Вкус солёной горбуши помню ещё с тех пор, когда под стол пешком ходил. Бабушка ставила на стол в чашке круглую, горячую картошку, а в тарелке — тонко нарезанные оранжевые ломтики горбуши. Иногда горбуша попадалась круто солёная, поэтому предварительно её вымачивали в воде или в молоке. Об этом я вспомнил, будучи в командировке на курильском острове Итуруп.
На пятые сутки путешествия из Владивостока на Курилы белоснежный лайнер «Ольга Садовская» вошёл в бухту Ясная на острове Итуруп. На этот раз у съёмочной группы Красноярского телевидения было задание снять материал о трудовых буднях красноярских студентов, славно трудившихся на местном рыбозаводе.
Посёлок, видимый с моря, называется Китовый и своим видом производит далеко не радужное впечатление. Недалеко от берега лежит на боку полузатопленный, переломившийся пополам корабль с непонятным названием «Саломея». Старожилы, конечно, привыкли за двадцать лет к искалеченному судну и не замечают его, но на меня оно произвело тоскливое впечатление. Вблизи «Саломея» — это гора рыжего от ржавчины металла, загаженного чайками. Кроме этого остова, бывшего корабля, торчат из воды бухты ещё несколько затонувших судов, и если здесь оставить ещё пару затопленных судёнышек, то в бухту не войдёт даже катер. С «Ольги Садовской» пассажиров на плашкоуте перевезли к полуразрушенному причалу — и мы наконец на острове. Сознание того, что это Курилы, что это самый большой остров Курильской гряды, несколько утешало, невзирая на всю неприглядность фасада города Курильска. Кстати, надо отдать должное полёту фантазии того, кто придумывал названия курильским городам: итак, на острове Кунашир — город Южно-Курильск, на острове Шикотан — город Средне-Курильск, на острове Итуруп — город Курильск, на острове Парамушир — город Северо-Курильск. Вот так, остаётся только запомнить, какой Курильск на каком острове находится.
Посёлок Китовый, где нам предстоит временно жить, выглядит удручающе. Наверх, в посёлок, ведёт довольно длинная деревянная лестница со стёртыми, местами поломанными ступенями. В одном месте лестницу пересекает тихий, но крепко вонючий ручеёк — видимо, «дитя» канализации. И вот эта деревянная тропа выводит нас к деревянным баракам, за которыми начинается посёлок. В одном из этих бараков жили наши земляки, студенты из Красноярска. Миша Подшибякин ушёл выяснять, где и как мы будем прозябать, а я тем временем сидел на скамейке и рассматривал окружающий меня мир. Вокруг во множестве валялись полусъеденные или испорченные рыбьи тушки, бутылки, банки, рваные полиэтиленовые пакеты и — как драгоценное украшение помойки — красная икра, протухшая от неумелого хранения. Улица завалена строительным мусором. Жилой барак от столовой отделяют каких-нибудь сто метров, но пройти это расстояние стоит немалого труда и определённой сноровки: рискуешь застрять в густой грязи. Подошёл Лёша Хлыбов, попутно приехавший с нами из Красноярска по своим делам, следом за ним подошли трое студентов. Узнав, что мы из Красноярска, они стали рассказывать нам о местных достопримечательностях. Время катилось к обеду, а солнца пока ещё не было видно. Над посёлком будто неба нет, а висит какая-то мокрая серятина. Студенты горячо убеждали нас в том, что буквально напротив нас находится гора-вулкан, называется Богдан Хмельницкий, и в солнечный день Богдана хорошо видно.
Вернулся Подшибякин с женщиной-комендантом, она-то нам и указала место нашего проживания. С комнатой нам повезло. Большая комната, как раз все и поместились. Грязное постельное бельё и спецодежду, хранившуюся здесь, переместили в угол, выгребли мусор, затащили койки, а матрасов и подушек было хоть отбавляй. Мне досталась койка с панцирной сеткой; когда я ложился, то сетка провисала до пола, как гамак; пришлось подложить ещё один матрас; всё равно спал в скрюченной позе. По утрам просыпаемся оттого, что барак дрожит,— это студенты собираются на работу. Не хочется вставать и идти в умывальник, где на полу грязная жижа, а в раковинах опять тухлая красная икра: живут же люди!
