Моисей Борода: Переводы из итальянской прозы XX века. Наталия Гинзбург: Мать0

Мать была маленькой и худой, с кривыми плечами; одета была всегда одинаково: голубая юбка, красная шерстяная блузка. У неё были короткие вьющиеся волосы; она смазывала их оливковым маслом, чтобы не выдавались во все стороны; каждый день выщипывала себе брови, так что они становились похожими на крохотные, тянущиеся к вискам рыбки; пудрила лицо жёлтой пудрой. Выглядела очень юной; сколько ей лет, мальчики не знали, но казалась намного моложе, чем матери их товарищей по школе; видя этих матерей, мальчики всегда удивлялись тому, какие же они толстые и старые. Курила постоянно, пальцы у неё были в пятнах от табака; курила и по вечерам в постели, перед тем как заснуть. Спали все вместе на огромной двуспальной кровати под жёлтым одеялом; мать на стороне двери; рядом на тумбочке стояла лампа с абажуром, прикреплённым к лампе обтерханной красной лентой: мать читала по ночам и курила. Домой возвращалась подчас очень поздно, и мальчики просыпались и спрашивали, где она была. Отвечала почти всегда: "В кино", а иногда "У подруги". Существовала ли эта подруга на самом деле, они не знали: мать не навещали никакие подруги. Раздеваясь, всегда говорила, чтобы мальчики отвернулись; они слышали только шелест снимаемой одежды и видели танцующие на стене тени. Мать ложилась рядом с мальчиками: худенькое тело в прохладной шёлковой рубашке; мальчики отодвигались от неё подальше, так как она всегда жаловалась, что они прислоняются к ней и толкают её во сне ногами. Мать не была важной в их жизни. Важными были бабушка, дедушка, тётя Клементина, которая жила в деревне, часто приезжала и привозила каштаны и жёлтую муку; важной была Диомира, служанка, важным был чахоточный привратник Джованни, который делал стулья из соломы. Все эти люди были очень важными: на них можно было опереться, им можно было довериться, поскольку они были сильными, устойчивыми, постоянными - сильными, когда что-то разрешали и сильными когда запрещали. Они были умными и физически крепкими, знали толк во всём, что делали, во всём, что было вокруг - от погоды до защиты от воров. Когда мальчики оставались дома одни с матерью, их охватывал страх - как если бы рядом с ними никого не было. Мать ни запрещала, ни разрешала; самое большее, что они от неё слышали, было произнесённое усталым, жалобным тоном: "Не шумите так, у меня болит голова". Если спрашивали у неё разрешения сделать то-то или то-то, говорила сразу: спросите бабушку - или говорила "нет", потом "да", потом опять "нет" - и не могла решиться ни на что; вся была сплошное смятение. Оказавшись вместе с матерью вне дома, чувствовали себя неуверенно: она путала улицы и должна была справляться по дорожным указателям; когда заходила в магазин что-то купить и обращалась к продавцам, вид и тон были у неё до смешного застенчивыми; в каждой лавке, куда заходили, постоянно что-то забывала - перчатки, сумочку, шарф, и приходилось возвращаться и искать, и мальчики стыдились её. Все ящики у неё были в беспорядке, вещи лежали по самым разным местам, и Диомира, убирая по утрам комнату, ворчала по её адресу и звала бабушку посмотреть на этот беспорядок, а потом они вместе с бабушкой собирали чулки, одежду и подметали разбросанный по всей комнате пепел от сигарет. По утрам мать шла за покупками: возвращалась, со стуком ставила на мраморный стол в кухне сетку с продуктами, спускалась к своему велосипеду, садилась и уезжала на работу в бюро, где была служащей. Диомира осматривала продукты в сетке, ощупывала каждый апельсин, пробовала рукой мясо и ворчала, и звала бабушку, чтобы и она видела, какое плохое мясо мать купила. Мать приезжала на перерыв в два часа, когда все уже пообедали, и