Жаркое лето 1972 года0

То лето на европейской части территории СССР выдалось необычно знойным. Горели хлеба и торфяники. Истекали потом люди. А Саратовский театр оперы и балета и автор этих строк в составе его оркестра гастролировали в Ростове и Киеве. И "гвоздем" гастролей обещало быть выступление Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской в опере Пуччини "Тоска". Как я попал в оперный театр История, как я попал в оперный театр, начинается с того, что я... не попал в оперный театр. Точнее в его оркестр. Я всегда считал себя человеком филармоническим. В оркестре Саратовской филармонии, называвшейся тогда "областной", начал работать "на подхвате" еще будучи студентом музыкального училища. С 1962 года, одновременно с поступлением на вечернее отделение Саратовской консерватории, был принят в филармонический оркестр, о чем свидетельствует первая запись в моей трудовой книжке. Затем был перерыв, вызванный переходом на дневное отделение и службой в армии. Но и в эти годы, за исключением трех армейских, меня постоянно приглашали на разовые концерты, когда требовалось подкрепление. А с 1968 года я снова вернулся сюда на постоянную работу. Поэтому, оканчивая консерваторию в 1969 году, вроде бы мог не сомневаться, что буду распределен в филармонию. Между тем, основания для сомнений и даже волнений появились. Именно в 1969-м руководство Саратовского оперного театра решило укрепить свой оркестр, пополнив его свежими силами. Работать туда никто не рвался, учитывая, что зарплата была примерно такая же, как в филармонии, если не меньше, а нагрузка значительно больше - репетиции и спектакли каждый день. Да и сама работа куда менее интересная. В отличие от филармонии, где репертуар постоянно обновлялся, в опере премьеры были редки. К тому же в филармонию регулярно приезжали приглашенные солисты, а порой и дирижеры, среди которых было немало музыкантов выдающихся. В оперном же театре рутина репертуарная усугублялась рутиной работы с одними и теми же солистами и дирижерами. Гастролеры тут тогда были еще более редки, чем премьеры. В этих условиях дирекция оперного театра прибегла к единственному доступному в СССР ресурсу - административному. В министерство культуры ушло письмо о бедственном положении театрального оркестра с предложением помочь делу, направив всех выпускников Саратовской консерватории текущего года именно в оперный театр. На что министерство с готовностью согласилось. Слухи об этом дошли до консерватории. Я забеспокоился и сказал руководству филармонического оркестра, что недурно бы оформить на меня персональную заявку, а то неровен час заберут. Меня заверили, что все будет сделано как надо. Настал день распределения. В кабинете ректора заседала специальная комиссия, в которую была включена представительница министерства. И хотя формально председателем комиссии был наш ректор Василий Сергеевич Кузнецов, решающее слово принадлежало именно этой даме. Мне было предложено выбрать одно из двух направлений - преподавателем в какую-то Тьмутаракань (сейчас уже не помню, в какую именно) или в оркестр оперного театра. Я возразил, что на меня есть персональная заявка. - Никаких исключений! - отчеканила министерская дама. - В оперном театре вы нужнее. - Но ведь я уже работаю в филармоническом оркестре. Забирая меня оттуда, вы вынуждаете их искать скрипача мне на замену. Какой-то тришкин кафтан получается... - Не умничайте, министерству виднее. - Тогда я отказываюсь подписывать направление. - В таком случае вы не получите диплом об окончании консерватории. В этот момент в разговор вмешался Василий Сергеевич. - Подписывай, - сказал он мне негромко. - Филармония с оперой сами между собой разберутся. Я сдался. Некоторое время пришлось понервничать, ожидая санкций за неявку на работу по распределению, но обошлось. Лишь в двух эпизодах мне напомнили об злополучной подписи. Перед оперно-концертным сезоном встретился на улице знакомый дирижер из оперы. - Почему не приходите на работу? - Я прихожу. В филармонию. - Но вы распределены к нам! - Я работал в филармонии и буду работать там. - Придется нам жаловаться в министерство. Видимо, пожаловались, о чем свидетельствовал небольшой инцидент в отделе кадров консерватории. Я пришел туда, чтобы оформить работу по совместительству - "иллюстратором". Дело в том, что число пианистов среди студентов консерватории всегда значительно превышало количество струнников. Поэтому для занятий в классе камерного ансамбля пианистам не хватало партнеров-соучеников. Чтобы восполнить эту недостачу и существовал институт "иллюстраторов", вольнонаемных струнников, которые играли с оставшимися одинокими студентами-пианистами. Подрабатывал этим и я. - Боюсь, Василий Сергеевич не