Володин бежал в больничных тапочках по узкой улочке Старого Города в галерею, где была выставлена на продажу его картина. Теплый ветер дул ему в открытую грудь, развивал его длинные волосы, шелестел пожелтевшими листьями платанов, которые всегда облетали первыми. Сохло на веревках белье, но во дворах и на крылечках домов не было ни души. И ему почему-то казалось, будто он откинул тапочки еще в тот день, когда его подобрали на улице и отвезли в реанимацию.
В тот день он отдал свою картину «Видение» владелице галереи Ванде. А перед тем тяжко заболел, и не было денег, и никто не мог помочь, кроме алкашей-приятелей, забегавших к нему в мансарду, чтобы поболтать и опохмелиться. И он едва дотащился с картиной до галереи, отдал «Видение», а потом – провал. Теперь Володин проклинал себя за то, что предал самое дорогое, что у него еще оставалось – образ той, которую он любил всю жизнь. «Лучше бы я сдох тогда…», - страдал он от угрызений совести.
Галерея находилась на Монмартре. Так назывался район Старого Города, где издавна селились художники, спивающиеся мечтатели, авантюристы, не в ладах с законом. На Монмартре Володин снимал угол. Ему нравилось жить там, в городских трущобах, где можно было затеряться в толпе. Нравился весь этот странный нищенский быт человеческого муравейника. Здесь среди этой обветшалости мира и особенной здешней ауры, ведомой лишь Творцу, он ощущал то, что было созвучно его душе - Великую Грусть Утраты. Чуял нутром, что все здесь причастно касанию мирам иным. Так появилось «Видение». На картине – небесная посланница: в коротком красном платье черноволосая девушка в задумчивости идет на высоких каблучках по булыжной мостовой, залитой солнечным светом, а из параллельных миров на нее смотрят мужчины из прошедших эпох. Девушку он писал со своей юной жены Любы. Люба вскоре ушла навсегда, а картина осталась, утешая его в тяжелые минуты. И вот ее-то он и продал!..
Володин ввалился в галерею. Ванда сообщила, что его картина продана, ее купили туристы, супружеская чета из Америки.
- Не повезло, - пробормотал Володин, машинально засовывая в карманы куртки деньги, несколько купюр упали на пол. - Надо выпить…
- Я бы не советовала тебе пить в такую жару, - подняла с пола деньги Ванда. - На тебе лица нет. - Держи! - сунула она деньги в его трясущиеся пальцы. - Ты что, идиот, не рад, что твою картину купили? И почему ты не в кардиологии? - засыпала она его вопросами.
- Я убежал, - грустно улыбнулся Володин.
- Что же ты с собой делаешь, Толик! - стала вразумлять его она. - Ну, хочешь, я отвезу тебя домой? Куплю что-нибудь - хавки, пива… покушать. Только скажи мне, что тебе нужно. Холст, краски? - предложила она, тотчас пожалев, что брякнула лишнее.
Она неплохо зарабатывала на работах Володина и остальных бедолаг c Монмартра. Но выглядел Володин никуда не годно. Сегодня жив, а завтра - надо еще подумать.
- Спасибо, Ванда. Мне ничего не нужно. Ну, я пойду. Отпраздную свое падение…
- Какое падение? - облегченно вздохнула Ванда. - О чем ты?
Володин не ответил. Поцеловал ее и быстро вышел в солнечный зной, споткнувшись о порог. Ванда покачала головой. Она два года тому назад развелась с мужем, старела, Володин ей нравился. Был он талантлив, добр, и еще не стар, но он жил в ином мире, чем она, и разрушал себя, как мог: водился с пьющими творянами, очень мало сделавшими и больше не желающими что-то делать, c рокерами, c бомжами. Короче, с разным сбродом, тратя свой гений на пьяные бредни и алкоголь. Теперь вот подобрали на улице. Сердечный приступ. Нашпиговали наверно лекарствами. И гуд бай, художник Володин по прозвищу Арлекин! Но все попытки сойтись с ним, создать нормальные условия для работы, ни к чему не привели. Год тому она предлагала ему перебраться к ней навсегда. Но белоснежная постель, ванна с морской солью, ее горячие объятия, тишина и покой благоустроенной двушки, завешенной чужими холстами, не прельщали его. Ее любовь, став слишком доступной, быстро надоела ему, а другая любовь, недоступная, намертво держала его с небес. И помыкала им, как рабом. Он любил только свою жену. Ее призрак! Она это чувствовала, знала. На Монмартре, как в деревне, все знают друг о друге. Особенно, художники, любящие сплетни, не меньше баб. «Черт с тобой, погибай! - закурила сигарету Ванда.