ела в спешке, читая прислонённую к бокалу газету. Поев, садилась на свой велосипед и уезжала в бюро, и видели её только короткое время за ужином; после ужина сразу же ложилась спать. Мальчики готовили уроки в спальне. В изголовье кровати висел большой портрет отца: квадратная чёрная борода, лысая голова, очки в черепаховой оправе. Другой - маленький - портрет стоял на столе. Отец умер, когда они были совсем маленькими, они его не помнили - или, вернее, помнил только старший. В его памяти сохранилась тень от долго-долго тянущегося дня, который они провели у тёти Клементины: отец катал его по двору на ручной, окрашенной в зелёный цвет, детской тачке; потом, уже взрослым мальчиком, он видел части от этой тачки - ручку и колесо - на чердаке дома тёти Клементины. Тогда, новая, она была так красива! - и он был счастлив, что у него есть такая красивая тачка; отец толкал тачку вперёд, и его борода подрагивала. Об отце они ничего не знали, но думали, что он, наверное, принадлежал к тем, кто был сильным и мудрым в запрете и разрешении; бабушка, когда дедушка или Диомира возмущались матерью, говорила, что нужно иметь к ней сострадание, потому что она очень несчастна; и ещё она говорила, что был бы жив Эудженио, отец мальчиков, мать была бы другой, но она имела несчастье потерять мужа, когда была ещё совсем юной. Кроме бабушки со стороны матери, у них была ещё бабушка со стороны отца, но она жила во Франции, и разве что писала им письма и посылала подарки к Рождеству; потом она умерла: была уже очень старой, В полдник ели каштаны или хлеб с оливковым маслом и уксусом; потом, если уроки были уже сделаны, мальчики шли к маленькой площади или к развалинам общественных бань; там становились пред воронкой от бомбы и прыгали в эту воронку, стараясь попасть в середину. На площади было много голубей, и мальчики брали с собой для них хлеб или пакетик отварного риса; рис выпрашивали у Диомиры. На площади собирались все дети из их квартала - их товарищи по школе и другие, которые шли потом в воскресный рекреаториум[2], где играли в футбол с доном Вильяни. Он снимал свою чёрную сутану и бил по мячу не хуже других. Иногда играли на площади в футбол или в полицейских и воров. Бабушка время от времени выходила на балкон и кричала, чтобы были осторожными. На площади было темно, и видеть оттуда освещённые окна их дома, бабушку на втором этаже, знать, что они могут туда вернуться, согреться у печки, защититься от наступившей ночи, доставляло мальчикам необыкновенную радость. Бабушка и Диомира, сидя на кухне, штопали прохудившиеся простыни; дедушка стоял в берете в столовой и курил трубку. Бабушка былая очень полной, одевалась в чёрное, носила на груди медальон с портретом дяди Ореста, погибшего на войне; она замечательно готовила пиццу и другие блюда. Бабушка сажала их к себе на колени, даже и тогда, когда они подросли; у неё была большая мягкая грудь; в вырезе её чёрного платья была видна рубашка из белой шерсти на пуговках, которые она сама сделала. Она сажала мальчиков к себе на колени и говорила им на своём диалекте нежные слова, с оттенком сострадания, жалости; потом доставала из волос длинную заколку и чистила им уши, а они визжали и хотели от этого улизнуть, и на этот визг в проёме двери появлялся дедушка с трубкой во рту. Дедушка раньше преподавал в лицее греческий и латынь. Сейчас он был на пенсии и работал над книгой по греческой грамматике; его прежние студенты часто приходили его навестить, Диомира должна была тогда варить кофе. В туалете лежали стопками тетради с переводами из греческого и латыни - переводами, испещрёнными красными и синими дедушкиными правками. Дедушка носил короткую белую бородку, немного похожую на козью; шуметь при нём было