подпишет ваше заявление о приеме на работу, - огорошила меня "кадровщица". - Вы не явились на работу по распределению. - Да он сам мне намекнул, что дело уладится. - Ну, не знаю. Ему это вряд ли понравится, он уважает законы. Уважал он или нет, однако заявление мое подписал. Между тем, судьба готовила мне новую встречу с оперным театром, уже не гипотетическую. Прослужив в филармонии два года после окончания консерватории, я стал задумываться. Меня всегда тяготило хождение строем, а всякий оркестр, даже самый замечательный, - это немножко армия, в которой тобой командуют и ты сам себе почти не принадлежишь. А я по складу своего характера индивидуалист, к тому же склонный к теоретизированию. Вот почему я решил немного поменять специальность и поступил на музыковедческий факультет. В тот год, о котором идет речь я закончил первый курс как теоретик, параллельно преподавая в музыкальной школе, по-прежнему "иллюстрируя" в консерватории и изредка участвуя в отдельных программах филармонического оркестра в прежнем качестве. И тут случилось чрезвычайное событие в оперном театре. Его новый главный дирижер Владимир (Вольф) Михайлович Горелик (он работал после Саратова в Московской оперетте, а затем, до самой смерти в марте 2013 года - в столичном музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, или "Стасике", как называют его музыканты) очень активно взялся за обновление репертуара. Он поставил "Евгения Онегина" с молодежным составом солистов, которых активно вводил и в другие спектакли. А чтобы как следует расшевелить своих подопечных позвал спеть заглавную партию в "Тоске" Галину Павловну Вишневскую. Та согласилась, но поставила условие - дирижировать будет Мстислав Леопольдович Ростропович. Ростропович В Саратов Мстислав Леопольдович всегда приезжал с особым удовольствием, потому что там живет его двоюродная сестра-пианистка и ее потомство. А в начале 70-х годов, когда его лишили зарубежных гастролей в связи с тем, что он посмел приютить у себя на даче Солженицына, Саратов вообще остался одним из немногих городов, где народному артисту СССР и лауреату Ленинской премии давали не только выступать, но и общаться с коллегами, со студентами. Не могу сказать, чтобы те, кому было положено бдеть в нашем городе, совсем уж не ловили мышей. В связи с Ростроповичем я сам ощутил это дважды, когда один раз от моего предложения написать рецензию на его концерт отказалась молодежная газета, до того печатавшая все, что я приносил, а в другой раз в главной городской газете "Коммунист" аккуратно вырезали кусок о нем в уже подготовленной к печати рецензии (увидев это безобразие в гранках, я решительно отказался выпускать статью в таком виде, после чего она была тихо отправлена в корзину для бумаг). Как Горелику удалось уговорить городское начальство - не знаю, видимо в ход пошли финансовые аргументы - опера отнюдь не процветала. Вишневская дала в театре сольный концерт с Ростроповичем за роялем, а также спела в "Тоске", и Ростропович дирижировал. Успех был грандиозным, сборы тоже. Для такого случая Горелик расширил струнную группу оркестра за счет приглашенных музыкантов, в число которых попал и я. И после этого почти всех приглашенных решено было взять с собой на гастроли в Ростов и Киев. Для столицы Украины в гастрольном плане была заявлена и "Тоска" с Вишневской и Ростроповичем. Без смычка Гастроли на Дону начинались раньше, чем у меня кончалась экзаменационная сессия, не только студенческая, но и в качестве "иллюстратора". Поэтому я выговорил себе право присоединится к театру позже. Поскольку дорог был каждый день, я пообещал выехать из Саратова дневным поездом, сразу после последнего госэкзамена по камерному ансамблю у пианистов. Государственные, то есть выпускные экзамены, в отличие от переходных, сдавались не в классе, а на сцене Большого зала консерватории, в концертной обстановке, с публикой. Я играл в нескольких камерных составах, все время поглядывая на часы - успеваю? Закончив, влетел в артистическую, лихорадочно, как говорят музыканты, в темпе presto упаковал инструмент, схватил футляр и заранее подготовленный чемодан и устремился на вокзал. Поспел к самому отходу поезда. В дороге с удовольствием отсыпался после длинной двойной экзаменационной сессии. В Ростов поезд прибыл незадолго до спектакля. В гостинице я успел только расположиться в номере, перекусить и переодеться в вечернюю форму. И тут же отправился в театр. Представьте мой ужас, когда, открыв там футляр, я обнаружил, что в нем нет... смычка! На удачу, у одного из коллег оказался запасной. После спектакля пришлось звонить домой маме, объяснять ей, кто был в артистической и как их найти, чтобы выяснить судьбу смычка. К счастью, смычок