Дима Козак. Александр Бориневский. Концерт Жака Бреля в Москве. 1965 год Главы, не вошедшие в книгу "Москва, годы страха, годы надежд. 1935-1979"0

Главы из книги воспоминаний о жизни в Москве публиковались здесь под названием "Москва, в которой мы жили", редакторы московского издательства "Аграф", выпустившего книгу в апреле 2014 года, решили, что название следует изменить и нашли, что вышеприведённое будет более привлекательным для читателей. Некоторые знакомые вообще отговаривали меня от публикации этой книги, говоря что она никому не интересна, или, возможно, будет представлять архивный интерес лет через 10-15. Каково же было мое удивление, когда я недавно узнал от издательства, что тираж книги практически весь разошёлся! В это действительно трудно было поверить. В Москве и России несмотря ни на что ещё читают книгу практически неизвестного автора?! К сожалению, довольно многие интересные страницы не вошли в книгу по ряду технических причин. Всегда, конечно, жаль, ведь сделанного уже не вернёшь и вставить упущенное невозможно! Но в наше время то, что было невозможным, становится возможным - теперь можно иногда опубликовать некоторые пропущенные страницы, которые быть может и представят для читателя интерес. Эту идею мне дал Евгений Михайлович Беркович. Здесь как раз самое время и подходящее место (в книге это сделано в авторской справке) выразить благодарность за первую публикацию моих всех трёх книг, уже изданных в Москве и С.-Петербурге ("Музыка и власть", "Москва, годы страха, годы надежд" и "В Большом театре и Метрополитен опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке"). Очень часто сам редактор приходил мне на помощь с весьма ценными советами и предложениями. Спасибо ему огромное! Итак... "Кончайте заниматься! Всё равно, как Айзик Стерн вы играть не будете! Пошли смотреть эстрадный концерт. Наша одесская Филармония. Ну, пошли, пошли!" Это к нам в репетиционную студию зашёл администратор одесской Филармонии легендарный Дима Козак. На аэродроме, где он нас должен был встретить, мы, выгрузившись из самолёта и тут же взяв свой багаж из грузового отсека ИЛ-14, увидели стоящий неподалеку автобус. Семён Ильич Ильяшевской, наш администратор от Союзконцерта сразу повёл нас к нему. Войдя в этот автобус, он спросил мрачного коренастого человека в кепке: "Дима! Почему ты нас не встречаешь?" На что получил примечательный ответ: "За 90 рублей в месяц я не обязан стоять на ветру, чтобы сказать "Здрасьте!". Это был настолько серьёзный довод, что Ильяшевский больше вопросов не задавал. Мы вскоре прибыли к гостинице "Красная". Как ни странно, но свои комнаты мы получили без задержки, и, оставив вещи, сразу пошли гулять. Я не был в Одессе с 1946 года, когда летом со своими родителями отдыхал там в Доме творчества Союза композиторов СССР, размещавшийся на старых дачах в пригороде, называвшемся "16-й Фонтан". Почему 16-й и почему Фонтан мы так никогда и не узнали (на самом деле, это место называется "16-я станция Большого Фонтана" - ред.). На этот раз мы поспешили подойти поближе к морю и полюбоваться им. Я помнил своё первое впечатление от увиденного в 1946 году. Теперь даже море показалось "меньше". Прежде всего потому, что вид открывался с какой-то улицы, иными словами панорама была сужена с обеих сторон. Море едва голубело в тот пасмурный и недлинный январский день. Было, однако, довольно холодно и, помню, на меня произвело странное впечатление объявление на каком-то бульваре: "Тёплое пиво". Оказалось, что тут зимой пьют подогретое пиво. Здание Одесской Филармонии / бывшая "Биржа"/ Итак, мы прекратили свою репетицию и пошли вместе с Козаком в зал. Я понимал, что ему понравилась моя пианистка, то есть она была и солисткой, и аккомпанировала нам - это была моя партнёрша по Международному конкурсу в Будапеште Нина Кулешова. Козак усадил нас рядом с собой примерно в 10-м ряду и громко комментировал каждый номер. Никто ему не говорил: "Пожалуйста, тише!" – или что-то в этом роде. Его все знали, и он пользовался, так сказать, правом неприкосновенности. Некоторые эстрадные номера были для меня новыми – я не видел до того времени жонглирования разновеликими предметами: вешалкой для одежды, тростью и сигарой. Жонглёр делал свою работу виртуозно, легко и непринуждённо. Затем он же принял участие в небольшом акробатическом номере. Козак на это реагировал весьма оригинально, как будто объявлял ставки в казино: "Шесть пятьдесят! За совмещение жанра!" Этим номерам аккомпанировала пианистка, игравшая без нот и казалось просто импровизировавшая на темы популярных мелодий и песен. Козак и тут "выступил": "Прекрасная пианистка! Всегда играет всё, что угодно и всегда без нот! Очень отзывчивая женщина! Горячо рекомендую!" Всё это, конечно были безобидные шутки, но зрители, сидевшие рядом, казалось слышали это не в первый раз. В антракте Козак немного рассказал о себе. "Недавно я был на концерте скрипачки Р. Вы понимаете, она получает за это деньги. Хорошо. Но за что я должен страдать? Высидеть и выслушать два отделения скрипачки! Ужас!" Дима Козак сильно преувеличивал. Во-первых, все знали, что талантливая скрипачка Р. была его близкой приятельницей. Во-вторых, а может быть, во-первых, она была тоже одесситкой. Так что всё это нужно было воспринимать через некоторый "фильтр", которым нас, можно сказать, снабдил Семён Ильич Ильяшевский. Я, конечно, поинтересовался у Козака, как проходили недавние концерты Иегуди Менухина и Айзика Стерна в Одессе. Его ответ и тут был довольно необычен. "Вы знаете - Одесса довольно оригинальный город. Тут играли и выступали все! Что значит "все"? Ну, все, кто в нашем веке был знаменитостью. Вы говорите Менухин? Да! Два аншлага в Одессе! Всё! Айзик Стерн? Два аншлага и концерт для студентов в Консерватории. Всё!" То есть он давал нам понять, чтобы никто не строил себе никаких иллюзий - Одесса видела всё лучшее в мире на протяжении своей истории в ХХ веке. Конечно он был прав. Здесь выступали П.И.Чайковский, Рахманинов, Крейслер, позднее юный Яша Хейфец, Мирон Полякин, Натан Мильштейн, в опере пели Энрико Карузо, Баттистини, Шаляпин, Медведовский и многие другие знаменитости. Зрительный зал Одесской Филармонии Потом Дима Козак немного рассказал о себе. "Меня лечит старый доктор. Он, между прочим, окончил Венский Университет ещё до Первой войны. Так он мне всегда говорит: "Дима! Ты должен знать свой потолок!" "То есть, чтобы я не перебирал и не слишком часто... Сердце. Я ведь уже немолодой человек". Да, Дима Козак был колоритной личностью, и его никто не мог забыть, как бы коротко с ним ни соприкасался. В этот же вечер в гостинице мы увидели по телевизору трансляцию концерта студентов Одесской Консерватории. Выступали в основном скрипачи и, кажется, только три виолончелиста и несколько пианистов. Все выступавшие были очень талантливыми молодыми исполнителями – отлично профессионально подготовленными, и, как тогда показалось, совершенно не уступавшими в своём артистическом и профессиональном уровне лучшим студентам Московской Консерватории. Так что семена школы П.