Вот уже более столетия идут споры о том, был или не был А.П.Чехов антисемитом. Спорят в основном исследователи-евреи. Упомяну лишь несколько из многих работ на эту тему с разной оценочной направленностью от резко осуждающей (З.Жаботинский. Русская ласка, 1913; В Левитина. Русский театр и евреи. Чехов и евреи, 1988; В.Опендик. Был ли Чехов антисемитом, 2012), компромиссной (Д.Заславский. Евреи в русской литературе, 1923, А.Мучник. Чехов и его евреи, 2013) и до защитительной ( Б.Хандрос. Антон Чехов и евреи, 1988, Л.Яковлев. Антон Чехов. Роман с евреями, 2000)
На мой взгляд, некоторые упреки Чехова в антисемитизме легко опровергаются контраргументами, другие носят случайный, преходящий характер, вызваны необдуманными эмоциональными всплесками и противостоят другим фактам противоположного характера из жизни и творчества писателя. Остановлюсь на них по порядку.
1. Во-первых, красноречиво, якобы, говорит об антисемитизме Чехова злосчастное слово "жид", часто встречающееся в его письмах и рассказах в авторской речи.
Действительно, Чехов нередко прибегает к словам "жид","жидовка" наряду с "евреем", "еврейкой", однако, как правило без пейоративной коннотации, присущей речи антисемитов. Он с детства в Таганроге привык к бездумному употреблению этих слов, которые слышал повсюду. В его время они были привычным элементом повседневной речи. Лев Толстой тоже не чурался слова "жид" в своих сочинениях, но на основании этого никто не счел его антисемитом.
2. Часто ссылаются на истинную дружбу Чехова с А.С.Сувориным, затушевывая тот факт, что в 1898 году Чехов порвал с ним из-за дела Дрейфуса, освещавшегося в "Новом времени" Суворина с антисемитских позиций, и только спустя два года восстановил переписку с этим человеком, в которой уже не было прежней теплоты. Что же касается художника - еврея И.Левитана, дружба с которым писателя подвергается сомнению, то после непродолжительной размолвки из-за рассказа "Попрыгунья" их приятельские отношения восстановились, и Чехов испытывал к нему добрые чувства до самой смерти художника, не говоря уже о восхищении его талантом.
Ироническое высказывание об "игривом еврее" из записной книжки дается вне контекста и не поясняется, о ком именно идет речь. Более того, вполне возможно, это не мнение самого Чехова. Он имел обыкновение вносить в записную книжку факты и воображаемые высказывания героев своих будущих рассказов.
Нелестный отзыв о евреях – критиках, якобы, "не знающих, чуждых русской корневой жизни, ее духа, ее форм, ее юмора" мог быть записан
Чеховым в минуту раздражения. К тому же, писатель не жаловал критиков вообще, евреев или русских, о чем неоднократно упоминается в письмах.
Во всяком случае оба эти замечания не носят тот обобщающий характер негативного отношения ко всему еврейству, который им приписывается.
Этим замечаниям можно противопоставить высказывания Чехова о евреях, которым он дает самые лестные оценки в его письмах М.П.Чеховой на пути в Сахалин и в самом "Острове Сахалин" в 1890 году. Он пишет с одобрением о евреях-землепашцах, "которые пользуются всеобщим уважением" ( письмо М.П.Чеховой от 14-17 марта). В самом "Острове Сахалин" Чехов с похвалой отзывается об энтузиасте - подвижнике агрономе М.С.Мицуле, внесшем огромный вклад в развитие Сахалинского края. Даже преступница легендарная Золотая Ручка (София Блювштейн) вызывает у него не отвращение, а острую жалость при виде этой "маленькой, худенькой, уже стареющей женщины с помятым старушечьим лицом". И он осуждает жестоких тюремщиков, держащих ее в кандалах в мрачной одиночной камере.
