От редакции. 29 сентября Валентин Курбатов отмечает 75-летний юбилей. Мы спешим поздравить Валентина Яковлевича со знаменательной датой и желаем бодрости, крепкого здоровья и новых свершений на таком нелёгком писательском пути.
– Валентин Яковлевич, многие самые, на мой взгляд, выдающиеся русские писатели из числа ваших современников жили не в главных культурных столицах, а в глубинке, порой весьма далёкой от центра: Вологде, Красноярске, Иркутске… Ваша альма-матер – ВГИК. Выпускники этого суперэлитарного вуза – считанные, а такие, как Валентин Курбатов, – просто штучные. Вы, оставив родной Чусовой, со своим дипломом, уникальным статусом и заслуженным именем наверняка могли прижиться в Москве или в Питере. Но осели в окраинном, с точки зрения географии – провинциальном, сравнительно небольшом городе Пскове. Почему?
– Как почему? А где ещё должен жить русский человек, родившийся в деревне? Ведь изведёшься потом. Хотя вроде вон сколько их, деревенских-то, по городам, даже и прямо по столичным городам, жили – Александр Яшин, Александр Твардовский, Фёдор Абрамов, Василий Шукшин, Владимир Личутин. А только разве они там «городское» пишут, столичные проблемы решают? Нет, уехать-то уехали, а перо «дома» оставили. Но оттого, что жили по столицам, острее родное и чувствовали и тем смелее и вернее и писали, потому что кто пожил там, да поближе поглядел, тот и понял, что столица-то столицей, а человек там всё тот же родной, и именно от этой его сродности его и можно писать, как своего, и отчего потом «деревенских-то» писателей и читали как своих и высоколобые академики, и простосердечные мужики, помнившие, что в самом-то сердце все мы одного рода.
Да ведь и про «комплексы» не забывайте: всё время будешь оглядываться – так ли живёшь и ведёшь себя, или уж, как Василий Макарыч, эту деревню в себе ещё подчёркивать и тем как будто ещё и защищать её, держать перед городом.
– Герои литературного критика Курбатова – писатели, составляющие гордость отечественной литературы. Вами о них написаны не отдельные статьи, не серии статей – объёмные книги, основательные исследования, требующие знаний, сил, времени, которые пишущему человеку трудно представить, а непишущему трудно оценить. И сколько ещё другой работы приходится делать – как рецензенту, члену многих редколлегий, жюри, общественному деятелю и так далее! Как всё успеваете?
– Да никак не успеваю. Оттого и кажется, что всё только наброски пишу. И прежде ещё казалось, что однажды соберусь и напишу толстенную книгу, где всё и скажу. А уж теперь сдался. Понял размер своего «дыхания» и так по краткости его и пишу. И уж совсем смешно – боюсь отнимать у читателя много времени. Как и при устных выступлениях – бегу, глотаю буквы, скорей, скорей, наживил мысль и ладно, чего её развозить-то. И поскорее вон! Похоже, что это тоже от деревни – подальше от трибуны.
– Вот ещё вопрос. Вы ведь со своими героями не просто общались многие годы и десятилетия, но – дружили, крепко дружили. Писатель, в большинстве, для дружбы плохо приспособлен, особенно – с критиком. В чём тайна ваших редкостных личностных отношений с собратьями по литературе?
– А оттого и дружили, что я критиком-то, похоже, по ошибке называюсь. Просто нет более широкого определения – вот и говорят: критик. Научил, слава Богу, старый шекспировед Леонид Ефимович Пинский, спросивший меня, когда я после ВГИКа оставил работу в молодёжной газете: чем же я занимаюсь в Пскове, где ни киностудий, ни журналов. Да вот, – говорю, – нет-нет статьи пишу, а то внутренние рецензии, когда издательства присылают рукописи. – Ну, и сколько прочитали? – спрашивает. – Да, говорю, – на тот час штук восемьдесят. – А сколько «благословили»? – Да меньше десятка. – А с остальными что? – Забыл, – говорю, – чего сознание-то засорять? – А вот это, – говорит, – не обольщайтесь. Ни одна дурная прочитанная книга никуда из генетики не девается. И она рано или поздно начнёт разрушать ваше сознание, а ещё хуже – сознание детей и внуков. И вы не поймёте, отчего вам трудно с детьми, а это оттого, что вы повредили душе дурным чтением. И это не они виноваты, а вы. Лучше умрите под забором. Ну, я и понял и не тратил времени на книги, которые «грозили душе». На той странице и закрывал, на которой это чувствовал. И «критики», разборов плохих текстов не писал. А с Астафьевым или Распутиным, Георгием Семёновым или Татьяной Глушковой чего было не дружить, когда они сами каждой страницей перед Богом стоят, и ты вместе с ними к небесам поближе.