нельзя: после многих лет работы в лицее у него были слабые нервы. По утрам они с бабушкой часто спорили: дедушка был в постоянном испуге от ползущих вверх цен, и когда бабушка говорила ему, что ей нужно столько то и столько то денег, он удивлялся, почему так много, и между ними начинался спор. Он говорил, что Диомира, наверное, крадёт сахар и по секрету варит себе кофе, а Диомира, услышав это, врывалась к ним и начинала орать; кричала, что кофе уходит на студентов, которые что ни день к ним приходят. Но это были мелкие ссоры, которые сразу же затухали, мальчики их не пугались; пугались они, когда ссорились дедушка с их матерью. Случалось, что мать возвращалась домой поздно ночью, и тогда дедушка, босой, в накинутом на пижаму пальто выходил из своей комнаты, и начинались крики. Он кричал: я знаю, где ты была, я знаю, где ты была, я знаю, что ты такое есть - а мать отвечала: мне это всё равно, и говорила: вот, смотри, ты моих детей разбудил!, а он говорил: такой, как ты, дети не важны. Молчи! Я знаю, кто ты. Сука ты! Тебя носит по ночам куда-то, как ошалевшую, обезумевшую суку, какая ты и есть. Бабушка и Диомира прибегали на эти крики и выталкивали дедушку в его комнату, и говорили: "Тс-с-с", а мать шла в спальню, ложилась в постель, накрывалась с головой одеялом и плакала навзрыд, и её плач отдавался эхом от стен комнаты, погружённой в темноту, а мальчики думали, что дедушка, наверное, прав, и что мать поступает плохо, ходя по вечерам в кино или оставаясь до поздней ночи у подруг. Они чувствовали себя несчастными, испуганными и несчастными - и только свернувшись калачиком на огромной, глубокой, тёплой кровати, они освобождались от этого чувства. Старший, лежавший до прихода матери посредине кровати, старался, когда она ложилась, отжаться поближе к краю, чтобы её не касаться; рыдания матери казались ему чем-то отвратительным, пропитанная слезами мокрая подушка вызывала в нём омерзение; он думал: "Мальчик стыдится своей матери, когда видит её плачущей". О ссорах матери с дедушкой мальчики не говорили между собой никогда, избегали их даже упоминать. Слыша как плачет мать, они крепко обнимали друг друга; утром чувствовали себя из-за этого друг перед другом неловко: им казалось, что они обнимались, защищаясь от чего-то, о чём им не хотелось говорить. Впрочем, они быстро забывали о том, какими несчастными чувствовали себя ночью: начинался день, надо было идти в школу, по дороге они встречали своих товарищей, играли с ними у школьных ворот перед началом занятий - и чувство, что они были несчастны, уходило. Мать вставала на рассвете, поднимала, склонившись над раковиной, комбинацию, свёртывая её в рулон, намыливала шею и руки: всё это время старалась стать так, чтобы мальчики её не видели - но в зеркале были видны её смуглые худые плечи и маленькие груди с тёмными, сжавшимися от холода сосками; мать пудрила подмышки, волосы у неё там были густые, в завитках. Одевшись, выщипывала перед зеркалом брови, при этом крепко сжимала губы; наносила на лицо крем, ярко-красной кисточкой из лебединых перьев быстро-быстро проводила по лицу, размазывая крем; пудрилась; напудренное, лицо её становилось жёлтого света. Иногда по утрам бывала веселой, ей хотелось говорить с мальчиками; спрашивала о школе, об их товарищах, рассказывала о времени, когда училась в школе, о её классной руководительнице, молодящейся старой деве, которую все называли "синьорина Дирче". Наведя макияж, одевала пальто, брала сетку для провизии, наклонясь, целовала мальчиков, и быстро исчезала из дома - обёрнутый вокруг шеи шарф, надушенное донельзя, напудренное жёлтой пудрой лицо. Мальчикам казалось странным, что их родила эта женщина. Менее странным было бы думать, что их родила бабушка или