А в это время Володин брел к реке, где через дорогу от церкви в честь Архангела Михаила находился винно-водочный магазин «Прекрасное далеко». С чувством острой неприязни к себе, но в то же время с каким-то предощущением чего-то небывалого, что с ним непременно случится, какой-то, может, встречи или еще чего, он зашел в церковь, где давно не был. В храме было пусто. В церковной лавке красна девица вяло болтала по мобильному телефону. Володин терпеливо ждал, разглядывая книжку «Паломничество в Дивеево».
- Отель супер. Есть бассейн, солярий, сауна. Ой, извини, у меня тут люди … еще один… паломник… по святым местам…
Девушка оборвала разговор, вопросительно взглянула на Володина, он попросил три свечки.
- На храм, - сказал он, отодвигая сдачу.
- Спаси вас Господи… Так вот, в этом отеле… - продолжила разговор девица.
Володин поставил зажженные свечки на канун, помолился об упокоении жены Любы, умершей во время родов, а потом – за дочку, прожившую на земле всего три дня (мысленно он называл дочку Сонечкой). Сейчас ей было бы двадцать лет. Володин вспомнил о Кирюхе. Был у него говорящий попугай, Кирюха, называвший его «папкой». Но жив ли он, бедолага? Кирюха покинул мансарду в тот же день, когда Володин попал в больницу - вылетел в окно с криком: «Прорвемся, папка!». И назад не вернулся.
Горюя и скорбя по Любе, по Сонечке, по Кирюхе, Володин вышел из церкви и зашагал через пустую дорогу в магазин, чтобы купить водки, ибо душа настойчиво требовала забвения. Магазин был открыт. Только за прилавком стоял не Бах, - так на Монмартре звали Серегу Бахерева, всеми любимого, он давал выпивку страждущим в долг, - а незнакомый чувак, похожий на гея.
Купив бутылку водки и черного хлеба, он направился к мосту через реку. За мостом, на противолежащем берегу были горы, поросшие лесом, и среди них - самая высокая - Святая Гора, увенчанная тремя каменными крестами, посещаемая паломниками. И там, на этой горе, было у него заветное местечко на обрыве, Перевал Тишины, где он любил выпить на поваленном бурей дереве. И чаще всего один. Там, на Перевале Тишины, среди зеленого безмолвия было уже другое время и другое пространство. И в этой отрешенности и уединенности отдыхала душа.
Мост был закрыт на ремонт, об этом гласил дорожный знак. На мосту стояла женщина-полицейский, этакий викинг, вооруженный дубинкой и пистолетом. Она недобро взглянула на Володина, когда он хотел взойти на мост. И художник ретировался, вымученно улыбнувшись великанше. Внизу, под мостом, двое мужиков, одетых в черные латексные костюмы со шлемами, похожие на морских котиков, что-то искали в воде, под скалистым берегом. Один из них, молодой, устало махнув рукой, одетой в железную рыцарскую перчатку, присел на валун, лежащий на мелководье, другой, пожилой, стоя по пояс в воде, продолжал тыкать в дно длинной пикой - в том месте, где река делала изгиб, образуя заводь. Пика была настоящая. Но это не удивило Володина. На Монмартре и не такое бывало, когда здесь снимали фильмы о средневековье.
- Эй! - крикнул он с берега. - Никак утоп кто?