С. Столярского продолжали давать свои замечательные всходы и в 1965 году. Наш один концерт в зале Филармонии – бывшей Бирже – прошёл очень удачно, но как и предсказывал Дима Козак - Одесса видела и слышала всё! Второй наш концерт состоялся в каком-то Дворце культуры, правда тоже в центре города. Там Козака уже не было. Но проводить нас он всё же приехал. Он остался в памяти ярким представителем как Одессы, так и своего "цеха" концертных администраторов - колоритным, знающим и вполне разбирающимся в вопросах исполнительского искусства, несмотря на некоторую почти средиземноморскую "браваду". *** Из Одессы мы полетели в Симферополь. Это был внешне самый серый город на нашем пути. Там собралось рекордно малое количество публики - не более 40-50 человек. Помнится, что местные администраторы были как-то напряжены. Им было неловко из-за такого низкого заполнения зала. Но через 3 года я встретил на осеннем Сочинском фестивале своего консерваторского знакомого – известного тогда талантливого пианиста Александра Слободяника, который мне рассказал такую же историю о Симферополе , но уже в 1968 году. Он там играл в присутствии... 15 человек, придя туда, так и не получив номера в гостинице, с чемоданом в руках, голодным и усталым. Правда, эта маленькая группа слушателей оказала ему восторженный приём. Как видно, в Симферополе количество любителей музыки таяло буквально на глазах... Это было очень печально. И, как рассказал Слободяник, – не только в одном Симферополе. В зимней Ялте мы пробыли лишь одну ночь в лучшей интуристовской гостинице на набережной. Грохот от моря не давал мне уснуть всё ночь после концерта, и наутро мы в автобусе снова вернулись в Симферополь, чтобы улететь во Львов на маленьком АН-24. После сравнительно приятной погоды в Ялте и Симферополе Львов встретил ледяным холодом. Очень холодный и, казалось, влажный ветер с Карпат дул всё время и пронизывал даже в тёплых зимних пальто. Самым приятным воспоминанием о Львове осталась встреча с Д.Ф.Ойстрахом, с которым мне довелось провести почти два дня. Я описал это в главе, посвящённой нашей поездке по Украине, и не буду здесь повторять эту историю. Скажу только, что позднее очень сожалел, что постеснялся воспользоваться приглашением Д.Ф. позвонить ему в Москве и посетить его, чтобы получить для моей коллекции его замечательную запись "Концертной Сюиты" Танеева в его исполнении в сопровождении Лондонского Симфонического оркестра с дирижёром Николаем Малько, с которым Ойстрах выступал в юности на одном из своих первых концертов с оркестром. Всё на львовском телевидении производило странное впечатление: все объявления, и как выяснилось, вообще все местные программы велись только на украинском. По-русски шли передачи центрального Московского телевидения. Атмосфера в студии с ведущими была какая-то напряжённая и неестественная. Почему – мы не могли понять. Явная неприязнь к нам чувствовалась везде и во всём, едва мы куда-то входили и заговаривали по-русски. Вечером, после этого концерта на телевидении, мы с Владимиром Отделёновым шли пешком в нашу гостиницу. В каком-то узком и довольно мрачном месте улицы трамвайные пути шли совсем рядом с тротуаром. Дорога была обледенелой и небезопасной. Навстречу нам двигался человек высокого роста. Мне сразу показалось, что от него исходит какая-то опасность. Я сказал Отделёнову, чтобы он отошёл подальше от рельсов трамвая, который как раз настигал нас. В какой-то момент мы вдвоём остановились, чтобы не столкнуться с шедшим нам навстречу человеком. Он двигался, что называется «напролом». Не знаю, как далеко простирались его планы в отношении нас, но мне и сегодня кажется, что мои опасения были не безосновательными. Мне тогда показалось, что население города никак не благоволит к приезжим из Москвы. А что мы из Москвы было сразу ясно – московский акцент ни с каким другим не перепутаешь. Зато такого количества настоящих красавиц, как на улицах Львова, нам не доводилось видеть никогда и нигде. Отделёнов мне говорил: «Я был в Париже, Лондоне, Бухаресте, и других городах, но такого количества красивых женщин нигде не видел. Удивительный город при таких неприятных мужчинах!». Я рассказал тогда Володе, что у нас в Консерватории училась одна студентка из Львова, которая действительно была похожа на голливудскую звезду. Но здесь, на улицах Львова, оказывается все женщины выглядят так же, если не лучше, чем наша студентка. Наверное это было следствием некоторой смеси польского и украинского населения. Все молодые женщины, несмотря на зиму, были элегантно одеты. Это осталось лучшим впечатлением от города. Впоследствии я его нередко посещал во время пребывания на водном курорте Моршин – примерно в 70 километрах к югу от Львова. Как ни удивительно, но летом на улицах города я не видел такого количества красивых женщин, которых видел зимой 1965 года. Странный был город... Конечно, не совсем правильно было судить по нескольким фактам обо всём климате взаимоотношений во Львове, как и вообще в Галиции. Через три года, как уже говорилось я попал в первый раз в Моршин в санаторий "Мраморный дворец", построенный в конце 30-х годов поляками, так как вся область принадлежала Польше. Но воспользываться этой водолечебницей Польше почти не пришлось - с сентября 1939 это всё перешло по договору Молотов-Риббентроп к Советскому Союзу и так и осталось навсегда в составе западной Украины. Эта область сильно отличалась от Украины восточной. Близкое соседство с Западом здесь было ощутимо. Мне казалось даже на слух, что сам язык нёс в себе некоторый польский акцент. Наверное я не ошибался. Там в санатории я встретил двух довольно интересных людей - учителя из районного города и его сына, только что демобилизованного из армии в возрасте...18 лет! То есть его мобилизовали практически с большой открытой язвой желудка! В первый же месяц, когда он стоял на посту всё ночь он потерял сознание - у него началось прободение язвы. Выжил он чудом, просто молодой организм не желал умирать! Ему сделали резекцию желудка, после чего отправили а санаторий в Моршине, где мы с ним и оказались в одной комнате. В один из первых вечеров он проснулся после обеда в холодном поту и совершенно бледный. Я сразу понял в чём дело и налил ему три четверти стакана сухого вина "Цинандали", которое в ту пору всегда держал даже дома. Вино ему сразу помогло, он порозовел и стал себя нормально