нашелся, и мама с очередной театральной оказией передала мне его в Ростов. Ростовские страдания Спектакли проходили в здании местного драматического театра имени Максима Горького, шедевре советского конструктивизма, построенном в 1935 году в виде... трактора. Энциклопедии утверждают, что в Лондонском музее истории архитектуры Россию представляют всего два макета: собор Василия Блаженного и здание ростовского драматического театра! Однако поскольку это не собор и не железный конь, с которым мы, как пелось в известной песне, "все поля обойдем, соберем и посеем, и вспашем" (у автора стихов было весьма своеобразное представление о порядке земледельческих работ!), то нам была важна не его индустриально-колхозная красота, а пригодность для театральной работы. Когда-то его огромный зал вмещал 2200 человек, а на сцену во время одного из первых спектаклей, как пишут историки, был выведен целый конный отряд! Но в 1943 году здание взорвали отступающие фашисты. Восстановили его только в 1963 году, к 100-летию Ростовского театра. Зал при реконструкции уменьшили почти вдвое, да и сцена уменьшилась. По идее, за счет этого должны были расшириться служебные помещения. Не знаю, как насчет гримерок, но вот комната для оркестрантов оказалась тесной и неудобной. Оно и понятно - расчет на небольшой оркестр драматического театра, а не на полный симфонический. Столь же тесной и неудобной была и оркестровая яма. Разумеется, в ней не было кондиционера. Кондиционеры в ту пору вообще были редкостью, не знали их и в Саратовском оперном, поэтому, попав чуть позже в Киевскую оперу, где подобное чудо водилось, мы ощутили себя как в раю. Однако в Ростове в оркестровой яме, похоже, не было и обыкновенной вентиляции, и в течение нескольких часов, пока длился спектакль, мы умирали в ней не только от жары и обильного пота, но и от духоты. Возвращение в гостиницу облегчения не сулило, там тоже прохлады не наблюдалось. Ночи стояли жаркие и душные. Днем асфальт плавился на солнце. А мы с завистью смотрели на местных мальчишек, в одних трусах купавшихся в фонтане. Впрочем, вода в нем, скорее всего, была горячей и облегчения не приносила. Удалось несколько раз сбегать на донской пляж, но и река напоминала суп, недавно снятый с огня и еще не успевший остыть. В один из дней всех нас собрали на политинформацию. На ней выступил представитель саратовского обкома партии, рассказавший о ходе полевых работ в условиях небывалой жары и об идеологической важности гастролей артистов с Волги на Дону и на Днепре. Народ недоумевал, зачем нам все это выслушивать пусть и не под палящим солнцем, но в душном и тесном помещении. И удивлялся, чему, дескать, обязаны и что бы все это значило. Некоторые предположения на сей счет у меня явились позже. Театр Сатиры В Киеве мы гастролировали одновременно с московским Театром Сатиры. У меня с этим театром сложились особые отношения. В его оркестре работал ударником Лева Тертель, с которым мне довелось служить в армейском ансамбле. Правда, вместе мы прослужили недолго, я свой армейский срок только начинал, а он заканчивал, но наши дружеские отношения сохранились, и бывая в Москве, я его всегда навещал. К тому же судьба распорядилась так, что наши пути пересекались во время гастролей. Первый раз это случилось в Челябинске в 1970 году, где я гастролировал тогда еще с оркестром Саратовской филармонии. Поскольку у нас, в отличие от театра, вечера были заняты не все, я побывал с помощью Левы на нескольких спектаклях "сатировцев". Артисты этого театра тогда были сверхпопулярны, ибо многие из них снимались в кино, а некоторые подвизались в качестве панов и паненок в "Кабачке 13 стульев". И хотя Лева иронизировал по этому поводу, уверяя, что судить о них по "Кабачку" - все равно, что судить о коньяке по запаху клопов, успех у них был бешеный. Однако всегда ли челябинская публика была достойна того, что видит? Через полгода, во время гастролей филармонического оркестра в Москве, мне довелось снова побывать на "Женитьбе Фигаро", которую я видел в уральском городе. И это был совершенно другой спектакль! Артисты играли те же, но зритель был другой, он с благодарностью откликался на нюансы, которые провинциальная публика, да простит она меня, оставляла без внимания. Центральный монолог Фигаро о продажности всего и вся звучал удивительно остро и современно, хотя Андрей Миронов не добавил в него ни слова. Просто публика тут понимала не только текст, но и подтекст, и любой намек на него - в жесте, в улыбке, в многозначительной паузе - воспринимался на ура. Артист это чувствовал и, казалось, общался с залом напрямую, как оратор-публицист, а не произносил заученные слова... В Киеве я уже сам работал в театре, спектакли у нас тоже были