Раннее утро. Моросит дождь, море штормит. Прыгая по волнам и обдавая нас солёными брызгами, маленький мотобот доставил нашу съёмочную группу к борту плавзавода «Маршал Мерецков». Мотобот зацепили тросами и подняли на палубу, на высоту примерно четырёхэтажного дома. В течение полусуток мы снимаем, как три десятка наших земляков-студентов среди сотен других рабочих здесь, на плавзаводе, делают горбушу солёной.
Последний день командировки. Сегодня туман отнесло в море, мелкие волны с белыми «барашками» бодаются с берегом. Взгляду открылась бухта со снующими сейнерами и катерами, с пунктирами кухтылей, поддерживающих рыболовные сети, и большими, неподвижно стоящими плавзаводами. Вокруг острова таких плавзаводов около тридцати, со всего Союза, из них только в бухте порядка десяти-двенадцати.
Подшибякин уезжает в Красноярск. У меня остаётся денег только на билет. В голову вдруг приходит шальная мысль: а не задержаться ли мне на острове? Хлыбов, сам желая остаться в Курильске, укрепил меня в этом стремлении. Вчера уехали студенты. Накануне вечером в общаге наблюдалось оживление, переросшее к ночи в бурное проявление различных чувств. Прощально звенели, но, увы, не бокалы, а разбитые стёкла окон. Тяжёлый топот по коридору не стихал до утра: наверное, студенты играли в догонялки. Возле нашей входной двери два юноши громко, украшая свою речь ненормативной лексикой, выясняли у барышни, почему некто «он» остался у неё на ночь. Барышня плаксиво оправдывалась. В соседней комнате кого-то били об стену, и вполне возможно — головой. В коридоре — хохот и грохот чего-то падающего. Трудно заснуть, когда стена рядом словно судорожно дышит, а пол испуганно дрожит. На втором этаже заспорили мальчишки, где лучше запустить ракету — в коридоре первого этажа или второго. На улице пинают мяч... Глухой удар, тонкий звон разбитого стекла, хохот, мат.
Меня и Хлыбова попросили из общаги. И пошли мы с ним в город Курильск. Желая всё-таки доехать до города, мы ждали автобус нестерпимо долго и напрасно. Жители Курильска чаще видят неопознанные летающие объекты, чем маршрутный автобус, в этом я стал убеждаться с первого дня пребывания в славном городе Курильске. Мы шли пешком по берегу моря, благо, что не так далеко, всего-то пять-шесть километров. Солнце уже коснулось моря и проложило через бухту багрово-красную дорогу. Над бухтой собрались чёрные тучи, снизу раскалённые докрасна заходящим солнцем, и плавбазы уже мерцают бортовыми огнями. Я обернулся в сторону посёлка Китовый и остановился, заворожённый дивной картиной, открытой испарившимся туманом. Над всем пространством внушительно возвышался вулкан Богдан Хмельницкий, освещённый последними лучами солнца, удерживающий над собой кучерявую шапку белого облака. Влево уходили островерхие, синие за дымкой сопки, к дороге подступали зелёные заросли молодого бамбука, внизу шумно накатывали на берег волны Охотского моря. Так, глазея на всё вокруг, незаметно дошли до Курильска.