чувствовать. Вскоре приехал его отец, который тоже лечился от застарелой язвы желудка. Вероятно его отец принадлежал к небольшой группе западно-украинской интеллигенции, не отличавшейся крайним национализмом, но которая так же не желала быть связанной с политикой ни в какой мере и ни в каком качестве. Его история достойна того, чтобы о ней здесь рассказать. Василий Павлович Мисюра родился в этих же краях и потому свободно говорил по-польски, по-русски, и по-немецки. До войны он окончил Варшавскую торгово-промышленную Академию. Вполне естественно, что после начала войны в июне 1941 года сразу после прихода немцев такие люди привлекали их внимание и ему предложили стать бургомистром небольшого районного города, где его застала война. Он попросил день на размышление, а ночью скрылся и провёл большую часть войны, по его рассказу - рабочим на лесопилке в лесном хозяйстве. Туда, естественно наведовались немцы, но он обладал настолько неприметной внешностью, что точно описать её было невозможно, а его фотографий у немцев не оказалось. Так на этой лесопилке он пробыл до конца войны. Сразу после войны он приехал во Львов, где его при обходе "квартальными" привели в районное отделение МГБ. Там ему предложили "сотрудничество", устройство на работу для начала в среднее учебное заведение и много всякого другого. Неожиданно у него случился обморок. Он потерял сознание, а когда пришёл в себя, то вполне резонно мотивировал практическую свою бесполезность для "столь ответственной работы". Выйдя из этого учреждения, он сел в трамвай и на повороте к вокзалу услышал за своей спиной, как кто-то сказал по-польски: "Это он!" Он мгновенно выскочил на ходу, а двое за ним не успели этого сделать до поворота и потеряли его. Ясно, что какие-то подпольщики его с кем-то перепутали и ошибочно идентифицировали его в качестве "своего улова". Так Василий Павлович чудом спасся – уже в третий раз. Он пришёл к своему приятелю, жившему неподалеку от вокзала, переоделся там и они вместе пришли на вокзал, где он сел в поезд, отправлявшийся на Станислав., неподалеку от которого в конце-концов он и осел, став учителем в школе. Наша встреча была в 1968 году. Лишь год назад арабы потерпели сокрушительное поражение во время "шестидневной войны". Василий Павлович тогда прокомментировал происшедшие события очень интересно и я вспоминаю его комментарий и сегодня - хорошие учителя были у него в Варшавской торгово-промышленной Академии в 30-е годы! Вот, что он тогда сказал: "Великие державы никогда не допустят мира на Ближнем Востоке, потому что сочетание гения еврейского народа с ресурсами арабских стран создаст новый экономический район, в котором никто не заинтересован. И едва ли будет заинтересован в будущем. Так что мира там не будет на очень долгие десятилетия". Мне и тогда и сегодня кажется его точка зрения не только примечательной , но вполне реалистической. Мало, кто задумывается над ситуацией под таким углом зрения... А с его сыном Игорем мы остались приятелями на долгие годы, встречались и в Моршине после этого через несколько лет, виделись и в Москве. Это моё знакомство было приятным контрастом всем моим более ранним впечатлениям от Львова и вообще Западной Украины. Приличные, умные, скромные и образованные люди, как оказалось живут и здесь! Им живётся труднее, чем среднестатистическому жителю, но и человеческая и духовная ценность их личностей совершенно иная. *** О Владимире Отделёнове нужно рассказать ещё немного. Как уже говорилось выше, певцом, принявшем участие в этом туре был Владимир Кузьмич Отделёнов – бывший солист Большого театра, а тогда - зимой 1965 голда - солист Всесоюзного радио, впрочем в том же году ставший солистом Московской Филармонии. Он был замечательным певцом и исключительно тонким и интеллигентным человеком. Вот, что о нём написано на Интернете: «Владимир Кузьмич Отделёнов (1924—1993) родился в Корсаковском районе Орловской области.Весной 1944 года был зачислен баянистом в Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной Армии, с которым участвовал в сотнях концертах на разных фронтах. После войны учился в музыкальном училище и институте имени Гнессиных. Первый большой успех на долю молодого певца выпал на IV Всемирном фестивале молодежи и студентов в Бухаресте, где Отделёнов на конкурсе вокалистов завоевал первую премию, после чего в 1953 году был принят в группу стажёров Большого театра. Незаурядные вокальные данные и глубокая музыкальная культура в сочетании с упорной работой позволили ему быстро освоить классический репертуар и занять в конце 1950-х годов одно из ведущих мест в числе солистов Большого театра. В 1963 году певец ушёл из Большого театра на Радио. В 1970-е годы Владимир Кузьмич становится ведущим солистом Московской государственной филармонии. В 80-90 е годы - профессор, преподаватель Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных. Заслуженный артист России». Во время наших многонедельных гастролей мы с ним подружились и он рассказал о себе так много интересного, что жаль, если это уйдёт в небытие. Прежде всего – его аристократическая внешность никак не соответсвовала его биографии и крестьянскому происхождению. Мой отец был знаком с его старшим братом, по словам отца человеком простым, бывшим баянистом Ансамбля песни и пляски Советской Армии под руководством Александрова. Секрет происхождения Владимира Отделёнова так и остался секретом – возможно и для него самого. Он рассказал мне, что был мобилизован в армию в 1941 году и шёл пешком с остатками своего взвода после разгрома в районе Воронежа. Попал потом в военный лагерь для переформирования вышедших из окружения. Когда он следовал с эшелоном на передовую, все, по его словам, были неимоверно голодными. Где-то на станции солдаты нашли сливочное масло и стали его поедать без хлеба. Везли их, конечно, в «теплушках», то есть в товарных вагонах. Результаты поедания масла не замедлили сказаться. На следующей остановке очень многие не могли добежать до туалета и расположились прямо между двумя воинскими составами, почему-то шедшими навстречу друг другу. И вот в такой, как будто неподходящий момент, в окне встречного поезда Володя Отделёнов увидел родного брата, работавшего с конца 30-х в Ансамбле А.В. Александрова. Брат сумел открыть дверь своего поезда и втащить в вагон младшего брата. По законам военного времени это могло иметь тяжёлые последствия. Но Володя Отделёнов тоже учился до войны игре на баяне и начинал также петь – он обладал прекрасным баритоном. Съеденное масло, вероятно спасло Отделёнова от гибели на фронте. Александров уладил это непростое дело и Володя остался на годы в этом ещё до войны всемирно известном Ансамбле. Владимир Кузьмич Отделёнов /1924-1993/ солист Большого театра, солист Московской Филармонии Далее его жизнь развивалась примерно по «сценарию», изложенному на Интрнете за исключением одного важного момента: в 1961-м году, он был уже вполне успешным солистом Большого театра, но кому-то из руководства театра пришла в голову мысль предложить Отделёнову переквалифицироваться в ...