Пьеса посвящена романтическим отношениям между Рихардом Вагнером и Михаилом Бакуниным, завершившимся их совместным участием в Дрезденской революции 1849 года. Революция была разгромлена, и руководители ее арестованы – все, кроме Вагнера, который спасся, посодействовав своему зятю, заместителю начальника полиции города Хемниц, в аресте своих сподвижников. Зять помог Вагнеру бежать за границу, где он 16 лет провел в ссылке. Бакунин был приговорен к смертной казни, которую австрийское правительство заменило выдачей мятежника русскому царю Николаю I, лично его ненавидевшему. Восемь страшных лет Бакунин провел в темной камере Петропавловской крепости, откуда после смерти Николая был сослан в Сибирь. Из Сибири он умудрился бежать через Японию в Европу, где посвятил остаток своей жизни созданию теоретических и практических основ террористического движения. Кем стал Вагнер, знает весь мир.
Бывшие друзья много лет прожили в получасе езды друг от друга на берегу Люцернского озера, но ни разу за эти годы не пожелали встретиться.
Пьеса написана в стиле трагической комедии или, вернее, в стиле комической трагедии.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Рихард Вагнер – крошечный человечек, почти карлик. Возраст зависит от ситуации
Канатоходец – альтер эго Вагнера, высокий, красивый, молодой.
Мишель Бакунин – красавец огромного роста.
Жены Вагнера:
1-я жена, Минна – рано постаревшая певичка.
2-я жена, Козима – очень высокая, дочь Франца Листа.
Клара – сестра Вагнера.
Зять – муж Клары, полицейский высокого ранга.
Незначительная массовка – официанты, революционеры, полицейские, штурмовики.
1939 год. Крыша пражского концертного зала Рудольфинум – по краю крыши расставлены бюсты великих композиторов, среди которых Моцарт, Бах, Бетховен, Вагнер и Мендельсон. Внизу под звуки военного марша проходит германская оккупационная армия.
ГОЛОС ЛЕЙТЕНАНТА (внизу). Взвод, стой! Двое – на крышу мар-рш! Сбросить оттуда бюст еврея Мендельсона!
На крышу по пожарной лестнице поднимаются два солдата, бродят среди бюстов.
1-Й СОЛДАТ (кричит вниз). А как узнать, который Мендельсон? Табличек с именами нет.
ГОЛОС ЛЕЙТЕНАНТА (снизу). Сбрасывай того, у кого нос больше!
2-Й СОЛДАТ (указывая на бюст Вагнера). Значит, этот. Видишь, какой рубильник?
Раскачивают бюст Вагнера и сталкивают вниз. Слышен грохот и звон.
ГОЛОС ЛЕЙТЕНАНТА (снизу). Идиоты! Что вы наделали? Это же Рихард Вагнер – любимый композитор фюрера!
Площадь перед Рудольфинумом.
ЛЕЙТЕНАНТ (разгребая осколки, вглядывается в лицо разбитого бюста). Точно, Вагнер! (Кричит солдатам.) Спускайтесь быстрей и валите отсюда, пока никто нас не засек! (Убегает, солдаты бегут за ним.)
С крыши спускается канат, по канату спускается маленький канатоходец, склоняется над бюстом Вагнера.
КАНАТОХОДЕЦ (щупает осколки бюста Вагнера и плачет). Бедный Рихард, тебе очень больно? Какие невежды, спутали величайшего композитора всех времен Вагнера с жалким задавакой Мендельсоном!
Бюст оживает, превращаясь в живого Рихарда.
РИХАРД. Это все мерзавец Мендельсон! Это он мне подстроил! Он давно мечтал, чтобы я разбился! Никогда не забуду, как надменно он улыбался, когда моего "Тангейзера" освистали в Париже. Он стоял на лестничной площадке у входа в оперный зал и сиял от радости, что "Тангейзер" провалился. (Грозит кулаком в сторону крыши.) Недолго тебе там стоять наверху! Попомни мое слово, наглый жиденок!
Появляется лейтенант с солдатами и с тачкой.
ЛЕЙТЕНАНТ (указывает на бюст Вагнера). Этого отправить в ремонт и выяснить, какой негодяй его сбросил. (Два солдата увозят бюст Вагнера на тачке.) А вы – марш на крышу и сбросьте жида Мендельсона, он третий слева!
Солдаты поднимаются на крышу, через минуту слышен грохот и звон осколков. Лейтенант и солдаты уходят.
Канатоходец идет по канату над сценой, где появляется шатер бродячего цирка. Слышны обрывки музыки и шум ярмарочной толпы.
КАНАТОХОДЕЦ. Вот так и болтаюсь в воздухе с тех пор, как Рихард вообразил себя канатоходцем.
Входят Рихард и Козима – она очень высокая, он очень маленький. Задрав головы, они смотрят на канатоходца.
КАНАТОХОДЕЦ. Это случилось, когда они с Козимой во время прогулки зашли в шатер цирка на базарной площади. Юный канатоходец, бесстрашно улыбаясь, шел по канату под потолком. Рихард не мог оторвать от него глаз.
Канатоходец оступается, но находит равновесие и идет дальше. Козима выбегает из шатра и, закрыв глаза ладонями, прислоняется лицом к столбу. Заметив, что Козимы нет рядом с ним, Рихард протискивается сквозь толпу и подходит к ней.
РИХАРД (отводя ее ладони от глаз). Что с тобой?
КОЗИМА (вся дрожит). Я не могу спокойно смотреть, когда человек так отчаянно рискует жизнью.
РИХАРД. Ты имеешь в виду меня?
КОЗИМА (шепчет испуганно). Нет, нет, что ты! При чем тут ты?
Рихард уводит Козиму и возвращается.
РИХАРД. Я вдруг понял, что канатоходец – это я, и она, конечно, тоже подумала обо мне. Ведь я всю жизнь иду над бездной по туго натянутому канату и не знаю, когда сорвусь.
КАНАТОХОДЕЦ. Не успел я родиться, как весь мир вокруг рухнул – армия Наполеона бежала из России через наш город, русская армия ее догоняла. И моя бедная мама, загрузив в телегу восемь детей и меня, двухмесячного, пустилась наутек от войны. Отец умер по дороге от тифа, но мама довезла меня живым до Дрездена.
РИХАРД. Мне не было и полугода, как мама вышла замуж за друга отца художника Людвига Гейера, и до тринадцати лет меня называли Рихард Гейер.
КАНАТОХОДЕЦ. Представляете, создатель новой немецкой оперы – великий Рихард Гейер. (Кувыркаясь на канате, дразнит Рихарда.) Рихард Гейер – ку-ку! Гейер-ку-ку!
РИХАРД. Заткнись!
КАНАТОХОДЕЦ. Чего ты сердишься? Может, тебе в этом имени слышится что-то еврейское?
РИХАРД. С чего вдруг еврейское?
КАНАТОХОДЕЦ. Вовсе не вдруг. Ты прекрасно знаешь, что многие евреи называли себя по именам городов, в которых жили.
РИХАРД. Ну и что?
КАНАТОХОДЕЦ. А то, что под Дрезденом есть городок Гейер!
РИХАРД. Какая чушь! Это тебе наболтал подонок Ницше? Подумать только – много лет он был моим лучшим другом. Он неделями жил у нас в Байройте. Но в конце концов пришлось отказать ему от дома из-за его гнусных сплетен.
КАНАТОХОДЕЦ. Но какая-то правда в его сплетнях была, иначе ты бы не выгнал из дому лучшего друга.
РИХАРД. А даже если у Людвига Гейера была капля еврейской крови, при чем тут я?
КАНАТОХОДЕЦ. Злые языки говорят, что ты очень похож на своего отчима. Я даже сравнивал его портрет с твоим – просто одно лицо!
РИХАРД (заходится в истерике). Заткнись, сейчас же заткнись, или я убью тебя! (Подпрыгивает, пытаясь сдернуть канатоходца с каната, но не может дотянуться.) Скотина! Гнусная скотина!
КАНАТОХОДЕЦ. Такая же гнусная, как и ты! (Протягивает Рихарду руку.) Ну, схвати меня, схвати! Слабо тебе, малыш! Слабо!
РИХАРД (мечется по сцене, напрасно подпрыгивя и швыряя в канатоходца разные предметы. Визжит.) Убью-ю-ю!
КАНАТОХОДЕЦ (усаживается на канате, закинув нога за ногу). Ну, убей, убей! Только кем ты будешь без меня? Еврейчиком Рихардом Гейером? Ведь это я, а не ты – Рихард Вагнер, гордость немецкой музыки!
Появляется Козима и пытается успокоить Рихарда.
КОЗИМА. Тише-тише, не надо так кричать.
РИХАРД (отталкивая ее). Пошла вон, старая шлюха!
КОЗИМА (берет крошку Рихарда на руки, как ребенка и укачивает). А-а-а! А-а-а! Тише-тише, детка, зачем так грубо?
РИХАРД. А что, разве ты не шлюха? Скольких детей ты родила от меня, пока считалась женой Ганса?
КОЗИМА. Не могла же я признаться Гансу, что ты мой любовник? Он был тогда дирижером всех твоих опер.
РИХАРД. Но дети-то были мои?
КОЗИМА. Твои, конечно, твои! А-а-а-а! (Продолжает укачивать Рихарда.) Ведь ты же любишь этих детей? Ты их обожаешь!
РИХАРД (постепенно утихает). Да, да, я их обожаю! Где они? Идем к ним скорей!
КОЗИМА (ставит Рихарда на ноги и ведет за ручку). Вот и хорошо, вот и славно! Идем домой к детям. (Канатоходцу.) Он ведь совсем не злой. Просто у него случаются приступы – он орет, топает ногами, всех бранит, а потом затихает и становится как шелковый. Помню один ужасный случай, перед самым фестивалем, когда он устроил скандал в ресторане "Странствующий рыцарь".
Появляется ресторан "Странствующий рыцарь", Рихард и Козима сидят за столом с двумя братьями-мастеровыми.
РИХАРД. Вы уже месяц назад должны были изготовить плавательный аппарат для хоровода русалок в "Золоте Рейна". А его все нет.
1-Й БРАТ (смущенно). Да вот не успели...
2-Й БРАТ. Герцог Мейнингенский заказал нам новые ширмы для своего театра, и весь месяц мы были заняты этим заказом...
РИХАРД. Почему его заказом, а не моим?
2-Й БРАТ. Он же герцог...
РИХАРД (вскакивает и в приступе ярости начинает швырять на пол тарелки). Значит, я, Рихард Вагнер, создатель искусства будущего, для вас такой же клиент, как этот хер собачий? Он только тем и хорош, что получил титул по наследству!
КАНАТОХОДЕЦ (влетает в окно и раскачивается на люстре). Ату их! Ату!
РИХАРД (срывает со стола скатерть с посудой и бутылками). Да я его! Да я вас! В землю втопчу!
КАНАТОХОДЕЦ (раскачиваясь). Так их, гадов! Дави их, как клопов!
Рихард вскакивает на стул, срывает люстру и падает на пол в судорогах. Канатоходец шлепается на пол.
РИХАРД (медленно поднимается и озирается по сторонам). Что это было – землетрясение, ураган?
КОЗИМА. Ты немного погорячился, дорогой.
КАНАТОХОДЕЦ (взлетая на канат). Совсем немного. Чуть-чуть побушевал!
РИХАРД (озираясь). И все это я натворил? Разбил эти тарелки и бутылки с вином?
КАНАТОХОДЕЦ. Но не я же, ты понимаешь?
РИХАРД. Да, да! Конечно, я! Какой позор! Но я ничего не помню! (Бухается на колени перед мастеровыми.) Простите меня, господа! И мы снова будем работать вместе, да? Ведь скоро мой знаменитый фестиваль!
КАНАТОХОДЕЦ. Как, он уже знаменитый? Он ведь еще не состоялся!
РИХАРД. Он будет очень знаменитый, помяни мое слово!