Диомира - обе они были рослые, крепкие телом, от которого исходило тепло - телом, которое могло защитить от страха, от любой непогоды, от воров. Им было странно думать, что их мать была той самой женщиной, в животе которой они какое-то время находились. С того времени, как они узнали, что дети, прежде чем родиться, находятся в животе матери, они всегда удивлялись тому, что когда-то были в этом маленьком животе, и немного стыдились этого. Ещё более странным, невероятным казалось то, что эти маленькие груди кормили их молоком. Но сейчас у матери не было больше грудных детей, которых надо было кормить своим молоком и баюкать, и она, купив провизию, садилась на свой велосипед и уезжала - счастливая, что освободилась. Она не принадлежала им; они не могли на неё рассчитывать. Они не могли её ни о чем просить. Других матерей, матерей их товарищей, можно было просить о чём угодно, и возвращаясь из школы домой, каждый из детей, идя рядом с матерью, мог попросить её о тысяче вещей. Мать могла высморкать ему нос, застегнуть пальто, он показывал ей, что было задано в школе, показывал дневник. Матери их школьных товарищей были немолодыми, носили шляпки или вуалетки, воротники из меха; почти каждый день они приходили в школу, разговаривали о своих детях с учителем. Матери эти были чем-то похожи на их бабушку или на Диомиру: такие же крупные, их тело излучало теплоту, мягкость, и вместе с тем они были властными, из тех людей, которые не ошибаются, не теряют своих вещей, не оставляют ящики комода в беспорядке, не возвращаются домой поздно ночью. А их мать, освободившись от покупок, сразу убегала, ускользала из дома. Продукты покупала неумело, позволяла продавцам мяса себя обманывать, часто они давали ей обрезки, которых уже никто не брал, и она, принеся это домой, исчезала так быстро, что за ней было не угнаться. Мальчики в глубине души были рады, когда она исчезала из дому. Что это за бюро, куда она ездила каждое утро, никто не знал; об этом бюро, о своей работе она никогда не говорила; знали только, что она печатает там на машинке и пишет письма на французском и английском - может быть это она делала хорошо. Как-то мальчики отправились с доном Вильяни и детьми из рекреатория на прогулку, и на обратном пути, проходя мимо кафе на окраине города, увидели через окно мать; она сидела за столиком с каким-то мужчиной. У мужчины были каштанового цвета усы; был он в длинном светлом пальто. Знакомые им шотландский шарф и потрёпанная сумочка из крокодиловой кожи лежали на столе. Смеясь, мужчина что-то говорил матери. У неё было счастливое лицо, спокойное и счастливое - такое, какого у неё никогда не бывало дома. Мать не видела их; она смотрела на мужчину, он и она держались за руки. Мальчики пошли со всеми дальше: дон Вильяни торопил их, чтобы успеть на трамвай. Когда пришёл трамвай, младший из мальчиков подошёл к брату и сказал: Видел маму? - но тот ответил: Нет, не видел. Младший тихо засмеялся и сказал: Конечно ты видел, это была именно она, мама, и с ней был какой-то господин. Старший отвернулся. Ему было уже тринадцать; слова брата неприятно раздражали его; он, сам не зная почему, испытывал чувство какой-то вины; думать о том, что он увидел, ему не хотелось; хотелось делать вид, что он ничего не видел. Бабушке они ничего не рассказали. Но утром, когда мать, стоя к ним спиной, одевалась, младший сказал: Вчера, когда мы ходили гулять с доном Вильяни, мы тебя видели, с тобой был ещё какой-то господин. Мать мгновенно обернулась; лицо её было злым, её выщипанные брови, похожие на две маленькие рыбки, сошлись вместе. Сказала: "Вам показалось. Это была не я. Знаете же сами, что остаюсь на работе до позднего вечера. Видите теперь, что ошиблись". Старший произнёс