тенора! Он неосмотрительно принял это предложение и уехал в Болгарию заниматься с известным воспитателем теноров педагогом Брымбаровым (его учениками были известные в своё время теноры – Дмитрий Узунов и Никола Николов). После возвращения в Москву в 1963 году его прослушал художественный совет театра и решил... послать обратно в Болгарию для «возвращения» снова в баритоны. А по приезде в Москву после нового прослушивания в театре было решено отчислить Отделёнова из театра по причине ...его профессиональной непригодности! Он был близок к самоубийству. Но мир не без добрых людей. Кто-то из старых знакомых помог ему поступить на Радио – снова в качестве баритона. Кризис был преодолён и ко времени нашего знакомства в ноябре 1964 года его голос превосходно звучал так же, как и в лучшие годы работы в Большом театре. В личном общении Владимир Отделёнов был удивительным человеком. Выходец, как уже говорилось, из крестьянской самьи, стопроцентный русский, Владимир Кузьмич невероятно остро воспринимал антисемитизм. От него я узнал любопытную историю, происшедшую во время визита Элеоноры Рузвельт в Москву. В разговоре с министром Фурцевой Э. Рузвельт высказала ей своё удивление широко распространённым антисемитизмом среди государственных чиновников. На что якобы Фурцева ответила: «Да что вы! У нас в оркестре Большого театра работают 70% евреев!» «Вот-вот! Об этом я и говорю, – живо возразила Рузвельт – вы же их считаете!» В.К. Отделёнов был интеллигентнейшим, тактичным человеком, с которым было приятно общаться везде – дома, во время поездок, на репетициях. Его профессиональная обязательность, удивительная человеческая порядочность привлекали к нему сердца людей. Ужасно было узнать о его кончине в 1993 году. *** Второй колоритной личностью в среде концертных администраторов после Ильяшевского и Козака был Александр Григорьевич Бориневский. В высшей степени интеллигентный человек, попавший, казалось, случайно в среду концертных администраторов, Александр Григорьевич был знаменит среди своих коллег тем, что провёл все концерты А.Н.Вертинского после его возвращения в СССР в 1943 году. Рассказывал всё это Бориневский с элегантным чувством юмора, искренней симпатией к артисту, в то же время откровенно описывал его характер "барона Мюнхаузена", то есть отчаянного выдумщика о своих часто мнимых приключениях и фантастических событиях жизни, хотя и его реальная жизнь была полна невероятных событий и приключений. По понятным причинам я здесь не буду касаться ряда чисто личных моментов жизни артиста из рассказов Бориневского, но некоторые истории всё же расскажу. Википедия сообщает, что в начале 20-х годов Вертинский был выслан из Румынии по подозрению в шпионаже в пользу Советского Союза. Как видно этот "шлейф" тянулся за ним некоторое время и позднее в Польше, откуда он вынужден был переехать в Берлин. К этому времени он, согласно той же Википедии, дважды подавал прошения о возвращении в Союз, но они каждый раз отклонялись. Вполне возможно, что те, с кем он имел контакты, давали ему понять, что это право следует заслужить, скажем, принеся какую-то пользу своей покинутой в прошлом стране. Это общее соображение никак и ничем не доказано, а следовательно не может относиться к Вертинскому, хотя среди российских эмигрантов были достаточно нередки случаи реально доказанного шпионажа во Франции, США и других странах. Как бы то ни было, после своей эмиграции в Стамбул с остатками армии генерала Врангеля , Вертинский в начале 20-х перебирается в Румынию, потом в Польшу, в Берлин, а в 1925-м перезжает в Париж. Там он жил довольно долго и только в 1934-м переезжает в США, а оттуда довольно скоро – в 1935-м в Харбин, и потом в Шанхай. Вот из Шанхая он и прибыл в Москву – в разгар войны в ноябре 1943 года. Как рассказывалось выше, летом 1943 года начали возвращаться в Москву некоторые учебные заведения, в частности учащиеся Центральной музыкальной школы при Консерватории, находившиеся в эвакуации в Пензе, а также студенты и профессора самой Консерватории. Новый учебный год в начале сентября 1943-го года был отмечен тёплым сентябрьским солнечным днём, и было совершенно ясное чувство вновь обретённой реальности довоенной Москвы! Это было очень кратковременным и, конечно, обманчивым ощущением, но оно возникло тогда у очень многих - и не только у детей, но и у взрослых, хотя с наступлением холодов ежедневный быт становился всё тяжелее и тяжелее... Так как мы вернулись в Москву ещё в ноябре 1942 года, то понятно, что зимой 1942-43 никаких детских "Елок", то есть новогодних праздников для детей быть не могло - немецкие армии стояли совсем недалеко от Москвы. Но в декабре 1943 года ситуация была совершенно иной и я был на первом новогоднем празднике "Елки" в Центральном Доме работников искусств – ЦДРИ. Отлично помню эту первую "Елку" в Москве ещё и потому, что я стал учеником первого класса ЦМШ, где я и получил свой билет на "Елку", и помню, как в коридоре на втором этаже вдруг все стали говорить: "Вертинский! Вертинский!" Я увидел очень высокого мужчину – рыжеватого блондина в тёмносинем смокинге (!), а на каждой руке у него сидело по маленькой девочке. На правой руке сидела старшая, на левой младшая. Сколько лет было старшей? На мой взгляд, тогда примерно около трёх-четырёх лет. Следовательно она родилась где-то в 1940-м году. Младшей было, конечно, не меньше двух. Следовательно, она тоже родилась ещё в Шанхае. Конечно, многие артистки преуменьшают свой возраст, но дочери Вертинского "убили сразу двух зайцев" – везде записавшись, что родились в СССР и года эдак на три-четыре позднее, чем это было в действительности. Впрочем в их сегодняшнем возрасте это не так уж важно. Почему я уверен, что это было зимой 1943-44 года? Потому что на следующий год мы переезжали в новую школу и было всем нам уже не до "ёлок". Мы ещё ходили на некоторые уроки в старую школу в Среднем Кисловском, а иногда уже и в новую в один и тот же учебный день. Так что зимой 1944-45-го я был на зимних каникулах только на концерте Госоркестра в Большом зале Консерватории, куда пришёл при помощи своего дяди, работавшего в этом оркестре. Вернёмся теперь к рассказам Александра Григорьевича Бориневского. Они провели с Вертинским и пианистом Михаилом Брохесом порядка двух тысяч концертов со дня приезда артиста в СССР. Брохес был выдающимся музыкантом – учеником проф. К.Н.