже нет на свете. Но лучше поздно, чем никогда. Ну а католические праздники в большинстве своём во Франции не отмечаются (кроме Рождества и Пасхи).

— Ясно: с верой у французов не всё в порядке. А страдают ли французы манией величия?

— На первый взгляд — нет. А вообще национальная гордость французам присуща. Ярко это выражается, например, во время... спортивных соревнований на кубок Европы и мира. <...> Вот где можно было видеть французский патриотизм во всей своей красе. И вообще, я думаю, национальная гордость нужна народу, она даёт возможность нации сохранить своё лицо. А мания величия — это нечто болезненное. Это желание власти, подавления. И для современной Франции это нехарактерно. <...>

— Несколько слов о ностальгии: скажите, правда ли, что ностальгия — типично русское чувство? Существует ли она для французов?

— Ностальгия, как я выяснила опытным путём, присуща всем народам. И французам, и итальянцам, и выходцам с африканского континента, и из Латинской Америки. Париж — ведь это настоящий перекрёсток, здесь живут многочисленные народы мира, и со многими из них мне приходилось встречаться и разговаривать. И о ностальгии в том числе. Все эти люди, живущие в Париже,— поверьте! — так же, как и русские, страдают от отсутствия родных мест, родной речи. Но к счастью, здесь много возможностей «кучковаться», собираться. И каждый находит свои места: кубинцы — кубинские «сборища», бразильцы — бразильские, тунисцы — тунисские, у африканцев — свои бутики и даже найт-клабы. О китайцах вообще говорить не приходится: они живут здесь настоящими колониями... И самим французам ностальгия также присуща. Приведу пример. Как-то раз мы с мужем ездили в Нью-Йорк и остановились на неделю у брата моего мужа. Брат работал по контракту, а его жена сидела дома с грудным ребёнком. Вот уже год как они жили в Нью-Йорке, и за год они нашли себе много новых друзей... французов, с которыми и проводили всё своё время по выходным. Через два года брату предложили продлить контракт ещё на несколько лет, но он отказался, так как его жена больше не могла жить в Америке и хотела вернуться во Францию. Вообще было видно, что она очень страдает от отсутствия всего французского — французских продуктов и кухни, французской манеры общения, французского языка... Так что русские напрасно думают, что ностальгия — типично русское чувство. Другое дело, что сама «ностальгия» как «ощущение», должно быть, очень различается. И как её чувствуют французы, немцы, итальянцы, поляки, чехи, марокканцы, бразильцы или вьетнамцы (перечисляю те нации, с которыми мне приходилось говорить на эту тему), в какие цвета она «окрашена»,— всё это совершенно невозможно понять. Для этого нужно буквально «влезть в чужую шкуру». У русского, я думаю, ностальгия отличается не только особой «болезненностью» и «интенсивностью», но и, как бы это сказать, большей окрашенностью в тёмные тона. <...>

— А вы лично страдаете ностальгией?

— Да. Но надо сказать, что чем дольше здесь живёшь, тем реже и реже испытываешь это чувство. Во всяком случае, так у меня. Но первые два-три года жизни за границей всем в этом смысле даются тяжело: большинство страдает ностальгией — в скрытой или открытой форме.

— Что это значит?

— Это значит, что одни открыто об этом говорят, другие скрывают, а есть и такие, которые вообще заявляют, что ничего подобного не испытывают. И порой даже, на первый взгляд, так оно и есть. Но это иллюзия, поверьте. Просто эти люди пытаются скрыть это даже от самих себя, тем более от окружающих, им очень хочется «быть французами более, чем сами французы», забыть всё русское, особенно всё негативное, что связано с русским. Этот тип людей даже и с русскими во Франции никак не общается — не нуждается в этом общении. Ну а что касается самого чувства ностальгии, то оно в наше время имеет иной оттенок, чем, например, у эмигрантов первой волны: сейчас нет «железного занавеса», многие периодически ездят в Россию, причём не просто чтобы навестить родные места, родных и близких, но у многих там различные «дела», у одних — коммерческие, у других — культурные (художники устраивают свои выставки, писатели издают свои книги...). Поэтому «современная» русская ностальгия для этих людей не носит отпечаток болезненности, которая рождается при полной оторванности от родного.

— И всё-таки скажите: русский человек, многие годы проживший во Франции,— как он себя чувствует, где его родина? Является ли Франция его второй родиной?

— Родина у нас у всех, как и мать, одна. <...> Франция даёт многим то, что не смогла дать Россия-мать. Очень хорошо сказал в своё время об этом Шагал: «Мои корни — в России, а ветви распустились во Франции». А вообще говоря... вы меня утомили. Идёмте-ка обедать, а продолжим с вами завтра.

Ещё несколько интервью...

— Известно, что во Франции существует так называемый «культ еды». Что это означает, и как это сочетается с традиционным представлением о французах как о нации, не страдающей проблемами лишнего веса?

