"Человеческой плоти не тяжек оброк". Стихи*0

*** То ли уведено, то ли украдено… Арк. Штейнберг Светлому – тьмою колода цыганская, карта крапленая, лунный аркан; солнце погасшее, пляска шаманская, ветра и века холодный чекан; лживая времени разноголосица битым стеклом оседает в крови, имя заклятое не произносится, не отзовется, зови не зови; жирная гарь застит небо глубокое – пеплом и дымом несбывшихся дней, – многоочитое, павлиноокое – страж ослепленный над царством теней; над асфоделями вьются стервятники, над асфоделями сизый туман; черные вороны, белые ратники и уплывающий вдаль караван. Белым по черному, черным по белому, трижды по дереву, через плечо – весть онемелому, знак пустотелому: холодно, ближе, совсем горячо. Сивцев вражек Памяти М. Осоргина Брат ли на брата – иль с глазу на глаз (не говори, что не знаешь отличья), кровью за кровь, за указом – приказ, вот и соткалась судьбина опричья; как этот град захлебнулся в крови, кровью свернулись кремлевские стены; звезды горят, что твои визави, – пьяный от крови, не чуешь подмены; пусть за кровавую держишься власть, – но вы не кровники, не обольщайся; смрадным дыханьем пахнёт эта пасть, – переступивши – не возвращайся; гемофилия – тяжелый порок царственной крови и крови холопьей; участью кровосмешенной истек тот, кто единожды вышел из топей, – тот, кто единожды храм на крови в духе построил, а прочее – бредни; кровников, перекрестясь, позови; ты – не последний, ты – не последний. *** Памяти М. Алданова В Ульмской ночи говорят до расвета два собеседника-апологета картезианских идей а на дворе не зима и не лето Л. вместе с А., избежавшие гетто, А., или Л.., иудей. Маленький остров… Святая Елена… Случай, случайность, жестокая пена cogito ergo… Декарт. Ищет Мыслитель средь пепла и тлена праведников, но отверстая Вена средь передернутых карт. Карты кроятся не по лекалам, выжжена карта над спящим кварталом, ибо картограф – огонь. А. или Л., ныне дело за малым, Л. или А., что там в сумраке алом, крики агоний, погонь… А., или Л., – Вы Алданов, Ландау? Что так не нравится в слове Дахау? Через полвека скажи. Ужас в ночи – иль ночное зерцало ожило, сгинуло, вновь замерцало; плюмбум крепит витражи. Что же, декартово вредное семя, cogito sum – ergo знания бремя ульмской поведай ночи: клюнет петух в звездочотово темя, картезианское съежится время в дыме сгоревшей свечи. *** Человеческой плоти не тяжек оброк, ей предписано легкое бремя: доиграть, отыгравши, исполнив урок, ибо время проходит сквозь время, словно капля сквозь каплю, прилив и отлив, ливень над первозданной водою, свет над тьмою, себя от нее отделив, Божий дух над небесной грядою. Небеса розовеют на новой заре и луна угасает, белеса. Догорает свеча на твоем алтаре. Раздирается в храме завеса. *** Быть может, все совсем не так, бардак и кавардак. Мартын Задека, Зодиак, летающий кабак. Быть может, все сплошной подвох, сплошной помилуй-Бог, горох моченый, скоморох, трава чертополох. Быть может, все дурная пря в листках календаря, все попусту и все зазря, и зря взошла заря. Скрипач на крыше, на лесах, на солнечных часах, трубач над Краковом парит в потухших небесах. Наверно, все совсем не то, лото и шапито, демисезонное пальто, Тортилла и Тото. Наверно, кончился табак, и ухмыльнулся бес. Из дома вышел человек и с той поры исчез. *** я лечу над гнездом кукушки психопаты и побирушки тянут руки – мол, помоги я кружу над гнездом кукушки ни гроша за душой ни полушки и в душе не видно ни зги собирайся кукушкино племя стиснув зубы подставь-ка темя под кислотный осенний снег не кручинься кукушкино племя всех времян тягчайшее бремя бег по кругу но все же бег а кукушка кружит тоскует не поможет не уврачует вам подкидышам во плоти а кукушка тоскует кружит словно службу над вами служит не пророчь не кукуй – лети *** Над рекой Океан поднимается черный туман, за рекой Океан рассыпается звездная пыль; это строки звенят от мороза на стыке времян и тяжелые ветры сметают и накипь, и гиль; и ни марево майи, ни адов холодный огонь не царят, не владычествуют за рекой Океан; одинокой свободы глотни, только не проворонь миг, когда этот мир за тобой – окаян, ибо все прибывает, все выше и выше вода, над тобою зияющей тьмою застыл небосвод, и река Океан низвергается на города, и «Летучим голландцем» Ковчег над рекою встает. *** инеем трава прибита ломкая седая процеди слова сквозь сито по траве гадая свет и тьма тысячелистник стебли Achilléa черепаха-клинописник дальняя аллея небо сходится с землею иль с водою горы нет защиты перед змеем кровью полны поры вверх ли вниз ли между делом над чертой открытой в мирозданье черно-белом солью живы житом но изменчивое время правит гексаграммой и смещает отраженье темной амальгамой покорись ветрам стихиям самость усмиряя годы темные лихие доведут до края до краюхи до котомки трактом ли тропою всё осколки да обломки над судьбой слепою *** Точка, тире – не морзянка, – природа, погода; точка, тире – письмена уходящего года. Листья повсюду, крылатки кленовые, семя; дань собирая, движется время сквозь время. Память