– Нам выпало убедиться в верности известной аксиомы о жизни в эпоху перемен. Что это было – то и это время? С чем не соглашалась душа вчера, против чего негодует сегодня?
– Да уж, поневоле, как долго поживёшь, поймёшь старую молитву: «Не дай, Господи, жить в "интересное время"»! Особенно в России, где уж если затевать что-то, так сразу во всю ширь – «раззудись, плечо, размахнись, рука!» Вон что с советской историей сделали, как с врагом, словно нам её на штыках принесли и не кто-нибудь, а отцы и деды.
И вот собираем себя, собираем, и собрать не можем. И чем внешне сытнее живём, тем и дальше друг от друга, и тем человек хуже и дальше от небесного замысла. Подлинно земля уходит из-под ног, и без истории повисаешь в воздухе, всё острее ощущая, как говорил один философ, «зияние Бога» на месте Бога и «зияние человека» на месте человека. Всегда у нас на месте «свободы» «воля» стояла – «по своей воле пожить».
Так оно и осталось и, коли Бог не удерживает, то там уж только и останется наркотически тянуться к новым и новым переменам, чтобы не заскучать в повседневности простого человеческого существования, когда надо строить своё сердце, а не переделывать мир под неутолимое потребление.
– Как живёт писатель Валентин Яковлевич Курбатов в некогда самой читающей стране, на глазах почти катастрофически теряющей интерес к книге?
– Да нет, не теряется интерес. Только читается другая «часть текста» – информационная. И тут уж ничего не поделаешь с услужливым Интернетом, который скоро оставляет в тебе иллюзию стократ более полного знания, чем в прежние годы. «Разогнул» Википедию, и на тебе – получай иллюзию знания без всякого усилия. Отчего мы внешне все так умны, но внутренне так поверхностны? Аудио и электронные книги уже теснят на рынке «бумажные» книги, а как сказать человеку, уже привыкшему к этому способу потребления текста, что в Интернете текст «развоплощается», непостижимым образом теряет духовную полноту, начинает «сквозить» и улетучиваться вместе с исчезающей с экрана страницей? Мы уже говорим с новым читателем на разных языках и, боюсь, не услышим друг друга.
– Литература – что это такое для нас, для русского народа, для отечества нашего?
– В лучшие времена она была всем – Церковью, государством, духовным спасением «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий». Сегодня – интеллектуальный рынок, товар, и первая забота издателя – «как будет продаваться». Ну, а уж за издателем и писатель озаботится той же проблемой – как не исчезнуть с прилавка. Но сижу вот в жюри премии «Ясная Поляна» и на глазах вижу, как слово ме-е-едленно, но возвращается и уже меньше заботится о блеске и всё внимательнее вглядывается в человека и время и, глядишь, и читателя повернёт. Русские же люди – куда наследованную-то память денешь. Тем и утешаешься и за это держишься в своих размышлениях. Нам самим, кто постарше, не надо торопиться сдаваться и уступать место разворотливым молодцам от литературы. Как там у Серафима-то Саровского: спаси себя сам и вокруг тебя спасутся тысячи. Удержись в своём понимании духа и смысла, и читатель прочитает этот дух и смысл в самой твоей интонации, и вспомнит своё лучшее.
– Каким видится вам будущее России?
– Ох, лучше не загадывать. Читаю вот в соискателях «Ясной Поляны» Владимира Бутромеева и боюсь согласиться, когда он пишет о «спокойном, разумном осознанном страхе смерти и о том, что эти мысли единственное, что имеет смысл». А от человека-то переходит вон куда: «Особенно сильно это чувство и понимание смерти сегодня, когда очевидно умирание русского народа. И если уж о чём писать сейчас, то, конечно, только о смерти русского народа. Всё остальное или ложь и обман, или до глупости маловажно, что не стоит и чернил»…
Ну, это он прямо, а другие вроде без философии – о быте, да о жизни, а приглядишься – туда же поворачивают. И только и разницы, что одним эта смерть в злую радость (они хоть и тут живут, а думой-то давно по чужим краям), а другим в печаль.
Но опять же гляжу на нынешнее неустройство, на скрытое или явное национальное противостояние (одна Украина чего стоит), а вижу, как мы, набегавшись за «цивилизованным платьем», за секонд-хендовскими поношенными идеями, опять же м-е-е-едленно возвращаемся домой, к ещё, хоть и попорченным, но, слава Богу, живым опорам, одна из которых – родная наша, не изменяющая нам, по-русски терпеливо ожидающая нас великая наша литература. Как там Бисмарк-то про нас говорил, что нас мало убить, нас ещё повалить надо!