— Это правда — во Франции настоящий культ еды. Трапеза для француза — это не просто «лишь бы было чем набить...». Трапеза для француза — это церемония. Как, например, церемония чая для японца. То есть француз не поглощает всё, что попало, он «распробует». Причём здесь всё важно: не только «что», но и «как». Сервировка стола имеет большое значение — чтобы «радовало глаз». Затем запахи. Здесь тоже всё продумано. Есть запахи, которые возбуждают аппетит, а другие — заглушают. А запахи сыров! А винный «букет»! Ну и, конечно, вкус. В общем, что говорить, француз — эстет. Даже в еде. Без этого настоящего француза просто невозможно представить. Правда, иногда здесь проявляется негативная сторона: за всем этим порой теряется главное — само общение. То, что «пробуется» во время званого вечера, становится важнее самой встречи. Но справедливости ради надо заметить: так происходит редко. Потому что француз настолько к этому культу еды привыкает (с детства), что достаточно быстро в любой обстановке находит баланс между «полезным» и «приятным». А что касается второй части вашего вопроса, то здесь надо сказать, что культ еды никоим образом не влияет на появление лишнего веса. Культ еды — это не обжорство. Это искусство эквилибра, сбалансированности и, конечно, вкуса. Искусство правильного и красивого, иначе не скажешь, питания.

— Так, значит, верно, что у француза развитый вкус?

— Неверно. Француз — эстет. Но это ещё не говорит о развитом вкусе. Эстетизм нередко переходит у француза в «эстетство». Знаете ли, француз помешан на «красивом». Но далеко не всегда он способен отличить «красивое» от «красивенького». В результате рождается пошлость «красивенького»: все эти канарейки, пошлые репродукции на стенах — что очень здесь в моде, пепельницы с отпечатанной на дне... Моной Лизой, герань на балконах (знаете, ухода особого не требует, а красная и «пышная», видно издалека... в общем, красивенько так получается, заманчиво даже как-то), а в туалетах, простите за столь интимную подробность, вешают репродукции... ну, например, Ван Гога или... какую-нибудь вырезку из журнала со стихами известного французского поэта... В магазинах — музыка, под которую хочется «отключиться от мира сего» или плакать, а вы под неё покупаете курицу, минералку и туалетную бумагу. А в воскресенье вы пойдёте с детьми в кино, так там фильм не начнётся, пока ползала не накупит себе всякой снеди — конфет, мороженого, попкорна и кока-колы... чем в конце фильма и «загажен» весь зрительный зал. А вечером вас пригласят в гости, и ужинать вы будете при свечах и уплетать деликатесы под музыку Вивальди, а то и самого Баха... В общем, наипошлейшее соединение «полезного с приятным», «хлеба и зрелища». Причём, надо сказать, эта пошлость «красивенького» имеет здесь как бы разные уровни, в зависимости от социального уровня: у бедных — пошлые репродукции, у среднего француза — ужин под Баха, у элиты — пошлые картины и пошлые взаимоотношения. А суть-то от этого не меняется. Знаете, а ведь во французском языке нет самого слова «пошлость». То есть это говорит о том, что самого понятия этого для француза не существует. Слова-эквиваленты русского слова «пошлость» не передают главного, что есть в этом понятии. Ну, говорят по-французски «тривиальность» или «банальность». Или «мелкобуржуазность» (то есть «мещанство»). Во всех этих понятиях во французском понимании сквозит одно: подчёркивание некоей «серости», «обычности», «застоя», «консервации». Но во французском менталитете отсутствует понятие пошлости в русском понимании: не в смысле серости, а в смысле безвкусицы. Поэтому они и не понимают, почему нельзя вешать репродукцию Ван Гога в туалете и ужинать под Баха. У них размыты границы между истинным и ложным эстетизмом. Интересно заметить, между прочим, что многие русские художники — и временно выставляющие свои работы во Франции, и те, кто здесь давно живёт,— все они, как в один голос, говорят о той безвкусице и отвратительной пошлости, которая выставляется в большинстве французских галерей; а ведь, кажется, кто-кто, а галерейщик должен что-то понимать в искусстве. А он в массе своей подчиняется конъюнктуре. Отсюда напрашивается вывод о вкусах публики.

— Но, может, русские художники так говорят от зависти: кого-то выставляют, а ему всё никак не удаётся найти своего «галерейщика»?

— Не думаю, что от зависти. Я сама посещала много выставок и галерей. И полностью с этим мнением согласна, а я, как вы понимаете, в этой области человек незаинтересованный.

— А как у французов с чувством юмора?

— В порядке. Но знаете, русскому человеку, даже очень долго прожившему во Франции, многое во французском юморе так и остаётся непонятным. Я например, поэтому в театр на комедии не хожу: все вокруг смеются, а мне не смешно. Причём французским языком я владею очень хорошо. Юмор, он по сути, как оказывается, очень специ­фи­чески-национальный. Французы, например, также совершенно не понимают русский юмор. Мне с этим приходилось не раз сталкиваться. <...> А потом, вы знаете, французы помешаны на сексе. И девяносто процентов французского юмора сводится всё к одной и той же теме. А русскому человеку это быстро надоедает. Ему нужен разговор «про жизнь».

— Кстати, о русских женщинах. Почему французы-мужчины буквально ринулись в страны Восточной Европы, в том числе и в Россию, в поисках своей второй половины? Что это — мода? поиск экзотического? желание «обновить кровь»?

— Думаю, что всё вместе. Нередко приходилось мне слышать от французов-мужчин: «Русские девушки, женщины — очень красивые...»

— Но где же они этих красивых женщин видят? Из чего родилось подобное мнение?

