С Владимиром Семёновичем мы познакомились в 1998 году.
Я хорошо помню этот весенний день: тёплый, ясный и немного ветренный. Конечно, я видела Владимира Семёновича в коридорах Института и раньше, но тогда мы вполне официально были представлены друг другу остановившим меня на бегу Дмитрием Баюком. Помню даже направление наших движений: я – стремительно к метро «Площадь Революции» (выход на Никольскую улицу), они – мне навстречу.
Когда он обратился ко мне и стал что-то говорить, мне показалось, что мы давно хорошо знакомы. Мне понравились облик тщательно одетого аккуратного господина и уверенно спокойная и доброжелательная манера его общения. Этотпервоначальный образ на светлом солнечном фоне остался равен самому себе на протяжении всех девяти лет нашего сотрудничества. Тогда он предложил мне перевести трактат Ньютона «О форме Земли». Кирсанов взялся за него сам, но времени было мало, а латынь он знал не в достаточном объеме.
В следующем 1999 году он пригласил меня принять участие в международном проекте по электронному изданию неопубликованных рукописей Лейбница, организованном Берлинской академией наук. Наша московская группа, Кирсанов и я, совместно с берлинской занималась рукописями по механике; санкт-петербургская, Алена Кузнецова и Нина Невская (затем её сменила Катя Басаргина, также, как и я, по образованию филолог-классик) – по астрономии и оптике; парижская – по медицине. Грант на проект был получен во многом благодаря тому, что организация работы через Интернет была гораздо экономичнее традиционной. Предполагалось, что работать в группе будут два человека, занимающиеся историей соотвествующей дисциплины, знающие латынь.
Но иностранные организаторы не учли, что наши исследователи знают на нужном уровне только свою дисциплину, а латынь осваивать им пришлось самостоятельно, в отличие, например, от нашего берлинского шефа Кноблоха, который прошел университетские курсы физики и латыни. Кирсанов был настоящий полиглот и, наверное, поэтому сразу понял, что быстро сладить с окончаниями, склонениями, спряжениями и конъюктивами ему не удастся. Он проявил изобретательность и предложил работу уже проверенному им человеку, который мог ему помочь как раз в том, в чём он чувствовал неуверенность.
Я разбиралась в грамматике, он в содержании, и надо сказать, мы сразу же и темпом и качестом работы опередили петербуржцев, чья самодеятельная латынь постоянно натыкалась на коварные подводные камни. Потом мы выработали и удобную форму сотрудничества: я набирала первую черновую расшифровку, давая буквальный перевод непонятных мест, затем всё прочитывал и правил Кирсанов, снова я или мы вместе. Кроме того, Кирсанов разбирался с рисунками и формулами, осваивал за нас двоих часто меняющиеся правила набора текста и вёл переписку с немецкой стороной. Надо сказать, Кирсанов меня просто втянул в эту работу, которая сначала меня ничуть не привлекала: содержание текстов было для меня тёмным, оплата мизерной, а времени на перых порах я тратила довольно много. Но зато сотрудничество и общение с Владимиром Семёновичем дало мне многое как в профессиональном, так и в чисто человеческом плане.
Если попытаться подобрать слово для самой важной черты его личности, её можно было бы назвать «однородность». Владимир Семёнович был характерен и постоянен во всех своих проявлениях. Всё новое, порой неожиданное, что постепенно проявлялось в нём во время нашего общения, было совершенно естественно и логично.
В тот день, когда я узнала о его смерти, я открыла страничку Интернета с его именем, и нашла статью о Берлине[1]. Я была там с ним дважды, жила на этом самом Музейном Острове в довольно скромной, но уютной университетеской гостинице по адресу Цигельштрассе, 13, и он умудрился мне показать или рассказать, причём совсем не специально, а как бы между прочим, почти обо всём, что было упомянуто в этой статье. Я вижу этот город его глазами. Он бывал здесь один или два раза в год, но до нашего совместного приезда на Лейбницевскую конференцию в 2001 году только дважды.