Игумнова (с Михаилом Брохесом мне довелось лишь раз встретиться на одном концерте Московской Филармонии в доме-особняке ВОКСа на Арбатской площади - Всесоюзного общества культурных связей с заграницей. Михаил Брохес без репетиции блистательно исполнил аккомпанементы ряда сложных скрипичных пьес. После выступления я сердечно поблагодарил замечательного музыканта и рассказал, что знал о нём давно из рассказов Бориневского). Один из первых концертов после возвращения Вертинского в Союз состоялся в Куйбышеве в городском театре. Публика там собралась совершенно разная – некоторые остатки Большого театра и других столичных театров ещё не были реэвакуированы в Москву, местная интеллигенция и просто случайная публика. И вот, перед началом второго отделения концерта Вертинского, едва артист появился на сцене, чей-то грубый и пьяный голос из верхних ярусов прокричал: "Саша! Расскажи как ты предавал Родину двадцать пять лет!" Вертинский дал знак пианисту и они покинули сцену. Крикуна тут же обнаружили, забрали в комендатуру, но пришлось сделать перерыв. В артистическую пришёл комендант театра и принёс извинения за инцидент, заверив, что всё будет в порядке и можно продолжать концерт. Комендант, как и все коменданты театров тех времён, был в форме НКВД. По словам Бориневского, эту историю сам артист рассказывал, как всегда немного грассируя, так: "Ко мне пришёл с извинениями верховный главнокомандующий! (Верховным главнокомандующим был в то время только сам Сталин, который, конечно не был на концерте в Куйбышеве – А.Ш.) Мерзавца упекли в каталажку на 25 лет! Но узнав, что у него престарелая маменька, я просил смягчить приговор!". Там же, в Куйбышеве, на рынке в присутствии Бориневского Вертинский купил у какого-то эвакуированного еврея рубиновый перстень. Александр Николаевич был неравнодушен к ювелирным украшениям, тем более, что на его красивых руках они отлично выглядели. Потом артист рассказывал, нимало не смущаясь присутствия Бориневского, глядя на этот перстень: "Принц Уэльский подарил мне этот перстень, когда я пел специально для него!" Историю своей дружбы с принцем Уэльским Вертинский осветил в своих мемуарах очень подробно и, можно воспользоваться словом Чехова - "заманчиво". С принцем Уэльским он вероятно встречался в Париже ещё в начале 30-х, но едва ли тот что-то дарил артисту и вообще кому-либо, кроме своей дамы. Очень депрессивно подействовала на артиста поездка по Северному Кавказу вскоре после войны. Можно себе представить "отели" тех лет. Это после Парижа, Нью-Йорка, Сан-Франциско, Шанхая ! В одном из городов им дали на всех шикарный двухкомнатный "люкс", со старинными вазами и прочими остатками "старого мира". Но без туалета и ванной! Первый поход в туалет кончился ничем - увидя, как местные колхозники стоят по щиколотку в жидкости на цементном полу, он даже не мог войти туда и сейчас же вернулся. Далее рассказ Бориневского: "Он сказал: "Ни за что туда больше не пойду!" – и стал постепенно заполнять все ёмкости из остатков "старого мира". Но наступил серьёзный момент... Что делать? Он поставил рядом два стула, расстелил на полу газеты, а потом всё это завернул и выбросил в окно. Но газеты повисли на проводах. содержимое посыпалось на середину улицы. Словом – скандал. Какой-то милиционер из местных вычислил окно и явился к нам. Я открыл дверь. Милиционер повёл себя очень агресивно: "Аррэстую всех! Гавнам кидат на улица? Где закон? Нильззя! Штраф! И аррэстую!" Тут выступил Александр Николаевич: "Позвольте! Да как вы смеете? Да я интеллигентный человек, известный артист! Уходите или я буду жаловаться вашему начальству! У меня на концерте будут все ваши начальники вечером!" В общем милиционер слегка испугался – а может и правда ошибся в своих расчётах, да и не на того напал? Всё кончилось благополучно. Но Александр Николаевич был очень несчастен в большинстве таких городов. Очень... Это всё постепенно накапливалось. А знаете – вот что было поразительно! Студентки года рождения примерно начала 30-х были просто без ума от него! Как в старое доброе время! Он им внушал что-то такое, чего они никогда не знали, и что доходило до них, я бы сказал даже в каком-то эротическом плане. Они приходили к нам в гостиницу, писали потом письма (к неудовольствию тёщи!) вообще, он пользовался неслыханным успехом у студенток! Каким образом это происходило в провинциальных городах, ведь они родились через 10-12 лет после его отъезда из России? Он внушал им что-то гипнотическое. Поверьте, это было действительно так!" "В последний день его жизни, это было в Ленинграде, мы были в гостях в Доме ветеранов сцены ВТО. Он не хотел туда ехать. "Не хочу ехать в богадельню!" Я убеждал его, что неудобно, что нас ждут, что там многие помнят ещё его ранние выступления... В общем, уговорил. Еда ему там тоже не нравилась – был обычный "ветеранский обед". Он почти ничего не ел. Вообще он был очень расстроен: накануне мы видели на закрытом просмотре новый фильм "Дон Кихот" Козинцева. Александр Николаевич мне говорил, что это была его мечта – поставить "Дон Кихот" в кино. Он был очень грустен ещё и потому, как он мне объяснял, что видел весь замысел совершенно по-другому, в ином ключе читал оригинал и у него действительно был свой замысел, но не было никаких надежд на его осуществление. И вот... Мы вернулись в гостиницу. Он был задумчив и расстроен, сел в кресло и вдруг сказал только: "Валидол...", – и скончался сразу... Было очень горько. Мы прожили вместе немало лет – трудных, хороших и плохих, но всё теперь ушло в историю. А такого артиста всё же больше не будет..." *** Осенью 1965 года Москву посетил один из крупнейших французских поэтов-композиторов и шансонье, а также известный киноактёр Жак Брель. Его концерты были объявлены в Театре эстрады в Доме на набережной. Я знал это имя ещё с 1959 года, когда один из моих приятелей привёз его первую пластинку из Бельгии. Потом в мою коллекцию пришла вторая. В 1963 году подруга моего коллеги любезно привезла мне для переписи на магнитофон четыре диска Бреля, купленные ею во Франции, где она проходила полугодовую практику студентки по обменной программе. Она работала переводчицей в ТАСС и, естественно, знала французский настолько хорошо, что могла ощущать тонкости поэтических образов и оценить силу творческого воображения артиста. Жак Брель Жак Брель, Шарль Трэнэ, Жаклин Франсуа, Франсис Лемарк , да и другие французские эстрадные артисты – никто из них не имел такой рекламы в СССР, какую имел Ив Монтан – в передачах С.