— «От рта к ушам»,— как говорят французы. Одни видят «вживую» — например, бизнесмены, имеющие свои «дела» в России. Они рассказывают другим. А потом, много русских женщин живёт во Франции, и не все, между прочим, замужем, многие приезжают на учёбу или временную работу. В общем, источников информации более чем достаточно. Но красота — это лишь четверть дела. Красивых китаянок, японок, негритянок и метисок тоже достаточно... Но французы интуитивно больше склоняются к красивым женщинам из Восточной Европы, особенно из Польши и России. Вот вам ответ на вопрос об «обновлении крови» и «улучшении породы». И ничего вульгарного в этом нет. Никакой чистоты нации, придуманной нацистами, нет и быть не может, даже наоборот: как только нация закрывается в себе, она быстро начинает склоняться к своему неизбежному закату, как бы «самоистощается». Но знаете, кроме «моды», «экзотики» и «обновления крови», есть здесь и другие моменты. Увы, далеко не романтичные. Дело в том, что активное мужское начало в личной жизни у французов сильно подавлено ярко выраженной эмансипацией и независимостью французской женщины. И это характерно для всего Запада: идёт неизбежное разложение патриархальной системы. Француза-мужчину, конечно, всё это злит, вот он и бросается в поисках утраченного рая «вовне», к тем женщинам, которые, по его представлениям, более «традиционны». А потом, ведь не забывайте: женщина из Восточной Европы — это женщина из другой «системы», и ни языка французского часто она не знает, ни тем более французских законов, а значит, доминирующее положение в семье мужчине хотя бы на несколько лет обеспечено. Интересно, кстати, заметить, что многие французские брачные агентства, почувствовав золотую жилу, также ринулись в крупные города России. Но вот что за всем этим стоит... Для агентства, конечно, обогащение. А за поведение «клиентов» оно не отвечает.

— Что вы этим хотите сказать?

— Приведу пример. Как-то раз одна моя подруга приехала по своим делам в Париж и остановилась у меня. Однажды она попросила меня об одной услуге. В Москве она нашла какой-то филиал французского брачного агентства, куда и отослала свои данные. Но раз она уж сама в Париже, то решила сходить в это агентство, но всё-таки ей необходима моя помощь как переводчика, так как она неважно говорит по-французски. Я позвонила в агентство, объяснила ситуацию и попросила о рандеву. Мне сначала ответили, что вообще-то женщин в агентстве они не принимают (женщины присылают свои данные по почте и потом ждут... своего «желанного»), но в виде исключения... В назначенный день мы пришли. Директор агентства сначала нашёл досье моей подруги, затем долго, но очень деликатно и любезно расспрашивал о её жизни, то есть, скажем так, дополнял досье. Потом задумался. Принёс три каталога и обратился уже ко мне, и между строк, как обычно и бывает у французов, потому что в лоб они таких вещей не говорят, читалось: дело вашей знакомой — швах, вряд ли мы можем ей дать телефоны подходящих кандидатур. А тем временем я перелистывала каталоги. В первом были досье молодых, примерно до двадцати семи лет, девушек с письмами о себе и фото, и все, одна к одной, скажем так, девушки первого сорта: очень красивые, с высшим образованием, никогда не были замужем, детей не имеют, знание языков, из хорошей семьи, без проблем со здоровьем, но с многочисленными хобби и интересами (типа пианино или конного спорта и тому подобного). Во втором каталоге были сгруппированы девушки и женщины постарше и уже с некоторыми «проблемами»: либо уже были раз замужем, либо о происхождении, то есть о семье, в которой она родилась, ничего неизвестно, либо профессия более чем стандартная и так далее. И в третьем каталоге — девушки и женщины «третьей категории»... Быстро просмотрев эти досье, я так же быстро расстроилась, так как поняла, что моя подруга не имеет никаких шансов: женщина с тремя детьми (первый ребёнок, сын, правда, уже женился и живёт отдельно), разведена, за сорок, с явно увядающей внешностью, без высшего образования, французского языка почти не знает, работа нестабильная... Затем директор сел за компьютер и стал искать «подходящие» для данного случая кандидатуры. Я только краем глаза посмотрела на то, что он нашёл, и сразу поняла, что вообще не стоит этим людям звонить.

— Почему?

— Потому что уже по их адресам было ясно, какой это социальный уровень. Ведь каждый округ Парижа имеет своё характерное лицо. Есть округа очень богатые, есть средние, есть бедные. И никакого социального смешения здесь нет. Так что уже по адресу можно догадаться, в каких условиях этот мужчина живёт и сколько он зарабатывает. Затем директор распечатал на принтере телефоны (но не адреса). И мы распрощались.

— А потом?

— А потом, как я и предполагала,— тишина. Мы в этот же вечер обзвонили все «кандидатуры», и так же быстро выяснилось, что всё это бессмысленно: то один — бывший моряк с серьгой в ухе, то музыкант, который вечно в разъездах, то хромой, то кривой... Но на что могла рассчитывать женщина за сорок с тремя детьми? А за кулисами всего этого — никакого романтизма. Я потом выяснила, как, за счёт чего существуют (и расширяются!) эти брачные агентства. Ведь с женщин они денег не берут. Но берут с мужчин. Причём есть определённые «расценки», а есть нечто «сверху». И чем больше мужчина платит, тем более высоки его требования. Поэтому директор данного агентства и не мог дать «ценные» адреса: женщина не подходила к этим требованиям.