Меня поразило, что он держался с самого первого момента нашего приезда так уверенно, как будто это его родной город, хотя и признался, что отвык от немецкого, но дня через два начнёт говорить лучше. Ориентировался он в Берлине так же, как у себя на Остоженке, с тем только отличием, что историческая память тут была покороче, хотя он и помнил ещё что-то из своих детских послевоенных впечатлений от Берлина, куда его брал с собой отец. Он знал не только, где находится и куда надо сходить, но и где, например, купить продукты вечером или по выходным дням, когда все магазины закрыты, или где те же вещи продаются гораздо дешевле, чем на сплошь заставленной магазинами и близкой к нашему месту обитания туристической Фридрихшрассе. Было видно, что ему доставляет радость и удовольствие и сам этот город, с которым у него особые отношения, и возможность поделиться ими с другим человеком.
Именно Берлин дал мне ключ к пониманию этой чудесной и непостижимой на первый взгляд способности обитать в мире уютно и заинтересованно, излучая на других отсвет благ, полученных от правильных и приятных отношений с чужими городами, музеями, живописью, книгами, языками и людьми. Однажды он сказал мне: «В Берлине я всегда останавливаюсь в одном месте, хожу одним и тем же путём и даже ем в одном кафе, и постепенно изучаю всё вокруг, так что окрестности знаю очень хорошо. В новое место я еду, когда мне нужно или если оно чем-то для меня интересно».
Выходит, Кирсанов не поддавался суетливой спешке, заставляющей многих людей, в том числе и меня, бесцельно блуждать по чужому незнакомому месту в жажде успеть как можно больше, раздражаясь от того, что проходишь всё время по одним и тем же улицам словно в лабиринте, когда времени уже катастрофически ни на что не хватает. Эту каверзную игру случая он превратил в свой сознательно выбранный жизненный метод: сначала повторением и медленным усвоением утоптать плацдарм, а затем постепенно его расширять, делая осмысленные вылазки на короткие и дальние расстояния, зная, что за его спиной обжитая ойкумена. Эта его основательность вела за собой другие добродетели: решительность в выборе или суждениях, надёжность и ответственность в деловых и личных отношениях.
Я не думаю, что в наше время найдётся много людей, которые смогли бы отказаться от предложения работать в Кембридже ради своей семьи. Но для Владимира Семёновича это было вполне естественно, потому что интересы и благополучие членов его семьи было для него важнее, чем престиж, карьера или деньги. Однажды, рассказывая о своих многочисленных поездках за границу, он сказал: «Но больше чем на две-три недели я не мог уехать и отказывался от длительных контрактов, потому что у меня всегда была собака, а она очень тоскует без хозяина».
Его последнего боксёра Сенди я застала уже стариком, и то нежное терпение, с каким Кирсанов относился к постоянно болевшему, одряхлевшему псу, с одышкой и недержанием мочи, произвело на меня неизгладимое впечатление.
Владимир Семёнович любил и довольно хорошо знал немецкую и русскую абстрактную живопись, совершенно для меня непонятную. Он примерно так разъяснял свое увлечение: «Когда я первый раз приехал в Мадрид, мне очень хотелось пойти в Прадо. И я был очень разочарован, потому что вся эта классическая сюжетная живопись оставила меня совершенно равнодушным. Картина нужна для эстетического впечатления, которое живопись передает двумя способами: цветом и линией. Сам предмет изображения или сюжет тут ни при чём. А в абстракции это как раз на первом плане». Мне так и не удалось понять, чем художник Кандинский, которого Владимир Семёнович называл гениальным, принципиально отличается от других абстракционистов, хотя благодаря Кирсанову могу отличить его от других. Мне кажется, что абстрактная живопись гораздо более трудна для восприятия, чем предметная, потому что требует от меня длительного и терпеливого вникания – ведь в ней нет путеводной нити, какую даёт изображенный предмет или сюжет подразумеваемого повествования. Очевидно, что тут нужно «короткое замыкание», непосредственно возникающее чувство, которое приходит через сердце, а не через голову. Другое дело – это доверие и следование своему чувству, своей жизни, своему выбору, которое наделяет человека внутренней свободой быть самим собой.
