Лея Алон: Вкус родниковой воды. Рисунки Ителлы Мастбаум0

целый мир, сколько стоит за ней мудрости, пережитого, передуманного. Сказал однажды раби Нахман из Браслава: «Слёзы открывают врата, песнопения сокрушаю стены». У него было особое отношение к мелодии, вера в её способности воздействия на мир, но главное – на душу. И потому, может быть, такую долгую жизнь обрели ставшие песней его изречения. «Знай, – говорил он, – что для всякой мудрости в мире отведено своё время и своя особая мелодия». И сказано это так, будто говорил он о себе, будто знал, что придёт час его мудрости обрести крылья и с лёгкостью переходить границы времени. Он многое видел и знал, будущее открывало его взору свои невидимые пути, словно дано было ему перенестись из своего времени в наше, опередив столетия. Раби Нахман умер в четвёртый день Суккот в 1810-м году, но кажется только сейчас пришёл час раскрытия его мудрости. И не случайно, так часто вспоминаются слова, сказанные им о себе: «Мой огонёк будет мерцать до прихода Мессии». Перед духовным взором еврейского праведника предстают те глубины, которые сокрыты от взора обычных смертных. По образному выражению еврейского философа Гиллеля Цейтлина «Праведник открывает совершенно новые врата в чертогах высших, новое небо и новую землю. Миры, простирающиеся от начала всех ступеней до конца всех ступеней. Открыл и никому не закрыть, закрыл – и никому не открыть». О раби Нахмане глубоко и полно говорят те немногие труды, которые уцелели: они были опубликованы и распространились до его завещания сжечь всё после его смерти. О нём рассказывает книга Натана Штернхарца «Жизнь учителя нашего раби Нахмана», написанная его преданным хасидом, любившим раби Нахмана и посвятившим всего себя его памяти. Особняком стоят «Истории о необычном», названные автором «Историями из прошлого». Пишет раби Адин Штейнзальц в книге комментариев к ним, что они «содержат все тайны Торы во всём многообразии её ликов. Однако на каждый тайный лик наброшен такой плотный покров, что на расстоянии этот лик просто не разглядеть. И потому каждый может приблизиться, удостоиться откровения, и прозреть». Образ раби Нахмана доносят до нас из поколения в поколение и просто хасидские рассказы. Я очень люблю вот этот, быть может, не самый значительный, но передающий его взгляд на жизнь, духовное и материальное в ней. Однажды, глядя на рыночную площадь, увидел раби Нахман своего хасида. Тот спешил. Окликнул его раби Нахман и пригласил зайти. Был он к тому времени уже тяжело болен, всё чаще сидел дома. За окном шумела улица, голубело небо. Высокое и чистое, оно казалось такой естественной и привычной частью нашего мира, но не каждому дано было узреть его истинную глубину. «Скажи, Хайкель, видел ли ты небо сегодня?» – спросил раби своего хасида. «Нет, раби», – признался тот. «А улицу, видел ли ты улицу?» – так же настойчиво спрашивал раби. Хасид воодушевился. Он, конечно же, видел улицу. Она шумела множеством голосов, жила своей обычной жизнью: сновали люди, шарахались перепуганные давкой лошади, бранились извозчики. «Эх, Хайкель, Хайкель, какой же прок в твоей суете, если ты не успел увидеть небо», – сказал раби Нахман, покачав головой. В этой истории его взгляд на личность, на «Я» индивидуума, которое проявляется в уединении, тишине. Он любил природу, исходил все леса и поля в окрестности, забирался в лощины между гор и проводил там часы в одиночестве и раздумье. Во времена Баал-Шем-Това, великого прадеда раби Нахмана, связь между раби и его хасидом считалась чем-то неразрывным. Традиционный хасидизм провозглашал: «Я» индивидуума растворяется в «Мы» коллектива. Раби Нахман провозгласил уединение и молчаливую молитву. Он говорил: «Кто уединяется в отдалении от людей, к тому льнут Небеса». «Как хорошо мне было здесь, на каждом шагу я чувствовал неземное блаженство», – сказал раби Нахман о времени своей юности. Я видела места молитвы и уединения раби Нахмана. И они поразили меня своей красотой, мистической отдалённостью от будничного мира. Покрытые густыми лесами, они были далеко от проезжей дороги и казались величественными и недосягаемыми. «Если бы человеку дано было услышать песнопения и славословие трав, он услышал бы, как каждая травинка поёт песнь Всевышнему, да будет благословенно Имя Его, без всякой корысти и без всякой посторонней мысли». Наоми Шемер, всей душой чувствующая эту землю, прекрасно знающая танахическую литературу, переложила эти слова в песню. И когда звучит эта песня, кажется, сам раби Нахман поёт о своей любви к этой земле, прославляя её связь с Небом. Знаешь ли, Что у каждого пастуха Есть особый, его лишь Мотив. Знаешь ли, Что у каждой из трав Мелодия есть, Она лишь её, Лишь её… И вот из песен этих трав Создаётся напев Пастуха… (Перевод Инны Винярской) Всё что раба Нахман написал, передаёт трепет души перед тайной мироздания, которую он открывал в тишине и в уединении. Однажды он сказал: «Знай, что человек должен пройти по узкому мосту, и главное ничего не бояться». И вновь песня на его слова стала одной из любимых в Израиле. «Гешер цар меод» – символ высокой еврейской духовности, воспевающая радость на грани отчаяния. Раби Нахман шёл по узкому мосту все недолгие годы своей жизни. Ему было отведено всего 38 лет. Река жизни уносила дорогих ему людей: жену, дух маленьких сыновей, его надежду и гордость, а он всё шёл и шёл по узкому мосту, именуемому жизнью. Страдания, душевные и физические, не согнули его, не озлобили--оставили душу чистой. Он