— И всё-таки много русских женщин живёт во Франции. И как им живётся с мужьями-французами?

— По-разному. Но я бы сказала, прикидывая так, на глаз, из личных многолетних наблюдений, что на десять таких франко-русских браков — два счастливых, два «так себе» и шесть... разводов. Конечно, никакой статистики на этот счёт вы нигде не найдёте. Всё это лишь мои личные наблюдения, повторяю. Но думаю, что они неошибочны.

— И в чём же причина «несчастья»?

— Шкала жизненных ценностей слишком разная. Разные нравственные установки. Француз для русской слишком поверхностен, прагматичен (не менее, чем немец, между прочим) и слишком... «неглобален». В общем, «мелковат» — если говорить о духовной и душевной стороне брака. А русская для француза порой слишком... серьёзна. Да, да, именно так. Так, например, муж-француз одной моей русской знакомой говорит: «У вас, у русских, вечный Шекспир: «Быть или не быть?» Какая-нибудь закавыка-проблема превращается у вас в грандиозный вопрос жизни и смерти. Из искры вы раздуваете пламя, из комара делаете слона. И вечно боретесь с ветряными мельницами. А в жизни всё намного проще. Жизнь — это как учебник по математике: есть однотипные задачи, необходимо их научиться решать — спокойно, без паники и без всяких философских рефлексий по поводу. Решил и дальше пошёл. Дальше — следующая задачка: может, сложнее, может, проще. И так далее. Но у русских всё не так. Всё на ушах». И знаете, он по-своему, вероятно, прав. Просто он вырос в своей системе ценностей, а мы — в своей. У нас во многом разные духовные и нравственные корни. И чем сильнее личность, тем труднее ей от этих корней отказаться во имя сохранения спокойствия в семье. Конечно, без компромисса не прожить. Но нередко наступает момент, когда одна из сторон — а часто и обе стороны — просто больше не в состоянии этот эквилибр сохранять.

— Но что же всё-таки конкретно больше всего русских женщин в мужьях-французах раздражает? Какие качества вызывают негативную реакцию?

— В каждой семье всё по-разному, но из разговоров и наблюдений я могу сделать следующее заключение. Раздражают и являются причиной конфликта такие качества, как жадность, прагматичность, изворотливость мужа-француза, а также пользовательское отношение к женщине. <...>

— Но если вернуться к вопросу о смешанных браках, то хотелось бы узнать: а как дети — говорят ли они по-русски, знают ли что-либо о России?

— Это больной вопрос для всех смешанных браков. Дети, рождённые в таких браках, очень плохо говорят по-русски. Ещё меньше знают о России. Она для них — чужая страна. Конечно, многое зависит от родителей, прежде всего от мамы. Многие пытаются как-то развивать русское: читают детям русские книжки (сказки, позже художественную литературу), покупают в русских магазинах или в Москве (те, кто периодически ездит) кассеты с русскими детскими фильмами, пытаются самостоятельно учить читать и писать. Но всё это уходит в песок, как только ребёнок идёт во французскую школу. А потом, ведь многие дети ходят ещё в различные спортивные или художественные секции, то есть у них весь день до вечера расписан, а если мама работает, то с ребёнком сидит до её прихода какая-нибудь француженка-студентка, которая таким образом немного подрабатывает. В общем, у ребёнка сплошь и рядом французская речь. И бороться с этим оказывается настолько сложно... А потом, не забывайте: современная русская диаспора во Франции очень разбросана и эклектична, нет того единства, которое было присуще русской эмиграции первой волны. Русские между собой здесь редко встречаются, собираются — слишком мы все разные: русским третьей волны трудно найти общие точки соприкосновения с русскими четвёртой, нет ничего общего между русскими-интеллигенцией и «новыми русскими», замужние женщины нередко живут замкнутой жизнью, другие так вписываются во французскую систему, что им вообще русские не нужны... Всё это накладывает негативный отпечаток на сохранение корней русского языка и русской культуры у нового поколения в смешанных браках.

— А мужья-французы, у которых русские жёны,— говорят ли они по-русски?

— По большей части не говорят, даже и прожив многие годы с русской женой. Один раз только я видела такое «чудо»: муж одной русской знакомой прекрасно говорил по-русски. А потом выяснилось, что он наполовину немец (мама у него француженка, а отец — немец), и сам он до двадцати трёх лет жил в Германии, затем в Америке, и только несколько лет назад он со своей русской женой и детьми приехал жить во Францию. Вообще у них очень интересная, забавная семья — семья, в которой и дети (четверо!), и родители говорят... на четырёх языках (немецкий, французский, русский и английский в американском варианте)! Но вообще мужья-французы как-то никогда не стремятся изучить русский язык. <...> А солнце сегодня такое мягкое. Идёмте-ка с вами искупаемся. А потом продолжим.

...По личным и неличным вопросам

— Вот вы уже многие годы живёте во Франции. Вам и Россия, и русские там уже, вероятно, видятся как-то со стороны. Что вы замечаете в русских людях, что, может быть, вас удивляет или поражает,— то, что особенно бросается в глаза? Ваш взгляд со стороны?

