Москва постом Саши Орлова в Фэйсбуке откликнулась первой:
«Сегодня (вчера уже) несколько раз возвращался мыслями к Славе Протасову. Его не стало вчера… Не стало одного из ярких поэтов, живущих на Дальнем Востоке. Живущих – потому, что: как он может не жить, когда жив, скажем, я, знавший его добрых три десятка лет.
Мы с дочкой погрустили сегодня о нем. Он писал стихи и тяготился вниманием к себе. Был выдумщик. Написал книгу японских хокку, якобы перевод из древнего японского поэта, и они стали популярными в Японии, а тамошние историки с ног сбились в поисках следов неизвестного древнего японского гения. Переводил Гейне, других немецких поэтов. Никогда не рвался к славе, к тиражам и публикациям. Зарабатывал на хлеб электриком портовых кранов в торговом порту Владивостока. И, вообще, жил как-то над временем...
п р о з р е н и е
сквозь чёрные повязки
мы ясно видели
всё то что прятали от нас
когда нам разрешили
снять их
и широко открыть глаза
мы лишь зажмурились
от света
но не нашли
ничего
нового
Вячеслав Протасов. 90-е годы»
Не промедлил Псков:
«“Река Печаль
впадает в море Скорби”.
Заглянул в свое предисловие к книге Славы и первое, что увидел –
“как одиноко сердце поэта перед постоянной памятью о смерти”.
И как он, правда, часто писал о том, что
“человеку необходимо родиться,
чтобы задохнуться однажды от счастья
и умереть,
чтобы перевести наконец дыхание”.
Вот и пришла пора, как он собирался, спросить
“ у Того, Кто создал этот мир,
приветливо глядя при встрече в глаза:
ну, здравствуй, Старик, как дела?”
Хочется думать, что “Старик” тоже приветливо обнимет его и у них будет время поговорить о вечности, которую оба хорошо слышали.
Как горько озарилось каждое стихотворение! Словно каждое было написано в присутствии Смерти. Разве бы сейчас я писал свое предисловие так, как писал?
Читаю и читаю с печалью, любовью, благодарностью.
Обнимите, Владимир Михайлович, всех, кто его знал, чтобы мы были вместе.
Ваш В. Курбатов».
Он жил среди близких, среди друзей настолько нешумно, немногословно, почти незаметно, что только с последним, уже непоправимым прощанием открывается огромность пустоты, образующейся с его уходом. Но никогда не станет пустым место, которое Вячеслав Протасов занял в родной русской поэзии. Настоящий талант неповторим, его нельзя заменить другим талантом. И никто не подвинет, не потеснит Славу в памяти тех, кого любил он, и кто отвечал любовью на любовь такого чистого, верного сердца, как сердце Протасова. Поэзия, память и любовь не умирают.
Владимир Тыцких.
* * *
Эльвира КОЧЕТКОВА,
Владивосток
Владимир Тыцких попросил отвезти Вячеславу Протасову свежий номер «Литературного меридиана». Ваня Тыцких быстро домчал до «Столетия». Пока поднимались до квартиры, Вячеслав Васильевич успел спрятать под синей клетчатой рубахой рубцы от недавней очень тяжёлой операции на сердце.
В тот день ничто не предвещало расставания с ним… Напротив. Шаг его показался мне вполне твёрдым. Я поверила, что вот-вот он покинет комнаты, не побоится лестницы, одолеет четыре этажа.
«Литературный меридиан» взял с радостью.
– А вот и книжка, – сказала я, протянув ему, родившуюся на днях «Красную ветку», – думаю, многому улыбнётесь, читая.
Он не стал ждать – сидя на диване, растянул пальцами уголки губ. Мы все засмеялись.
В этой книжке – его последнее стихотворение. Очень простое. Посвящено другу. В этой простоте проступает главное – зелёная трава, символ жизни.
Мы умчались с Ваней к зелёным травам Русского острова, к иным делам, к объятиям наших общих по студии друзей. В моей ладошке осталось его тёплое последнее рукопожатие. И горечь. О том, что не задержалась на пять минут по какому-нибудь случайному пустяку.
