Может, в жизни было по-другому,
Только эта сказка вам не врет.
А. Галич
Писать об этом очень трудно, потому что… статья "Великое содружество. Наука, религия и поиск смысла" написана превосходно, переведена блистательно, а доказываемый тезис весьма приятен и полезен в видах отстаивания нашего достоинства, которое нынче только ленивый принизить не норовит. Тем не менее, есть основания полагать, что читатели, которым, судя по стилю, адресовано это обращение, хотя воспримут его, безусловно, благожелательно, но… не смогут даже осознать проблему, не говоря уже о том, чтобы способствовать ее решению.
Стиль предлагаемого текста позволяет с ходу принять его за некую аналитическую публицистику, но это – ошибка. Перед нами типичная религиозная апологетика. Это важно определить, поскольку некоторые особенности, на которые я укажу ниже, для аналитики являются недостатками, а для апологетики – совсем наоборот. Прежде всего, проиллюстрируем разницу примером из родной традиции. Есть в ТАНАХе закон о наказании непокорного сына:
ЕСЛИ БУДЕТ У ЧЕЛОВЕКА СЫН БУЙНЫЙ И НЕПОКОРНЫЙ, НЕ СЛУШАЮЩИЙ ГОЛОСА ОТЦА СВОЕГО И ГОЛОСА МАТЕРИ СВОЕЙ, И НАКАЗЫВАЛИ ОНИ ЕГО, НО ОН НЕ СЛУШАЛ ИХ, ТО ПУСТЬ ВОЗЬМУТ ЕГО ОТЕЦ ЕГО И МАТЬ ЕГО, И ВЫВЕДУТ ЕГО К СТАРЕЙШИНАМ ГОРОДА ЕГО И К ВОРОТАМ МЕСТА, ГДЕ ЖИВЕТ ОН, И СКАЖУТ СТАРЕЙШИНАМ ГОРОДА СВОЕГО: "ЭТОТ СЫН НАШ БУЕН И НЕПОКОРЕН, НЕ СЛУШАЕТ ОН ГОЛОСА НАШЕГО, ОБЖОРА ОН И ПЬЯНИЦА!". И ПУСТЬ ЗАКИДАЮТ ЕГО ВСЕ ЛЮДИ ГОРОДА ЕГО КАМНЯМИ, И ПУСТЬ УМРЕТ ОН; ИСКОРЕНИ ЖЕ ЗЛО ЭТО ИЗ СРЕДЫ ТВОЕЙ, И ВЕСЬ ИЗРАИЛЬ УСЛЫШИТ И УЖАСНЕТСЯ.(Дварим 20,18-21)
Закон, по тем временам, вполне приличный, вспомните, что в Риме Pater Familiaполное право имел собственноручно удавить любого члена этой самой фамилии, включая законную супругу, а тут и мамаша право голоса имеет, и дело передается на рассмотрение местного суда.
Но в какой-то исторический момент "те времена" сменились другими, и перед мудрецами Талмуда встал вопрос, что делать с этим устаревшим параграфом.
В трактате Санэдрин (71-а), разбирается, кого имеет в виду Тора, когда говорится о “буйном и непокорном сыне”. При этом выясняется, что под этот закон подпадает подросток в возрасте первых трех месяцев после достижения тринадцатилетия. Кроме того, существенными считаются следующие подробности: чтобы быть судимым по данной статье, подросток должен украсть деньги у обоих родителей, купить на эти деньги вино и мясо и пировать тайно от них. При этом, по мнению некоторых мудрецов, родители должны выражать свое недовольство в один голос, а сам приговор может выноситься только при повторном совершении данного нарушения. Попутно Талмуд устанавливает, что родители буйного и непокорного сына должны быть физически здоровы.