— Из отрицательных черт: русская угрюмость и русское хамство. Это поражает, иначе просто не скажешь. Причём поражает... прямо с аэропорта, как только прилетаешь в Шереметьево-2. Подходишь, например, к окошечку «Информация» и говоришь: «Дайте, пожалуйста, адрес и номер телефона в Москве авиакомпании „Lufthansa“». А вам отвечают: «Звоните по ноль-девять, вам скажут». А я вижу, что у неё на стене вывешен лист с номерами телефонов всех авиакомпаний. Вообще, как это хамство объяснить? Зачем она вообще здесь сидит, в «Информации», на «блатном», простите, месте, деньги зарабатывает?.. И дальше — «понеслось». Вообще, вы знаете, первые три-четыре дня, когда я приезжаю в Россию, я нахожусь... в нокауте. Меня словно молотком по голове шарахнули — или, лучше сказать, со всех сторон шарахают,— так надо несколько дней, чтобы прийти в себя от шока... И знаете, что интересно: ведь русский человек может быть и улыбчивым, и приветливым, и вежливым, и, вообще говоря, очень хорошо работать — без всякого хамства и угрюмости. Приведу простой пример. Я например, вот уже несколько лет как «Аэрофлотом» не летаю. Скажу почему. Часто мне приходится задерживаться в России и менять билет. И каждый раз, когда так происходит, я знаю, что никакие проблемы, хамство и нервотрёпка меня не ждут — ни в самой процедуре смены билета, ни в обслуживании, скажем так, будь это авикомпания «Lufthansa», «Airsuisse» или «British Airway». <...> А ведь, заметьте, работают там всё те же русские. Но не по-русски работают, по-западному. А значит, быстрота, чёткость, вежливость и «беспроблематичность» вам обеспечены. И там уж вам не скажут: «Звоните по ноль-девять...» С другой стороны, меня каждый раз удивляет высокомерие русского человека. И это более чем поразительно. <...> Сталкиваться с этим приходится часто, но приведу пример, свежий на памяти. Как-то раз я проводила беседы со студентами в разных гуманитарных институтах. Не свои поэтические вечера, а беседы о Франции. И каждый раз меня в начале таких встреч поражало... отсутствие настоящего интереса. Знаете, в глазах у большинства студентов было: «Ну что нам ещё могут рассказать о жизни на Западе! У нас здесь столько всякой информации, мы уже знаем столько — словно уже сами жили в Париже». Вот вам пример высокомерия: мол, мы сами с усами. Но знаете, студент всё-таки не ленив и любопытен, и это его спасает от окончательной деградации. Так, уже через десять-пятнадцать минут творческой встречи глаза начинают загораться, внимание обостряется, а через полчаса меня начинают засыпать вопросами. И здесь выясняется, что ничего-то, по существу, они не знают, а если что-то и знают (из российских средств массовой информации), то эта информация во многом и неточная, и даже ложная.

— Но неужели всё так мрачно, что касается русского человека?..

— Нет, конечно. Просто отрицательное сразу — резко — бросается в глаза после длительного отсутствия. Но у русских есть то положительное, чего нет у французов, и это тоже со стороны очень видно. Это русская простота. То есть в смысле отсутствия «манерности». И это меня всегда, когда я приезжаю в Россию, радует. Русский человек — он «раскомплексованный», а правильнее было бы сказать — бескомплексный. Это его выгодно отличает от закомплексованных французов. У французов везде рамки, границы в отношениях. У русских эти границы сильно размыты, стёрты. Это и хорошо, и плохо (о хамстве мы уже говорили). Чтобы было понятно, приведу пример. Русское застолье очень характерно в этом смысле. Во-первых, собраться можно в любое время дня и ночи (то, что у французов невозможно представить). Во-вторых, что вы едите — в общем-то неважно, главное — общение (то, что у французов также невозможно представить: сначала надо «распробовать» и «обнюхать», а потом «пообщаться», причём не имеет значения, о чём разговор — так, «обо всём и ни о чём», как говорят французы). В-третьих, сидеть вы за столом (и общаться!) можете сколько вам угодно — в общем, пока под стол не упадёте от пьянки или от усталости (то, что у французов невозможно... надо же и меру знать!). Французы говорят: русские, вы меры не знаете. Неправда. Просто у русского другие меры. Простота выражается и в том, что русский человек, если он о чём-то говорит или подходит к какой-то проблеме, делает это по существу. То есть без всяких окольных путей, прямо, в лоб. Это укорачивает путь, и иногда так, знаете ли, и лучше — без лишней витиеватости и «припудренности» (что очень характерно для француза). Хотя у этой русской черты есть своя оборотная — отрицательная — сторона, особенно в том, что касается отношения полов. И это, конечно, раздражает.

— Не совсем понятно...

— Ну да, вот и у меня уже появилась эта витиеватость. Ну, это вроде того: «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен. Что зря время терять?» Это коробит. <...>

— А вот интересно, как со стороны вам видится взгляд русских, живущих в России, на Францию? Ведь вы видите эту страну «изнутри», а россияне «извне». Это, должно быть, разные взгляды? В чём разница?