Канатоходец хохочет, Козима уводит Рихарда. Перед ними возникает их дом – над входом выбито его имя "Винифрид" – "Утоли мои печали".
КОЗИМА. Ну, вот мы и дома.
РИХАРД. Как хорошо вернуться в наш замечательный дом, который я спланировал сам.
Рихард и Козима входят в высокий зал, который, как в церкви, уходит под крышу. В центре на помосте стоит рояль.
КАНАТОХОДЕЦ (ходит по канату, натянутому между этажами). Остроумно, не правда ли? Гости видят только высокий, уходящий под крышу сводчатый зал и грациозные галереи, окаймляющие второй и третий этаж.
РИХАРД. А винтовые лесенки, соединяющие наши личные спальни, встроены во внутренние углы комнат. Они напоминают хитроумное строение человеческого тела, в котором все низменное спрятано глубоко под кожей...
КАНАТОХОДЕЦ. ...так что для обозрения остается лишь красивое и возвышенное. Адольф Гитлер обожал этот дом. Он специально приезжал в Байройт, чтобы там пожить и набраться вдохновения.
РИХАРД. А кто такой Адольф Гитлер? (Опускается в кресло у рояля). Козима, сыграй мне что-нибудь.
КОЗИМА. Но я должна приготовить детям ужин.
РИХАРД. Дети подождут. Сначала сыграй для меня, мне что-то нездоровится.
КОЗИМА (садится к роялю). А что сыграть?
РИХАРД: Что-нибудь из моего любимого.
КОЗИМА (вопросительно). Из твоего любимого?
РИХАРД. Может, хор пилигримов из "Тангейзера"?
КАНАТОХОДЕЦ. Конечно, из "Тангейзера"! Разве может быть любимой чья-то музыка, кроме своей?
РИХАРД. Я же не виноват, что еще никем не создана музыка, равная моей!
Козима играет, Рихард некоторое время слушает, но через минуту вскакивает.
РИХАРД (кричит). Нет, нет, не так! Зачем ты при ля-минор нажимаешь на педаль?
КОЗИМА. Но у тебя тут написано – педаль.
РИХАРД. Мало ли что написано! А ты должна сама чувствовать, когда надо нажимать, а когда не надо.
КОЗИМА (обиженно). Хорошо, если я не чувствую, играй сам!
КАНАТОХОДЕЦ. Она-то играет хорошо, просто твоя музыка никуда не годится – откуда ты взял, что в мире нет тебе равных?
РИХАРД. Ты прав, тысячу раз прав – они мне не равны, эти еврейско-итальянские скорописцы! Они не равны мне, они гораздо, гораздо лучше! И потому она так плохо играет мои опусы – они ей просто противны. (Козиме.) Не стесняйся, доставь себе удовольствие, спой арию Виолетты из "Травиаты" этого шута горохового, Джузеппе Верди! Она ведь так тебе нравится!
КОЗИМА (обиженно вскакивает и захлопывает крышку рояля). Откуда ты взял, что она мне нравится?
РИХАРД. Я слышал, как ты ее напевала, когда накрывала стол к завтраку.
КОЗИМА. Как ты мог это слышать? Ведь когда я накрывала стол к завтраку, ты еще нежился в своей роскошной ванне.
РИХАРД. Ты же знаешь, какой у меня слух – он проникает сквозь стены.
КАНАТОХОДЕЦ (спрыгивает с каната и открывает рояль). И правда, почему бы не спеть что-нибудь из "Травиаты"? Например, этот дуэт! Давай, Козима, подключайся – у нас отлично получится. (Играет.)
РИХАРД. Давай, Козима, пой с ним, а я послушаю. Может, пойму, от чего весь мир сходит с ума.
КОЗИМА. Ты правда хочешь, чтобы я стала это петь? Ты же терпеть не можешь Верди!
РИХАРД. А может, если вы с ним хорошо споетесь, этот скорописец мне понравится.
Канатоходец и Козима, все больше увлекаясь, исполняют дуэт Альфреда и Виолетты.
РИХАРД (лежит в кресле, закрыв глаза. Но через пару минут вскакивает и кричит). Хватит! Прекратите! Вы меня уже убедили, что ваш Верди намного лучше моего Вагнера. Как у него все весело, как изящно, как остроумно! И правы эти жиды и журналисты, когда пишут, что на спектаклях Вагнера от скуки даже мухи дохнут!
КАНАТОХОДЕЦ (перестает петь). Ты же сам попросил нас спеть.
РИХАРД. Я думал, ты споешь и посмеешься, а ты... а ты... как враг, как чужой! И ее увлек – вон как она расчирикалась!
КОЗИМА. Дура я, дура! Ведь сотни раз обещала себе не поддаваться на твои просьбы.
Рихард мечется по залу и карикатурно поет арию Виолетты.
РИХАРД. Я ги-и-бну, к-а-а-к роза, от бури ды-ы-ыханья!
КАНАТОХОДЕЦ (пытаясь вспрыгнуть на канат). Надо же, даже петь не умеет, как следует! А еще композитор!
РИХАРД (успевает сдернуть его с каната). Ты у меня сейчас посмеешься! (Хочет сбросить его с помоста.)
КОЗИМА (испуганно). Осторожней, Рихард! Я не хотела тебе рассказывать, но лучше расскажу. Помнишь того отважного канатоходца из бродячего цирка? Я узнала, что он недавно погиб.
РИХАРД (потрясен). Как погиб? Разбился?
КОЗИМА. Да, разбился бедняга – сорвался с каната во время представления.
КАНАТОХОДЕЦ. Отпусти меня скорей. Я тоже могу разбиться.
РИХАРД (бережно ставит канатоходца на рояль). Боже, какой ужас! Ведь я мог тебя уронить! Прости меня, я сам не свой в последние дни! У меня голова кругом идет! Ведь мне до сих пор не удалось расплатиться с прошлогодними долгами.
КОЗИМА. Так обидно, что, несмотря на успех, дефицит после фестиваля оказался непомерный.
РИХАРД. И я не почел за стыд, я, Рихард Вагнер, пошел на поклон к сильным мира сего. И где же они, эти богатые покровители искусств?
КОЗИМА. Нашлась только одна старая дама, которая отвалила нам от своей пенсии сто марок. Но что такое сто марок при дефиците в сто пятьдесят тысяч?
РИХАРД. А какой был фестиваль! Просто чудо! "Кольцо Нибелунгов" было сыграно три раза подряд, хотя музыкальные жиды заранее присудили, что поставить его невозможно!
КОЗИМА. Но Рихард совершил невозможное, он собрал вместе сто пятьдесят выдающихся музыкантов и создал невидимый оркестр. Он посадил их всех в оркестровую яму, какой больше нет нигде, ни в одном театре мира!
Все это время канатоходец, который стоит на рояле, делает Рихарду какие-то странные знаки, прикладывая руку к щеке.
РИХАРД. Что с тобой? У тебя зуб болит, что ли?
Раздается громкий стук в дверь.
КОЗИМА. Кто это может быть в такой час? (Идет к двери.) Кто там?
ГОЛОС. Посылка от господина Шнапауфа!
КОЗИМА (открывает дверь и берет коробку). От какого Шнапауфа? От парикмахера? С чего вдруг?
РИХАРД (шепотом). Я пропал! Посылка от Юдит! Из Парижа!
КАНАТОХОДЕЦ (Рихарду, шепотом). А я тебя предупреждал, но ты – ноль внимания. Теперь расхлебывай как хочешь.
РИХАРД (подбегает к Козиме и пытается выхватить коробку). Это так, ерунда! Я попросил парикмахера купить мне кое-какие вещи.
КОЗИМА (тянет коробку к себе). Какие вещи?
РИХАРД (вырывает у нее коробку). Я ведь не знаю, что он купил. (Выбегает во внутреннюю дверь.) Я сейчас посмотрю и тебе расскажу.
КОЗИМА (бежит за ним). Я тоже хочу посмотреть!
КАНАТОХОДЕЦ (пляшет на канате на уровне второго этажа). Она тоже хочет посмотреть, что прислала тебе Юдит!
РИХАРД (появляется на галерее второго этажа). Тебе некогда, ты должна готовить ужин детям!
КОЗИМА (длинноногая, большими прыжками догоняет малютку Рихарда). Я только одним глазком гляну и пойду готовить ужин!
КАНАТОХОДЕЦ (подлетает к Козиме и повисает у нее на плечах, чтобы ее задержать). Куда ты? Ты совсем не думаешь о детях, а им давно пора спать.
Козима отталкивает его, но уже поздно – Рихард захлопывает дверь перед ее носом. Козима плачет.
КАНАТОХОДЕЦ (обнимает Козиму). Не плачь, что тебе до этих тряпок? А внизу тебя ждут голодные дети.
КОЗИМА (вместе с канатоходцем спускается по канату). Я уверена, что Шнапауф тут ни при чем. Это все затеи нахальной парижской кривляки Юдит! Она просто вешается Рихарду на шею!
КАНАТОХОДЕЦ. Ну, что ты несешь? Она ему во внучки годится!
КОЗИМА. Что с того? Я годилась ему в дочки, но это его не остановило! (Хочет повернуть обратно наверх.) Нет, я так не могу! Я должна вернуться и узнать, что там, в этой посылке.
КАНАТОХОДЕЦ (перехватывает ее руку и не пускает). Оставь, зачем нарываться на скандал? Ты только рассердишь его и все. (Подталкивает Козиму вниз.) Иди к детям, а я поднимусь к нему и выясню, в чем дело.
КОЗИМА (неохотно подчиняясь). И все мне расскажешь?
КАНАТОХОДЕЦ (удирая наверх). Конечно, расскажу.
Канатоходец влетает в окно гардеробной комнаты, где Рихард уже запер двери и поспешно разрезает веревки. Садится на край роскошной ванны, в стену над которой впрессована огромная перламутровая раковина.
КАНАТОХОДЕЦ. Чего ты так торопишься? Даже руки дрожат.
РИХАРД (жадно запуская руки в глубину коробки, выдергивает оттуда отороченные кружевами сорочки и прижимает их к лицу). Чувствуешь, духи Юдит? Мне кажется, что она здесь, рядом со мной!
КАНАТОХОДЕЦ. И какая тебе от этого польза? Ты ведь помнишь, как она отшатнулась, когда ты притянул ее к себе и пытался поцеловать?
Входит Юдит – она молода и прекрасна.
ЮДИТ. Марш Валькирий взволновал меня так же, как когда-то в юности клавир "Летучего Голландца". Я попробовала его сыграть – и мне вдруг открылось величие драмы и музыки. (Садится к роялю и многократно пытается сыграть трудный пассаж из увертюры "Летучего Голландца".) Я довела родителей до безумия бесконечными повторами одной и той же мелодии. Они орали, выли, топали ногами, но не могли меня остановить.
РИХАРД (пытается ее поцеловать). Как ты прекрасна!
ЮДИТ (вскакивает и отталкивает его, так что он отлетает в угол). Нет, нет, только не здесь! А вдруг войдет Козима? (Выбегает.)
КАНАТОХОДЕЦ. Когда она убежала, ты зажег свет над большим зеркалом и увидел свое старое-старое лицо со сморщенной кожей, вяло обвисающей под подбородком.
РИХАРД (отшвыривая рубашки). Ну, зачем ты напоминаешь мне об этом? Зачем?
КАНАТОХОДЕЦ. Затем, чтобы ты не дурил себе голову этой любовью. Ты старик, понимаешь? Старикашка!
РИХАРД. Ты прав! Я тоже на месте Юдит не захотел бы прижаться к такому лицу своими молодыми губами.
КАНАТОХОДЕЦ. Ради чего же рисковать? В конце концов Козима все узнает и не простит.
РИХАРД. Кто знает – может, и простит. Ведь простила же она мой роман с королем Людвигом. А ведь он был не такой платонический, как с Юдит.
КАНАТОХОДЕЦ. Так то был король, он долги твои оплачивал! А теперь – зачем тебе на старости лет рисковать ради платонического романа?
