Карин Штайнбергер: Не умирай раньше меня. Перевод с немецкого Леонида Комиссаренко*0

Она сидит на кухне, снаружи лето накаляет улицы Будапешта, а на ней толстые лиловые шерстяные носки. Ну да. Таковы причуды, если ты выжил в Освенциме. Но всё-таки, пусть лучше люди принимают тебя за сумасшедшего, чем когда-нибудь снова мёрзнуть. Эфа Фахиди пережила Освенцим. Она бы охотно посмотрела в глаза преступникам в суде. Но немецкая судебная система требует для себя времени — слишком много времени Итак. О ком мы должны говорить? О мёртвых или о живых? При том, что с точки зрения численности — конечно же о мёртвых: их однозначно больше. Эфа Фахиди проводит рукой над столом, Йохан Бреер коротко парит в воздухе. Она смотрит му в глаза, как-будто фото лежит снова. «Он был инструментальщик, верно?» «Он ходил в школу?» «А лицо у него не глупое». Наверное, было бы проще, если бы лицо было глупое, если бы по нему было видно, что он ничего не понимал. Йохан Бреер, родился 30 мая 1925 года в Нойвальдорфе (Novà Lesnà) в Словакии, восемь лет народной школы, два года гимназии, потом бросил школу, чтобы работать на родительской усадьбе. С 17-и лет член Ваффен-СС, на обшлаге воротника униформы — знак Союза «Мёртвая голова», обучение в концлагере Бухенвальд, в 1944-ом переведен в Освенцим, где на рассвете 1-го июля 1944 стоит на рампе Эфа Фахиди. Рядом с ней мать, отец, сестра, держащая в руках свои любимые игрушки — плюшевого медвежонка и куклу от Kähte Kruse. Рядом тётя Маргит, дядя Антал, кузина Бочи с мужем Лайошем, в бельевой корзинке их шестимесячный сын Ферике. В сущности, у Эфы Фахиди только один вопрос к Йохану Брееру. Маленький, но важный для неё вопрос: «Как ты мог там стоять?» Наказание? Через 70 лет? Об этом речь больше не идёт. Речь идёт о позиции системы Ведь 22 июля 2014-го года Йохан Бреер умер в больнице в Филадельфии, хоп, мёртв, похоронен. За пару часов до того как американский суд постановил выслать его в Германию. Заключение о высылке покойника. Ему было 89 лет, но есть ведь так много стариков, которые живут и живут. Мог бы Бреер всё же и подождать пару месяцев, полгода, до процесса в Германии, на котором она должна была выступать соистицей. Эфа Фахиди хотела посмотреть ему в глаза, ваффен-эсэсовцу Йохану Брееру, сможет ли он повторить ей в лицо то, что сказал на допросе в США: «Он видел людей, которых привозили в вагонах для скота, запах крематория, но ничего не знал о массовом уничтожении». Удар по столу, Фахиди слегка дрожит. «Ничего не знал? В Освенциме? Кто мог там ничего не знать об убийствах и газовых камерах? Всё, что они там делали, было направлено только на убийство. Господь Бог был ничто по сравнению с каким-нибудь тупым эсэсовцем, который мог делать всё, абсолютно всё. Он мог теба застрелить, ударить ногой в живот, дать оплеуху, избить. Всё!» И когда её направили в Аллендорф, где она месяцами укладывала на машины слоями снаряды, каждый из которых весил больше её самой, начислялась какая-то сумма в рейхсмарках, к ней дополнение, на основе подсчёта которого «рабсила», т.е. принудительные рабочие, считалась полностью отработанной. «Да, да, на практике это означало, что можно было выдержать девять месяцев. Нас освободили через восемь месяцев, поэтому мы и остались живы». Эфа Фахди встаёт, ноги охвачены лиловыми шерстяными носками, потом всё же садится снова: «И вот теперь смерть забрала у меня Бреера. Не правда ли, в жизни всё-таки много юмора?» 6500 членов эсэсовской команды Освенцима пережили войну, осуждены были не более 30 из них. Потом один глоток. Чай или кфе? Настоящий кофе, не та коричневая жижа, которую им давали по утрам в Освенциме-Биркенау, чашка на пятерых, считанная пара глотков на каждого. Дело даже не в мере наказания — важен был бы сам по себе приговор. Позиция системы. «Было бы в судебном порядке подтверждено, что это была несправедливость». Наказание через 70 лет. Абсурд. Ему было 89, когда он умер. Он прожил совершенно нормальную жизнь. Она пыталась. Но смерть гонит свою собственную игру. Если Эфа сорилась с младшей сестрой, мама