— Разница огромная. А основное различие в том, что для большинства русских в России Франция (как и многие другие западные страны) — это некий райский уголок, где, вероятно, и есть проблемы, но с нашими-то, российскими, не сравнишь. А для тех, кто здесь живёт, это... если и не ад, то — поле бесконечных боевых учений и уж, во всяком случае, не райский уголок. Вообще, во взгляде русских, живущих в России, на Францию (и Запад) есть много иллюзорного. Посмотрите хотя бы новые русские фильмы, в которых присутствует Запад: по ним можно подумать, что люди здесь живут в полном достатке, а проблемы создают себе сами, так, чтобы не скучно было жить,— в общем, с жиру бесятся. Вообще, эти средства массовой информации — как кривые зеркала. По ним, например, можно представить, что во Франции все женщины одеваются... как это можно видеть в журналах мод, которыми переполнены русские киоски в Москве и других городах. То есть либо от-кутюр, либо прет-а-порте, но тоже дорого и... исключительно элегантно. А на самом деле всё куда проще и прозаичнее! <...> А дело здесь в том, что... как это ни странно звучит, но человеку нужна мечта. Миф. И как во всяком мифе, всё здесь преувеличено, гипертрофировано. Но в мечте-мифе преувеличено всё лучшее, а всё, что может как-то этот миф очернить, принизить, просто не замечается, «проходит сквозь пальцы».

— Но вернёмся во Францию. Интересно, знают ли французы русскую литературу? Что читают и предпочитают из русской классики? из русской литературы двадцатого века?

— Удивительно, но факт: французы практически ничего из русской литературы не знают. Я говорю о так называемом среднем французе, а не о тех, кто преподаёт русский язык в Сорбонне, и вообще, не об интеллектуальной элите, имеющей какое-либо отношение или к России, или к издательскому делу. Более всего знают такие имена, как Лев Толстой, Достоевский и Чехов. Некоторые «слышали» имена — Пушкин, Пастернак... ещё меньше знают о существовании Лермонтова, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой и Блока. Более всего известны здесь А. Солженицын и И. Бродский. Странным образом имена И. Тургенева и И. Бунина мало кому что-либо говорят, а ведь оба долгие годы жили во Франции. Если же говорить о том, что читают, то... круг этих французов ещё более сужается. Но можно сказать, что более всего читают Достоевского и Чехова. А русских поэтов знает и читает очень узкий круг... А вообще нынешний книжный рынок во Франции перезаполнен самой различной литературой — если говорить хотя бы о художественной литературе — всех стран и народов и самых различных эпох. В этом море не так легко «вести свой корабль». Найти на этом рынке можно всё что угодно, но не всегда француз знает, что ему нужно. Масса легко поддаётся веяниям моды. И я с полной уверенностью могу сказать, что массы нашу гигантскую русскую литературу не знают (или, правильнее сказать, знают о её существовании, но никогда к ней не обращались, не читали). <...>

— Ну, предположим, читает француз мало. Но фильмы-то смотрит. Что он знает о русском кино?

— В этой области, по-моему, больше осведомлённости. Во всяком случае, можно сказать, что если француз говорит: я знаю такого-то режиссёра,— то это значит, что его фильмы он видел. Знают (и видели!) таких режиссёров, как Сергей Эйзенштейн, С. Бондарчук, А. Тарковский, М. Калатозов (его фильм «Летят журавли»), А. Кончаловский и Н. Михалков, П. Лунгин. В общем, эти познания, конечно, достаточно «тощи», как выражаются французы. Но дело здесь... скорее, в том, что, во-первых, французы слишком закрыты в себе, в своей культуре, они плохо восприимчивы к другому типу мышления, и, во-вторых, на две трети «отданы» во власть американской кинокультуры. В результате кинотеатры перезаполнены американскими кинолентами (причём всё более и более сомнительного качества), а голубые экраны — полицейскими сериалами, мелодрамами и сериалами — мыльными операми французского происхождения (и всё это более чем сомнительного качества). Нет-нет и увидишь где-нибудь к полуночи русский фильм по одной из центральных программ. Но французы, повторяю, с трудом эти фильмы воспринимают — им непонятен русский менталитет. Вспоминается эпизод из моей жизни. Одна моя подруга-француженка, достаточно хорошо знающая русский язык, попросила дать ей кассеты DVD с русскими фильмами, желательно такими, которые в России являются популярными кинолентами, массово известными (но этих кинокартин никогда не увидишь ни во французском кинопрокате, ни по ТВ). Возвращая кассеты, подруга сказала, что одни фильмы она хорошо поняла, а другие — плохо. Так, например, история фильма «Белое солнце пустыни» ей осталась совершенно непонятна, так же как и не вполне ясна для неё (как для француженки, заметим) история фильма «Свой среди чужих...» или фильма «Гараж». Более всего ей понравились фильмы «Вокзал для двоих» и «Бриллиантовая рука»: первый потому, что история... не типично русская, она могла произойти и во Франции, с несколько другими нюансами, то есть она приближена к французскому менталитету, а второй потому, что показывает нечто типично советское, что нехарактерно для Запада, и это вызывало у неё особенный интерес, типа: «Руссо туристо. Облико морале»,— или: «А если не будут брать (лотерейные билеты) — отключим газ». <...>

— Скажите, как вам видятся русские туристы во Франции? Вообще, они чем-то отличаются от других туристов — немцев или американцев, например?