РИХАРД. Именно это мне и нужно – ходить по канату на грани разоблачения. Опасность придает моему роману с Юдит ту остроту, которая подстегивает мои нервы до звенящего напряжения.
КАНАТОХОДЕЦ. Так и сдохнешь от этого напряжения, старый дурак!
РИХАРД. Напряжение необходимо мне для работы над "Парсифалем". "Парсифаль" – моя последняя радость, моя лебединая песня, после нее остается только смерть. (Звучит "Танец цветов" из "Парсифаля", Рихард, забывши обо всем, исступленно дирижирует.) Ты слышишь? Слышишь? Ты видишь, как меняются краски и цвета при каждом новом аккорде? Только Рихард Вагнер может создать такую музыку! Слышишь – каждому аккорду соответствует свой цвет?
КАНАТОХОДЕЦ. Не могу сказать, что слышу, но раз ты говоришь, значит, так и есть.
РИХАРД. Ладно, хватит болтать. Лучше посмотрим, что еще прислала мне Юдит. (Выплескивает на пол два атласных халата.) Халаты! (Любовно их разглядывает.) Розовый и лиловый, как я просил!
КАНАТОХОДЕЦ. Ишь, кружевами обшиты со всех сторон! Интересно, сколько денег ты ей на это перевел?
РИХАРД. Столько, сколько нужно, чтобы она при покупке не думала о цене.
КАНАТОХОДЕЦ. К чему такая роскошь? При твоих-то долгах!
РИХАРД (снимает домашнюю куртку, надевает лиловый халат и, покачивая бедрами, крутится перед зеркалом). Да, я расточителен и балую себя роскошью, но мне это необходимо, чтобы воссоздать в музыке мир своей фантазии.
КАНАТОХОДЕЦ. Экий врун! Так я и поверил, что истинная фантазия нуждается в роскоши и баловстве!
РИХАРД (подобрав фалды подола, привстает на цыпочки и любуется своим отражением). Разве можно объяснить, какой это адский труд – писать музыку? Этому нельзя научиться, и каждый раз надо начинать сначала. (Разворачивает пакет, завернутый в газету, вынимает хрустальный флакон.) Парижские духи – Юдит обо всем подумала!
КАНАТОХОДЕЦ. Интересно, во сколько эти духи тебе обошлись?
РИХАРД. Какая разница? Юдит не останавливается перед ценой. Она понимает, как мне нужны благовония! Ведь я вынужден ограждать свою душу от пошлых, будничных запахов реальной жизни. (Опрыскивает себя духами и надевает второй халат. Делает пируэт перед зеркалом.) А ведь хорош, правда, все еще хорош? Парень хоть куда!
КАНАТОХОДЕЦ. Ну, куда-куда с такой одышкой? Двух поворотов толком не сделал, а пыхтишь, как паровоз!
РИХАРД. Ничего – еще минуточка, и одышка пройдет. (Наклоняется, чтобы поднять упавшую газету, в которую был завернут флакон.) Надо парижскую газетку выбросить осторожно, чтобы Козима не догадалась, от кого посылка. (Расправляет газету, чтобы сложить, и вскрикивает.) Посмотри, кто это? Чей портрет?
КАНАТОХОДЕЦ (смотрит через его плечо). Уж не Мишеля ли? Нет, это не он. Или он так изменился? Тяжелый, больной, отечный!
РИХАРД. Конечно, это он, Мишель Бакунин! Разве можно его с кем-нибудь спутать?
КАНАТОХОДЕЦ. Что же о нем пишут?
РИХАРД (вглядывается в газетную страницу). Шрифт какой-то мелкий и мутный. (Хватается за сердце.) О Боже! Мишель умер!
КАНАТОХОДЕЦ. Тебе, небось, померещилось. Ведь французский у тебя не ахти какой.
РИХАРД. Да нет, я читаю: от десятого июля семьдесят шестого года.
КАНАТОХОДЕЦ. Значит, прошло больше года?
РИХАРД (читает). "Неделю назад, 3 июля 1876 года, на православном кладбище швейцарского города Берна были преданы земле останки покойного Мишеля Бакунина. Навсегда ушел от нас мятежник, прирожденный партизан революции".
КАНАТОХОДЕЦ. Выходит, со смерти Мишеля прошло столько времени, а ты и не знал. Даже и не почувствовал, что Мишеля нет в живых.
РИХАРД. А ведь в каком-то затаенном уголке моей души он присутствовал всегда. И саднил, как больной зуб.
КАНАТОХОДЕЦ (выхватывает газету и читает). Не забудем его слова: "Буду счастлив, когда весь мир будет пылать в пламени разрушения…"
РИХАРД (продолжает по памяти). "...чтобы легко вздохнуть наследникам, надо хоронить мертвеца. Это буйство похорон и есть моя жизнь..."
КАНАТОХОДЕЦ (восхищенно). Точно! Запомнил слово в слово! А ведь сколько лет прошло!
РИХАРД. Почти тридцать! Это было в сорок девятом.
КАНАТОХОДЕЦ (читает). "Ни смертный приговор, ни годы тюрьмы не смогли сломить..."
РИХАРД (плачет). Боже милосердный! Мишель умер, а я его так и не повидал!
КАНАТОХОДЕЦ. Ладно, нечего нюни распускать! Хотел бы, повидал бы!
РИХАРД. Ты же все знаешь! Ты понимаешь, что я не мог посмотреть ему в глаза? Смертный приговор, годы тюрьмы – и все из-за меня! Подонок я, сволочь последняя!
КАНАТОХОДЕЦ. Ладно, Рихард Гейер, перестань скулить! Его бы все равно схватили, и без тебя. Он был такой авантюрист, всегда лез на рожон.
РИХАРД. Пусть бы схватили, но не по моей наводке! Ты же знаешь, как я его любил! Я всем пожертвовал, чтобы быть рядом с ним! Я на баррикады ради этого пошел!
КАНАТОХОДЕЦ. Ну и дурак! Что ты забыл на баррикадах? Ты был главный дирижер королевской оперы!
РИХАРД. Воистину дурак! Всем пожертвовал и все потерял – имя, родину, музыку! Все-все потерял, и Мишеля тоже! А теперь он умер, его больше нет и никогда не будет!
КАНАТОХОДЕЦ. Ты помнишь, как ты увидел его в первый раз?
РИХАРД. Разве можно это забыть? Я дирижировал Девятую симфонию Бетховена. (Поворачивается спиной к залу и дирижирует. Звучат последние такты Девятой симфонии.) Зал был полон... (Раздается шум оваций.) Я прошел в гардеробную...
КАНАТОХОДЕЦ (заглядывает). К тебе рвется какой-то незнакомый господин в черном фраке. Впустить?
РИХАРД. Впусти.
Входит Мишель в черном фраке – красавец огромного роста.
МИШЕЛЬ (поднимает Рихарда и держит в руках, как ребенка). Это было потрясающе! Когда мы уничтожим этот подлый мир, мы оставим только вас и Девятую симфонию Бетховена!
РИХАРД. А зачем этот мир уничтожать?
МИШЕЛЬ (бережно ставит Рихарда на стул, чтобы говорить с ним, как с равным). Затем, что вся современная культура прогнила и пора с ней кончать!
КАНАТОХОДЕЦ. А что ты ему ответил?
РИХАРД. Не помню. Может быть, не ответил вовсе. Я не мог оторвать глаз от его прекрасного лица – это был мой Зигфрид. Мне представилось, что я всю жизнь ждал встречи с ним.
Раздается робкий стук в дверь.
ГОЛОС КОЗИМЫ (за дверью). Рихард, Рихард! ты выйдешь к ужину? Дети уже сидят за столом.
РИХАРД. Уже иду! (Поспешно сбрасывает халат и натягивает сброшенную с плеч домашнюю куртку.) Никак пуговицы не застегну, пальцы совсем не слушаются.
ГОЛОС КОЗИМЫ (за дверью). Так ты идешь или нет?
РИХАРД. Иду! Еще секунда и иду! (Канатоходцу.) Пальцы занемели, как быть?
КАНАТОХОДЕЦ. Ты слишком разнервничался из-за Мишеля. Давай, я застегну! (Застегивет.) Ни к чему показывать при детях, что ты расстроен.
РИХАРД (по дороге к лестнице). Дети вовсе не так чувствительны, как ты думаешь. Вчера я застиг их в центре моего могильного холма.
КАНАТОХОДЕЦ. Того самого, который ты насыпал над своей будущей могилой?
РИХАРД. Я спросил, что они делают. Они ответили, что ищут червей для своей черепахи! На моей могиле, представляешь?
КАНАТОХОДЕЦ (вскакивает на веревку). Что с них взять? Могила-то будущая, а ты пока еще жив.
РИХАРД. Когда я умру, к этой могиле будут приходить миллионы!
КАНАТОХОДЕЦ (хихикает). Миллиарды!
РИХАРД. Да, миллиарды! Я ясно вижу их – вот они толпами валят к моему театру и часами стоят в очереди за билетами...
ГОЛОС КОЗИМЫ. Так ты идешь или нет?
КАНАТОХОДЕЦ. Хватит! Спускайся с облаков и иди ужинать. (Начинает спускаться вниз.)
РИХАРД. Можно я спущусь с тобой?
КАНАТОХОДЕЦ. Иди лучше по лестнице, так спокойней будет.
Рихард входит в столовую, садится к столу, канатоходец спускается по канату и садится на спинку его стула.
КАНАТОХОДЕЦ (шепотом). Ты расскажешь Козиме про Мишеля?
РИХАРД. Не сейчас. А то она спросит, откуда я узнал.
КАНАТОХОДЕЦ. Но надо ей сказать, что он умер. Пусть помянет его перед сном.
РИХАРД. Да что он ей? Она ведь не была с ним знакома. Тогда я был женат на Минне.
КАНАТОХОДЕЦ. Ну конечно! Как я мог забыть? На бывшей артисточке, блядюшке Минне! Она терпеть не могла твоего Мишеля.
КОЗИМА. Что с тобой, Рихард? Ты совсем ничего не ешь.
РИХАРД. Что-то аппетита нет. И голова кружится.
КОЗИМА (испуганно). Опять голова кружится? Скорей побегу, принесу капельки, прописанные тебе от головокружения. (Выходит.)
РИХАРД. Конечно, Минна терпеть его не могла, особенно после той истории с колбасой.
КАНАТОХОДЕЦ. Что за история? Не помню.
РИХАРД. Я уговорил Минну пригласить Мишеля к нам на ужин.
КАНАТОХОДЕЦ. Ну да, большая победа. Она считала, что ужинать вы должны только тет-а-тет.
РИХАРД. Но Мишель мог прийти только вечером. Он все дни прятался от полиции в каком-то подвале и выходил наружу лишь после наступления темноты.
У стола сидят Рихард и Минна.
МИННА. Не понимаю, что ты нашел в этом русском медведе. Зачем он тебе?
РИХАРД. Он вовсе не медведь, а истинный аристократ.
МИННА. Если он такой аристократ, почему за ним гоняется полиция всех стран Европы?
РИХАРД. Потому что он посвятил свою жизнь борьбе с деспотизмом.
Появляется Мишель все в том же черном фраке, садится к столу.
МИННА. А вам не холодно в этом фраке? Январь у нас холодный.
МИШЕЛЬ. Хоть он не такой холодный, как в России, я был бы рад, если бы вы одолжили мне какой-нибудь шарф.
РИХАРД. Шарф? Я сейчас поищу. (Выбегает.)
МИННА. Но почему бы вам не носить пальто?
МИШЕЛЬ. Потому что ни у кого нет пальто моего размера.
МИННА. Но разве нельзя купить?
МИШЕЛЬ. Неужто Рихард не говорил вам, что я не признаю ни денег, ни собственности?
РИХАРД (возвращается с шарфом). Вот шарф! Отличный, я вам его дарю.
МИННА. Не дари! Он же не признает собственности.