всегда говорила: «До вечера вы должны помириться». Нельзя спать с плохими чувствами. Этого держалась Эфа Фахиди всю свою жизнь. Всегда ли хорошо спал Бреер в своём доме в Филадельфии, на Вудбридж роад? Ганс, так его называли соседи? Алло, Ганс. Так наверное обращались к нему тогда в Освенциме. Эфа Фахиди и Йохан Бреер были в концлагере Освенцим-Биркенау в одно и то же время, она как заключённая, он как охранник. На снимке она в Освенциме незадолго до отправки в трудовой лагерь Аллендорф «Он был того же возраста, что и я, почти дитя. Я его не ненавидела. Я больше никого не ненавижу», — говорит Эфа Фахиди и возится со слуховым аппаратом, совсем новым, настоящим крохотным компьютером. Она, если хочет, может отключать голоса людей. Ясно, что Бреер был лишь только маленьким колёсиком в этом гигантском аппарате убийств, ничем. Ясно, что те, кто решал, работали за столами, 15 человек конференции Ванзее, Гейдрихи и Эйхманы и Хофманы и Лютеры — как нарочно Лютер, — которые сидели там и с немецкой основательностью организовывали акции депортаций и уничтожения — «Окончательное решение еврейского вопроса в Европе». Но Йохан Бреер стоял там, где она видела в последний раз свою мать. Немцы говорили тихо, Менгеле — почти дружески: сильные должны идти, слабых повезут в автобусах. Мать и сестра твёрдо держатся за руки. Пожалуйста, в эту сторону. Потом — Эфа Фахиди одна. Но этого она ещё не знала. Бреер — даже если он об этом не хочет вспоминать — пошёл в СС добровольно, это была работа с гарантией, ведь он в любую минуту мог попасть на фронт, но это было опасно. Вот он и остался. «Представь себе — самая большая трагедия моей жизни, а я её даже не заметила». Шерстяные носки Эфы Фахиди покачиваются. И вот никого из них нет: маленькой сестры, которую она годами ждала после войны, Гилике, для которой она в 1989 году создала лого — танцующая девочка — на тот случай, если Гилике жива и поймёт знак; матери, которая как всегда носила корсет, когда Менгеле коротко покачал рукой; тётиных детей, трёх, пяти и девяти лет, которые так красиво рука об руку прогулялись от рампы в газ. 70 лет. Нечего удивляться, если кого-то настигает смерть. «Эти люди, которые сидят там в Германии и очень медленно работают, им не к спеху, у них есть время». Она смотрит на Йохана Бреера, который лежит перд ней на кухонном столе, чёрно-белый, ухмыляющийся, странная ухмылка на лице. Она этого не понимает, этого затягивания, мучительной игры на время: «Только не говори, что это происходит не умышленно». 4 сентября 2004 года Курт Шримм, руководитель Центрального бюро земельного юридического управления по расследованию преступлений националсоциализма в Людвигсбурге написал, что ими начато предварительное следствие по делу Йохана Бреера, который, так сказано в письме, «между маем и концом июля 1944 года мог принимать участие в селекции венгерских евреев в Освенциме-Биркенау». Запись Шримма в акте и заключение эксперта по Холокосту Чарльза В. Сиднора-младшего подшиты в дело. И на этом всё. Многие годы никакого движения. Полное бездействие. Молчание. Звонит новый телефон Эфы Фахиди, она его берёт, ищет кнопку, на которую можно нажать, ах да, она ведь должна его потереть. Он звенит, она трёт своими красивыми длинными пальцами. Она не любит его, этот новый умный телефон. Она трёт, теряет терпение. Он перестаёт звенеть. Отлично. На чём мы остановились? Освенцим. Точно. Запись в акте. Уже в ней стояло, что имеется достаточно оснований для подозрения в пособничестве. Одиннадцать лет назад. И Эфа Фахиди, которая 1 июля 1944 года стояла на рампе и 4 ноября 1944 года, почти единственная выжившая из всей семьи, вернулась в Дебрецен, далеко на востоке Венгрии, спрашивает: «Как зовут этого джентельмена в Германии?» Руководителя Центрального бюро? Курт Шримм. «Да, время у него есть, у этого человека, не правда ли? По крайней мере одну оплеуху я бы с удовольствием ему дала. Лучше две». Курт Шримм говорит, голос его скрипит сквозь телефон, что то, что все эти годы ничего не происходило, связано с судопроизводством. Решение Федеральной судебной палаты от 1969 года против члена СС, лагерного зубного врача Вилли Шатца, который при селекции в Освенциме стоял на рампе, но утверждал, что он там только «околачивался». Так как невозможно было опровергнуть, что он там только прогуливался, то, следовательно, он не совершал никаких действий, способствовавших селекции и убийству. Оправдан. Итак: дело закрыть. Все дела закрыть. «Это Решение имело силу в качестве базисного на последующие десятилетия», — говорит Шримм. 