«Память о прошлом преобразовывалась в энергию построения грядущего», — утверждал Юрий Селезнев в книге «Глазами народа». Почему важно помнить о выдающемся критике, рассказали Александр Георгиевич Федорченко, близкий друг Юрия Ивановича, и Владимир Григорьевич Левченко, член Союза писателей России.
А.Б. Как прошла Ваша первая встреча с Юрием Ивановичем Селезневым?
Левченко В.Г. Я познакомился с Юрием Ивановичем в 1979 году, в редакции «ЖЗЛ», он был заведующим серии. Меня рекомендовал мой учитель Сергей Николаевич Семанов, главный редактор журнала «Человек и закон». Он когда-то тоже работал в «ЖЗЛ». Прежде всего Селезнев поразил меня своей мужской красотой: голубые, ясные глаза, волнистые волосы с проседью, бородка тоже уже седая, статная спортивная фигура. Взгляд очень глубокий. И что потрясло: в глазах грусть и какая-то затаенная боль. Это потом подтвердил Шилов, художник, который писал портрет Селезнева. Мы сели с ним, вспомнили нашу родную Кубань, наших друзей: Лихоносова, Федорченко, Бардадыма, Попова — был у нас такой профессор, доктор наук, замечательный человек, умница. Его Юрий Иванович звал «Славулик», «наш Славуля».
Долго говорили, а в конце беседы он сказал: «Запомните, в Москве могут растоптать нравственно. Идет борьба, борьба за умы людей, настоящая Третья мировая война». Потом на вечере в ЦДЛ он это официально заявил. И ведь все его предположения сейчас действительно подтвердились.
А.Б. Чем была серия «ЖЗЛ» во время работы Юрия Селезнева?
Левченко В.Г. Юрий Иванович план работы составлял не так, как ЦК Комсомола, которому подчинялось наше издательство… Он искал молодые таланты, сам подбирал авторов. При нем серия превратилась в центр русского возрождения. И мне посчастливилось в это время попасть в водоворот идей. А Юрий Иванович превратился в основного лидера русского сопротивления. Сопротивления этому вот мусору, который сейчас на экранах, везде. Его гостями часто бывали Илья Глазунов, Александр Шилов, Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Дмитрий Жуков. Был Борис Тарасов, бывший ректор Литинститута. Он написал у нас книжки «Паскаль» и «Чаадаев» — по рекомендации Юрия Ивановича.
Потом Селезнева пригласили на работу в «Наш современник» — первым заместителем главного редактора. Он и меня хотел с собой взять, но в это время редакцию «ЖЗЛ» нельзя было оставлять. И тогда же он писал свою удивительную книгу о Достоевском. Я считаю, это лучшая книга серии. Когда Селезнев дописал ее, я заметил, что он сильно ослаб. Стал яблоки ему покупать, виноград на рынке, чтобы как-то его поддержать... А он мне рассказал, что в молодости ему приходилось сдавать кровь, чтобы покупать книжки о любимых писателях. Потом он взялся за работу о Лермонтове и поехал в творческую командировку в Германию. Перед отъездом зашел к нам, был очень усталый, его к тому времени уже убрали из «Нашего современника», потому что он напечатал статьи Кожинова, Лобанова, Семанова и повесть Крупина. Мы попрощались, он уехал, а я отбыл в командировку в Ленинград. Приезжаю, вижу работника нашего в черной водолазке. «Что случилось?» — «Юрия Ивановича нет…» Великий композитор Свиридов в своих блестящих воспоминаниях предположил, что Селезнев был отравлен… Это его точка зрения.
А.Б. В поисках информации о Юрии Селезневе я наткнулась на следующие слова: «Он писал книгу о Достоевском и пытался даже внешне походить на своего героя, что выглядело комично. В его простецком моложавом лице конфетного красавца не было и тени той углубленной мыслительной работы, с налетом трагизма, что так характерна для облика великого писателя на всех его известных портретах. Отпущенная им борода a la Достоевский делала Селезнева комичным вдвойне, так как выглядела бутафорской, словно приклеенной». Написал это Семен Резник.
Федорченко А.Г. Это все ерунда — Селезнев из Краснодара таким уехал.
Левченко В.Г. Там у нас борьба была, и Семена Резника выгонял как раз Семанов. Он сначала в Израиль уехал, а потом уже в США. Были там Резник, Теодор Гладков... мы их всех вышвырнули и не допускали даже на порог. Вы имейте в виду, это все ложь. Семен этот — из недругов русского народа. Я отвечаю за свои слова. А Юрий Иванович Селезнев был настоящим рассветом серии «ЖЗЛ». И даже его преемники: Володин, Афанасьев и Лыкошин, с которыми я работал, пользовались установками, планами, рекомендациями, его авторским составом и редсоветами. Очень любил Юрия Ивановича Николай Кузин, написавший у нас книгу о Плещееве. При Селезневе были изданы блестящие книги: «Островский» Михаила Петровича Лобанова, «Гончаров» Юрия Михайловича Лощица, «Гоголь» Игоря Петровича Золотусского, сборник «Герои Шипки», где подняли вопрос о Скобелеве, о русско-болгарской дружбе. Тогда была настоящая битва. Вплоть до угроз с противоположной стороны.
А.Б. Каким он был редактором для писателей, какую помощь оказывал?