— Конечно, отличаются.

— Чем же?

— Во-первых, тем, что более, чем другие туристы, посещают магазины. Во-вторых, тем, что, встретив своего сородича где-нибудь в близлежащем пространстве, не идут ему навстречу, а наоборот, пытаются «исчезнуть» из поля зрения. Это очень характерно для русских туристов. И я это так часто наблюдала, что как-то к этому привыкла и вообще перестала при случае себя «выдавать», то есть идти этим людям навстречу.

— Вы можете привести примеры характерного поведения русских туристов за границей?

— Да сколько угодно. Однажды, например, мы с подругой пошли в ресторан. Что мы решили отметить, сейчас уже не помню. Но помню, что дело было летом и терраса ресторана была открыта. Когда мы уже заказали, недалеко от нас сели русские. Так что вы думаете? Когда они услышали русскую речь поблизости, они почувствовали себя как-то ужасно неуютно, а когда к ним подошёл официант, чтобы взять заказ, они попросили его пересадить их... в другой конец зала. Неважно куда, главное — подальше от «своих». Думаю, впрочем, что старания их были напрасны, потому что русских летом в Париже так много, что и в другом конце ресторана кто-нибудь наверняка из «наших» уже сидел. Другой пример. Четырнадцатого июля, как вы знаете, во Франции национальный праздник. В Париже в этот день устраивается фейерверк, как правило, около Эйфелевой башни. Как-то раз мы с мужем ходили смотреть. После представления мы зашли в какое-то кафе поблизости, а потом решили вернуться домой. Было уже около часа ночи, но народ на улице вовсю гулял. Когда мы шли по одной из улиц, медленно направляясь к своей машине, муж заметил впереди двух элегантно одетых девушек и сказал шутя: «Хочешь, поспорим... что это русские мадмуазели?» Спорить ни на что мы не стали, но, прибавив шаг, мы в конце концов услышали русскую речь. Прислушавшись, я поняла, что девушки что-то искали. В общем, было ясно, что они потерялись. Но метро в час ночи закрывается. Я подошла к ним и спросила, не метро ли они ищут. На что мне ответили: «Да нет, мы здесь машину поставили, на авеню. Но не помним где».— «А на какой улице?» — «Да мы не записали название, но это была авеню».— «Так отсюда пять авеню расходится». Их это, между прочим, не обескуражило, и они, ничего не сказав, пошли дальше — искать на неизвестной авеню свою машину. Мы свернули на одну из улиц, сели в машину и выехали на авеню. Девушки фланировали в обратную сторону, уже в явной растерянности. На улице — никого, кроме них. Мой муж сказал что-то типа: «Знаешь, они так до утра ведь здесь могут ходить, давай, что ли, их подбросим до их машины». Так мы их провезли по всей этой авеню, и нигде их машины и в помине не было. В общем, минут через десять-пятнадцать, уже совершенно на другой авеню, они увидели свою машину. Муж потом, между прочим, заметил: «А машина («BMW») с итальянскими номерами».

— А как он догадался, что это были русские девушки?

— По одёжке, как известно, встречают. Они одеты были... как с обложки журнала мод: в элегантных чёрных костюмчиках, в туфельках, с вечерними сумочками... Здесь так только на «коктейль» выходят или в очень дорогой ресторан. Ни одной француженке или туристке — немке или американке — не придёт в голову так одеться вечером четырнадцатого июля: она наденет джинсы и футболку, кроссовки, возьмёт с собой «на случай» шерстяную кофту или джинсовую блузу — ведь представление проходит у Марсова поля, где многие и сидят прямо на траве... И кстати, хочу заметить, раз уж мы об одежде заговорили: в самолёте и в заграничных аэропортах я уже научилась различать тех русских, которые летят как туристы, от тех, кто живёт за границей, и определяется это по одежде и по тому, что «написано» на лице. И я ещё никогда не ошибалась.

— Неужели это так сильно различает русских-эмигрантов и русских-туристов?

— Да. Одеваются эти люди по-разному. И ещё на лице у «западных» русских есть специфически западный отпечаток. У русского туриста из России лицо... мягче, что ли, и вместе с тем высокомернее. И глаза совершенно другие. Всё это очень трудно объяснить. Но те, кому с этим приходится часто сталкиваться, уже видят эту разницу.

— Вы вот сказали выше, что русские туристы чаще, чем другие, посещают магазины. Но неужели одни только магазины?

— Нет, конечно. Посещают и музеи, и выставки. Помню, как-то раз мы с русской подругой и нашими детьми ходили в Салон шоколада. Это такая временная выставка, где вы можете не только увидеть многочисленные сорта и марки, самые известные фирмы французского и бельгийского шоколада, но и «пробовать» (правда, не бесплатно), и, конечно, можете покупать — коробки «ассорти» по вашему выбору. Там было целое столпотворение, и мы с подругой растерялись. <...> Но там я случайно увидела у одного из стендов русскую туристку — даму с ребёнком. Так как она стояла возле меня, я с ней заговорила. Спросила её, как ей нравится Салон. На что дама ответила: «Да что Салон? Ничего особенного. У нас российский шоколад не хуже». В общем, дальше было всё ясно. И ведь самое удивительное, что она не одинока в своей позиции. А тянется это с советского периода и ведь как живуче в людях: у нас всё лучшее — шоколад, часы, балет, ракеты...