усталым, успокаивающим голосом: "Да, это была не ты. Была другая женщина, похожая на тебя". Оба мальчика поняли, что это воспоминание должно исчезнуть из их памяти, и как бы изгоняя его, оба глубоко вздохнули и с силой выдохнули. Но мужчина в светлом пальто в один прекрасный день пришёл к ним домой. Был он не в пальто - стояло лето - а в костюме из льна; носил очки в оправе голубого цвета; когда сели за стол обедать, попросил разрешения снять пиджак. Бабушка с дедушкой были в это время в Милане - поехали туда повидать родственников, а Диомира уехала в свою деревню, так что мальчики остались одни с матерью, и вот тогда появился этот мужчина. Обед был отличным. Почти всё мать купила в ростиссерии[3], в том числе и жареную курицу с картошкой фри, сама приготовила только спагетти - тоже удавшиеся, только соус немного подгорел. Мать подала и вино. Была она возбуждённой, весёлой, ей хотелось говорить обо всём сразу: с мужчиной о мальчиках, с мальчиками о мужчине. Мужчину звали Макс, жил он в Африке. За обедом он показывал свои африканские фотографии - у него была их целая куча. На одной из фотографий была снята его обезьяна, и мальчики расспрашивали и расспрашивали его об этой обезьяне. Макс сказал, что она была очень умной, любила его, и когда хотела получить карамельку, делалась чрезвычайно забавной и милой. Но он должен был оставить её в Африке, так как она заболела и он боялся, что она во время путешествия на пароходе погибнет. Мальчики сразу подружились с Максом. Он обещал взять их в кино. Они показывали Максу свои книги - было их немного; он спросил, читали ли они Необыкновенные путешествия Сатурнино Фарандола[4], они сказали - нет, и он обещал подарить им эту книгу, а ещё - замечательную книгу о приключениях Робинзона. После обеда мать сказала им, чтобы они пошли в рекреаторий поиграть; хотела остаться с Максом наедине. Мальчики немного попротестовали, но и мать, и Макс сказали, что они должны пойти в рекреаторий. Когда они вернулись домой, Макса уже не было. Мать наскоро приготовила ужин: кофе с молоком и салат из картошки; мальчики, сами не понимая, почему, были в приподнятом настроении, им хотелось говорить с матерью об Африке, об обезьяне, да и мать была в хорошем настроении, казалась довольной, рассказывала детям о разных вещах, о том, как она как-то раз видела обезьяну, танцующую под музыку органчика. Потом сказала, чтобы мальчики ложились спать, а ей нужно на короткое время выйти, они не должны ничего бояться, нет никакого повода бояться; наклонясь, поцеловала каждого, и сказала, что не надо говорить о Максе дедушке или бабушке, так как им не нравилось, когда она приглашала кого-нибудь к себе. Несколько дней они оставались одни с матерью: у неё не было желания готовить, и они ели то, к чему не привыкли: ветчину, мармелад, жареное мясо из ростиссерии; пили кофе с молоком. Потом мыли вместе посуду. Когда вернулись дедушка с бабушкой, мальчики почувствовали облегчение: опять была на обеденном столе скатерть, бокалы и всё, что полагается; вновь, как и до этого, была у них бабушка, сидящая в кресле-качалке, вновь было её тело, излучающее мягкость, теплоту; бабушка никуда не убегала, она была уже старая и толстая, было так хорошо иметь кого-то, кто остаётся дома, кто не может убежать, исчезнуть. Бабушке мальчики не сказали о Максе ни слова. Втайне ждали, когда придёт от него книга о Сатурнино Фарандола и когда он поведёт их в кино и покажет другие фотографии его обезьяны. Несколько раз спрашивали мать, когда же Макс поведёт их в кино; она отвечала резко: господин Мах сейчас в отъезде. Младший из мальчиков спросил как-то: может быть он уехал в Африку? Мать ничего не ответила, и он подумал, что господин Макс и вправду уехал в Африку - уехал, чтобы привезти оттуда свою обезьяну. Он представлял себе, как в один прекрасный день господин Макс приедет и поведёт его в школу, а рядом будет идти негр, слуга господина Макса, и на шее у слуги будет сидеть обезьяна. Начались после каникул занятия в школе. Приехала на несколько дней тётя Клементина, привезла мешок груш и мешок яблок, из них варили варенье с марсала[5] и сахаром. Мать была постоянно в плохом настроении, всё время ссорилась с дедушкой. Возвращалась поздно ночью, не спала, курила. Сильно похудела, почти ничего не ела. Её маленькое, жёлтого цвета лицо изменилось: теперь она подкрашивала в чёрный цвет брови. Наносила на лицо пудру толстым слоем; когда бабушка хотела снять платочком лишнюю пудру, мать сразу отстранялась. Она почти не разговаривала, а когда в редких случаях что-то говорила, было впечатление, что она делает над собой усилие, что ей это необыкновенно тяжело; говорила слабым, еле слышным голосом. В один из таких дней пришла домой в шесть вечера - это было странно, обычно она приходила намного позже; придя, закрылась в спальне на ключ. Младший из мальчиков стал стучать в дверь: ему нужна была тетрадь. Мать ответила злобным голосом, что хочет спать, хочет, чтобы её оставили в покое. Он, уже робко, повторил просьбу, и тогда она открыла и вышла из спальни. У неё было опухшее, мокрое от слёз лицо. Мальчик понял, что она плакала, обернулся к бабушке и сказал: Мама плачет - и бабушка и тётя Клементина заговорили между собой вполголоса; говорили о матери, но не было слышно, что они говорили. Однажды ночью мать не пришла домой. Дедушка - босой, в накинутом на пижаму пальто - несколько раз выходил из своей комнаты посмотреть, пришла ли она уже; выходила посмотреть и бабушка. Мальчики спали неспокойно, слышали сквозь сон, как дедушка с бабушкой ходят по дому, как они открывают и закрывают окна. Мальчиков охватил страх. Утром позвонили из полиции: мать нашли мёртвой в одной из гостиниц; она приняла яд, оставила предсмертное письмо. За ней пошли дедушка и тётя Клементина; бабушка кричала, мальчиков спустили к соседке на нижнем этаже, пожилой синьоре, которая всё повторяла: Бессердечная, оставить таких детей! Мать принесли домой. Когда пришли мальчики, мать уже лежала на своей кровати. Диомира одела на неё красное шёлковое платье, в котором мать выходила замуж; на ноги одела лакированные туфли; в этом платье и туфлях мать казалась совсем маленькой. Маленькая мёртвая кукла. Было странно видеть цветы и свечи в комнате, к виду которой они так привыкли. Диомира и тётя Клементина, стоя на коленях, молились; всем сказали, что мать приняла яд по ошибке: если бы стало известно, что она сделала это намеренно, ни один священник не пришёл бы, чтобы совершить над ней похоронный обряд. Диомира сказала мальчикам, что они должны поцеловать мать; они ужасно стыдились, потом, преодолевая стыд, подошли по очереди и поцеловали её в холодную щёку. Потом были похороны, тянулось это долго; прошли через весь город, все чувствовали себя очень уставшими. На похоронах был дон Вильяни, многие из их товарищей по школе и из рекреатория. Было холодно, на кладбище дул сильный ветер. Когда вернулись домой, бабушка при виде стоящего у подъезда велосипеда начала плакать и кричать - ей казалось, что она видит, как её дочь, выбегая из дома, садится на этот велосипед и уезжает, а её шарф развевается на ветру. Дон Вильяни сказал, что она сейчас уже в раю - может быть потому, что он не знал, что мать отравилась намеренно - или знал и делал вид, что не знает. Но мальчики не знали, существует ли этот рай на самом деле: дедушка говорил, что нет, бабушка - что да, а мать как-то сказала им, что никакого рая с ангелочками и чудесной музыкой нету, но что умершие уходят