Молодой поднял голову в шлеме, посмотрел на Володина мертвыми глазами, но не ответил. Его напарник продолжал прощупывать дно пикой, двигаясь в потоке вниз по течению.
«Ах, забыть бы все!..» - вздохнул Володин в тоске.
Он быстро пошел по берегу к лодке, еще издали заприметив сидящего в ней седобородого старика, одетого в офицерскую плащ-палатку, несмотря на солнечный зной. Только бы старик согласился переправить его на тот берег, где была Гора!
- Не меня ли ты ждешь, отец? – сказал он, подойдя к старику и поздоровавшись.
- А ты кто? – буркнул старик.
- Художник.
- Картины-то пишутся, художник?
- Пишутся, отец, пишутся.
- Ну и хорошо. Ступай себе дальше, и пиши картины. Нечего тебе здесь болтаться без дела.
- Мне на гору нужно, – вытащил Володин из кармана смятые купюры: - Этого хватит?
- Вполне, - взял деньги старик. - Там-то, - махнул он рукой в сторону гористого берега. - Валюта все равно не действует, а здесь мне пригодится. Лодку новую хочу купить. Только знай, обратно я тебя не повезу.
- Почему? – удивился Володин. - Я могу еще дать столько же. За туда и обратно.
- Сказано, назад не везу! Только туда. Если не желаешь, забирай деньги и уходи! Пока не поздно. Видишь, вон тех, в воде, они только и ждут, чтобы меня в тюрягу упечь, если я слабину дам. Утырки собакоголовые!
Володин оторопел.
- Как в тюрягу? За что?
- Дело прошлое. Перевез тут одного. Здоровый такой бугай. Прямо Геракл. Золотишко предлагал… паленое, ну я это, сманился. Что там он делал, на горах-то, не знаю. Ночью я перевез его обратно. А тут эти… Где золотишко из вольфрама? На руки браслетики – и в тюрьму. Год пыхтел. А ты зачем туда так стремишься?
- Душа болит, отец. Может, там отпустит, на горе-то. Не могу больше здесь.
- Ладно, вижу, припекло тебя. Ну, толкни лодку-то. Чего стоишь?
Володин столкнул лодку в воду и сел в нее, сбросив с ног намокшие больничные тапочки. Старик взялся за весла. Они отплыли.
- А что, много желающих туда? – спросил Володин.
- Несть числа!
Старик крякнул: не живется, мол, людям, и медленно так, - как в голливудских фильмах ужаса, - надел на голову капюшон.
- Знаешь, а ты сейчас на Харона похож, - изумился Володин. - Я бы с тебя Харона писал. Ты не Харон случаем?
- Тю, - старик зыркнул на Володина. - Шарон я. Такое мое погонялово. Фамилия моя Шаронов. А тебя как кличут?
- Володин, - сказал художник. - Ну, что, Шарон, накатим за знакомство? - вытащил он из внутреннего кармана куртки бутылку водки.
- Благодарствую. На службе не принимаю. И клиентам тоже не позволяю пить в лодке. Таков закон. Так что, убери, убери ее, на горе выпьешь, коли не терпится. Скоро уже, - покосился на бутылку старик.
- Я, пожалуй, сейчас хлебну, - сказал Володин.
- Говорю, сухой закон, - рявкнул старик, не на шутку рассердившись. - Так что, будь добр, убери. Вы что, нигде не можете без бутылки! Лучше о жизни своей подумай, как ты ее прожил, пока плывем, а там – не мое дело. Мое дело перевезти тверезого, а не пьяную в сопли душу!
- Во! Чего ты обозлился-то! - изумился Володин. - Прямо, отец родной. Я ж только на посошок. Ты что? Ну, ладно, как скажешь…
И Володин убрал бутылку в карман куртки.