говорил: «…берегите душу». И не уставал напоминать: «Нельзя человеку становиться старым: ни старым цадиком, ни старым хасидом. Старость предосудительна. Человек обязан постоянно обновляться и начинать всё сызнова». Как перед человеком, взошедшим на высокие горы, открывается дальние дали, так и перед его взором открывались миры духовные. Он видел жизнь иначе: «И воистину нет никакого зла в мире, всё благо, всё едино. Корень страданий, испытываемых человеком, в том, что, будучи лишён знания, он не способен узреть конечную цель, которая есть сплошное благо. Те же, кто наделены знанием и видят конечную цель, страданий не испытывают». Вера его была так глубока и неколебима, что давала ему силы не просто жить, но радоваться жизни, отвергая упадок духа и уныние. Он говорил: «Нельзя отчаиваться, и в самое тяжкое время – надо только радоваться». И именно эту заповедь он оставил нам. «Мицва гдола – лихьёт бсимха» – «Великая заповедь – жить в радости». Одна сказанная фраза, как часто бывает у наших мудрецов, и в ней законченная мысль, квинтэссенция веры и одновременно – наказ. Мы поём его песни, не всегда зная, что слова эти сказаны более двухсот лет назад. Мы поём эти песни, когда душа хочет выразить себя, когда она радуется или тоскует. Только тот, кому открыты тайны мироздания, кому дано узреть неведомую нам реальность, может призывать к радости, переживая страдание. Это не просто слова песни, но истинно еврейская заповедь, и она по сути своей отражает и еврейский характер и еврейскую судьбу. Раби Нахман умел слушать свою душу. Она была устремлена к Святой земле и однажды, оставив семью без средств к существованию, распродав всё, что можно было распродать, он отравился в Эрец-Исраэль. На каждом шагу этого путешествия, он рисковал жизнью. И может быть поэтому, восхождение на землю Эрец-Исраэль олицетворяется в его трудах, как преодоление препятствий. «Земля Эрец-Исраэль покупается страданием», – говорил он. «Я живу только в Эрец-Исраэль и куда я не иду, я иду в сущности только в Эрец-Исраэль». Его молитва, посвящённая Святой земле, звучит как заклинание. Только истинно страждущее сердце могло так ощущать эту землю. Только душа, принадлежащая ей, несущая тысячелетнюю с ней связь, могла так тосковать по ней. Трудно объяснить порой даже себе самой, почему возникает привязанность к образу ушедшего праведника. Почему один из них притягивает тебя больше, чем другой, почему его мысли тебе ближе, чем мысли другого? Почему письма, которые он посылал своим близким, хочется перечитывать, хотя они так далеки от дня сегодняшнего, и если и трогают тебя, то тонкостью души их писавшего, благородством, которое в них ощущаешь. Я люблю возвращаться к книге «Учение раби Нахмана из Браслава», перечитывать изречения и вновь оценивать их мудрость. Она и тебя заставляет смотреть на мир его глазами, задумываться над многими, казалось бы, привычными понятиями. «Думать каждый день, что нет другого дня, кроме нынешнего. Тот, у кого есть хоть немного разума, поймёт, что времени вовсе нет. Ибо прошлого – нет, будущего – всё ещё нет, а настоящее – как взмах ресницы. Следовательно, время человеческое сводиться к тому быстролётному мгновению, в котором человек пребывает». Книга «Учение раби Нахмана из Браслава» была одной из моих первых израильских книг. И образ раби Нахмана открывал передо мной нечто совершенно незнакомое: мир еврейского цадика, его мысли, его отношение к жизни. Я получила её от Натана Файнгольда. Он был редактором и переводчиком сборника, составленного доктором Арье Стриковского. И сегодня, когда пишу о раби Нахмане, неизменно вспоминаю Юлию и Натана Файнгольд. Их дорогой мне дом, которого уже давно нет. Я любила приходить к ним в Суккот. Едва уходил Йом Кипур с его молитвами, тоской и болью, напряжённостью и тревогой, я спешила в этот дом. Как обновлено ярко, как светло выглядел у Файнгольдов этот праздник. С благоухающим ароматом этрога и мирта, зеленью сукки и свежестью плодов, её украшающих… Я любила Юлию и Натана. И до сих пор Суккот связан в моей памяти с ними и с их домом… Помню террасу, которая казалась мне огромной, и небо над головой всё в звёздах. Помню, как Натан ставил диск с песнями Шломо Бара. Это у них впервые услышала я его песни, такие непохожие на всё, что слышала прежде. Они были плоть от плоти этой земли. В них звучал голос пустыни. И мне казалось, я вижу отсвет костров в ночи и высокие восходы. В этом доме я многое познавала впервые. Впервые я открывала Шая Агнона: Натан переводил его рассказы, и они выходили постепенно, один за другим, и лишь потом появилась вся книга. Впервые я прочла переведенную Натаном Нобелевскую речь Агнона, его гордые слова о высокой духовности, самом большом нашем богатстве. Прошли годы, и я по-настоящему понимаю истинную духовную высоту двух этих людей. И когда я пишу о раби Нахмане, невольно думаю о том, какой след оставила в моей душе встреча с ними, и, несомненно, в душах тех, кто знал их близко. А ещё я вспоминаю притчу об одиноком колодце в пустыне… Когда путник приближался к нему, он всегда находил бадью полной: кто-то наполнил её до него… Так и на пути человека к истине. Всегда есть тот, кто наполняет для тебя бадью, чтобы прикоснувшись к ней, ты мог испить родниковой воды и ощутить её истинный вкус… Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11-12(180)ноябрь-декабрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=180 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer11-12/Alon1.php