рисует пейзажи, – да нет, натюрморты. Уголь, сангина, – но контуры смазаны, стерты; падает свет из источника стылого света, это ноябрь, вот из тыквы возникла карета. В полночь лакеи крысятами вновь обернутся; мертвые ждут, что живые их вспомнят, проснутся. Тыква пойдет на пирог, в потемневших глазницах Свечи сгорели, лишь темные тени на лицах тех, кто шагнул за предел понарошку, играя, тех, кто не ведает пламени ада, но края все же коснулся, и в зеркале омута мутном память свою приоткрыл наважденьям минутным. В том лабиринте, как прежде, темно и опасно, нить Ариаднина чарам твоим не подвластна; ток ли пропущен, бикфордов ли шнур под рукою, лишь мостовые дрожат над подземной рекою. *** сложены крылья перо у виска блеск антрацитовый круглое око штрих ли неверен неточность мазка с этой картиной такая морока мертвые листья намокли в пруду птицы уносятся вдаль вереницей шагом острожным за ними иду путь ограничен воздушной границей не заблудиться б в лесу вековом ели – мертвы, а зверье многоглаво упадью падалью станешь стервом сонная одурь темна и лукава птица от стаи отбившись кружит перья из раненых крыльев роняя темное око до срока смежит темные хлопья с небес подгоняя *** В хожденье по водам – дождем-водомеркой, в скольженье по воздуху – ангелом птичьим, – чей облик подернется рябью, тревогою глянет в зрачки? Реченьем немыслимым речь исковеркай, предстань перед миром инаким обличьем – душою не рыбью, не рабью; неровно ложатся стежки. В кадрили пройдись перед праздной толпою, грифоном спляши с черепахою-квази, от устриц заботы немного, к тому же – готовый обед; иль так, человече, побудь сам собою, у моря дождись поднебесных оказий, пиши непредвзято и строго – безумец не ведает бед; но если ты алчешь незримого града в надзвездном шатре на окраине сада, чертя непонятные знаки на волглом зернистом песке, пусть горькою станет земная отрада, тебя заметет круговерть листопада; иные взойдут зодиаки и город заплещет в руке. *** если незримого взрыва осколки застыли в душах во вспоротых венах в пучках сухожилий что за дорога которой шагаешь во тьму что за дорога тропа чуть заметная змейка в ельнике старом где бродит судьба-лицедейка тенью бросается под ноги в сизом дыму что там поскребыш последыш забытых мелодий пасынок ритмов и вечная тема пародий черствый сухарь догрызи и водицей запей «чортовым пальцем» черти на песке свое имя чертов подменыш не названный чудище в гриме чертополох ли татарник иль просто репей так и бродить нетореными тропами века где-то болото трясина а где-то засека или нехоженый наледью режущий наст впрочем былое настигнет и петлю затянет так что ступай себе с миром грядущее грянет и нищеброду на бедность полушку подаст *** Под яблонькой, под вишнею… И. Анненский От Углича до Галича давно истоптан тракт, от Галича до Углича не действие – антракт. Молчат бояре грешные, безмолвствует народ и небеса кромешные глядят разинув рот. Борисову – Борисово, наследнику – виват, гуляет племя бисово не в срок и невпопад; звучит ежеминутное помилуй да спаси, жиреет семя смутное от века на Руси. От Галича до Углича плутаем в трех соснах, от Углича до Галича, привстав на стременах, – ах, с муромской дороженьки – да по Смоленской вдаль, колодники, острожники, не шляхта и не шваль, – под каждой кочкой мертвые не други, не враги; такие вышли пряники такие пироги. *** Солома горит и блины на столе и подслеповата зима; икорка, и водка дрожит в хрустале, и полны пока закрома; грибочки, наливочки, масляный шест, кричит надрываясь петух; гармоника вторит, присядка, присест и плотно утоптанный круг; проводим – и встретим больную весну; вдоль тайной звериной тропы останутся в ряд – соляные столпы навек отошедших ко сну; прощенья просить – на юру, на ветру, прощальный почувствовав взгляд, звериной тропой пробежать поутру, в последний уйти снегопад… *** Поля побелели мучнистая пала роса той мýки мукú которой полны небеса мели Божья мельница вновь над карнизами тьма от пуха слепого округа лишилась ума и вновь спорынья и снова чернеющий снег кружат одержимые пляской в Великий Четверг над водами Стикса лишь памяти брезжущий свет приветь своих мертвых по знакам нетленных примет и слейся с толпой одиночек блаженных больных давно колобродит душа в измереньях иных но соль четверговая вновь приведет на порог презревших Гекатову тень над скрещеньем дорог. *** Ну а если назад, за плечо, за крыло – только взгляд, только пристальный взгляд; но примета дурна, и воды утекло под янтарные слезы сестер-Гелиад – так, что снадобьем сделался яд. Вот и кровь до виска добралась, горяча, и не больно смотреть с высоты на проделки шута, трюкача, рифмача; то ли смех, то ли плач искажает черты, и горят, не сгорая, мосты. И терновник колючий, и розовый куст, и садовник, и плащ огневой, и карбункул, змеиных коснувшийся уст, – всё твое над колеблемой ветром травой, брат-тростник, – вековой, кочевой… Напечатано в журнале «Семь искусств» #8-9(55)август-сентябрь2014 7iskusstv.com/nomer.php?srce=55 Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/ Nomer8_9/Kolcova1.php