В. Образцова ещё в 1954 году. Кроме того Монтан представлял свою программу, собранную из разных песен лучших композиторов-песенников Франции плюс песни, написанные специально для него, песни которые были впервые исполнены именно им. Композиция концерта Монтана поэтому значительно отличалась своим разнообразием в его "театре песни" – своеобразном спектакле мюзик-холла, который созревал много лет и был впервые представлен как сольный концерт парижской публике в октябре 1953, а потом и публике многих стран мира. Хотя Монтан был старше Бреля только на 8 лет, но исторически принадлежал к совершенно иному поколению. Тем не менее, московская публика, посещавшая концерты Бреля, хорошо знала о нём также и из фильмов с его участием, появлявшихся на экранах Союза . Немного о его творческом пути. Жак Ромен Жорж Брель родился в северном пригороде Брюсселя 8 апреля 1929 года в семье совладельца картонажной фабрики. Его отец – франкоговорящий фламандец , провёл часть своей молодости в Бельгийском Конго. В семье уже был старший брат, появившийся на свет на 6 лет раньше. С ним у Жака не было родственного контакта ни в детстве, ни позднее. Они были практически чужими людьми. Бывает такое между братьями. С детства Жак проявил определённые способности к литературе и театру - с удовольствием участвовал в школьных любительских представлениях и даже написал пьесу незадолго до окончания школы. Он был вполне "маминым сыном", унаследовал её редкое чувство юмора, хотя и с отцом у него не было семейных проблем, часто сопутствующих "маминым сыновьям". Что было проблемой в его школьные годы - это точные науки и фламандский язык (как ни странно он впоследствии писал даже стихи для своих песен также и на фламандском, которые с франко-валонским грассированием для моего уха в его исполнении звучали, сильно напоминая литовский идиш!). В пятнадцать лет Брель становится членом благотворительной католической организации "Franche Cordee", которая помогала больным и престарелым, одиноким матерям, больным детям. Жак Брель с энтузиазмом принмал участие в работе этой организации. Быть может там и зародилось его сочувствие к "унижённым и оскорблённым", то есть к людям, выброшенным из жизни. Но факт, что эти обездоленные и несчастные стали частыми героями его произведений. В этой организации он знакомится со своей будущей женой Терезой Мишельсен и женится на ней в июне 1950 года. Казалось бы, что его жизнь пойдёт по проторённому пути его отца - фабрика, бизнес, семья...Но Брель родился поэтом. С 15-и лет он научился играть на гитаре и аккомпанировать себе в исполнении пока ещё чужих песен. Песни, поэтические тексты зреют в нём, он делает ошибки на работе и, в конце концов, понимает, что ведёт не свою, а чужую жизнь. Он делает пробную запись на пластинку фирмы "Филипс" своей одной песни. Она не пользуется успехом, но её случайно услышал один из парижских продюсеров этой фирмы Жак Канетти. Всё в жизни поэтов происходит случайно и всё закономерно. Жак Канетти был владельцем радиостанции, совладельцем кабаре "Три осла" и, как уже говорилось, одним из продюсеров звукозаписывающей фирмы "Филипс". Он был увлекающейся натурой – всегда охотился за новыми именами, новыми талантами. Это ему принадлежит честь открытия певца и поэта-композитора Жоржа Брассенса. Бар-кабаре "Три осла" находился на Левом берегу, где был основной центр молодёжной активности - Университет, Латинский квартал, бульвар Сен-Мишель, знаменитое кафе "Флора" на бульваре Сен-Жермен, а также бесчисленные молодёжные кафе-кабаре. Канетти уговорил Бреля приехать в Париж и попробовать свои силы певца-исполнителя собственных произведений. Брель дал себе год для этого жизненного эксперимента. Чтобы выжить в Париже, нужно было искать работу в любых барах и подходящих для выступлений местах, где ему часто отказывали в грубой и унизительной форме. После пробных двух недель в баре "Три осла", мимолётной работы в баре братьев Превер (знаменитого поэта и кинорежиссёра), Брель получает приглашение Канетти принять участие в туре по франкоязычному северу Африки (тогда ещё колониальному) и некоторым городам Франции в составе группы молодых артистов, которые позднее стали французскими и даже мировыми знаменитостями - среди них были Катрин Соваж и Серж Гинзбур. По другим сведениям этот первый тур он совершил, как антуражный артист с джазом Сиднея Бешэ. Жак Брель за работой. Начало 1960-х Очень медленно Брель расширяет собственный репертуар, постепенно находя и свой, непохожий ни на кого стиль исполнения своих произведений. Он снимает дешёвые комнаты для одиноких даже в "прожэктах", где город сдаёт квартиры неимущим, бедным семьям и одиноким. Его семья остаётся в Брюсселе. В своей первой поездке он встречается со своим пианистом и аранжировщиком Франсуа Робэ . Позднее Робэ делал оркестровки музыки даже для фильмов, поставленных Брелем или снятых с его участием. Вскоре он встречает своего второго пианиста – уже бессменного до самого конца его пребывания на сцене – Жерара Жёнест. Талантливый композитор-пианист был часто соавтором Бреля – автором музыки песен к его текстам. Жерар Жёнест был его аккомпаниатором в поездке по Советскому Союзу в октябре 1965 года и его концертах в Москве. Только в 1955 году его семья присоединяется к нему в Париже. На фотографии он с семьёй в своей "Симке". Жена , маленькие дочери, но сам Брель, кажется далеко от них...Он, любил своих дочерей и младшей Изабель посвятил прекрасную песню. Но он поэт и его жизнь, его постоянная работа проходит где-то рядом. Рядом, но не вместе с другими, с семьёй. В 1958-м семья возвращается в Брюссель - Брель постоянно в путешествиях и дома почти не бывает. Поэтому его семья чувствовала себя в Брюсселе, по крайней мере, дома. Немного раньше, когда он уже начинал приобретать известность, в одном из самых ранних интервью корреспондент спросил Бреля, мог бы он не петь? "О, да! Конечно! Никаких проблем, – был его ответ. – Но я не могу жить без того, чтобы не писать. Мои песни никто не хочет петь, потому что они плохо звучат, справедливо вызывая беспокойство, огорчение... Вот поэтому мне приходится их петь самому. Ну, и петь, чтобы жить...". Пластинка Жюльетт Греко с записями песен Жака Бреля Начало известности Жака Бреля положила "Чёрная муза Парижа" – Жюльетт Греко – молодая тогда певица с героическим прошлым участницы Сопротивления. Это она первая выступила с рядом песен Бреля и записала их на пластинки. Она почти неизвестна в России, хотя у себя во Франции и в Европе в своё время была почти столь же известна и почитаема, как и Эдит Пиаф. У каждой из них была, как говорят "своя публика". К середине 50-х Брель часто принимал участие в сборных концертах с самыми выдающимися артистами Франции, в том числе с патриархом французской песни Морисом Шевалье и широко известным оркестром Мишеля Леграна. Выступал в антураже знаменитостей в главном эстрадном театре Парижа "Олимпия". В октябре 1961-го года было запланировано его выступление в