РИХАРД: Тогда давайте ужинать. Ведь все, что мы съедим, становится нашей собственностью. (Минна выходит.) Вы ведь признаете немецкую колбасу, Мишель?
МИШЕЛЬ. И еще как! У нас в России немцев называют колбасниками.
КАНАТОХОДЕЦ. Внимание! (Минна входит с большим блюдом, наполненным тонко нарезанными колбасами разных сортов.) Грядет колбаса!
МИННА. Вот наша немецкая колбаска. (Ставит на стол хлебницу.) А вот наш немецкий хлеб для бутербродов!
МИШЕЛЬ. Зачем портить колбасу хлебом?
РИХАРД (берет ломтик хлеба и делает то, что говорит). Мы тоненько намазываем на хлеб масло и кладем сверху ломтик колбаски...
МИШЕЛЬ. А мы делаем иначе! (Протягивает огромную руку к блюду с колбасой, загребает полную горсть колбасных ломтиков и разом забрасывает их в рот.)
МИННА (потрясена). Ах! Что вы делаете?
МИШЕЛЬ. А зачем церемониться с каждым кусочком, когда горстью гораздо вкусней?
МИННА. Но так же нельзя!
МИШЕЛЬ. Кто определил, что можно и что нельзя? Когда мы покончим с вашим гнилым обществом, мы покончим со всеми вашими нельзя!
МИННА (нервно вскакивая). Мне что-то нездоровится. Я пойду лягу. А уж вы тут как-нибудь сами посумерничайте. Эту лампу я возьму, а вам зажгу другую. (Ставит на стол перед Рихардом лампу и уходит.)
МИШЕЛЬ. Я, кажется, ее испугал?
РИХАРД. Она в последнее время стала очень пуглива. А какая раньше была оторва – то и дело сбегала с каким-нибудь офицером. Я с ума сходил от ревности... (Прикрывает глаза рукой.)
МИШЕЛЬ. Я всегда говорил, что от баб надо держаться подальше!
РИХАРД (продолжая прикрывать глаза ладонью). Но я так ее любил, так боялся ее потерять!
КАНАТОХОДЕЦ. А я все спрашивал – на черта она тебе сдалась, такая блядища?
РИХАРД. Ты помнишь ту маленькую шхуну, на которой мы бежали от кредиторов?
КАНАТОХОДЕЦ. Из Риги в Лондон, да? Вскоре после женитьбы? Когда случился ужасный шторм?
Шторм. Рихард и Минна стоят на палубе шхуны, которую шторм с воем швыряет то вниз, то вверх.
МИННА. Мы утонем? (Начинает громко молиться.) Боже, великий и милосердный, не дай бушующей стихии поглотить нас с Рихардом по отдельности, пусть лучше нас убьет удар молнии, пока мы вместе!
РИХАРД (все так же прикрывая глаза рукой). В ее молитве под свист ветра и рев моря была дивная музыка, которая легла в основу увертюры к "Летучему Голландцу". И за это я прощаю ее глупые претензии, ее пронзительный голос, и даже ее неспособность понять глубину моих замыслов.
МИШЕЛЬ. Почему вы прикрываете глаза?
КАНАТОХОДЕЦ. Они болят у него от яркого света.
МИШЕЛЬ (поднимает руку так, что она заслоняет Рихарду лампу). Так будет лучше?
РИХАРД. Так он и просидел все два часа нашей беседы, держа свою ладонь между мною и лампой.
Входит Козима, Мишеля она не видит.
КОЗИМА. Вот твои капли. Ты так ничего и не съел? Хочешь колбаски? (Ставит на стол блюдо с тонко нарезанными колбасами.)
РИХАРД (протягивает руку к блюду, загребает полную горсть колбасных ломтиков и разом забрасывает их в рот). Прекрасная немецкая колбаска!
КОЗИМА (потрясена). Ах!
КАНАТОХОДЕЦ. Что ты делаешь?
РИХАРД. Я всего лишь помянул Мишеля. (Козиме.) Ты так устала. Иди спать, детка, а я еще поколдую над книгами.
КОЗИМА (по пути к двери). Что же было в этой посылке?
РИХАРД. Ты сейчас ложись спать, я тебе утром расскажу.
КОЗИМА (приостанавливаясь). Расскажи сейчас.
КАНАТОХОДЕЦ (подталкивая ее к лестнице). Иди, иди спать – ведь с ног валишься.
Козима неохотно идет наверх, канатоходец бежит вслед за ней по веревке.
РИХАРД. Она легла?
КАНАТОХОДЕЦ (возвращается). Она поднялась из гардеробной наверх, в спальню. Можешь идти.
Рихард идет на цыпочках в лиловый салон Козимы и открывает ящик бюро.
КАНАТОХОДЕЦ. Что ты ищешь?
РИХАРД. Дневник Козимы. Мне необходимо вспомнить, чем я был занят в тот день, когда Мишель умер. (Листает дневник.) Вот – 1 июля прошлого года: первый прогон "Сумерек богов".
КАНАТОХОДЕЦ. Подумай – первая воплощенная на сцене смерть Зигфрида в день смерти Мишеля!
РИХАРД. Все то время, когда я писал о Зигфриде, я видел перед собой Мишеля. Он, как и Зигфрид, рожденный от предков, тосковавших по солнцу в сумрачных лесах, мог ощущать истинный вкус жизни только на грани гибели, на краю пропасти.
КАНАТОХОДЕЦ. Сознайся, Рихард Гейер, ведь именно эта особенность арийской души, совершенно тебе чуждая, приводит тебя в трепет?
РИХАРД. Что ты знаешь о трепете? О, как я трепетал, гуляя по ночам с Мишелем по набережным Эльбы!
КАНАТОХОДЕЦ. Почему по ночам?
РИХАРД. Я же рассказывал – Мишель прятался от полиции и выходил подышать только ночью.
КАНАТОХОДЕЦ. А почему прятался?
РИХАРД. На него розыск был объявлен по всей Европе – во время революции он сражался на баррикадах в Париже и в Праге.
КАНАТОХОДЕЦ. Просто сражался или вел народ в бой?
РИХАРД. Ты же знаешь Мишеля – чем бы он ни занимался, он всегда вел народ в бой.
В ночном сумраке появляется огромная фигура Мишеля, за ним, как собачка на привязи, бежит крошечный Рихард.
РИХАРД. Не так быстро, Мишель, я за тобой не поспеваю.
МИШЕЛЬ. Прости. За день ноги так затекают, что необходимо их размять. (Поднимает Рихарда и сажает к себе на бедро, как ребенка.) Слушай – тогда в Париже был месяц духовного пьянства. Я был целый день на ногах, участвовал во всех собраниях, процессиях, демонстрациях. Я втягивал в себя всеми порами упоительную революционную атмосферу.
РИХАРД (касается пальцами лица Мишеля). Сейчас я наконец могу рассмотреть твое лицо. О таком лице я мечтал, когда представлял себе своего Зигфрида.
МИШЕЛЬ (в экстазе, не слушая). Я, Мишель, послан провидением для всемирных переворотов. Я свергну презренные формы предрассудков, вырву народы из объятий деспотизма и вкину их в мир новый, святой, в гармонию беспредельную!
РИХАРД. Как же ты это сделаешь?
МИШЕЛЬ (упоенно). Для этого нужно создать тайную сеть борцов за свободу. Такие маленькие группки, не знакомые друг с другом и повязанные общим кровавым преступлением. Они будут взрывать мосты, бросать бомбы, сбрасывать под откос поезда!
РИХАРД. А зачем?
МИШЕЛЬ. Чтобы встряхнуть этот мерзкий застойный порядок! Чтобы вдохнуть свежий ветер в окаменевшие мозги!
РИХАРД. Но ведь прольется невинная кровь!
МИШЕЛЬ. Конечно, прольется! Кровь должна пролиться, когда рушатся миры. Я вижу, как через сто лет весь человеческий студень будет дрожать от страха перед кучкой героев, отважившихся на подвиг ради всеобщей свободы.
РИХАРД. Свободы от чего?
МИШЕЛЬ. Свободы от всего! Это будет очень скоро – пусть не завтра, но послезавтра. Я вижу, вижу, как горят города и рушатся стены!
РИХАРД. И тебе никого не жалко?
МИШЕЛЬ. Жалость – жалкая чушь, когда речь идет об освобождении от пут законов!
Из темноты появляется Минна.
МИННА. Рихард, не пора ли вернуться домой? Хватит бродить по ночам с этим варваром, который даже колбасу не умеет есть по-людски!
РИХАРД. Ты не понимаешь – когда я с ним, в моей душе рождается великая музыка будущего!
МИННА. Врешь ты все про музыку будущего. Знаю я твои штучки! Ты просто в него влюблен!
РИХАРД. Что ты несешь? Какие штучки?
МИННА. Ты хочешь, чтобы я перечислила твоих возлюбленных дружков? Назвала их по именам? Или по датам?
Перед ними проходит вереница теней мужского пола.
МИННА (указывая то на одного, то на другого). Этого? Или того? А может, этого?
КАНАТОХОДЕЦ (соскакивает с веревки и затыкает Минне рот). Тс-с-с! Или ты хочешь его погубить?
МИННА (вырываясь). Лучше погубить, чем дать ему ночи напролет таскаться с этим...
КАНАТОХОДЕЦ (утаскивает Минну в темноту). Пошла вон, дуреха!
ГОЛОС МИННЫ. Влюблен! Опять влюблен!
МИШЕЛЬ. И как только ты ее терпишь?
РИХАРД. Бог с ней, Мишель. Пойдем, я покажу тебе главную жемчужину Дрездена.
Из темноты выплывает Королевская картинная галерея Цвингер.
РИХАРД. Видишь это красивое здание? Это Королевская картинная галерея Цвингер. Равной ей нет в мире. Тут собраны лучшие творения художников всех времен.
МИШЕЛЬ. Например?
РИХАРД. Например, Сикстинская мадонна Рафаэля.
МИШЕЛЬ. А что в ней особенного? Хорошенькая горничная держит в руках незаконнорожденного младенца.
РИХАРД. Ах, так ты там был?
МИШЕЛЬ. Я разок заглянул туда, чтобы понять, кому этот мертвый хлам нужен.
РИХАРД. И что решил?
МИШЕЛЬ. Решил, что никому.
КАНАТОХОДЕЦ. Кому-то все-таки нужен, если твои русские потомки через сто лет украли его отсюда и спрятали глубоко в подвалы, чтобы не отдавать.
МИШЕЛЬ (с надеждой). И сожгли?
КАНАТОХОДЕЦ. Нет, долго отпирались, а лет через пятьдесят все же вернули хозяевам, хотя им очень не хотелось.
МИШЕЛЬ. Жаль, лучше бы сожгли! Представляю себе, как роскошно бы это старье полыхало в пламени революции!
КАНАТОХОДЕЦ. Минна права – и за этим чудовищем ты пошел на баррикады?
РИХАРД. Я бы пошел за ним на край света, если бы он меня позвал!
КАНАТОХОДЕЦ. Ну, а он что?
РИХАРД. А он бы за мной не пошел. Вокруг него было полно любимцев и поклонников, помоложе и покраше меня. Один пианист из Парижа таскался за ним по всей Европе. И какие-то пражские студенты дни и ночи торчали в его холодном подвале. Зачем же ему был нужен я?
КАНАТОХОДЕЦ. Но и ты ведь не хрен собачий, а великий композитор Рихард Вагнер. Он сам сказал, что тебя он оставит в своем новом мире.
РИХАРД. Тебе хорошо говорить – ты молодой и красивый. Ты высокий и стройный, а не Карлик Нос вроде меня.
КАНАТОХОДЕЦ. Это ты видишь меня высоким и стройным. Таким, каким хотел бы быть сам… (Настораживается.) Т-с-с! По-моему, наверху скрипнула дверь!
РИХАРД. Козима! Спускается проверять, почему я не иду спать. (Хватает с полки книгу, прячет дневник под рубашку и кладет на него книгу. Храпит.) Хр-р-р! Хр-р-р!