Учитывая нагромождение всех этих неожиданных требований, по мнению рабби Шимона, “буйного и непокорного сына” вообще не может существовать, и этот закон дан только затем, чтобы его “исследовать и получать награду”. Другой мудрец, рабби Йонатан, отверг этот ответ и заявил, что “буйный и непокорный сын” существует, что он был казнен, и что ему - рабби Йонатану - довелось сидеть на его могиле. (Из беседы Арье Бараца на сайте «Седьмой канал»)
Ну и что бы это значило? Они что там, правда, такие были наивные или притворялись? И если да, то почему? А потому что в религиозной традиции (любой!) толкование есть вовсе не способ разобраться, что именно автор древнего текста имел в виду, ни даже использовать этот текст сегодня как руководство к действию. Толкование – это способ удержать в меняющемся мире преемственность веры и культуры, сохранить то, что современная социология именует "групповой идентичностью". За непокорность родителям мы не наказываем больше смертью, но мы были и остаемся потомками и продолжателями тех, кто в другие времена, в других условиях делал это, законы меняем, но от предков не отрекаемся.
Аналогичной цели служит текст рабби Сакса.
И сам он, и его потенциальные читатели – люди современной западной культуры, они живут по законам демократии, соблюдают права человека. Но среди них распространено убеждение, что все эти важные вещи, возможно, даже совместимы с еврейской традицией, но могут обойтись и без нее. В общем-то, она, занятие – на любителя, вроде бега трусцой или разведения золотых рыбок. И потому автор пытается перекинуть мост от веры Библии к ценностям современного Запада, не слишком при этом заботясь о соответствии исторической правде.
Прежде всего, разберемся, что понимается тут под словом "Библия". Определенный набор текстов? Но религиозные тексты просто так не читают. Их толкуют (см. выше), а толкование намертво связано с конкретным сообществом и его традицией. Значит, один и тот же текст в разных традициях пониматься будет по-разному. Иногда – с точностью до наоборот. Современный ассимилированный еврей, житель Западного мира, об этом, скорее всего, не задумается, поскольку культура его мало чем отличается от культуры нееврейских соседей, но вот лет 15 назад мне знакомый христианин продемонстрировал, как они догмат троичности умудряются вычитать из первой главы "Берешит". И это – сегодня, что уж говорить о 17 веке…
Семнадцатый век был веком еврейской Библии. <…> принцип Реформации SolaScriptura, «только Писание», означавший, что Библия, не Церковь или традиция, является единственным авторитетом религиозной жизни.
На самом деле, конечно, протестантизм традицию незамедлительно создал собственную. Взять хоть основополагающий комментарий Лютера на "Послание к Римлянам" … поверьте, он не уступает в оригинальности вышеприведенной выдержке из Талмуда. Насколько Библию, переведенную и комментируемую людьми вполне "арийской" культуры, можно еще считать "еврейской"? Да, разумеется, христианские ученые нередко знали иврит и даже с еврейскими комментариями были знакомы, но они их не копировали, они писали свои, потому что озабочены были, естественно, преемственностью своей, а не еврейской культуры.
Свобода совести – специфически современная форма свободы, не имевшая аналога в древности, – возникла в эпоху, насыщенную религиозными исканиями, религиозным воображением и изучением религиозных текстов.
Совершенно верно. Такие резкие изменения в ментальности народов и культур всегда связаны с религиозными исканиями, с новым прочтением и переосмыслением священных текстов (см. напр. Ян АССМАН "Культурная память"), но в текстах ли надо искать причины этих изменений? Те же самые тексты были священными и для восточных христиан, например, русских православных, но как-то вот не потянуло их на права и свободы, не тянет и до сих пор. Из той же самой книги отцы-основатели Америки вычитывали, что все люди рождаются свободными и равными в правах, а Иван Грозный – что, будучи помазанником Божиим, имеет право своих холопов казнить и миловать, как ему заблагорассудится.
Бог выступил против фараона, и в его лице против всех абсолютных правителей, утверждающих себя богами, сынами богов или их заместителями. Одним из ключевых библейских мотивов является демифологизация и секуляризация власти.