А впрочем, что эти пять минут рядом с вечностью, в которую он шагнул, оставив нам протасовское «А ведь жили! Были, чёрт возьми!..»
Вячеслав ПРОТАСОВ
* * *
Володе Тыцких
Что там с неба –
дождик льётся,
или ясные погоды?..
Далеко,
в дождях и в солнце
затерялись
наши годы.
Те – задумчиво проходят,
эти – мчатся, не жалея.
Меньше праздников,
Володя,
больше праздных юбилеев.
И теперь,
как будто, надо
где-то что-то
подытожить.
Ладно,
раз такой порядок, –
что-то вычтем,
что-то сложим.
И заметим,
так, на случай, –
во вседневье ли, в красе,
может, были мы не лучше, –
были мы не хуже всех.
Как по заповеди Божьей,
не для красного словца,
есть и дом,
и дети тоже,
наши в роще деревца.
Уйма книжек –
толстых, тощих, –
ну-ка в ряд один
сложи –
не одну случилось
рощу
порубить на тиражи!
Это дело – поправимо, –
новых саженцев рядок
встанет
в далях обозримых,
распрямится –
дайте срок!
Веселей вперёд гляди,
потому что впереди
не один ещё, сдаётся
юбилейный
будет год.
…Меньше тучек.
Больше солнца.
Зеленеет травка.
Вот!
* * *
Татьяна Грицюк, библиотекарь,
Владивосток
Я отчаянно мало знала Вячеслава Васильевича Протасова. Но каждое его появление в литературной студии «Паруса» было чем-то одновременно и волнующим и событийным, даже каким-то таким, как будто важно было удержать, зацепить, вобрать в себя то, чему я буду сейчас свидетелем. Он казался мне таким наполненным, за только ему присущей тихой иронией приоткрывалось знание, предвидение, законченность. Я как-то спросила коллегу, почему на литературных встречах с читателями редко бывает Протасов. Почему? Может быть, для него важно было общение с читателем, который слышит, чувствует и творит вместе с ним. Со всей своей легкой ироничностью, Вячеслав Васильевич мне казался серьезным и честным. Да, именно честным, за этим свойством его личности просматривается и честь, и правда. Иногда правда грустная, но достойно пережитая. Всегда хотелось заглянуть куда-то глубже. Как будто там есть что-то еще, какой-то ответ, или что-то важное. Многое ускользнуло от меня.
* * *
Александр ОРЛОВ,
Москва
Под Москвой, в сторону родника Параскевы Пятницы, по Фряновской дороге, есть Протасово, старое село, как водится, обросшее коттеджами, таунхаусами, железными заборами тут и там. Раз в месяц я проезжаю его и вспоминаю о Протасове. О Славе, Вячеславе.
Никакого пересечения биографий его, дальневосточника, и села этого нет. Скорей всего, Слава и не знал, что существует такое. Прошлой зимой мы проезжали это заснеженное место с Володей Тыцких, катались на родник. И я сказал:
– Передай Славке, что тут село его именем назвали...
Мы остановились и я щелкнул пару кадров – улыбающийся Михалыч у указателя "Протасово". Чтоб было материальное, так сказать, свидетельство.
Не знаю, передал тот снимок Володя вскоре уже оставившему нас другу или не успел. Не знаю даже, получился ли снимок. И вообще, это шутка была. А если без шуток, может и стоило бы его именем, именем редкого по таланту и человечности поэта, во Владивостоке улицу назвать.
Не улицу, так портовый буксир. Или кран в торговом порту. Один из тех, которые его еще помнят...