концерте Марлен Дитрих в том же театре "Олимпия" на Больших Бульварах. В последний момент Дитрих отменила своё выступление и Брель должен был принять вызов, действительно вызов судьбы. Он впервые спел сольный концерт на самой главной сцене Парижа с неожиданным для всех огромным успехом. Вот слова Эдит Пиаф, она очень коротко и сконцентрировано определила силу и сущность исполнительского искусства Жака Бреля: "Он отдаёт все силы до конца, потому что песня – это то, что может заставить его высказать цель его жизни, и каждая фраза доходит в чистом виде, оставляя вас немного оглушёнными". Ко времени приезда в Москву в октябре 1965 года Жак Брель был уже международно известным артистом эстрады – композитором, поэтом и исполнителем, а также киноактёром. *** Поднимаясь по ступеням Театра эстрады, мы с женой неожиданно услышали позади знакомый, чуть хрипловатый голос - это сам Жак Брель поднимался следом за нами со своими аккомпаниаторами. Они сами несли свои инструменты и портативные усилители с клавиатурой "электронного органа" (теперь это называется ки-борд). Брель, несмотря на московский октябрь, был без пальто, уже одетый в свой концертный костюм, белую рубашку с галстуком. С ним вместе поднимался его пианист Жерар Жёнест, которого я узнал по фотографиям на пластинках, молодая женщина, как будто сошедшая с полотен старых голландских мастеров, и ещё два музыканта – контрабасист и ударник. Это было довольно удивительно – артисты сами несли свои инструменты, усилители и микрофоны, выгрузившись из небольшого "вэна". Им никто не помогал. Концерт начался небольшой увертюрой в нео-бахианском стиле, чем-то напоминавшей пьесы Модерн-джаз Квартета. Вторая часть вступления была немного более джазовой, но всё же сохраняла некоторые черты строгости стиля того же Модерн джаз Квартета. Брель спел несколько первых песен, аккомпанируя себе на гитаре, но потом всё первое отделение исполнял со своим поразительным по музыкальности и техническому совершенству маленьким ансамблем. Жак Брель на концерте. Середина 1960-х годов Было также удивительно, что Эстрадный Театр был полностью заполнен, несмотря, как уже говорилось, на практически почти полное отсутствие рекламы концертов Бреля. Вообще московская публика всегда преподносила такие неожиданные сюрпризы – по моим наблюдениям и судя по реакции публики, в зале находилось не больше трети зрителей, знакомых с французским языком. Правда, перед каждой песней, голос за сценой, очень деликатно и коротко вводил нас в содержание исполняемой вещи. И всё же реакция публики была невероятной – я помню, как после исполнения песни Бреля "Фернан" у людей были слёзы на глазах! Брель умел своим исполнительским даром доносить смысл его произведений до сердец слушателей... О чём пел Брель? Его произведения - это песни-баллады, песни-рассказы. Его герои были совсем необычными поэтическими образами для французской эстрады: старые люди, умирающие, застенчивые, которые всю жизнь всегда и везде входят боком и последними, а умирают в дешёвом отеле, прижав к себе единственное, что у них есть - старый чемодан... Его герой друг – самоубийца ("Фернан"), или совсем уж необычный герой – бык на корриде! Герой песни "Матильда" – юноша, ожидающий свою возлюбленную у последней остановки трамвая. Он ждёт её с букетом сирени. Её кузены говорят, что она слишком хороша для него, но он ждёт её... Она не пришла. Ни в тот раз, никогда... В песне о его родине " Равнинная страна" в одном варианте был такой поэтический образ - " В моей стране небо такое низкое, что кажется колокольня повесилась на облаке" (этот вариант был в одном из записанных на пластинку концертов Бреля, который мне привезла подруга моего приятеля и она же перевела мне эту песню). Позднее это звучало по-другому : " В моей стране самые высокие горы – это колокольни..." Брель нередко менял свои тексты в процессе выступлений и работа над ними никогда не прекращалась. Песня балладного характера "Порт Амстердам" – это жестокий реализм жизни моряков. Здесь,в старом порту они "живут" между своими плаваниями: Там, где пьют моряки, Пьют до стука в виски, До щемящей тоски. За здоровие пьют, Амстердамских путан, или гамбургских дам, В общем, всех: там и тут... Что за звон золотой, Продают им любовь, И, напившись с лихвой Горделиво бредут, И, сморкнув в небосвод, Отправляют нужду В слезы тех, кто придет В старый порт Амстердам, Старый порт Амстердам. Старый порт Амстердам.... Эта песня приводила в эмоциональный шок слущателей концертов Бреля во всех городах и странах, где он выступал (этот примитивный перевод, конечно, не может передать того захватывавшего всех ощущения собственного "присутствия" в мире образов этой сильнейшей по эмоциональной мощи песни-баллады). Его песня "Не покидай меня" наряду с рядом других стала всемирно известной и её исполнял ряд достаточно знаменитых певцов не только Франции и Бельгии, но и других, даже англоязычных стран. Самым известным исполнителем песен Бреля стала французская певица и композитор Барбарà ("Дама Ордена Почётного Легиона", награждённая президентом Миттераном. Настоящее имя – Моник Серф, бабушка которой Варвара Бродская приехала во Францию из Тирасполя. В её честь певица взяла сценическое имя "Барбарà"), выпустившая целую пластинку под названием "Barbara chante Brel". Обложка пластинки "Барбара поёт Жака Бреля" Стиль исполнения Бреля, насколько мне позволяли об этом судить знания истории музыки, частично был обращён к традиции древней культуры североевропейских трубадуров. С другой стороны ясно ощущалась его "бельгийскость" - особая обострённость восприятия и отражения в песне современности, нервной взвинченности и пульсе настоящего времени и своего поколения. После концерта Бреля мы чувствовали огромный расход своей нервно-эмоциональной энергии, до такой степени было сильно воздействие искусства Жака Бреля. Трудно себе представить, какой расход своих эмоций и сил тратил сам артист, исполняя свои произведения, которые имели столь потрясающее действие на публику любого уровня и в любой стране (хорошо помню, как выйдя из Театра эстрады – на вечерней улице шёл снег – показалось, что мир стал другим... Мы все пережили эмоциональный шок) Хорошо написал уже в наши дни на Интернете критик Георгий Осипов: "Не дожив до пятидесяти, Брель успел проявить себя как поэт, композитор, певец, лётчик, мореплаватель, киноактёр, режиссёр, отец трёх дочерей, как бесспорная звезда, способная собирать полные залы в любом конце планеты вопреки господствующей моде". Последнее особенно важно. Мода никак не сказалась на прижизненной славе и на посмертной популярности Бреля. Жак Брель во время записи с одним из самых выдающихся аккордеонистов-виртуозов Франции Марселем Аззоля, который долгие