Владимир Семёнович любил большие города, а не загородную дачную природу, Берлин и немцев, а не Париж и французов, с которыми почему-то не сложились, раз и навсегда, личные отношения. То есть во всяком вопросе оставался вполне и сознательно определённым и последовательным человеком, неизменно верным своему выбору.
Мне кажется, что он не потерял ни одного человека в своей жизни, с которым у него были дружеские или деловые отношения. Он помнил имена и образы своих школьных учителей и преподавателей мехмата, запечатлённые в рассказываемых им по случаю, иногда неоднократно, историях, до конца жизни встречался с одноклассниками. И в Берлине, и в Мадриде у него были, кроме коллег, ещё и друзья и знакомые. У него сохранялись приятельские отношения с продавцами компьюторов, врачами, турагентами, агентами по недвижимости, полезным знакомством с которыми он охотно делился. Все кирсановские протеже словно прошли профессиональный кастинг: это были своеобразно симпатичные, доброжелательные, надёжные люди. Советуя обратиться к какому-то специалисту (он всегда был готов откликнуться на любую проблему), он обязательно прибавлял какую-то личную характеристику: «У меня есть знакомый агент по недвижимости. Замечательный парень». Или: «Она очень хороший врач, и вообще очень симпатичная». Или: «Зайдём в фирму, где я купил свой «Макинтош». Там сидят отличные ребята, особенно Имярек». Но, конечно, он не всех любил, причём своё отношение не скрывал и мог совершенно спокойно сказать в глаза довольно резкие вещи, над некоторыми подтрунивал, иногда ругал самого себя и тоже вслух.
С разными людьми отношения складываются совершенно по-разному: с одними полное непонимание, так что и разговаривать бесполезно, с другими непонимание частичное, которое тщетно пытаешься преодолеть в объяснениях, но Владимир Семёнович был тем редким человеком, с кем у меня сложилось совершенно безукоризненное сотрудничество с полным отсутствием ненужных слов. Удивительно, что, общаясь с «правильным» человеком, и в себе обнаруживаешь ранее неизвестные достоинства. Я человек неусидчивый и неупорядоченный. Но когда срочно нужно было сделать работу, я садилась и делала её, не отрываясь, день, два, три… Вначале чтение рукописей Лейбница было вообще неимоверно сложным — ведь мы расшифровывали и небрежно написанные черновики, переправленные по нескольку раз, причём необходимо было восстановить и зачёркнутый текст.
Несмотря на то что мы считывали расшифрованную рукопись по нескольку раз, перепроверяя друг друга, на первых порах пропускали много ошибок и получали недовольные письма от Кноблоха, который с немецкой педантичностью пытался регламентировать нашу работу по страницам в месяц. Иногда рукопись в несколько страниц печатного текста была уже набрана и расшифрована, но оставались два или три заколдованных, неподдающихся места, и всё вставало. Мы оба испытывали какой-то азарт в их разгадывании: сначала это лучше удавалось мне, но в конце он всё чаще разгадывал первым или исправлял мою версию. Звонил мне просто в восторге, даже когда был вполне уверен, просто чтобы поделиться успехом. Что меня ещё в нём поражало, это сохранившаяся в зрелом возрасте способность учиться: его латынь явно улучшалась, к концу нашего сотрудничества, я думаю, он спокойно мог бы обходиться и без меня. Довольно примитивную научную латынь семнадцатого века он выучил; более того, поскольку он хорошо разбирался в содержании рукописей и знал научные термины, то понимал наши тексты намного лучше, чем я. Иногда мы обменивались уроками: я объясняла латинскую грамматику, он мне механику, утверждая, что это очень простая наука, и я не могу её не понять. Я действительно всё понимала, когда он объяснял, но забывала быстро и не смогла бы ничего пересказать. Иногда он, читая учебник по-латыни, выписывал вопросы для меня. Однажды, когда мы читали рукописи уже без труда, я пришла к нему, чтобы вместе считать очередной текст, и увидела на столе латинские стихи: он переводил Катулла.