4. Наконец, самое "страшное" обвинение - все еврейские образы Чехова отвратительны, жалки, убоги, карикатурны, а преобладающий еврейский стереотип в его сочинениях - алчный накопитель. Особенно категоричен Опендик: "У Чехова почти в каждом произведении существуют отрицательные еврейские персонажи." Неужто в каждом и неужто все отрицательные?
У Генриха Гейне есть любопытное стихотворение, из которого я позволю себе привести две строфы; автора перевода, к сожалению не помню. :
- Слышишь, к нам несутся звуки
Барабана, флейты, скрипки.
Это пляшут поселянки
На лугу под тенью липки.
- Барабаны, флейты, скрипки?
Уж не спятил ли с ума ты?
Это хрюканью свиному
Вторят с визгом поросята.
Эта выразительно-красочная репрезентация разного видения мира может служить иллюстрацией того, о чем идет речь в данной статье. Все дело в том, что обвинители и защитники Чехова смотрят на его еврейских героев сквозь призму собственного восприятия.
У первых чеховские жалкие и забитые еврейские персонажи вызывают насмешку и презрение, у вторых жалость и сочувствие (Ротшильд из "Скрипки Ротшильда", Мойсейка из "Палаты № 6"). В глазах первых еврей, порвавший со своей средой с ее затхлым мирком и религиозными догмами, - отщепенец, в глазах вторых он человек пытливый, стремящийся к образованию и внутренней свободе (Исаак из "Перекати поле"). Хозяева постоялого двора воспринимаются первыми льстивыми и угодливыми, а вторыми добросердечными, сердобольными и радушными (Мойсей Мойсеич и Роза из повести "Степь"). А брат Мойсея Соломон из этой же повести, как кажется первым, просто полоумный, раз он сжег завещанные ему деньги, в то время как вторые видят в нем прежде всего бескорыстие, чувство собственного достоинства и бунтарский дух.
Чехов, верный своему художественному принципу абстрагирования от описываемого, не дает подсказки - читатель сам должен в меру своего понимания делать выводы.
Чеховские герои – это конкретные, совершенно разные живые люди, не укладывающиеся в стереотипную схему.
Хищная и циничная обольстительница Сусанна Моисеевна из "Тины", разумеется, ни под каким углом зрения не может служить образцом добродетели. То же самое можно сказать и об алчном коммерсанте Венгеровиче - старшем из ранней пьесы Чехова "Платонов". Но разве они единственные чеховские еврейские герои?
Чуть ли не впервые в русской классике Чехов сходит с проторенного пути шаблонного изображения евреев. Еврей для него это не пресловутый "типичный представитель". Нельзя не согласиться с отзывом Солженицына о "Тине": "Рассказ живой во плоти… Тут нет обобщения на еврейство. Это - лицо. Это - персонаж."
Чехов сочувственно относился к драме евреев, порвавших со своей средой и не вписавшихся в новую, русскую, где они чувствовали себя изгоями. Особенно отчетливо проступает его сочувствие в путевом наброске "Перекати-поле", где автор размышляет над тем, что заставило мятущуюся душу (Александра Ивановича - Исаака) скитаться по России в поисках смысла жизни. Жажда знаний ? Такое банальное объяснение кажется ему неубедительным. Одно было ясно писателю, глядя на его "дешевую, поношенную одежонку, - что делал Исаак это не ради выгоды.
Мотив одиночества еврея (еврейки) - приобретает трагическое звучание в пьесе "Иванов", в котором умирающая Анна - Сарра, перешедшая в христианство, с болью осознает, что ей чуждо опошлившееся общество провинциальных помещиков.