годы был также аккомпаниатором Ива Монтана После гастролей в СССР он дебютировал в Нью-Йорке в Карнеги Холл, в других городах США и Канады. А в 1967 году Брель неожиданно объявил о своём уходе с концертной эстрады. После всех "прощальных концертов он с 1968 года только снимался в фильмах, записывал время от времени новые пластинки с новыми песнями, которые для него по-прежнему инструментовал его первый пианист Франсуа Робэ, приглашая для этой цели лучших музыкантов Брюсселя из оркестров Радио и Оперы. В 1971 году Брель снял фильм, режиссёром которого был он сам. Фильм назывался "Франц". В некоторых его эпизодах ощущалось небольшое влияние Федерико Феллини, но основная идея фильма была совершенно брелевской - его герой был тем, кого называют очень метко идишистским словом "шлимазл" (schlim-плохо, мазаль /иврит/ – удача, счастье – luck) – то есть неудачник, несчастный, растяпа... Он не был жалким человеком, он старался быть "на уровне", но всегда попадал в глупое положение и становился объектом жестоких насмешек людей, окружавших его. Кадр из фильма "Франц" /1971/.В главных ролях Жак Брель и Барбара В основе истории фильма лежит рассказ о пансионате в приморском бельгийском городе для лиц, переживших очень серьёзные нервные потрясения. В пансионат прибывают две молодых женщины - одна рыжеватая блондинка, сразу давшая понять окружающим мужчинам о своей готовности к любовным приключениям, другая – закрытая, очень чопорная , в чёрном плаще и сапогах, с отклонённой назад головой, как бы давая понять всем о своей загадочности и недоступности. Её играет Барбара. Та самая, которая была творческим другом Бреля на протяжении всех лет его жизни артиста. Сначала она не вызывает никакого интереса у героя фильма, который сосредоточен на своих домашних голубях, коих он держит в специальной корзине в своей комнате, раз в день выпуская их полетать на волю. Как-то он совершает прогулку на велосипеде с вновь прибывшей молодой женщиной в чёрном плаще - Леонией. Правда теперь на прогулке она уже в белом платье и белой шляпе. Она нарочно бросает свою шляпу в канал, и герой вместе с велосипедом спускается к каналу – спасать шляпу своей дамы, в итоге теряя в воде велосипед и бегом догоняя Леонию... Из многих подобных эпизодов состоит эта грустная история. К результате этот неудачник, потерпевший финансовое разорение в Катанге в Африке, влюбляется в Леонию, и произносит в своей комнате монолог, объясняясь в любви, но в "присутствии" своей птицы голубки. Кадр из фильма "Франц". 1971г. Монолог героя, рассказывающего о своём состоянии Похоже, что птица понимает смысл его слов... Кончается история неудачника тем, что его пытается соблазнить прибывшая вместе с Леонией молодая женщина, уже судя по всему, "провернувшая" несколько романов с окружавшими её мужчинами пансионата. Она запирается с героем фильма в его комнате, но в это время в дверь стучится Леония. Дверь открывает сам хозяин комнаты. Леония видит голую девушку и резко повернувшись покидает их. Утром молодой человек собирает свои вещи, выходит из пансионата и идёт на пляж. Там он оставляет свой чемодан, открывает корзину с голубями, которые улетают, а сам, сняв пиджак плывёт в открытое море, исчезая под водой... Музыка, написанная и оркестрованная Робэ замечательно завершает это грустное повествование. Критики встретили это кинопроизведение большими похвалами, но коммерческого успеха такой фильм, конечно иметь не мог. Зато это был настоящий Жак Брель! *** В 1974 году у Бреля был обнаружен рак лёгкого. Ему была сделана операция. Он, однако, продолжал курить. Он стал увлекаться теперь двумя стихиями морем и воздухом, получив права пилота и на управление морской яхтой. Он поселился на Маркизских островах в компании с чернокожей танцовщицей, с которой познакомился ещё в Париже. С ней, а также средней дочерью Франс он совершил длительное морское путешествие. Он знал, что он болен, и что климат островов был ему противопоказан, однако продолжал свой образ жизни – летал часто на Таити, привозил туда людей, нуждавшихся в медицинской помощи, а обратно – почту и всё, о чём его просили местные жители на Хива Оа, где снимал со своей компаньонкой бангало. Жак Брель у своего самолёта. Начало 1970-х. С сигаретой он, кажется, даже спал.... Незадолго до конца жизни он записал последнюю пластинку "Маркизы", за которой в Париже, во Франции и Бельгии выстраивались длинные очереди. Жак Брель умер 9 октября 1978 года в парижском госпитале в Бобиньи в возрасте 49 лет. Всё своё состояние он оставил жене Терезе. Его похоронили на Маркизских островах недалеко от могилы Гогена. Брель-католик поссорился с богом при жизни – и в фильмах и в своих произведениях. На его могиле нет традиционного креста. Его записи и фильмы и сегодня пользуются большим успехом и продолжают приносить немалые роялтис. Жак Брель в море на своей яхте, начало 1970-х А его американский поклонник и один из главных популяризаторов творчества Бреля Морт Шуман создал мюзикл "Жак Брель жив, здоров и живёт в Париже". Конечно, все, кто любил и знал творчество певца и актёра, старались посетить этот мюзикл. Он шёл летом 2006 года в Нью-Йорке. В нём не было ни единого слова не принадлежавшего Жаку Брелю. В спектакле участвовало несколько артистов, исполнявших его тексты и его песни. Конечно предполагалось, что зрители были знакомы с творчеством певца и актёра, но впечатление от мюзикла было очень волнующим и оптимистическим. Все поклонники Бреля были благодарны авторам за этот великолепный подарок, так прекрасно воскресивший дух творчества выдающегося бельгийского поэта, композитора, исполнителя и актёра – Жака Бреля. И в заключение этих коротких воспоминаний о Жаке Бреле – замечательный перевод поэта Бориса Кушнера, сделанный по моей просьбе для статьи, посвящённой 80-летию со дня рождения скрипача Игоря Ойстраха – песни Жака Бреля "Сыновья" : Сын буржуа И апостола сын – Ваше дитя, Ваш наследник один. Цезарь отец Или нищий с сумой – Дети – твои, И один и другой. Те же улыбки И вздохи у всех, Те же тревоги, И слёзы, и смех. Цезарь отец Или нищий с сумой – Дети – твои Своей кровью самой Дети любви Иль интриг без затей – Каждый – волшебник, Поэт, чародей. Сын незнакомца И внук твой, талант, Каждый – художник, Поэт, музыкант. Им – облака, И очаг, и зола, Каждому сердце дано И крыла. Терем, лачуга, Под небом ложись – Каждому царство назначено – Жизнь. Цезарь отец Или нищий с сумой – Каждый – твой сын Даже кровью самой. Jacques Brel (1929-1978) Жак Брель, бельгийский поэт, композитор, шансонье и актёр. Перевод Бориса Кушнера Напечатано в журнале «Семь искусств» #1(59)январь2015 7iskusstv.com/nomer.php?srce=59 Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2015/Nomer1/Shtilman1.php