Воистину так, но справедливости ради упомянем, что фараону было не привыкать. Конфликты между фараонами и жрецами, выступавшими, естественно, от имени богов, для Египта были делом привычным и монотеизма для этого не требовалось.
Бог выступает против самонадеянной власти на земле, какой была великая Месопотамия, высмеянная в истории Вавилонской башни.
И это верно. Не только Месопотамия, но все империи прошлого и будущего, в том числе и Британия, где в каждом доме была непременно Библия, но над империей ее солнце не заходило.
И уж совсем странно звучит: Кто бы ни правил в Израиле, он делает это только по авторитету, данному Богом, с одной стороны, и людьми, с другой. Правителя можно критиковать и свергнуть за превышение данных ему полномочий.
Ни одно жизнеспособное общество не обходится без какого-то ограничения власти правителя, в любой культуре есть вещи, которых НЕ ДЕЛАЮТ, не исключение и монархии, где начальник всегда сакрален. Про Россию, помнится, говорили, что в ней произвол самодержца ограничен удавкой, но в других местах были и другие способы. Вон, в Риме-то, слыхать, самодержцу и вовсе придали начальное ускорение коленом под зад и учинили республику, причем, никакой Библии они тогда еще знать не знали.
Но самым интересным является, конечно, сравнение революций:
Новое время стало свидетелем четырех революций: английской (1640), американской (1776), французской (1789) и русской (1917). У них были очень разные траектории. Английская и американская революции привели к войнам, но оставили после себя стабильные общества с уважением к правам человека. Французская и русская революции привели к царству террора. Они начались с мечты об утопии и окончились кошмаром репрессий. (Правильно, я бы и германскую нацистскую революцию добавила сюда же до кучи!)
Разница заключалась в том, что английская и американская революции были вдохновлены Библией. Их вдохновителями были пуритане с сильным чувством Завета, глубоким знанием еврейской Библии и ее раввинских комментариев, открытых христианскими гебраистами, упомянутыми выше. Эти революции были предопределены религиозными стремлениями. Но французская и русская революции были основаны на философии: Руссо и philosophes 18-го века во Франции, Маркса и Энгельса в России.
Почему это привело к столь различным результатам? Я могу назвать три причины. Во-первых, у Библии и философии разное восприятие времени. Еврейская Библия, увидевшая Бога в истории и открывшая человеку историческую перспективу, знает, что изменение мира занимает длительное время. Историю от Исхода до Второзакония можно суммировать просто: Моисею понадобилось только несколько дней, чтобы вывести израильтян из Египта, и сорок лет, чтобы вывести Египет из израильтян. Дорога к свободе долгая и трудная. Ее нельзя форсировать. Даже Моисей, кто вывел израильтян из рабства, не смог привести их на обетованную им землю. Для философии со времен Платона «время» было трудной идеей. Время, сказал Платон, есть движущейся образ вечности. Философские истины не знают времени. Они принадлежат небесам, где ничего не меняется. В философии истина раскрывается как система. В Библии истина раскрывается как нарратив. Системы являются теоретическими конструкциями, но нарративы повествуют о людях и о времени, необходимом для изменения людей. Революции, вдохновленные философией, пытались совершить невозможное: создать новый социальный порядок в одночасье.
Второй причиной, как уже говорилось, было то огромное внимание, которое уделяет библейская политика гражданскому обществу: крепким семьям, социальным связям, общественным объединениям, благотворительности и тому подобному. В этом и заключалась великая сила Англии и Америки, которую отметили Бёрк и Алексис де Токвиль. «Маленькие отряды» Бёрка и «ассоциации» Токвиля хранили свободу живой, действуя как буфер между личностью и государством. Именно поэтому французские и русские революционеры не любили Бёрка и Токвиля. Руссо, Маркс и Энгельс не доверяли семьям и общинам, потому что они стояли на пути прямого воздействия государства на граждан.