Город Курильск разделяется речкой Курилкой, через неё перекинут деревянный мост. На мосту можно остановиться и посмотреть в воду, кишащую рыбой. Косяки горбуши движутся вверх по течению, а над водой торчат чёрные её плавники. Мёртвая рыба валяется по берегам и устилает дно речки. В устье реки с несмолкаемым и пронзительным писком мелькает туча чаек, выклёвывающих у рыб только глаза,— гурманы. По берегам бродят рыбаки и вылавливают рыбу сачками, здесь же, на берегу, приобретая лицензии на отлов горбуши: одна рыбина — один рубль. Выловив рыбу, рыбаки берут только икру. Потрошат её, тушки бросают на берегу, в лучшем случае закапывают в песок. Особенно много рыбы в устье реки. Плотным косяком горбуша устремляется в пресную воду Курилки, чтобы, пойдя в верховья, отметать икру и погибнуть. Бывают моменты, когда рыба «залегает» — она набивается в речке от поверхности воды до самого дна, продвижение останавливается, а нижние слои рыбы гибнут. У курильчан появляется возможность брать рыбу без лицензии и в любом количестве, о чём их уведомляет местное радио. Недалеко от устья речку перегораживают сетью, рыбу буквально черпают и загружают в подъезжающий один за другим транспорт. Гружённые рыбой машины тяжело поднимаются по Курильской улице. Живая рыба подпрыгивает в кузове и вываливается, пыльная дорога усеяна рыбинами разной давности и янтарной икрой из раздавленных тушек.
В рыбацком городе Курильске добрые люди подсказали нам с Хлыбовым, где можно найти работу. Но Алексей сначала решил зайти в местный отдел здравоохранения и попросить разрешения принимать и лечить при поликлинике людей, страдающих радикулитом и остеохондрозом. Алексей считал, что обратиться к медикам с таким предложением у него есть право, потому как он закончил курсы массажиста по системе шиацу и получил диплом, позволяющий практиковать. В другое время я тоже отнёсся бы к его диплому и способности лечить с недоверием, но мне довелось быть свидетелем, когда его благодарил исцелённый им человек.
Во время пути на океанском лайнере из Владивостока до острова Итуруп мы познакомились с молодым мужчиной — Сергеем, офицером пограничных войск. Однажды этот физически крепкий и цветущий парень пожаловался: «Ребята, всё прекрасно, но вот замучил меня радикулит». Хлыбов без промедления предложил ему сеанс лечения, и к концу нашего рейса Сергей заметно повеселел и был очень благодарен Алексею.
Работники здравоохранения категорически отказали Алексею Хлыбову в желании быть полезным больным курильчанам. Мне порекомендовали испытать себя на засолке горбуши.
Кооперативное предприятие по засолке рыбы — это здание типа «сарай», расположено на самом берегу Курилки, при впадении её в море. Процедура трудоустройства упрощена до предела. Приходишь и говоришь: «Я хочу работать». Тебе отвечают: «Работай, выходи сегодня в двадцать четыре ноль-ноль». И показывают тебе твоё рабочее место, в двух-трёх словах объясняя, что нужно делать.
Несколько сложнее получилось с жильём. В местной гостинице «Итуруп» свободных мест не было; правда, нам пообещали, как только освободится номер, поселить. Временно нас приютили ребята из нашей бригады, они жили в помещении ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту), у них даже были кровати — правда, без матрасов и постельного белья. Работать мы должны были по двенадцать часов, за что главный кооператор Анатолий Барышка обещал платить семьдесят пять рублей за смену. Продолжительность смены зависела от разных причин: например, сломался мотор — смена короче, завезли много рыбы — смена длиннее. Несколько раз мне доставалось работать чанщиком — выбрасывать солёную рыбу из чана. Чан — это бетонная яма глубиной более трёх метров, в неё рядами укладывают рыбу, пересыпают солью и выдерживают двадцать дней, потом солёную горбушу извлекают из чана. Процесс таков. Сначала привозят рыбу, тонны три-четыре, выгружают в специальную телегу, откуда она поступает на разделочные столы, где её шкерят (потрошат) ножами. Все внутренности, кроме икры, идут в отбросы. Затем тушки поступают на мойку. У мойщика в руках шланг с прикреплённой к нему столовой ложкой. Из шланга бьёт струя воды, ложкой выскребают внутренности, а водой промывают брюшную полость. Вымытую горбушу бросают на засолочные столы, где ей солью засыпают внутреннюю сторону и жабры, при этом укладывая её аккуратными рядками на лоток. Лоточник несёт рыбу к чану и ловким движением сбрасывает на дно так, чтобы горбуша ложилась ровненько, ряд к ряду. Чанщик в это время, орудуя совковой лопатой, пересыпает ряды солью.