Козима в ночной рубашке спускается по лестнице, входит в салон и склоняется над Рихардом, пытаясь рассмотреть лежащую у него на груди книгу. Не решаясь разбудить его, на цыпочках уходит наверх, но идет не в спальню, а в гардеробную Рихарда. Открывает шкафы и находит оба халата и стопку кружевных сорочек. Тем временем Рихард вытаскивает дневник из-за пазухи и опять роется в ящике.
КАНАТОХОДЕЦ (шепотом). Чего тебе еще надо?
РИХАРД. Хочу найти приказ начальника полиции о розыске некого Рихарда Вагнера. Вот он! (Вынимает из ящика пожелтевшую газетную страничку, читает): "Возраст – 36 лет, рост - низкий, волосы – темно-русые, нос длинный".
КАНАТОХОДЕЦ. Мне кажется, это ты.
Свет гаснет и тут же зажигается – уже утро. Рихард и Козима сидят за столом, накрытым для завтрака.
КОЗИМА. Что это за новые халаты?
РИХАРД. А, ты их уже видела? Это парикмахер Шнапауф заказал у своего мюнхенского портного по моим чертежам. Они тебе понравились?
КОЗИМА. Они, небось, стоят безумно дорого!
РИХАРД. Что делать? Роскошь необходима моей душе во время напряженной работы!
КОЗИМА. Я боюсь, ты работаешь слишком напряженно.
За спиной Козимы появляется канатоходец.
КОЗИМА. Вот вчера ты так заработался, что забыл лечь спать. Я проснулась среди ночи, а тебя нет. Я вылезла из постели и спустилась в салон. Там горел свет, а ты спал в кресле, держа в руках раскрытую книгу Шлегеля "Греки и римляне".
КАНАТОХОДЕЦ (хохочет). Значит, это была книга Шлегеля? А ты и не заметил!
РИХАРД. Мне что-то не по себе, перед глазами все плывет. Не принять ли мне теплую ванну?
КОЗИМА. Конечно, конечно, дорогой. Я распоряжусь, чтобы через десять минут ванна была готова.
Рихард поднимается в гардеробную, канатоходец спешит за ним. Рихард захлопывает перед ним дверь, но канатоходец протискивается через форточку.
РИХАРД. Ну что ты меня преследуешь?
КАНАТОХОДЕЦ. Я хочу тебе помочь. Ведь ты не собираешься мокнуть в этой ванне?
РИХАРД. А как ты можешь мне помочь?
КАНАТОХОДЕЦ (поспешно раздевается и прыгает в ванну). Я помокну вместо тебя. (Плещется с наслаждением.) Давно мечтал помыться! Я так завонялся, что на меня даже знакомые собаки начали лаять.
ГОЛОС КОЗИМЫ (за дверью). Не очень заливай пол! У Марии болит спина, ей будет трудно вытирать лужи!
КАНАТОХОДЕЦ. Я так и знал, что она будет подслушивать. Что бы ты делал без меня?
РИХАРД (усаживается в кресло перед зеркалом). Ну, раз ты здесь, так помоги мне вспомнить тот ужасный май, когда мы с Мишелем повели народ в бой против могучей армии прусского короля.
КАНАТОХОДЕЦ (намыливает мочалку). Это мыло тоже прислала Юдит? (Нюхает пену.) Какой аромат! Ты говоришь, вы с Мишелем повели народ в бой? Что-то я не помню тебя в первых рядах бойцов. Уж не сидел ли ты все эти дни на верхней площадке пожарной башни?
РИХАРД. Ну и что? Кто-то ведь должен был наблюдать за боем, чтобы координировать военные действия?
КАНАТОХОДЕЦ. Значит, ты наблюдал, а Мишель координировал? А как вы оба в эту кашу попали?
Выплывает набережная Эльбы, Мишель во фраке шагает впереди, за ним почти бегом семенит Рихард. Уже весна – Мишель без шарфа.
РИХАРД. Ты понимаешь, король нарушил все договоры. Он отказался подписать новую конституцию и разогнал парламент.
МИШЕЛЬ. Не все ли равно, кто правит – король или парламент? И тех, и других надо гнать в шею.
РИХАРД. А кто вместо них будет править?
МИШЕЛЬ. Править должен свободный народ!
РИХАРД. Какой народ ты называешь свободным?
МИШЕЛЬ. Свобода – продукт коллективный. Мы ее должны создать сами, могуществом нашей мысли и силой наших рук.
РИХАРД. Значит, ты одобряешь наше решение поднять восстание?
МИШЕЛЬ. Смотря чего вы хотите добиться.
РИХАРД. Ясно чего. Чтобы король снова собрал парламент и подписал новую конституцию.
МИШЕЛЬ. Такое пошлое восстание я ничуть не одобряю. Я считаю вашу революционную затею мелкотравчатой и буржуазной. Ради нее не стоит строить баррикады.
РИХАРД. Но ты все же придешь завтра на заседание нашего временного правительства?
КАНАТОХОДЕЦ (намыливая голову). Зачем же ты его звал после того, как он обозвал вашу революцию мелкотравчатой?
РИХАРД. Честно? Я жаждал, чтобы он увидел меня среди борцов на баррикадах. Я давно понял, что он не ценит создателей опер, он ценит только разрушителей, людей действия и отваги.
КАНАТОХОДЕЦ. Значит, ты надеялся выглядеть человеком действия и отваги? Чего же ты сбежал с баррикады на верхушку пожарной башни?
РИХАРД. Понимаешь, моя жизнь не принадлежит мне. Еще не созданные, но уже оплодотворенные моим гением замыслы стремятся вырваться наружу. И я не смею подвергать себя опасности. А Мишелю опасность была нипочем, Мишель обожал опасность! Он ради нее пришел в ратушу на заседание нашего временного правительства.
Мишель стоит перед невидимой аудиторией.
МИШЕЛЬ. Меня поражает детская неэффективность мер, принятых вами для защиты от прусских войск.
ГОЛОС. Но мы надеемся, что защищаться не придется.
МИШЕЛЬ. Вы надеетесь, что прусские войска отступят без боя?
ГОЛОС ИЗ АУДИТОРИИ. Мы предлагаем королю очень разумный компромисс.
МИШЕЛЬ. А зачем королю компромисс, когда на Дрезден идет армия, готовая вас раздавить?
ГОЛОС ИЗ АУДИТОРИИ. Так что же делать?
МИШЕЛЬ: Защищаться! Но не так, как вы задумали!
ГОЛОС. Вы возьмете на себя руководство?
МИШЕЛЬ. Я не склонен принимать участие в таком любительском спектакле.
ГОЛОС ИЗ АУДИТОРИИ. Но, может, вы согласитесь быть нашим военным советником?
МИШЕЛЬ. Ладно. Пожалуй, я научу вас строить баррикады.
Улица. Прямо на глазах возводится баррикада. Мишель громовым голосом отдает команды.
МИШЕЛЬ. Валите оба дерева и укладывайте поперек! Мешки с песком – сюда! А эту прореху засыпать булыжниками!
РИХАРД. Мишель уже забыл о своем презрении к нашему мелкотравчатому мятежу. Его увлекала сама стихия революционной динамики: треск выстрелов, запах пороха и вкус опасности.
Вбегает человек в картузе.
ЧЕЛОВЕК В КАРТУЗЕ (кричит возбужденно). Пруссаки уже здесь! Передовые части входят в город!
МИШЕЛЬ. Ничего, пускай входят! Им будут не по зубам наши баррикады.
Начинается артобстрел. Несмолкаемый грохот орудий безжалостно долбит по мозгам. Рихард карабкается по пожарной лестнице на башню.
КАНАТОХОДЕЦ (пытаясь его удержать). Ты куда?
РИХАРД. Ты слышишь этот грохот? Я не смею подвергать себя опасности. Я обязан осуществить свои гениальные замыслы!
Где-то совсем близко раздается сильный взрыв и вспыхивает огромный пожар.
ГОЛОСА. Снаряд попал в оперный театр! Опера горит! Пожар! Наша прекрасная опера!
КАНАТОХОДЕЦ. Опера горит, а ты прячешься на башне!
РИХАРД. Опера горит, а ты хочешь, чтобы я спустился вниз и тоже сгорел?
ГОЛОСА. Опера горит! Они сейчас разрушат наши баррикады!
В дыму возникает огромная фигура Мишеля с картиной в руках.
МИШЕЛЬ. Ничего они не разрушат! (Карабкается на вершину баррикады и устанавливает там картину.) Пусть только попробуют!
ГОЛОС. Что вы делаете? Это же Сикстинская мадонна!
МИШЕЛЬ: Именно Сикстинская мадонна! В нее они стрелять не станут!
ГОЛОС. А если станут?
МИШЕЛЬ. Тем лучше, пусть на них падет позор этого варварства!
ГОЛОС. Но Мадонна погибнет!
МИШЕЛЬ. Подумаешь! Одной хорошенькой горничной будет меньше!
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ (выбегает и хочет поднять картину). Нельзя допустить, чтобы мадонна Рафаэля погибла! (Картина для него слишком тяжела, он не может ее поднять.) Помогите же мне, Мишель.
МИШЕЛЬ. Ну, если вам эта мазня дороже жизни, я могу унести ее обратно. (Уносит картину и быстро возвращается на баррикаду.) Где же ваши пруссаки? Если они утром вошли в пригороды, им уже давно пора быть здесь, чтобы мы показали им кузькину мать!
РИХАРД. С высоты пожарной башни хорошо видно, как пруссаки продвигаются по городу. Они врываются в дома, разбирают стены и переходят из дома в дом без всякого риска.
КАНАТОХОДЕЦ (надевает картуз и выбегает к баррикаде). Ну и трусы эти пруссаки! Что им баррикады? На уличные бои они не решаются. Они проходят сквозь стены.
1-Й ГОЛОС. Вот почему они движутся так медленно!
2-Й ГОЛОС. А куда им спешить? В конце концов они нас всех перебьют, как котят.
НЕСТРОЙНЫЕ ГОЛОСА. А как же баррикады? Зачем мы строили баррикады?
МИШЕЛЬ. К черту баррикады! Давайте сожжем все деревья вдоль Эльбы – пусть пруссаки задохнутся в дыму.
1-Й ГОЛОС. Но это столетние деревья! Гордость нашего города!
2-Й ГОЛОС. Их выращивали наши деды и прадеды!
МИШЕЛЬ. Значит, деревья вам дороже свободы?
РИХАРД. Они там болтают, а пруссаки уже здесь. Они убивают всех подряд. (Поспешно спускается с башни.) Бежать, бежать скорей! (Канатоходцу.) Иди, скажи им, чтобы разбегались, пока еще можно!
Рихард убегает. Грохот канонады усиливается.
КАНАТОХОДЕЦ (выбегает к баррикаде). Пруссаки уже здесь! Уносите ноги, пока их не отрубили!
МИШЕЛЬ. Куда вы? Не разбегайтесь! Кто же будет защищать ваш город?
ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ (тащит Мишеля за руку). Идемте отсюда, Мишель. Пруссаки уже захватили весь город.
МИШЕЛЬ. Значит, все кончено? (Вырывается.) Этого нельзя допустить! Ведь только такая жизнь имеет смысл, всякая другая просто тусклое прозябание. (Кричит громовым голосом.) Солдаты революции! Вернитесь на баррикады! Ведь выбор всего лишь между смертью позорной и смертью почетной! Солдаты революции! Вернитесь в строй!
КАНАТОХОДЕЦ. Кто бы мог подумать? Защитники баррикады в ответ на его призыв вернулись на площадь!
МИШЕЛЬ. Все на месте? А где же Рихард?
КАНАТОХОДЕЦ. Рихард, где ты? Где ты, Рихард?
РИХАРД (бежит по извилистым тропкам, переваливаясь через изгороди). Какой ужас! Все дороги перекрыты наступающей лавиной прусских войск.