туда, где нет ни хорошего, ни плохого, где нет места никаким желаниям, и поэтому там никто ничего не желает. Там находишь отдых, полный покой. Мальчиков отправили на некоторое время в деревню к тёте Клементине. Все были добры к ним, целовали, ласкали, но им было от этих поцелуев и ласк почему-то очень стыдно. Ни о матери, ни о Максе они друг с другом не говорили; на чердаке у тёти Клементины они нашли книгу о приключениях Сатурнино Фарандола, прочли её, и она им очень понравилась. Но старший из мальчиков часто думал о матери - как он её тогда увидел в кафе с Максом, как мать и Макс держались за руки, какое спокойное, счастливое лицо было у матери; он думал о том, что может быть мать приняла яд потому, что Макс вернулся к себе в Африку навсегда. Мальчики играли с собакой тёти Клементины - красивой собакой, которую звали Буби; учились взбираться на деревья - раньше они этого не умели. Отправлялись к реке, купались, плавали. Было так приятно возвращаться вечером к тёте Клементине, решать с ней кроссворды. У тёти Клементины им было хорошо! Потом наступила пора возвращаться домой к дедушке и бабушке. Мальчики были рады возвратиться в привычный им мир. Бабушка сидела, как и прежде, в своём кресле-качалке, и всё порывалась чистить им уши своей заколкой. По воскресеньям шли на кладбище. Диомира шла с ними. Покупали цветы, а на обратном пути заходили в бар выпить пунш. На кладбище перед могилой бабушка молилась и плакала, но мальчикам было очень трудно связать могилы и кресты и кладбище с их матерью - той, которую обманывали мясники, той, которая садилась на велосипед и исчезала, той, которая постоянно курила, путала улицы и плакала по ночам. Кровать была теперь для них очень просторной. У каждого была своя подушка. Они редко думали о матери: думать о ней было им тяжело и немного стыдно. Время от времени каждый из них молча пробовал вспомнить, какой она была, но в этих воспоминаниях всплывали унылым, однообразным рядом короткие с завитками волосы, тёмные выщипанные, похожие на крохотных рыбок брови; вспоминалось то, как она густо пудрилась жёлтой пудрой. Это они помнили точно, но дальше всё было покрыто каким-то пятном - вспомнить, представить в своём воображении, какие у неё были щёки, какое лицо, они уже не могли. Кроме всего, они теперь понимали, что мало любили её, и может быть, она тоже мало любила их; если бы она их любила, не приняла бы яд - это они слышали от Диомиры, от привратника у их подъезда, от соседки, жившей этажом ниже, и от многих других. Мальчики росли, вокруг происходило много событий, и это лицо, лицо человека, которого они не очень любили, исчезло из их памяти навсегда. Примечания [1] Natalia Ginzburg. La madre. (Cinque romanzi brevi e altre racconti). Enaudi tascabili [2] Рекреаториум: помещение, в котором школьники могут после уроков отдохнуть, заняться спортом или играми [3] Ростиссерия: В зависимости от величины и класса - гриль-ресторан/фастфуд-заведение, в котором можно сидя [на табуретке], стоя за столиком поесть (акцент на жареном на гриле с соответствующими овощными добавками, но есть и холодные блюда - всё в том же фастфуд-жанре) или взять еду с собой. Слово "ресторан" здесь скорее некоторое преувеличение. [4] Необыкновенные путешествия Сатурнино Фарандола (Viaggi straordinarissimi di Saturnino Farandola). Книжка для детей младшего вораста; написанный в 1879 году французским писателем Альбером Робида (Voyages très extraordinaires de Saturnin Farandoul) приключенческий роман о мальчике по имени Сатурнино. [5] Крепкое десертное вино родом из Сицилии. Напечатано в журнале «Семь искусств» #8-9(55)август-сентябрь2014 7iskusstv.com/nomer.php?srce=55 Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer8_9/Boroda1.php