каждый день. Поэтому довелось побывать всего на одном представлении москвичей. Но поскольку Лева на сей раз не достал контрамарки, он попросил меня прийти пораньше, чтобы провести через служебный вход. И я побывал на прогоночной репетиции, которая произвела на меня едва ли не большее впечатление, чем спектакль. Особенно поразила Татьяна Ивановна Пельцер, которая несмотря на довольно почтенный уже возраст носилась как молодая по конструктивистским декорациям (игрался "Темп-1929" по Погодину) и ловила каждое слово молодого тогда Марка Захарова, у которого и Ленком, и все фильмы были еще впереди. На фоне оперных артистов, даже молодых, уже за день до спектакля репетировавших вполголоса и вполноги, эта артистическая самоотдача за полчаса до поднятия занавеса казалась удивительной! Киевская "Опера" И снова Ростропович Вернее, теперь уже без него. И без Вишневской. В ее книге "Галина" этот эпизод описан. Она отказалась приехать в Киев сама: нужно было отдохнуть, подготовиться к новому сезону. А Ростропович поехал. Ведь ему был дорог каждый жест внимания в условиях, когда его уже не только не пускали за рубеж, но и не подпускали к Большому театру, отменяли записи и хамски давали понять, что он никому не нужен. И еще он решил взять с собой дочек, чтобы показать им Киев, где они до того никогда не бывали. "Слава согласился приехать, - пишет Вишневская, - и разработал генеральный план: возьмет с собой Ольгу и Лену, поедут на машине до самого Киева, не торопясь, останавливаясь по дороге в разных интересных местах... Выехали на рассвете, набрав с собой разных туалетов, продуктов побольше, вооружившись картами. Первая ночевка в Брянске. А через день к вечеру вернулись в Жуковку с унылыми физиономиями… Оказывается, в Брянске, куда они добрались уже к ночи, их ждала телеграмма из Киева о том, что в связи с переменой программы гастролей спектакли "Тоски" отменяются. Потом нам рассказали, что киевские власти просто запретили появление в их городе Ростроповича, а публике объявили, что он уехал за границу и отказался дирижировать в Киеве". Так писала Вишневская. Не знаю, что объявили публике, подозреваю, что ничего. Просто заменили имя на афишах без всяких объяснений. Да и нам официально просто сказали, что Ростроповича не будет. Слухи о том, что киевские партначальники не захотели видеть в своем городе друга Солженицына ходили лишь в кулуарах, а да оркестра они дошли потому, что на скрипке в нем играла молодая жена Горелика. Но и она знала не так уж много, потому что он предпочитал держать язык за зубами. У меня же тогда были лишь предположения. Позже их подтвердил сам Вольф Михайлович, когда буквально месяц до смерти навестил родных в Израиле и позвонил мне по телефону, чтобы передать живой привет от моего внука, студента Московской консерватории, подрабатывающего в оркестре "Стасика". Представитель саратовского партийного обкома появился у нас в Ростове отнюдь не потому, что кому-то пришло в голову, будто мы не проведем гастролей на должном уровне без сведений об уборочной страде в Саратовской области. Причина была в том, получив программу гастролей, киевские идеологические блюстители нажаловались саратовским. А те, после того как буквально несколько месяцев назад "прошляпили" Ростроповича, дирижировавшего в Саратове той же "Тоской", решили, что действовать напрямую - навредить самим себе. И послали спецпредставителя уговаривать Горелика отказаться от выступления Мстислава Леопольдовича по собственной инициативе. Однако посланец не преуспел, иначе Ростропович получил бы телеграмму раньше, еще из Ростова. Вольф Михайлович пообещал сам уговорить киевские власти. Но тут уж не преуспел он. И с горечью, которая слышна была в его голосе даже сорок с лишним лет спустя, сказал мне по телефону: "По-моему, Ростропович с Вишневской считали, что во всем виноват я". И сколько я не уверял его, что, судя по тому, как рассказан этот эпизод в ее книге, Галина Павловна так не думала, он печально повторил несколько раз: "Боюсь, что считала именно так..." *** В Саратов после гастролей я возвращался через Москву. И был поражен тем, что столица вся пропахла гарью, а на улице Горького, глянув от Пушкинской площади вниз, в сторону Красной площади, можно было видеть какую-то странную сизую мглу. Газеты, радио и телевидение хранили об этом феномене гордое молчание. И только позже, когда я уже был дома, в "Литературке" просочились первые сведения о горящих торфяниках. Все же остальные по-прежнему докладывали, что несмотря на страшную жару уборочная страда идет успешно... Напечатано в журнале «Семь искусств» #8-9(55)август-сентябрь2014 7iskusstv.com/nomer.php?srce=55 Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer8_9/Licht1.php