КАНАТОХОДЕЦ (догоняет его семимильными шагами). Куда ты бежишь, как угорелый?
РИХАРД. Битва проиграна, даже не начавшись. Впереди разгром, тюрьма, и возможно гибель. (Вбегает в свой дом, кричит испуганной Минне.) Собирай пожитки! Мы должны бежать отсюда!
МИННА. Куда бежать? На чем?
РИХАРД. В Хемниц, к моей сестре Кларе! Мне чудом удалось нанять повозку.
МИННА. Но Кларин муж – помощник начальника полиции Хемница! Он тебя арестует!
РИХАРД. Клара не позволит ему меня арестовать!
Рихард с зеленым попугаем в руках и Минна с собачкой едут в повозке под грохот канонады.
РИХАРД (затыкая уши). Я глохну от этого грохота!
МИННА (дрожа). Мы погибнем?
ПОПУГАЙ. ...погибнем!
МИННА (дрожа). Нас убьют?
ПОПУГАЙ. ...убьют!
РИХАРД (дрожа). Не знаю, не знаю!
ПОПУГАЙ. ...не знаю, не знаю!
РИХАРД (щелкает попугая по голове). Да замолчи ты, попка-дурак!
ПОПУГАЙ. Сам попка-дурак!
РИХАРД. И без тебя тошно – руки дрожат, глаза застилает пелена, все тело обсыпает потом, так страшно.
ПОПУГАЙ. ...страшно, страшно!
Повозка въезжает во двор Клары. Клара и ее муж – зять Рихарда – выбегают навстречу.
ЗЯТЬ. Рихард, пока женщины готовят ужин, пройдем в мой кабинет. Мне надо поговорить с тобой наедине.
Они входят в кабинет, канатоходец пытается протиснуться за ними.
РИХАРД (выталкивает его). Ты же слышал – наедине!
ЗЯТЬ. Признайся, ты у себя в Дрездене сильно замешан в беспорядках?
РИХАРД (слабым голосом). С чего ты взял?
ЗЯТЬ. А с того, что вчера приказик пришел. От высшего начальства. Хочешь послушать? (Берет со стола листок, читает.) "Разыскивается в связи с недавними беспорядками, в которых он принимал активное участие, Рихард Вагнер, королевский капельмейстер города Дрездена. Возраст – 36 лет, рост – низкий, волосы – темно-русые, носит очки. В случае ареста, немедленно доложить по начальству. Фон Коппель, помощник начальника полиции города Дрездена. Май, 1849".
РИХАРД. Меня? Арестовать? Почему именно меня?
ЗЯТЬ. Не одного тебя, конечно, а все ваше никудышное правительство. И твоих дружков из оперы и твоего русского медведя. Скажи, зачем он полез в чужие дела? Да и ты зачем полез, в толк не возьму.
Кухня. Минна и Клара готовят ужин
КЛАРА. Скажи, зачем он полез на эти баррикады? Чего ему не хватало? Ведь он был главный дирижер королевской оперы!
МИННА. Хочешь знать правду? Он влюбился в этого русского дикаря.
КЛАРА. Что значит – влюбился?
МИННА. А то и значит, что ты подумала.
КЛАРА. Не может быть! Наш Рихард не такой!
МИННА. Ваш Рихард именно такой! Будто ты его не знаешь! Он просто с ума сошел от этой любви. По ночам не спал, таскался за этим медведем по городу, все мечтал написать с него Зигфрида.
КЛАРА. А тот что?
МИННА. А тому любовь Рихарда была ни к чему. Ему нужно было всегда и всюду лезть на рожон – воевать, убивать, разрушать!
Кабинет зятя.
ЗЯТЬ. Такой город разорили.
РИХАРД (как эхо). …разорили.
ЗЯТЬ: Оперный театр сожгли...
РИХАРД (как эхо). …сожгли.
ЗЯТЬ. Столетние деревья порубили...
РИХАРД (как эхо). …порубили.
ЗЯТЬ. А для чего? Чтобы после первого же выстрела разбежаться? Не начинали бы, раз воевать не умеете.
РИХАРД (как эхо). …не умеете.
ЗЯТЬ. Да брось ты повторять, как попугай!
РИХАРД. Как же быть?
ЗЯТЬ. Я бы с удовольствием сгноил тебя в тюрьме, да Клара мне жить не дает, все плачет, чтобы я тебя выручил.
РИХАРД (хрипло). Хочешь, я сейчас уеду? Прямо отсюда, из Хемница? В Веймар, там Лист готовит постановку моего "Лоэнгрина"?
ЗЯТЬ. Уедешь, как же! Тебя тут же схватят, на каждой пограничной станции есть твое описание.
РИХАРД (ломая руки). Что же мне делать?
ЗЯТЬ. Я бы мог вывезти тебя в своей коляске... (Замолкает, давая время этим словам проникнуть в душу Рихарда.)
РИХАРД. ...но?
ЗЯТЬ. ...но я не могу это сделать без твоей помощи.
РИХАРД. Чем же я могу помочь?
ЗЯТЬ. Ты можешь помочь мне арестовать твоих дружков!
РИХАРД. Нет, нет! Ни за что!
ЗЯТЬ: Брось миндальничать! Их все равно схватят, не сегодня, так завтра. Так почему бы не сделать это моей заслугой?
РИХАРД. …заслугой.
ЗЯТЬ. Подкинь их мне – и считай, что ты уже в Веймаре.
РИХАРД (дрожит). Но как же я? Как же они? Ведь мне не простят...
ЗЯТЬ. Да кто узнает? Мы обделаем это дельце шито-крыто. Ты только не болтай и все будет в порядке.
РИХАРД (громко рыдая). Но ведь нельзя же! Нельзя!
ЗЯТЬ. Значит, договорились? (Рихард кивает.) Завтра утром ты отправишься в Дрезден...
РИХАРД (рыдая). Зачем в Дрезден?
ЗЯТЬ. ...и скажешь им, что рабочие Хемница готовы их поддержать.
РИХАРД (рыдая). Я не хочу в Дрезден! Не хочу назад в Дрезден! Там стреляют!
ЗЯТЬ. А в тюрьму хочешь? (Протягивает руку.) Так нам это недолго.
РИХАРД (шарахается от него). Ладно, я поеду, поеду. А зачем?
ЗЯТЬ. Чтобы уговорить их направиться в Хемниц.
РИХАРД. А зачем?
ЗЯТЬ. Затем, чтобы я мог их арестовать.
РИХАРД. А зачем тебе их арестовывать?
ЗЯТЬ. Что ты заладил – зачем, зачем? Да затем, чтобы их не арестовал кто-нибудь другой.
РИХАРД (выбегает из кабинета, подбегает к Минне, стоящей с попугаем на плече). Минна, я возвращаюсь в Дрезден!
МИННА. Зачем?
ПОПУГАЙ. Зачем?
РИХАРД. Что вы заладили – зачем, зачем? Раз возвращаюсь, значит, так нужно. (Отправляется в путь в той же повозке.)
МИННА (простирая руки). Вернись, Рихард! Вернись!
ПОПУГАЙ: Вернись!
КАНАТОХОДЕЦ (подсаживается в повозку). Куда тебя несет?
РИХАРД: В Дрезден.
КАНАТОХОДЕЦ: Зачем?
РИХАРД. Затем, чтобы выдать этому негодяю Мишеля…
КАНАТОХОДЕЦ (в ужасе). Выдать Мишеля?
РИХАРД. ...и всех остальных.
КАНАТОХОДЕЦ. Зачем ты хочешь выдать их всех этому негодяю? Зачем?
РИХАРД. И ты туда же – зачем, зачем?
КАНАТОХОДЕЦ. Но все-таки, зачем?
РИХАРД (плачет). Неужели ты думаешь, что я хочу их выдавать? Или что я хочу ехать назад, в Дрезден? Да у меня от страха все поджилки трясутся!
КАНАТОХОДЕЦ. Не хочешь, так и не езжай!
РИХАРД. Ты хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму? И приговорили к смертной казни? Кто тогда напишет моих Нибелунгов? (Рыдает.) Без меня не будет ни Зигфрида, ни Валькирий! (Раздается грохот артиллерийской канонады, Рихард затыкает уши.) Я умру от этого грохота! Может, лучше вернуться? Пусть сажают в тюрьму!
КАНАТОХОДЕЦ. Что ты трясешься? Раз надо ехать в Дрезден – поехали!
Повозка пускается вскачь. Действие возвращается в ванную.
РИХАРД. Эту была ужасная поездка! Все дороги были перекрыты, так что в город можно было пробраться только окольными путями.
КАНАТОХОДЕЦ (поднимаясь из воды). Дай полотенце! (Вытирается.) По пути нам то и дело встречались остатки нашей боевой армии, бегущей с поля боя. Дай халат! (Рихард снимает халат с двери.) Нет, не этот, а новый – розовый. (Надевает розовый халат, вылезает из ванны и крутится перед зеркалом.) На мне этот халат сидит лучше, чем на тебе.
РИХАРД: О чем ты думаешь в такую минуту? Я переживаю свое горе, свой позор, а ты занят своей красотой!
КАНАТОХОДЕЦ. Потому что позор был твой, а не мой. Я ведь отговаривал тебя от сделки с этим зятем.
РИХАРД. И что бы со мной сталось? Даже страшно подумать!
КАНАТОХОДЕЦ. Раз так – успокойся и будь доволен, что сумел удрать от наказания.
РИХАРД. Я-то удрал, а бедный Мишель получил по полной катушке. (Плачет.) Страшно подумать, какие пытки он перенес! И это я – Я! Я! – заманил его в ловушку.
КАНАТОХОДЕЦ. Как же ты его заманил? Я что-то подзабыл.
ГОЛОС КОЗИМЫ. Рихард, ты в порядке? Ведь нельзя столько времени сидеть в ванне – это вредно для сердца.
РИХАРД. Я уже выхожу! (Срывает с канатоходца халат.) Быстрей одевайся и вали отсюда! Встретимся через час в парке.
КАНАТОХОДЕЦ. Она же тебя не выпустит сразу после ванны!
РИХАРД. А спорим – выпустит! (Открывает дверь, говорит Козиме.) Ох, и напарился же я! Теперь хорошо бы часок погулять – и можно за работу.
КОЗИМА. Погулять? После горячей ванны? Ты с ума сошел!
КАНАТОХОДЕЦ (появляется за спиной Козимы). Ну, что я говорил?
РИХАРД. Мне необходимо проветриться – у меня после ванны голова кружится.
КОЗИМА. Хорошо, раз голова кружится, выйди ненадолго. Только надень теплые боты, вон сколько снега навалило.
РИХАРД (надевая боты, про себя). Ладно, боты, так боты, лишь бы она отстала!
КОЗИМА: А горло замотай шарфом!
Рихард, закутанный в мохнатый плед, идет по парку, Канатоходец прыгает за ним с ветки на ветку.
КАНАТОХОДЕЦ. Она превращает тебя в старика!
РИХАРД. Знаешь, в этих ботах и впрямь тепло и сухо.
КАНАТОХОДЕЦ. Значит, уже превратила!
РИХАРД. Ты сам говорил недавно, что я старикашка.
КАНАТОХОДЕЦ. Это я для того, чтобы ты перестал мечтать о Юдит.
РИХАРД. Напрасно! Я люблю Юдит бескорыстной стариковской любовью, похожей на последние лучи заходящего солнца, которое светит, да не греет. Когда гаснут последние лучи солнца, наступает непроглядная ночь.
КАНАТОХОДЕЦ. Как красиво сказано! Простите, господин, не вы ли случайно великий поэт Рихард Вагнер?
РИХАРД. Хватит паясничать! Я увел тебя из дому не для того, чтобы обсуждать мои отношения с Юдит.
КАНАТОХОДЕЦ. А для чего?
РИХАРД. Я хотел напомнить тебе, как я заманил Мишеля в ловушку. Впрочем, ты прав. Зачем расковыривать старые раны?