* * *
Юрий Кабанков,
Владивосток
…Хотел сказать: «Царство Небесное», но вовремя осёкся. И не потому, что пока ещё – по поверью – сорок дней «земля пухом», а не «Царство Небесное», а потому что подумал, что сам Слава не одобрил бы «эту церковную риторику». И всё же – облик его в гробу стоит перед глазами, не уходит, и никак не вяжется с обликом на портрете, стоящим рядом с гробом, там он – живой, смеющийся, и другого я не знал. Но главное, что этот «гробовой», уже потусторонний облик притягивает и не отпускает. Так притягивал к себе Н.В.Гоголя облик его умершего друга в далёком для нас 1842 году в Риме, и Гоголь сказал тогда: «Его смерть засасывает меня». Тут думай как угодно – вольному воля, мы не очень-то спорили со Славой насчёт потустороннего: каждый оставался при своём. Когда-то, давно, я написал: «И – как лакмусовая бумажка этого нерукотворённого разделения – наше отношение к смерти: есть ли жизнь за гробом? Вопрос для нас, плотских, живущих – во времени почти неразрешимый, ибо мы не можем наверное знать: что там? Ибо это вопрос не умственного знания, а – веры. Однако (наставляет в своих «Записях» священник Александр Ельчанинов) «смерть близких – опытное подтверждение нашей веры в бесконечность. Любовь к ушедшему – утверждение бытия другого мира. Мы вместе с умирающим доходим до границы двух миров – призрачного и реального: смерть доказывает нам реальность того, что мы считаем призрачным, и призрачность того, что считали реальным». Да и сам Слава, мне кажется, это чувствовал и понимал, только не позволял себе «заглянуть за край вселенной из жизни нашей милой и мгновенной» (так писал другой ушедший «на ту сторону» замечательный поэт Александр Романенко). Но иногда и у него прорывалось – давно это было: и чего, казалось бы, о смерти песню затевать?
Жили-были, пели и мечтали,
Родину любили и подруг…
Остаются частности, детали;
Главное – уходит из-под рук…
Ну и я – тут же – своё (в статье 1999-го года «В тёмном зале нас – по пальцам перечесть…»): «Вряд ли оно уходит восвояси, замечу я про себя. Именно из этих частностей, “деталей” слагается, как мозаика, то “главное”, которое тщится выглядеть неуловимым». А он – своё:
Занесёт песком, тяжёлой пылью,
Мир заселят новыми людьми…
Мимоходом вспомнят: жили-были…
А ведь жили! Были, чёрт возьми!..
Мол, запомните нас, мол, вашей памятью и мы живы… Ведь наш недосягаемый собрат – о том же: «Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит, и славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит»! Я и относился к поэту Вячеславу Протасову как к человеку, знающему о том, что его ждёт (не каждый позволяет себе это знание: слишком уж тяжко и хлопотно). Протасов – позволял. Именно потому – процитирую – в статье «Тема судьбы в русском фольклоре» я писал (тогда же, в 99-м, когда Славе было «всего» пятьдесят).
«Перечисляя реалии, которыми понятия судьбы представлены в истории культур (мифы, персонификации, притчи, ритуальные действия и т. д.), мы необходимо упомянем и о такой стержневой реалии понятия судьбы, как эсхатологические концепции (всеобщая и индивидуальная эсхатология): неминуемое рождение и неминуемая смерть (“начало” и “конец” в русском языке суть одного корня). Между этими полюсами в антиномическом единстве сосуществуют свободная воля человека и Божий промысел (в фольклорном варианте – судьба как доля, удел, участь, счастье; “судьба”, стремящая соединить человека с породившим его Первоначалом). Говоря словами современного поэта (Вяч. Протасов),
Человеку необходимо родиться,
чтобы задохнуться однажды от счастья!
И умереть,
чтобы перевести, наконец, дыхание…»
Он-то перевёл… А у нас – к сожалению или к счастью – пока не получится: память не отпустит.