75 лет она не могла простить матери, что та оставила её одну, на рампе в Освенциме Тысячи предварительных расследований по подозрению в пособничестве убийству не были даже начаты, так как это Решение никогда не ставилось под сомнемие. Всё же в случае Демьянюка попытка была сделана. Бывший охранник концлагеря Джон Демьянюк, который в 2011 году за пособничество убийству минимум 28 человек в лагере уничтожения Собибор был приговорен к пяти годам лишения свободы, несмотря на отсутствие доказательств индивидуальных преступлений. Старика всё-таки затолкнули в зал судебных заседаний. Он умер до того, как приговор вступил в силу. Десятилетиями искали эпизоды индивидуальных убийств. А ежели кто-то удерживает вору дверь, что это? Пособничество. «Это же смешная глупость, смешная глупость, когда говорят, что осудить можно только в том случае, если можно доказать, что он сам стрелял. Где найти тех людей, которые были свидетелями? Они же все давно в крематории». Это безумие. Точно так же как в страховом обществе Generali, которое после войны потребовало у Эфы Фахиди показать страховой полис. В противном случае невозможно проверить, был ли у отца заключён договор страхования жизни. Полисы! Была всего лишь пара писем, она написала тогда, не думают ли господа, что в Освенциме-Биркенау она появилась перед Менгеле с полисами. И тогда вдруг нашлись у них восемь страховок — без полисов. И заплатили. Почему же Людвигсбург не поставил под вопрос действовавшие правовые нормы? Шримм говорит: «Я не могу ответить на вопрос, почему многие мои коллеги что-то не сделали, этого я не знаю». Нет, Вы, почему Вы этого не сделали? Руководитель Центрального бюро? «Если имеется Решение высшей судебной инстанции, то это обычный случай, которому следуют прокуратура и суды более низких инстанций». О том, что иногда дела движутся медленно, Эфа Фахиди знает. Прошли десятилетия, прежде чем один венгерский политик признал, что те, кто организовал Холокост почти 600 тысяч еврейских сограждан, были прежде всего венгры — так ревностно и старательно, как такие же ревностные и старательные инженеры из Эрфурта, построившие высокопроизводительные печи для Освенцима. В рекордное время с начала мая 1944 года в течение лишь восьми недель в Освенциме отравлено газом более 200 тысяч венгерских евреев. Венгрия «поставила» так много евреев, что нацисты едва успевали их умерщвлять. 10 000, иногда 20 000 в день. Правительство Орбана как раз планирует в Будапеште памятник, который снова релятивирует участие венгров в ответственности за уничтожение евреев. «Ах, детка, — говорит Эфа Фахиди, — и Освенцим стал местом для туристов. Там ничего больше не увидишь, всё исчезло. Каждый может там бегать. По мёртвым». В своём заключении Чарльз В. Сиднор-младший пишет в 2001 году: «Каждый пригодный к службе охранник СС, нёсший службу в Биркенау, был мобилизован для помощи при выполнении этого гигантского задания и был, прямо или косвенно, задействован в приёме, подготовке и истреблении всех этих жертв». Так это зафиксировано и прилежно подшито в Центральном бюро в Людвигсбурге. «Ну конечно, — говорит Эфа Фахиди на отличном немецком, который звучит напоминанием об Австро-Венгерской империи и о родительском доме, в котором дети носили батистовые фартуки и опекались воспитательницами из Вены с вальдорфским образованием, — могу тебе сказать, что от жизни нечего ждать справедливости. По моему опыту — жизнь работает против нас». 