КАНАТОХОДЕЦ. Нет, нет, их нужно расковыривать. Для обретения душевного покоя. Ты уже этого не узнаешь, но так советует один старый венский еврей.
РИХАРД. С какой стати я должен следовать советам какого-то старого венского еврея?
КАНАТОХОДЕЦ. Потому что весь мир следует его советам. Так что, давай, выкладывай свой секрет!
РИХАРД. Ты, конечно, помнишь, как проклятый зять потребовал, чтобы я уговорил Мишеля приехать в Хемниц. (Рыдает.) Чтобы Я! Я! Я! выдал ему моего Зигфрида! Ты помнишь первый прогон "Сумерек богов", первую смерть Зигфрида на сцене? (Музыка из "Сумерек богов".) Первого июля прошлого года, точно в день смерти Мишеля!
КАНАТОХОДЕЦ. Поковырял рану? Двигай дальше!
РИХАРД. Ты помнишь, что зять отправил меня обратно в Дрезден? По дороге я встретил временное правительство в полном составе – они удирали от прусской армии в городок Фрайберг. И тогда я... Нет, нет, даже тебе я не могу это рассказать!
КАНАТОХОДЕЦ. Давай-давай! Все равно ведь расскажешь!
РИХАРД. Я отозвал Мишеля в сторону.
Появляется Мишель.
МИШЕЛЬ. Откуда ты взялся? Куда ты пропал?
РИХАРД. Я отвозил Минну в Хемниц.
МИШЕЛЬ (не верит). Отвозил Минну? В такой момент!
РИХАРД. Не мог же я оставить ее здесь? На растерзание пруссакам?
МИШЕЛЬ. Ладно, дело твое. Но что ты сейчас делаешь здесь?
РИХАРД. Я хочу сообщить вам, что рабочие Хемница ждут вас...
КАНАТОХОДЕЦ. Так-таки ждут? А зачем?
РИХАРД. Ясно, зачем – чтобы поддержать революцию!
КАНАТОХОДЕЦ. Они и вправду собирались ее поддержать?
РИХАРД. Конечно, нет! Я, Рихард Вагнер, соврал. Я – такая сука, такая сволочь, – выдумал, чтобы завлечь их в Хемниц!
МИШЕЛЬ. Ты уверен, что рабочие нас ждут?
РИХАРД. Конечно, уверен. Они вооружились и послали меня, чтобы вам сообщить.
МИШЕЛЬ. Ну и новость! Никак от них не ждал такого героизма.
РИХАРД. Так ждать вас в Хемнице?
МИШЕЛЬ. Я один не решаю. Да и все наши рассеяны по дорогам. Сбор назначен во Фрайберге. Я доберусь туда и посоветуюсь с ребятами.
РИХАРД. Ладно. Ты двигай во Фрайберг, а я вернусь в Хемниц и проверю, все ли там в порядке. (Возвращается в кабинет зятя.)
ЗЯТЬ. Ты зачем приехал? Твое место там, с твоими дружками – ты должен убедить их, что они должны двигать свои войска в Хемниц.
РИХАРД. Но я не хочу с ними встречаться! Они могут догадаться, что я завлекаю их в ловушку.
ЗЯТЬ. Это твое дело вести себя так, чтобы они не догадались. Ты же у нас артист!
РИХАРД. Что мне оставалось? Только подчиниться. И я помчался во Фрайберг.
КАНАТОХОДЕЦ. А что ты записал в дневнике? (Открывает дневник, читает.) "Внезапно меня охватило страстное желание повидать своих друзей, которых я зачем-то покинул, и отправиться в Хемниц вместе с ними". Ну и лицемер!
РИХАРД. Но я и вправду хотел повидать Мишеля. Я чувствовал, что это наша последняя встреча.
КАНАТОХОДЕЦ. И что ты ему сказал?
РИХАРД. Нам не удалось поговорить. После долгих дебатов идти в Хемниц или нет, мы наконец остались с ним наедине. Я хотел его как-то предупредить об опасности.
Мишель и Рихард входят в гостиную и садятся на диван.
РИХАРД. Наконец-то мы остались одни. Я так много хотел сказать тебе, Мишель. (Голова Мишеля склоняется набок, на плечо Рихарда, и он наваливается на него всей своей непомерной тяжестью.) Ты знаешь, что издан указ о нашем аресте? (Мишель не отвечает.) Что ты молчишь? Или тебя это не пугает? (Мишель громко храпит.) Ты что, спишь? В такой момент? (Рихард пробует встряхнуть Мишеля.) Проснись, Мишель, проснись, я должен сказать тебе что-то важное. (Но он трясет Мишеля напрасно – сон того слишком глубок.) Все эти месяцы я так жаждал физического контакта с Мишелем, жаждал его прикосновения к своей коже, предвкушая блаженство электрической искры, которая вспыхнет в моем теле от этого касания. Но я хотел нежной, человеческой ласки, а не этого – бездумного давления тяжелой головы Мишеля на мое плечо. И, возможно, если бы он не заснул, я бы все ему рассказал. Но момент был потерян. (Рихард отводит ото лба Мишеля крутые темные кудри, легко-легко касается их губами, высвобождает затекшее плечо и поднимается с дивана. Мишель безвольно скатывается на сиденье и храпит еще сильней. Рихард выходит.) Больше мы никогда не виделись.
КАНАТОХОДЕЦ. А в Хемнице?
РИХАРД. Что ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что их всех там арестовали!
КАНАТОХОДЕЦ. И тебя тоже?
РИХАРД. Нет, мне не удалось приехать в Хемниц вместе с ними. Я гнался за ними, но застрял в дороге и потерял их из виду.
КАНАТОХОДЕЦ. Так-таки застрял?
РИХАРД. Ну да, можешь почитать в моем дневнике. На дороге была ужасная пробка.
КАНАТОХОДЕЦ. Значит, ты застрял в пробке?
РИХАРД. Я же сказал – я застрял в пробке!
КАНАТОХОДЕЦ. Так и написано в дневнике? Что ты застрял, а они нет? Что за пробка такая? Им удалось через нее проехать, а тебе нет?
РИХАРД. Что ты меня мучаешь? Ведь ты знаешь, что именно так написано в дневнике!
КАНАТОХОДЕЦ. Ох, попадешься ты со своим враньем, Рихард! Кто-нибудь прочитает внимательно и заметит!
РИХАРД. Какой ужас! Кто-нибудь наверняка заметит!
КАНАТОХОДЕЦ. И где же ты был, когда твой дорогой зять их арестовал?
РИХАРД. Нигде я не был! Я тогда еще не приехал в Хемниц!
КАНАТОХОДЕЦ. Ну да, ты ведь застрял в пробке!
РИХАРД. Что ты заладил, как попугай: застрял, застрял? Ты же знаешь, что застрял.
КАНАТОХОДЕЦ. Как ты думаешь, откуда я это знаю?
РИХАРД. Из моего дневника, да?
КАНАТОХОДЕЦ. Ты очень подробно об этом рассказал на трех страницах.
РИХАРД (листает дневник). Черт, и вправду рассказал.
КАНАТОХОДЕЦ. Теперь каждый, кто прочтет, может тебя заподозрить.
РИХАРД. А вырвать эти страницы нельзя?
КАНАТОХОДЕЦ. Нельзя. Помнишь, несколько лет назад Козима красиво переплела два десятка копий этих воспоминаний и разослала всем друзьям на хранение. Так что Боже упаси что-то переделывать – только внимание привлекать! А зачем тебе понадобилось так настаивать, что ты застрял в пробке?
РИХАРД. Я был очень озабочен тем, как бы не приехать в Хемниц до того, как зять арестует Мишеля и остальных. Мне нужно было не просто приехать намного позже их ареста, но и зарегистрировать этот поздний приезд в памяти свидетелей. Мне повезло, и я занял место в почтовой карете, которая по расписанию должна была немедленно отправиться в Хемниц.
КАНАТОХОДЕЦ. Да, да, я читал, как сразу на выезде вы попали в ужасный людской водоворот, потому что вся дорога была запружена революционной армией, которая тронулась в путь.
РИХАРД. Мимо под барабанный бой шел Вогтландский полк, причем барабанщик бил палочками не только по натянутой коже, но и по деревянной раме барабана. (Слышен перестук барабанных палочек по деревянной раме барабана.) Мучительный перестук палочек барабанщика напомнил мне перестук костей болтающихся на виселице скелетов, который Берлиоз воспроизвел в финале "Фантастической симфонии". И только когда все войска прошли, моя почтовая карета, наконец, тронулась в путь. Среди ночи я примчался в Хемниц. Вокруг было пусто и тихо. Я побоялся идти к зятю. Я снял комнату в отеле и тут же заснул, как убитый. А на рассвете поспешил туда...
Утро. Рихард, запыхавшись, вбегает в кабинет зятя.
ЗЯТЬ. А, явился! Где же ты валандался всю ночь?
РИХАРД. По дороге было столько задержек и приключений, что я прибыл в Хемниц поздно ночью и снял комнату в отеле.
ЗЯТЬ. Интересно, зачем тебе понадобилось ночевать в отеле, если до моего дома от городских ворот всего пятнадцать минут ходьбы?
РИХАРД. Понимаешь, я не решился будить вас среди ночи.
ЗЯТЬ. Так-таки не решился! А что твои жена и сестра всю ночь глаз не сомкнули от волнения, тебе и в голову не пришло?
РИХАРД. Я тоже волновался! Я вскочил с постели ни свет ни заря и поспешил сюда.
ЗЯТЬ. Уж не для того ли, чтобы спросить о судьбе твоих дружков?
РИХАРД. Конечно, для того, чтобы спросить...
ЗЯТЬ. Что ж ты не спрашиваешь?
РИХАРД. Где они? Что с ними?
ЗЯТЬ. А ты не догадываешься? Здешние гвардейцы силой заставили городскую стражу покинуть свои посты у ворот и заняли их места, готовые арестовать ваше дурацкое правительство сразу по прибытии в Хемниц.
РИХАРД. И что?
ЗЯТЬ. Что – что? И арестовали.
По сцене проходит огромный Мишель со связанными руками. Гвардейцы облепили его, как мухи. Слышен перестук барабанных палочек по деревянной раме барабана.
МИШЕЛЬ. А где Рихард? Кто-нибудь видел Рихарда?
ГОЛОСА. Никто его не видел. Он еще не приехал. Он застрял в пробке. Застрял в пробке? (Хохот.) Так-таки застрял? Застрял в пробке! (Проходят под перестук барабанных палочек.)
РИХАРД. Всех арестовали?
ЗЯТЬ. Всех, кроме тебя. Ты, говорят, застрял в пробке. Но это еще можно исправить.
РИХАРД. Зачем исправлять? Ты же обещал...
ЗЯТЬ (хохочет). А ты, наивный, так и поверил?
Достает из кармана кандалы и собирается надеть их на Рихарда. Врываются Минна и Клара и бросаются обнимать Рихарда.
МИННА и КЛАРА (плача, перебивают друг друга). Ты здесь? Ты жив? Ты на свободе? Тут ходят страшные слухи. Будто всех арестовали. И увезли в кандалах!
ЗЯТЬ (пытается спрятать кандалы в карман). Как видите, не всех. Бедняга Рихард застрял в пробке!
КЛАРА (замечает кандалы). Но ты же не собираешься надеть кандалы на моего брата? В моем доме! (Решительно забирает кандалы.) И не вздумай, ясно?
МИННА. Только тронь его, я выцарапаю тебе глаза!
ЗЯТЬ. Ладно, благодари своих баб – и в дорогу!
МИННА. В какую дорогу? Куда? Он ведь только-только вернулся.
ЗЯТЬ. Нужно увозить его немедленно, пока там, наверху, не хватились, что его нет среди арестованных!
Полицейская коляска едет по дорогам, на переднем сидении – зять, на заднем – скорчившись и прикрываясь плащом – Рихард. Наступает вечер. Появляется шлагбаум и пограничная будка.