После первой же смены я заметил, что вся автоматизация здесь ручная. Начинать выбирать просолившуюся рыбу из чана несложно, но вот по мере углубления соль влажнеет, и выбрасывать теперь уже не товарного вида, словно пожёванную, горбушу приходится, задирая голову. Сверху в лицо сыплется соль, под ногами чавкает солёная жижа. Штаны уже намокли по самые плечи (спецодежда такая), к концу смены сам по степени солёности от горбуши не отличаешься. Оставлять чан с рыбой следующей смене не принято, поэтому вместо двенадцати часов приходится работать все пятнадцать-шестнадцать часов. Через неделю вроде бы привыкли к работе и, чтобы зарабатывать побольше, стали оставаться на вторую смену — точнее, на полторы смены, с восьми утра до двух часов ночи. Отработав пятнадцать часов, тащились в досаафовскую комнату спать. Не раздеваясь, я падаю на голую сетку кровати, под голову кладу рюкзак, укрываюсь курткой, засыпаю сразу и крепко, но просыпаюсь, когда окончательно стынет спина, подкладываю куртку под себя... И так весь остаток ночи.
Дней через десять мы переселились в гостиницу. Гостиница «Итуруп» похожа на все советские гостиницы, прежде всего — отсутствием свободных мест, но, тем не менее, наше терпение было вознаграждено, нам выделили номер, хоть и не люкс, но достаточно приличный. Кроме столика, здесь даже стояли две кровати, и выдали постельное белье — правда, на третьи сутки. Приятно было, что в комплекте белья была наволочка, на ночь я надевал её на подушку, а утром пользовался ею как полотенцем. Жить стало лучше, жить стало веселее. Вот только как ни пытались купить в магазине продуктов — никак не удавалось: всё по талонам да по спискам. Зато в кооперативе нас кормили один раз в сутки: на первое — суп с рыбой, на второе — котлета из рыбы; хорошо, что чай был обычный.
В свой номер я притащил десятка полтора солёных рыбин и развесил их в шкафах. Эту горбушу мы ели в гостинице и запивали водичкой; слава Богу, хлеба иногда удавалось купить. Был у нас кипятильник, но не было заварки и сахара. На морских судах есть плоты спасательные надувные (ПСН), в случае крушения члены команды и пассажиры какое-то время могли на них держаться на воде. В комплект такого плота входит сухой паёк на неделю, это галеты и какой-то мясной брикет. Таким пайком нас угостили моряки, зная, что мы скромно питаемся. Галеты мы ели с водой, а брикет в кипятке размочишь — и с хлебом... Немного неприятный вкус, зато сытно.
В одну из вечерних смен сломалась лебёдка, и несколько тонн рыбы нам пришлось перетаскивать вручную, в пятидесятилитровых флягах. В гостиницу я притащился в два часа ночи и снопом рухнул на койку. Утром меня разбудила ноющая боль в пояснице. Алексей был ещё в номере. Я встал и начал заправлять постель, острая боль прострелила спину. Я стоял полусогнутый, не в состоянии разогнуться. Алексей осторожно посадил меня на табуретку и стал мять поясницу, минут десять колдовал он надо мной.
— Теперь посиди спокойно минут пятнадцать,— попросил он.— Что чувствуешь в пояснице?
Я сидел, боясь пошевелиться, но почувствовал, что боль постепенно проходит.
— Теперь аккуратненько вставай,— руководил Хлыбов,— потихонечку согнись...
Я опасливо стал нагибаться — боли не было.
— Вытяни руки вперёд и попробуй присесть.
Я осторожно присел, другой раз присел, третий...
— Слушай, Лёха, нету боли. Ну ты колдун! Спасибо, дружище!