Чехов, как обычно, прямо не выражает свое сочувствие героине, но сквозь завесу его намеренной отстраненности от описываемого, тем не менее пробивается это сочувствие. Чеховский гуманизм и чувство справедливости уже без всякой отстраненности находят свое выражение в многочисленных письмах родным и друзьям в 1897 и 1898 годах в связи с делом Дрейфуса. В них он всем сердцем поддерживает Золя, выступившего в защиту невинно осужденного Дрейфуса и с гневом обрушивается на черносотенных журналистов - антидрейфусаров в суворинском "Новом времени"
Конечно, с позиции еврейского национализма Чехов - антисемит уже потому, что пользуется оскорбительным словом "жид". Но такой взгляд на писателя предвзят и поверхностен.
Совсем иначе дело обстоит в контексте общечеловеческих ценностей. Чехов - космополит в первоначальном истинном значении этого слова - "человек мира" .Он принадлежит не только и, быть может, не столько русской национальной литературе, но всей мировой, подобно таким гигантам как Пушкин и Лев Толстой. Ему было доступно понимание того, что любой народ это не скопище мерзавцев, либо содружество ангельских душ, а сложное, многообразное целое, состоящее из конкретных людей: нравственных и безнравственных, правдивых и лживых, щедрых и корыстолюбивых, благородных и подлых. Он писал правду, видя в своих героях как хорошее, так и плохое как в русских, так и в евреях. Его негативные еврейские образы исчисляются единицами, не идущими ни в какое сравнение с бесконечной галереей негативных русских персонажей, проходящих через все его творчество. При этом он остается русским патриотом, ибо, как писал А.Н.Яковлев: "О любви к Родине не надо кричать… Любить свою страну - значит видеть ее недостатки и пытаться убедить общество не делать того, чего не надо делать" (из интервью "Новым известиям", 2004).
Сквозь безотрадную картину изображаемого Чеховым мира, проглядывает и чеховская устремленность в будущее, в котором он видит прежде всего гармоничного человека, а не русского, поляка, немца, еврея. Его знаменитая фраза, сказанная устами доктора Астрова из "Дяди Вани", о том, что "в человеке все должно быть прекрасно! И лицо, и одежда, и душа, и мысли", имеет межнациональную значимость.
Вот почему волшебная чеховская проза находит отклик и в еврейской душе. Замечательно об этом сказал словами своего героя Мадьярова в романе "Жизнь и судьба" писатель - еврей Василий Гроссман: "Он (Чехов - А.К.) сказал самое главное то, что люди - это люди, а потом уж они архиереи, русские, лавочники, татары, рабочие.… Чехов знаменосец самого великого знамени, что было поднято в России за тысячу лет ее истории, - истинной, русской, доброй демократии…"
Чтобы не только понять, что сходство между людьми разных наций превосходит различия, подчас искусственно создаваемые, но и проникнуться этим пониманием, нужно сбросить с себя путы расовых и национальных предрассудков и отрешиться от сложившихся в обществе стереотипов. К этому пониманию Чехов шел всю свою короткую жизнь.
Он не видел ясного пути к решению еврейского вопроса в России: как оптимально интегрироваться евреям в русскую среду и при этом сохранить свою национальную специфику (культуру, религию, традиции, язык), да и не задумывался над этой проблемой. По своей натуре он не был борцом, подобно В.Г.Короленко. Не будучи публицистом, он не оставил статей по еврейскому вопросу. Более того, временами негативные стереотипы прошлого еще довлели над ним, главным образом в обыденной жизни.
Русская классическая литература 19-го века в целом, за немногими исключениями (поздний Тургенев, Салтыков-Щедрин), не жаловавшая евреев своей доброжелательностью, увенчалась гениальным творчеством А.П.Чехова, представлявшим новый этап в ее развитии, отмеченный более беспристрастным вниманием к евреям и гуманным взглядом на еврейство. От Чехова протянулась невидимая нить в 20-ый век к таким филосемитам в русской литературе как В.Короленко, М..Горький. Л.Андреев, В.Маяковский, М.Цветаева. К.Паустовский, А.Кузнецов. В.Некрасов, Е.Евтушенко. Ю.Нагибин.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #11-12(180)ноябрь-декабрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=180
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer11-12/Kacev1.php