ПОГРАНИЧНИК. Стой! Кто идет?
ЗЯТЬ. Помощник начальника полиции Хемница – по делам в Веймар.
ПОГРАНИЧНИК. Ты один? Я слышал, у вас там в Саксонии мятежи и бунты.
ЗЯТЬ. Один я, один. Мятежи в Дрездене, в королевской столице. А у нас, в Хемнице, тишь да благодать.
ПОГРАНИЧНИК (открывает шлагбаум). Ну, если один, так езжай с Богом.
ЗЯТЬ (отъезжает от шлагбаума за угол, останавливает лошадей и открывает дверь коляски). А теперь вали отсюда, шурин дорогой!
РИХАРД (выползает из коляски). Куда же я среди ночи?
ЗЯТЬ. А это уж не мое дело. Мое дело было до границы тебя доставить, за что скажи спасибо. А тут – иди куда хочешь. Или назад тебя захватить? Так это мы – с радостью. Там тебя ждут не дождутся.
РИХАРД (бежит прочь). Ладно, спасибо, поцелуй от меня Клару и Минну!
ЗЯТЬ (разворачивается и отъезжает). Уж я их поцелую, сучек! Так поцелую, что век не забудут!
РИХАРД. Ну, я и пошел, побрел пешочком, пока не добрался до Франца Листа...
КАНАТОХОДЕЦ. Ну вот видишь, и все обошлось!
РИХАРД. Ничего себе – обошлось! Шестнадцать лет я слонялся по Европе бездомный и бесприютный, без крыши над головой и без гроша в кармане.
КАНАТОХОДЕЦ. Конечно, тебе было несладко, но Мишелю пришлось гораздо хуже. В январе 1850 года суд Саксонии приговорил его к смертной казни. Спустя полгода было объявлено королевское помилование: гильотина заменялась пожизненным заключением. И Мишеля передали в руки австрийского суда, который снова приговорил его к смертной казни.
Мрачный подвал в австрийской тюрьме. Мишель лежит на каменном полу, прикованный к стене длинной цепью, скованной с металлическим ошейником на его шее. Входит австрийский офицер.
ОФИЦЕР. Арестант Бакунин, встать! Выслушать приговор императорского суда. (Мишель с трудом поднимается с пола, звеня цепью. Офицер читает.) "Бывший русский офицер Мишель Бакунин признан виновным в организации мятежа против его величества императора Австрии, за что императорский военный суд приговаривает его к смертной казни через отсечение головы.
КАНАТОХОДЕЦ. Но русский царь Николай, ненавидевший Мишеля лютой ненавистью, объявил, что русского дворянина может наказывать только русский самодержец.
ОФИЦЕР (продолжает). Однако, идя навстречу пожеланиям его величества царя всея Руси, император Австрии милостиво соглашается вернуть вышеназванного Мишеля Бакунина его родной стране". (Лицо Мишеля выражает ужас.)
Мост на русско-австрийской границе. Aвстрийские жандармы пересекают мост, ведя с собой Мишеля в ножных кандалах. Их встречают два русских жандарма, которым австрийцы вручают узника. Прямо на мосту ему меняют австрийские кандалы на более тяжелые, русские. Мишель пересекает границу, волоча за собой тяжелую цепь.
РИХАРД. Господи, какой ужас! И что с ним там сделали?
КАНАТОХОДЕЦ: Его без суда посадили в одиночную камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
Мрачная камера. Мишель обследует камеру – потолок слишком низок, чтобы он мог выпрямиться, единственное окошко забито снаружи досками. Железный стол врыт в пол. Мишель берет со стола ложку и царапает на стене: М.Бакунин – 1850.
РИХАРД. Ах, эти годы ссылки! Там было всякое – и боль, и обида, и даже любовь! Но главное – музыка! Сколько музыки я за эти годы написал! И еще больше задумал.
КАНАТОХОДЕЦ. А Мишель все эти годы писал только на тюремной стене.
Мрачная тюремная камера. В камере Мишель стоит на полусогнутых ногах, упираясь руками о койку – потолок слишком низок, чтобы он мог выпрямиться, единственное окошко забито снаружи досками… На стене колонка надписей, процарапанных ложкой:
М.БАКУНИН, 1850
М.БАКУНИН, 1851
М.БАКУНИН, 1852
М.БАКУНИН, 1853
М.БАКУНИН, 1854
М.БАКУНИН, 1855.
КАНАТОХОДЕЦ. В 1855 году царь Николай отдал Богу душу.
Мрачная тюремная камера. Мишель лежит на койке, он оброс огромной бородой, нестриженные волосы свалялись, глаза потухли, губы ввалились над беззубым ртом.
ТЮРЕМЩИК (приоткрывает дверь). Эй, Бакунин! (Мишель не поднимает голову, словно не слышит.) А по коридору погулять не хочешь? Взад-вперед, взад-вперед, а? Ты же раньше любил гулять. (Мишель не отвечает, безучастно глядя в потолок. Тюремщик почти заискивающе.) А что, если я принесу тебе бумагу и перо. Раньше ты любил писать петиции царю.
МИШЕЛЬ. На черта они мне сдались?
ТЮРЕМЩИК. А может, новый царь будет милостивей...
МИШЕЛЬ (с искрой интереса). Что еще за "новый царь"?
ТЮРЕМЩИК. Их Императорское Величество царь Александр Второй…
МИШЕЛЬ (внезапно вскакивает с койки, хватает тюремщика за плечи и начинает трясти). Ты хочешь сказать, что старый пес сдох? Неужто наконец сдох?
ТЮРЕМЩИК. Их Императорское Величество царь Николай преставились вчера ночью.
МИШЕЛЬ (пляшет – настолько, насколько позволяет ему низкий потолок). Зверь поганый сдох, сдох! Пес вонючий сдох, сдох!
ТЮРЕМЩИК. Ты бы поосторожней, Бакунин! Все ж таки они были император всея Руси.
МИШЕЛЬ. Пес вонючий он был, а не император! (Поет.) Зверь поганый сдох, сдох! Пес вонючий сдох, сдох!
КАНАТОХОДЕЦ. А в 1857 новый император, Александр II, отправил Мишеля на поселение в Сибирь.
Камера в Петропавловской крепости. Мишель пластом лежит на койке. Он выглядит еще хуже, чем раньше. На стене добавилась еще две строки:
М.БАКУНИН, 1856
М.БАКУНИН, 1857.
Отодвигается глазок в двери, заглядывает тюремщик. Насмотревшись, отпирает дверь и входит, держа руки за спиной.
ТЮРЕМЩИК (рявкает). Встать! (Мишель продолжает лежать.) Встать, кому говорят! Послание от его императорского величества царя Александра II. (Показывает спрятанный за спиной белый конверт. Мишель с трудом поднимает голову и садится на койку, но тюремщик не спешит отдать ему конверт, он стоит, помахивая конвертом перед носом Мишеля.) Может, спляшешь? Все ж таки послание от батюшки-царя! (Мишель неожиданно приподнимается, ударяясь головой о низкий потолок, и выхватывает конверт. Тюремщик поспешно отступает и выходит из камеры. Мишель распечатывает конверт дрожащими пальцами и вынимает из конверта письмо.)
МИШЕЛЬ (медленно вчитывается в написанное, перечитывает и говорит в пространство). Интересный выбор! Чего я хочу – навсегда остаться в этой камере или навечно быть сосланным в Сибирь на поселение? Навечно – ха-ха-ха! (Начинает, как безумный, колотить в дверь и кричать неожиданно вернувшимся к нему громовым голосом.) Эй, стражник! Эй, кто там есть живой? Скажите царю, что я счастлив уехать на поселение в Сибирь навечно! Немедленно и навечно! Благословенная Сибирь!
КАНАТОХОДЕЦ. Царь думал, что Мишель уже человек конченый. И ошибся: Мишель лишь чуть-чуть очухался, как тут же сбежал – через Японию в Европу. И затеял там новый заговор для осуществления международной революции.
РИХАРД. Да, да… Помнишь, что он говорил?
МИШЕЛЬ. Нужно создать тайную сеть борцов за свободу. Такие маленькие группки, не знакомые друг с другом и повязанные общим кровавым преступлением. Они будут взрывать мосты, бросать бомбы, сбрасывать под откос поезда! И прольется невинная кровь! Кровь должна пролиться, когда рушатся миры.
КАНАТОХОДЕЦ. Он предсказывал, что через сто лет весь человеческий студень будет дрожать от страха перед кучкой героев, отважившихся на подвиг ради всеобщей свободы.
РИХАРД. Мишель всегда был верен себе. И где же он плел свою зловещую паутину?
КАНАТОХОДЕЦ. Он поселился в Швейцарии, в городке Лугано.
РИХАРД. В Лугано, на берегу Люцернского озера? Ведь там была моя вилла Трибсхен, которую подарил мне баварский король Людвиг. Он был тогда в меня влюблен.
КАНАТОХОДЕЦ. Что ж ты не сделал ни одной попытки встретиться со своим возлюбленным Зигфридом, если вы жили совсем рядом?
РИХАРД (плачет). Почему? Ты спрашиваешь, почему? Ты-то знаешь, что я не мог посмотреть ему в глаза! Но теперь это уже не важно. Мишель умер. А я – я допишу "Парсифаль" и тоже скоро умру. Слышишь, как неровно стучит мое старое сердце?
Могила Вагнера в парке в Байройте. Погребальное шествие. Козима, рыдая, идет за гробом. Канатоходец висит на ветке над могилой.
КАНАТОХОДЕЦ (сквозь слезы). У всякого события есть светлая сторона. Зато теперь дети не будут искать в моей могильной земле червей для своей черепахи.
ЭПИЛОГ
Могила Вагнера в парке в Байройте. У могилы стоит постаревшая Козима, вся в черном. На ветке над ней под музыку из "Парсифаля" качается канатоходец.
КОЗИМА. Уже почти полстолетия прошло после смерти Рихарда, а все больше и больше людей стремятся попасть на наш фестиваль в Байройте.
Вдруг в могильный покой настойчиво врываются звуки другой музыки, она звучит все громче и громче. Это – "Хорст Вессель", который у нас в России всегда называли "Маршем авиаторов".
МОЛОДЫЕ ГОЛОСА (поют).
Знамена ввысь! Ряды сплотить теснее!
Нам наплевать на происки врагов!
Ведь чтобы мир избавить от евреев,
На смертный бой любой из нас готов!
Группа молодых людей в форме штурмовиков врывается на поляну.
1-Й ГОЛОС. А вон жид, Рихард Гейер! Сидит на ветке!
2-Й ГОЛОС. Ишь где вздумал от нас спрятаться! На могиле Рихарда Вагнера – любимого композитора нашего фюрера!
Штурмовики стаскивают канатоходца вниз.
КАНАТОХОДЕЦ (отбивается и кричит). Я не еврей! Я и есть великий композитор Рихард Вагнер!
Штурмовики со смехом тащат канатоходца к маячащей вдали печи с высокой трубой. Над печью надпись: "Арбайт махт фрай".
ШТУРМОВИКИ (поют "Хорста Весселя", иногда сбиваясь на "Марш авиаторов").
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц!
КАНАТОХОДЕЦ. А с чего вы так радуетесь, ребята? Ведь вас давно уже нет в живых! Ваш любимый фюрер прикончил вас всех до единого в ночь длинных ножей!
1-Й ГОЛОС. Пускай мы умерли, но наша идея победит!
Штурмовики бросают канатоходца в печь и поют:
Знамена ввысь! Ряды сплотить теснее!
Нам наплевать на происки врагов!
Из дыма возникает огромная фигура Мишеля и затмевает всех.
МИШЕЛЬ. Нет, не ваша идея победит, а моя! Много крови должно пролиться, когда рушатся миры. Я вижу, как сбывается мое предсказание, как весь человеческий студень дрожит от страха перед кучкой отчаянных парней, готовых на смерть ради уничтожения вашего гнусного мелкотравчатого мира. Все выше, и выше, и выше!