Левченко В.Г. Он нам не позволял вмешиваться в текст, а разрешал делать только замечания на полях. И лишь после согласования с автором мы уже могли править текст ручкой. Добродушный и в то же время очень жесткий, он помогал талантам. Тогда ведь у нас рецензирование было, не то что сейчас! Сколько макулатуры лежит… Поступает, допустим, книга о Пуанкаре Шибанова и Тяпкина, где доказывается, что именно он создал теорию относительности, а не Эйнштейн. И мы обращаемся к академику Льву Семеновичу Понтрягину, отсылаем ему рукопись на рецензирование. В связи с выходом этой книги во Франции даже заседал специальный комитет.
Или Татьяна Гончарова. Представьте, приходит из деревни женщина… в косыночке, не накрашенная: «Ребята, я написала книгу о Еврипиде». Юрий Иванович говорит мне: «Володя, разбирайся». Звоню заведующему кафедрой древнего мира, Кузищину Василию Ивановичу. Он: «Что вы там ещё придумали с Селезневым?!» — «А вы почитайте», — говорю. Отсылаем ему рукопись, через неделю звонит: «Где вы её нашли?». Потом «Еврипид» Татьяны Гончаровой попал на книжную международную ярмарку.
А.Б. Как повлиял Селезнев на вашу жизнь?
Федорченко А.Г. Во время учебы мы близко не соприкасались. Беседовали в основном о литературе, истории. Он был на несколько голов выше нашего студенческого круга. Но никогда этим не кичился, не зазнавался. Всегда был сосредоточен, книжки покупал. Он приучил меня и большинство моих товарищей любить книги. Тогда ведь было время хрущевских перемен, и значительная часть литературы, которую мы приобретали, впервые выходила большими тиражами: Пастернак, Цветаева, Вознесенский, Евтушенко, мемуары Эренбурга. Все это было ново, и не очень нравилось преподавателям. Помню, один из них, Михельсон Всеволод Альбертович, читал нам лекцию по русской литературе XIX века. И вдруг уже перед перерывом спросил, что мы читаем. Кричат с мест про Вознесенского. Он говорит: «А вот как вы понимаете это: “Наши уши чисты, как унитаз”? Это что за подтекст такой? “Аэропорт — озона и солнца аккредитованное посольство!” Какая пустота за этим!» Начали с ним спорить, а он: «Как вам не стыдно, вам, современникам Шолохова, рассуждать об этих вещах!», — разворачивается и хлопает дверью. Никто, конечно, тогда не мог предположить, что вся эта новая поэзия завоюет стадионы. Сумасшествие было какое-то. Но думаю, это было организовано или, как теперь говорят, пропиарено.
А Юра… Я подобного человека в своей жизни не встречал. По его душевному настрою, по удивительной миролюбивости, пониманию прекрасного, окружающего нас. Человек очень добрый, искренний, но в литературе, конечно, у него был бойцовский характер. Недаром боксом занимался.
Однажды мы шли с однокурсником и Юрой, который приехал из Москвы, по Красной. И вдруг этот однокурсник спрашивает: «Юра, скажи, а правда, что там, в Москве, если я написал что-то в одном журнале, то во втором мне уже нельзя показываться?» Он ответил: «А как ты думал? Ты пойми, литература — это борьба, жестокая борьба».
А.Б. Какие были у него планы помимо книги о Лермонтове?
Федорченко А.Г. Когда Селезнев был уже в Москве, ему сказали: «Ну, вот ты все критикуешь, а попробуй сам напиши». Он и ответил: «А что? Пожалуй и напишу». И написал «Достоевского». А ведь у него был еще замысел романа... Не стало Селезнева, я сижу за его рабочим столом, там, в Москве… Вижу, наброски, листочки лежат: «Роман (XX век)». И идут персоналии — вся верхушка творческой элиты того времени. Художники: Илья Глазунов, Александр Шилов. И, конечно, писатели: Распутин, Белов, Астафьев. С Астафьевым он очень близко был знаком, тот ему даже деньги одалживал на кооперативную квартиру: «Юра, отдашь, когда сможешь». И когда Селезнев был в состоянии, то вернул, конечно. А вообще он все время был в стесненных обстоятельствах. Неудавшаяся личная жизнь: два развода, большие передряги…
Кроме того, он хотел написать книгу об Индии. Санскрит как праязык — это его очень интересовало. И ещё он мне предлагал: «Напиши о ком-то из наших великих лингвистов. Как это будет прекрасно! Срезневский…» И стал перечислять. Но… не состоялось. Был у него также замысел выпустить книги о наших выдающихся ученых.
Не знаю, как бы это все теперь у него получалось, дельцы сплошные вокруг… А Селезнев был человек абсолютно бесхитростный и мало приспособленный к жизни...
А.Б. В этом году после долгого перерыва вновь будет издана книга Юрия Ивановича, прошла посвященная ему конференция. Как вы считаете, насколько это важно?
Федорченко А.Г. Это, безусловно, очень важно, потому что Селезнев был явлением уникальным. Кубань подарила русской литературе, если так можно выразиться, великую троицу: в поэзии — Юрия Кузнецова, в прозе — Виктора Лихоносова, в критике — Юрия Селезнева. Все три ипостаси, так сказать. Больше Кубани пока нечем похвалиться, нечего представить на обозрение всей страны. Остальные… да, конечно, были и есть писатели, но уровень, увы, не тот.
Беседовала Анастасия Бутакова, студентка 3-го курса факультета журналистики КубГУ