19 февраля 2014 года в одиннадцати федеральных землях проведена концентрированная полицейская акция. Центральное бюро в Людвигсбурге идентифицировало 30 бывших членов СС, служивших в Освенциме, и начало предварительное расследование. Были проведены обыски по месту жительства, арестовано несколько стариков. Это была отчаянная попытка показать: мы что-то делаем. Большинсво арестованных было вскоре освобождено. В скольких случаях будет серьёзное расследование — пока неясно. Большинство обвиняемых не в состоянии предстать перед судом, другие уже мертвы. Самому молодому 88 лет. Это была последняя попытка загладить вину немецкой судебной системы в обращении с Холокостом. Или просто-напросто чистый акционизм? Франкфуртская прокуратура обосновывает прекращение некоторых следственных действий тем, что жертвы ведь не знали, что им предстоит, и не пытались бежать. Как же в таком случае могли обвиняемые препятствовать побегу? Эфа Фахиди вскакивает с места, идёт в проход, выглядящий как ботанический сад, показывает два выхода из квартиры. Она никогда не могла жить в квартире с одним выходом. Конечно, это по-детски, но когда 21 марта 1944 года в их дом пришли немцы, отец убежал через чёрный ход. Много это ему не дало — со времени рампы в Освенциме она его больше никогда не видела. Но всё-таки. Два выхода — причина того, что она всё ещё в этой квартире; ей больше не нравится окружение, давка и суматоха снаружи на улице Ваци, компании со всего мира, так нелепо. Ну да, конечно. Потом она идёт в своих лиловых шерстяных носках в комнату, в которой жалюзи опущены. В темноте висит то, что осталось. Фотография, черно-белая. «Посмотри. Мамочка, папа и мы вдвоём». Перед окном шумит жизнь. Ей было 75, когда она смогла наконец простить мать за то, что она тогда её оставила. Сестра на одной руке, бельевая корзинка с Ферике — в другой. Матери было 39 лет, высокая, сильная, работящая. Нацисты не хотели никаких криков на рампе, никого друг от друга не отрывали — всё должно было идти быстро и гладко. Для Менгеле мать Эфы Фахиди была только одним движением руки. Когда после войны ей кто-то принёс сорочку матери, розовую, с вышивкой, чистый шёлк, она на протяжении многих лет разрезала её на отдельные части, сначала вышивку, потом рубашечку, разорвала на тысячи маленьких лоскутов. «Ну да», — говорит Эфа Фахиди. «Посмотри сюда. Был один сосед, он вернул мне вазу, Каподимонте. Для меня она бесценна. Когда-то к ней прикасалась моя мать, мой отец, моя маленькая сестричка». Она смотрит на фарфор, высоко наверху, на полке. Итак следующий: Оскар Грёнинг. Он был бухгалтером в концлагере, и способен предстать перед судом — пока „Так, кто наша следующая рыба?» — спрашивает она потом и смеётся, потому что понятия не имеет, проживёт ли достаточно долго, чтобы дождаться этой рыбы. Итак, следующий: Оскар Грёнинг. Унтершарфюрер СС, два года работал в концлагере Освенцим, охранял чемоданы, которые жертвы должны были оставлять на рампе, считал деньги. Обвиняется в пособничестве убийствам. Родился в 1921 году. Предположительно в состоянии предстать перед судом — ещё. В 2005 году дал несколько интервью, осмелился раскаяться, но считает себя невиновным — с юридической точки зрения. И в деле Грёнинга Эфа Фахиди выступает соистицей. Но: «Для меня это не всё равно, Бреер ведь был моим ровесником». Короткий взгляд на Бреера. На допросах в США он жаловался на условия труда в Бухенвальде и Освенциме: смены по двенадцать часов, стоя. Он говорил, что иногда ему хотелось поменяться местами с заключёнными. Она надеется, что на этот раз смерть даст время. До сих пор дело для смерти продвигалось недостаточно быстро, она с большим удовольствием выбивала людей из их жизни. Она возвращается в проход, как-будто хочет погладить цветы, мимо двух выходов, на кухню, где звенит новый смартфон. Эфа Фахиди говорит: «В Венгрии есть поговорка: Если нет коня, то сделает и осёл». Она поднимает Бреера, коротко усмехается, откладывает его в сторону. Да, конечно. Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11-12(180)ноябрь-декабрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=180 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer11-12/Komissarenko1.php