Третья причина связана с разным отношением библейской политики и революционной политики к идее прав человека. Двое из самых глубоких мыслителей, писавших о свободе в середине двадцатого века, Фридрих Хайек в «Конституции свободы» и Яков Талмон в «Происхождении тоталитарной демократии» показали, в чем различия английского и французского подходов к свободе. Английский подход был постепенным, эволюционным, помнящим об истории и уважающим традиции. Французский подход был перфекционистским, философским, даже мессианским в секулярной форме. Для французских революционеров существовал идеальный шаблон общества, который должен быть реализован политическим регулированием всех сфер жизни. Англичане же, напротив, знали: «В судьбе людской сколь неприметна роль, что мнят играть закон или король!».
Отсюда берут начало две различные концепции прав человека. Английская версия определила права человека как ту сферу, в которую правительство не может вмешиваться. В общественном договоре мы отдаем некоторые из наших свобод в руки правительства ради правопорядка и защиты от внешних сил. Но есть определенные свободы: жизнь, свобода и стремление к счастью, по выражению Томаса Джефферсона, неотчуждаемые и не подлежащие передаче в руки государства. Они определяют границы власти государства и устанавливают сферу свободы.
Французский подход видит права человека как идеальный проект человеческой жизни, который должен быть реализован политическими средствами. Политика есть преобразование общества силой законов. Французская революция была совершена во имя прав человека, важных для социальной гармонии, в которой должны найти согласие частное и общественное благо. Политика здесь есть использование власти ради достижения идеального состояния дел. Как пишет Талмон: «Когда режим по определению считается реализацией прав и свобод, гражданин лишается какого-либо права жаловаться на то, что он в настоящее время лишен своих прав и свобод». В то время как свобода по-английски устанавливает границы государственной власти, свобода по-французски должна быть установлена государством. Если необходимо, сказал Руссо, мы должны заставить людей быть свободными.
Описание совершенно верное, но… можно ли считать его установлением ПРИЧИНЫ? Из истории мы знаем только одно достаточно сильное противодействие превращению демократии в тиранию, как это случилось в древних Афинах и революционной Франции, а именно – ограничение человеческого авторитета авторитетом Бога. Но почему же в одних случаях это ограничение срабатывает, а в других – нет? Ведь и французам, в принципе, Библия была знакома не хуже, чем англичанам, так нет бы в нее и заглянуть вместо того, чтобы изобретать "религию разума" и мелкую философию на глубоких местах разводить. Тем более что в наши дни, как, опять же, правильно указывает автор: религиозные права стали ограничиваться в Великобритании и США, у двух народов, которые вели мир к религиозной свободе. С чего же это вдруг офранцузились англосаксы?
Вернемся на минутку к "причине" номер два: …то огромное внимание, которое уделяет библейская политика гражданскому обществу: крепким семьям, социальным связям, общественным объединениям, благотворительности и тому подобному. Да, взаимосвязь тут несомненная, только вот… причина и следствие перепутаны. Не библейская политика гражданскому обществу внимание уделяет, а сильное гражданское общество традиции склонно хранить и уважать. Поскольку традиция в рассматриваемом обществе была христианская (хотя и не еврейская!), Библия была авторитетом, но дело вовсе не в Библии как таковой, а вот именно в "гражданском обществе". Что же это такое?
Крепкие семьи, социальные связи, общественные объединения, благотворительность и тому подобное… короче говоря – набор различных сообществ, охватывающих все население, кроме маргинальных асоциальных типов. Ни один гражданин не остается один на один с государством, в случае конфликта не выдан головой произволу чиновников и не нуждается в госпособиях с перераспределением доходов, когда попадает в беду. В такой ситуации вполне естественно государству сосредоточиться на поддержании внутреннего порядка да защите от внешней угрозы – со всем прочим справятся без него, так что естественно относить это "прочее" к "сфере свободы".