* * *
Валерий Кулешов,
Владивосток
Узнав про диагноз, мы, твои друзья, жили надеждой… После операции появилась уверенность: все будет хорошо, ты восстановишься. Очень хотелось верить… Звонок от Эльвиры Кочетковой принес печальную весть: тебя не стало. Трагическая реальность была неумолимой. Разум это понимал, а душа не смирялась. Торопливо, почти инстинктивно собрал с полки твои сборники, уже читанные не однажды. Словно что-то очень важное не было раньше услышано, прочитано и сейчас в них откроется. Часа на три ушел в тексты и одновременно к тебе, живому. В строках явственно звучал твой голос, усиливая интонациями то кричащие, то шепчущие мысли и чувства. Ощущение утраты в эти часы вытеснилось стихами куда-то на периферию сознания. Сотворенное тобой чудо поэзии изменяло мироздание, изымая из него величайшую несправедливость – смерть. Стихи заставляли вместе с тобой улыбаться, иронизировать, размышлять. И снова удивляли предельной, абсолютной чуткостью души к поэтическому слову и ко всему, что есть в нашей человеческой жизни. Ты объял ее внутреннюю бесконечность от эмоционального комка в горле до интуитивного прикосновения к истине через интеллектуальные ассоциации. И это все – наша русская душа с ее любовью, радостями и страданиями. Благодаря тебе, она вошла в культуру и продолжает жить. И заполняет пустоту, которую мы ощутили после твоего ухода.
* * *
Вера Караман,
Владивосток
«Когда в последний путь
Ты отправляешь друга,
Есть в дружбе, не забудь,
Посмертная услуга.
Оружье вместе с ним
Пусть в землю не ложится.
Оно еще с другим
Успеет подружиться…»
Последуем совету классика. Оружие Вячеслава Протасова – слово, и ему он был верен всю свою короткую жизнь. За нашу (почти тридцатилетнюю) дружбу не вспомню, что его интересовало бы больше, чем слово. Только с ним он рифмовал свою жизнь. А слово – это основа языка, на котором говорят его семья, его друзья, его страна, его история. И следуя собственной правде, он так подходил и к чужому языку, к чужой культуре и к чужой истории. И они – чужой язык, чужая страна, иная история становились частью его души, его любви, и он пригоршнями бросал все это нам… Собрать бы!..
Его творчество состоит из абсолютно правильных понятий о верности, честности, патриотизме, несовместимых с предательством.
Каким он был?
Был…
И было общение с ним, которое казалось бесконечным…
До свидания, Славочка!
* * *
Валентина Лаврова,
Владивосток
Ушел из жизни очень добрый и светлый человек…Конечно, многие будут говорить о его творчестве: стихах, переводах, но я знала Славика чуточку с другой стороны. Мы жили в одном доме, одном подъезде и дружили семьями. Дружили мы, взрослые, дружили наши дети.
Слава был добрым, мягким, интеллигентным, очень талантливым и очень скромным человеком. Что бы ни происходило в его жизни, он никогда ни о ком не говорил ничего плохого, он все свои мысли и чувства воплощал в стихи. Он часто закрывался в своей комнате, и что-то там мастерил, паял, ремонтировал…
Слава безумно любил своих детей и очень любил свою Олю. Он охапками дарил ей цветы и душистые ветки сирени, он посвящал ей свои стихи…
Его глаза светились теплом и глубокой нежностью, когда он говорил о своей внучке Гелечке, радовался и гордился ее успехами.
А еще в дни семейных праздников Славик брал гитару, и мы с ним пели песню его любимой певицы Эдиты Пьехи: «Где-то есть город тихий, как сон…»
И пусть его сон будет тихим и спокойным.
А я всегда буду помнить его улыбку, его глаза, его стихи, особенно его сонеты…
* * *
Владимир КОСТЫЛЕВ,
Арсеньев
Жизнь, наверное, для того и даётся нам, чтобы мы научились расставаться. Но слава богу, вечных расставаний не бывает.
Вспоминается зимний день в дальней дороге в канун Нового года. В салоне рейсового автобуса – чужие улыбки. За окном – низкое хмурое небо, готовое обрушиться снегопадом на плутающий по склонам Сихотэ-Алиня автобус. Взгрустнулось невольно. И вдруг смс от Протасова: «С Наступающим! Всех благ...»
Какой пустяк. Но и пустяков не бывает.