На засолке я уже несколько раз побывал в чане и теперь, чувствуя, что сам просолился, как горбуша, старался избегать этой ямы с тузлуком. К тому же в гостинице не было душевой комнаты, да и в умывальнике не всегда была вода. Перед сном стало обязательным занятием удаление соли из ушей и из волос. Однажды с изумлением обнаружил кристаллы соли на животе и в известном углублении на нём. Джинсы стали твёрдыми, как пожарный рукав, сгибались только в коленях, зато приобрели модный синевато-белёсый цвет и при ходьбе гремели, как два дерущихся скелета на железной крыше. На ночь я ставил джинсы в уголок, за шкаф. Хорошо, когда остаётся вода в графине, на случай отсутствия воды в умывальнике этой водой можно протереть глаза утром. Осень укутала остров сырым туманом, не давая солнцу прогреть, просушить землю. Брюки и рубашки не просыхали ни днём, ни ночью. По утрам жутко не хочется влезать во влажную и холодную одежду. Воздух в нашем номере напоён рыбным «ароматом», а сама рыба, болтаясь в шкафах, сохнуть и не думала. Хлыбов всё-таки решил лечить население. Он узнавал, где живут страждущие, приходил, представлялся и предлагал свои услуги. Каждого больного он навещал по три-четыре раза в неделю. В конце курса лечения его пациенты радостно сообщали, что они могут легко приседать или поднимать стул на вытянутых руках. Благодарные люди снабжали своего исцелителя продуктами, деньги он не брал.
В начале октября установилась солнечная, но ветреная погода. Уж решил, что наелся солёной горбуши на всю оставшуюся жизнь и пора собираться домой, но меня удерживало одно важное обстоятельство. У кооператива не было денег, чтобы рассчитаться с нами, и никто не знал, когда они будут, но обещали со дня на день. Чтобы не болтаться зря, решил ещё поработать.
Воскресным ранним утром мы сладко спали, когда за нами приехали в гостиницу; было только шесть часов утра. Нас посадили в машину и повезли на тихоокеанскую сторону острова, по пути объясняя, что неожиданно появилась срочная работа. С машины пересадили на катер (здесь такой катер называется танковоз, во время боевых действий 1945 года на Курилах на этих катерах перевозили танки) и повезли к едва видневшейся в море плавбазе. В океане штормило, и катер круто шкивало (качало). Волны, перелетая через весь катер, обильно поливали нас холодной океанской водой. Наконец катер подошёл к плавбазе и долго пытался пришвартоваться к борту, прыгая, как мячик, перед неподвижной громадиной плавучего рыбозавода. С плавбазы опустили на катер железную клетку, из неё вышел мужик и назвался руководителем погрузки. Заскрипела лебёдка, стали подавать нам бочки, килограммов эдак по семьдесят каждая, и всего их четыреста штук. Бочки ставили «на попа», на первую — вторую, на вторую — третью... Первый ряд ставить легко, вторую бочку на первую ставить уже сложнее, чтобы третью поставить, нужно брать на пупок. Часа через два пупок уже трещит. К вечеру закончили погрузку, Но катер не уходит от плавбазы. Руководитель погрузки сказал, что ожидается ещё партия груза. Перекуров нам не устраивали, обедом покормить забыли, и теперь я мечтал о том, как приеду в гостиницу и наемся горбуши с хлебом. Очередную партию бочек мурыжили до трёх часов ночи и наконец, отвалив от плавбазы, пошли к берегу. Уханькавшись на погрузке, ребята сразу уснули, а я дремал и думал о том, как поем и завалюсь спать.
На берегу нас встретил директор кооператива и стал просить, чтобы мы разгрузили бочки с танковоза. Уставшие и голодные, мы стали отказываться. Тогда директор принёс водки, консервов и хлеба. Выпив и перекусив, ребята смягчились и согласились. С танковоза бочки перегрузили на машину, с машины катали в холодильник. На улице температура плюсовая, в холодильнике минусовая, и так ещё несколько часов мотаешься с бочками — из тепла в холод и обратно. Кайф ловишь, когда не спеша тащишься за очередной бочкой.
Часов в восемь утра, когда наконец разгрузка закончилась, я присел на краю причала перевести дух. Ныла поясница, в ногах мелкая дрожь. Посмотрел на море, перед глазами красная пелена — или показалось... Над морем занимался красный рассвет. Неподвижно висели алые клочья тумана, а на волнах покачивались розовые чайки. Теперь я в полной мере познал вкус солёной горбуши.