Естественно и то, что необходимые реформы проводятся основательно и без спешки, сообщества попросту не позволят вот так с бухты-барахты нарушать сложившийся порядок, им нужно время, чтобы приспособиться, разобраться, найти способ увязать новшества с традицией (см. выше про непокорного сына). Не для поиска новых идеалов и "прав" нужна им Библия, но для обеспечения преемственности, чтобы новое органично сочеталось со старым, не выбивая людей из колеи.
Но почему же у французов, немцев или русских не получилось так? Они что все – дурнее паровоза? Ох нет, не дурость это, не вина, а беда. Самая страшная беда, какая только может с народом приключиться – отсутствие или крайняя слабость этого самого "гражданского общества". Главный "локомотив" французской революции – знаменитый санкюлот, человек без роду – без племени, оказавшийся в Париже в результате нескольких лет неурожаев, разгонявших деревни. Русская революция – дитя "круговой поруки" после неумелой отмены крепостного права, незавершенной столыпинской реформы и одичания от долгой бессмысленной войны. Нацизм в Германии порожден экономической и политической разрухой, массовым разорением, безработицей, потерей ориентации в жизни, к которым добавилось еще и "версальское унижение".
Англосаксонские революции – это революции "ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА", а французская, немецкая или русская – революции МАССЫ – той самой массы, людоедские привычки которой так хорошо описали Ханна Арендт и Ортега-и-Гассет. Это она, масса, состоящая из миллионов одиночек, дает всю власть чиновнику, от государства ожидаетидеальный проект человеческой жизни, который должен быть реализован политическими средствами, это с ней приснопамятный Адольф Алоизьевич рекомендовал обращаться как с женщиной, которая любит военных и охотно подчиняется силе. Не станет она Библию читать, ибо давно уже оторвалась ото всех традиций, зато с ходу поведется на любые утопии, уверует свято, что завтра ей по мановению фюрера булки на елках вырастут.
И нынешние ограничения прав (не только религиозных) в англосаксонском мире – верный признак того, что общества эти медленно, но верно превращаются в общества массы, что, понятно, ничего хорошего ни им, ни нам не сулит. То, что называют ныне "гражданским обществом", есть на самом деле тусовка лоббистских "неправительственных организаций", кормящихся из бюджета и самым мафиозным образом срастающихся с чиновниками.
Когда государство равные права признает за всеми религиями в обществе, состоящем из общин, каждая община строит свою культуру и воспитывает потомство без всяких ограничений, и все довольны. Когда же государство ту же политику пытается проводить в обществе массы, оно тем самым берет на себя обязательство, обеспечить равноправие всех религий в одном и том же школьном классе, и тут быстро выясняется, что культура, которую до того почитали "светской", на самом деле – (пост)христианская.
Воспитание по галахе, католическому катехизису и сталинской конституции зараз есть задача заведомо неисполнимая, остается только любую традицию разом отбросить и обречь бедных деток на полное одичание, что в настоящее время и происходит. Больнее всего эта система бьет по "почвенной нации", поскольку ее общинность давно и основательно разрушена, успешнее всего сопротивляются недавние пришельцы, ибо в их обществах разрушение либо только началось, либо даже не начиналось. И в результате юные немцы, британцы или французы рядами и колоннами в Сирию едут бороться за шариат – все лучше, чем вовсе пустое место.
На фоне этой ситуации и следует рассматривать работу рабби Сакса. Его потенциальный читатель – ассимилированный еврейский интеллектуал, предки которого утратили связь со своей общиной, а теперь, вместе с обществом, в которое ассимилировались, утрачивающие сообщество как таковое. Именно этим людям пытается он открыть путь… нет, не к возвращению (слишком поздно!), но к ВОССОЗДАНИЮ собственной культуры и традиции. Шансы на успех дает ему не только высокое качество работы, но и кризис, в который неизбежно заходит общество массы, в поисках привычного "козла отпущения" выталкивающее евреев, как вода масло.
Пожелаем ему удачи!
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11-12(180)ноябрь-декабрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=180
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer11-12/Grajfer1.php