Они молчали. Старик налегал на весла, поглядывая на небо, где собирались тучи, закрывая солнце. От реки повалил пар. Володина стала бить мелкая дрожь. Он обернулся и посмотрел назад. Берег, откуда они уплыли, слился в одну синюю полосу и был так далек, что вот-вот исчезнет с глаз, а Святая Гора - Володин оглянулся на нее - совсем не приблизилась. Она синела все так же, как если бы глядеть на нее с того берега, который они покинули, - недоступной треугольной вершиной. Володину стало страшно, как в кошмарном сне, когда ты бежишь от беды, а ноги твои не двигаются с места. Он почуял вокруг что-то недоброе. Вернуться назад? Но старик, этот Железный Феликс, ни за что не согласится. А почему? Кто он такой, этот загадочный дед, чтобы приказывать, что можно, а что нельзя!
- Дед, а дед? - позвал он. - Гляди, шторм надвигается, или дождь. Может, повернуть назад?
Старик угрюмо молчал, методично работая веслами.
Меж тем солнце заволокло тучами, и с того берега, где синела Гора, стал стремительно надвигаться плотный туман, вмиг скрыв все. Туман стал гуще, кругом ничего не было видно. Ни берегов, ни лодки. Шарона тоже не было – только равномерные всплески воды от ударов весел. И больше ничего. Туман поглотил тепло солнца и Землю, обдав промозглым холодом склепа грудь и лицо Володина. Лодка остановилась. Течением ее стало сносить вниз. Из тумана выплыл Шарон.
- Беда, - пробормотал старик, озираясь. - Ни хрена не вижу! Ах, старый я дурак, компас не взял! Но кто мог подумать, что в такой погожий день, падет туман!
Лодку несло в беловато-серую тьму. Старик реально испугался. Он больше не греб, не зная куда плыть. Туман!
- Ничего! - сказал Володин. - Нас по-любому снесет к мосту, а там - люди. Чего ты так испугался?
- Глупец! Мне там башку снесут! Если ты вернешься со мной! Да и тебе хана! Будешь скитаться бездомной душой навеки вечные! Давай сюда, свою водку! Один черт, подыхать!..
В этот момент Володин понял, что он спит и видит кошмар. Ибо Харон - выдумка, миф, и стоит только проснуться, открыть глаза, и ты – снова дома, в привычном мире, где живет Ванда, и где можно спокойно выпить, перейдя мост через реку и поднявшись на Перевал Тишины. Усилием воли он попытался выскочить из кошмара в действительность, но не смог. Он по-прежнему сидел в лодке с Шароном, и белый, плотный, как вата, туман лежал у него на лице, на руках, а лодку сносило вниз по течению…
Володина охватил ужас. Он понял, что здесь его больше ничего не удерживает.
- Не боись, дед! - сказал, он, сделав три глубоких вдоха. - Тебе не снесут голову. Держи! Выпей на посошок за раба божьего Анатолия, - отдал он бутылку водки старику. И перевалившись через борт, упал в воду.
Володин поплыл, одинокий в огромном водном просторе, где все сливалось, и ничего не было видно. Где теперь берег, а где Гора? Он плыл в никуда, как бы оставаясь на месте, тяжелея каждую минуту. Холод тянул его вниз за ноги. Река не держала его.
- Прорвемся, папка! - где-то в тумане прокричал попугай Кирюха.
«Жив курилка!» - подумал Володин, погружаясь в темную смертельную бездну, вбирая носом ледяную воду, глотая ее…
Он медленно шел вниз, бессильно раскинув руки. Течение несло его к мосту, а ему казалось - к острову в океане, где в райском саду среди дивных зверей и птиц его ждет жена Люба, дочка Сонечка и Кирюха. Течение его перевернуло, и его руки повисли, как плети.
- Нашел! - вскричал пожилой водолаз, проткнув копьем утопленника. - Подмогни!
Второй, молодой его напарник, поднялся с камня, махнул рукой великанше, дежурившей на мосту. Великанша громко выругалась и открыла мост. И паломники, ожидавшие восхождение на Святую Гору, с радостными возгласами вступили на мост и продолжили свой путь. Туда, куда они и шли.