Когда перед поездкой в Китай Владимир Семёнович накупил себе учебников по китайскому языку, я отнеслась к этому уже с долей профессионального скепсиса: «Неужели вы думаете можно выучить язык за две недели?» Он ответил: «Ну, во-первых, у меня месяц, а, во-вторых, что-нибудь из выученного обязательно пригодится». На самом деле, я думаю, ему было просто интересно прикоснуться к новому языку. После приезда я поинтересовалась, пригодились ли ему его штудии. Он ответил: «Конечно, я не понимал ничего из того, что они говорят, тем более они не понимали, что говорю я, но я выучил несколько полезных иероглифов, писал их и они всегда меня выручали. А ещё я там купил курс на кассетах».
Действительно, трудно представить себе Кирсанова говорящим на китайском, а вот выписывать иероглифы ему очень даже шло. Он обладал замечательной аккуратностью, которая проявлялась во всём: в том, как он тщательно одевался, даже дома, ремонтировал и украшал свою квартиру, варил кофе, готовил гуся, сервировал стол, хранил весь обширный архив (один наш лейбницевский проект чего стоил!), как в хорошей библиотеке, разложенным в пронумерованные папки, в его каллиграфическом почерке. Небрежные и запутанные рисунки Лейбница он превращал в образцовые чертежи, которые потом показывал мне с гордостью. Однажды, иллюстрируя описанный в рукописи эксперимент, он даже мастерски нарисовал упомянутых там лошадей.
Может быть, мне повезло, но я никогда не видела Владимира Семёновича раздражённым, сетующим и жалующимся на жизнь. Он всегда очень терпеливо ждал, когда я задерживала работу, ни разу даже не упрекнув, только однажды, когда я в спешке выслала ему небрежный вариант, он сказал: «Оля, ну, то что вы мне прислали, это просто какой-то ататуй». И я, полная раскаяния, отложив все свои дела, тут же села править, стараясь сделать всё с предельной тщательностью.
Берлинская группа, с которой мы работали, была очень малобюджетной. Мы были козырями этого проекта, так как за одну ту же работу нам можно было за платить в три раза меньше, чем всем остальным. Интересно, как решал эту проблему Владимир Семёнович. Он был уверен, что мы получим грант в отечественных фондах, потому что у нас «реальная конкретная работа». Но об отказе он просто-напросто забыл мне сообщить, я сама заметила среди бумаг на столе открытку с отказом. Говорить на эту тему он не стал, только махнул рукой без тени какого-то разочарования или огорчения.
Он делал и делал свою работу, получая удовлетворение от приобретаемого мастерства и растущего среди коллег авторитета: теперь уже Кирсанов мог исправлять ошибки, сделанные Кноблохом. Мою оплату повышать никто не собирался, но зато Владимир Семёнович продолжал вставлять моё имя в контракт, когда моя помощь по сути уже стала не такой уж и необходимой, отвоевав для меня право не посылать отдельных отчетов. В марте 2007 он ездил в Берлин и заключил очередной годовой контракт. Затем долго мне не звонил. Я думала, что он с женой уехал в Испанию к своему другу (они туда собирались). Позвонила сама в апреле, его мобильник не отвечал. Дня два спустя он перезвонил и сказал своим привычным спокойным голосом: «Я заболел. У меня рак, диагноз точно ещё не поставили». Я подумала, что, может быть, всё ещё обойдётся, раз ещё только начало болезни: «Как вы себя чувствуете?» «Отвратительно, когда будет лучше, я сам позвоню». Это был наш последний разговор, 12 мая он скончался.
Я помню летний день, в его комнате рядом с компьютером окно настежь. Летит тополиный пух, жарко. Мы сидим за столом и ломаем голову над очередным нескладывающимся предложением. Тут он ударяет себя ладонью по лбу, подпрыгивает на стуле и восклицает: «Я понял, до меня дошло». И мне досадно, что я не поняла, просмотрела, что он догадался первым. В этом зримом воспоминании о Владимире Семёновиче есть что-то кинематографическое, идеальное, такое же, как воспоминание о детстве, когда мир был новым и ярким. Но разве он не становится таким всегда, когда судьба даёт нам сопричастность светлому и гармоничному человеку, которому мы благодарны просто за то, что он был такой, какой был.
[1] Кирсанов В. С. Бранденбургский ренессанс…
Напечатано в журнале «Семь искусств» #12(58)декабрь2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=58
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer12/Fedorova1.php