— А вы с этим не согласны?

— Честно признаюсь — не согласна. Пусть балет лучший русский. Но часы — швейцарские, а шоколад — бельгийский. Сыр, вино и от-кутюр — французские, высокие технологии — японские, обувь и мебель — итальянские, пиво — немецкое, зелёный чай — китайский, чёрный чай — индийский, хрусталь — чешский, джинсы — американские. Зачем спорить с тем, что очевидно? А гордость эта русская — как мыльный пузырь. Мы, русские, ещё долго будем за эту высокомерность и гордыню расплачиваться.

— Ну хорошо, шоколад лучший бельгийский. Признаем факт. Но что же лучшее русское во Франции можно найти?

— Лучшее русское для француза?.. Водка. Чёрная икра. Расписные подносы и палех. Павлово-посадские платки (но их здесь сейчас никто не носит). Что касается водки, то польская водка становится так же популярна. А чёрная икра высшего качества считается всё-таки не из России, а из Ирана. Хотя и русская по ценам массам просто недоступна.

— Вы хотите сказать...

— Вот именно. Большинство французов вкуса икры вообще не знает. <...>

— Вы счастливы во Франции? Вообще, что вам дала Франция? Как повлияла на вас? на ваш характер?

— Счастлива ли? Это слишком серьёзно. Но я очень рада, что так сложилась моя судьба. Хотя отрыв от России мне лично очень долго давался с трудом. Но Францию я очень люблю. Вообще люблю всё больше и больше. Может, ещё потому, что всегда, с самого начала своей здесь жизни, пыталась узнать эту страну лучше. Много путешествовала по Франции, исколесила её вдоль и поперёк и могу с полной уверенностью сказать, что знаю её лучше, чем многие французы и, конечно, русские.

— Лучше, чем сами французы? Уж не русское ли это высокомерие?

— Нет, нисколько. Просто мне часто приходилось встречать французов в разных районах Франции и общаться с ними. И вы знаете, ведь многие никогда и никуда не ездили, всю жизнь свою живут в своём регионе и даже в Париже никогда не были.

— Никогда?!

— Никогда.

— А вот интересно, что вы видели, какие регионы, города?

— Из регионов первое, что я увидела (после Парижа, конечно),— это Эльзас (и была там потом несколько раз). Затем была в Нормандии. Потом в Бретани (несколько раз и там, и там в разных местах). Затем на Средиземном море (также в разных местах, наверное, раз восемь). Ещё — Жиронд. Замки Луары... Из районов, не имеющих выхода к морю или океану,— Турэн, Рон, Шампань, Пикарди, Лоррэн... Была я во многих городах Франции: из крупных — Бордо, Лион, Гренобль, Страсбург, Ницца, Канны, Реймс, из меньших по значению и размерам — Орлеан, Тур, Мюлюз, Кольмар, Бельфор, Довиль, Дьепп, Онфлёр, Амьен, Нант, Сент-Тропез, Монпелье, Гримо, Сент-Поль-де-Ванс, Кап-Ферра, Метц, Берр-лез-Альп... И кроме того, множество виллажей — в окрестностях Парижа, в Бретани, в Альпах... И вы знаете, Франция прекрасна своим невероятным разнообразием. Она как бы вмещает в себя множество стран — так сильно один район отличается от другого: своим климатом, географическим расположением, архитектурой городов, обычаями и нравами и, конечно, спецификой кухни. В общем, всё это меня невероятно обогатило. Влияет Франция и на характер. Я думаю, что в положительном смысле это проявляется, во-первых, в умении найти границы в отношениях с людьми — научиться не лезть другому в душу, не навешивать своих проблем, но и не давать другому «заглядывать в замочную скважину»,— всё это крайне полезное влияние Франции на русских. Из этого рождается — дипломатичность (тоже влияние Франции). А отсюда вежливость и умение «обходить рифы». Всё это, я считаю, положительное влияние Франции на (необузданный, резкий и хаотичный!) характер русского человека. Научиться уважать другую личность и считаться с ней — русскому оказывается не так-то просто. Но время делает своё дело.

— И последний вопрос. Как вам видится будущее Франции?

— Это очень глобально. Отвечая на этот вопрос, можно было бы написать целую отдельную книгу — «Будущее Франции». Могу лишь сказать: одно из центральных мест в будущем Франции (в недалёком, замечу) будет занимать... национальный вопрос. Вдумайтесь: с одной стороны, Европа объединяется, а значит, постепенно стираются всяческие границы; с другой стороны, полным ходом идёт наступление «религиозного фанатизма» с Востока. Вот и думайте, как в этих условиях нации (в данном случае — французской) сохранить своё лицо.

— И что же вам провидится как поэту?

— Как известно, «сказано — сделано». Поэтому... я о своих предчувствиях лучше умолчу (и тем самым даётся надежда на возможный — лучший — исход событий).

 

1. Сант-Тропез — курортное место на Средиземном море, ставшее популярным после того, как там купила свою первую квартиру Бриджит Бардо. За ней потянулись сюда другие знаменитости — которые и собираются летом на собственных яхтах.