«Летающая тарелка» видна из нашего окна. Салатного цвета, похожая на большой бублик, с круглыми окнами-иллюминаторами, она стоит почти на краю обрыва, за которым открывается панорама Главного Кавказского хребта, покрытые снегом вершины Джугутурлючат, Софруджу, Белалакая… Наша гостиница называется «Пик Инэ», есть здесь и такая гора, с остроконечной вершиной. Гостиница находится на высоте 2250 метров, а «летающая тарелка» – ее филиал. В «тарелке», оставшейся от веселых финских парней, строителей подъемника, для которых она служила вахтовым домиком – два крошечных номера, на две и четыре персоны, с одним на всех туалетом и душем, там селятся совсем уж завзятые любители экзотики, как правило, единой компанией. Мы с Олей предпочли обычный номер в обычной гостинице, если, конечно, можно назвать обычным двухместный номер с ванной на заоблачной высоте, в шаге от горнолыжного подъемника. В таком и в Альпах жить не зазорно.
Идея поехать в Домбай в феврале принадлежала мне, такой я решил сделать себе подарок к шестидесятилетию. Но еще больше мне хотелось показать моей славной жёнке красоту зимних домбайских гор. Ведь одно дело крутить серпантин на узкой, хотя и хорошо ухоженной трассе между сумрачными дальневосточными елками, а совсем другое – мчаться по бескрайнему снежному склону на фоне сказочных пиков и ледников. Когда-то, сорок лет назад, именно в Домбае, делал я первые шаги на лыжах, тогда еще деревянных, с накладными стальными кантами, деля с такими же счастливцами ночлег в легендарной алибекской хижине, слушал написанный Визбором в этой же хижине «Домбайский вальс». Когда Оля научилась кататься почти без падений, а позади у нас были байкальская Соболиная Гора, хабаровский Хехцир и китайская Хэйхэ, Домбай стал мыслиться неизбежным и обязательным этапом нашей жизни, как Мекка в жизни мусульманина.
Слава Богу, в наш мир Интернета и частного бизнеса, нет особой проблемы в том, чтобы забронировать гостиницу и купить авиабилеты. Небольшая проблема все-таки возникла. Почему-то оказалось, что бронь в облюбованном нами горном отельчике можно было оформить только через некую московскую фирму. К тому же, это была вовсе и не бронь, там требовалась полная предоплата, да еще и наличными. На счастье, у меня в Москве был друг (он и сейчас есть, жив-здоров, Борисом зовут), я переслал ему деньги, и его супруга Верочка, сходила в эту фирму и все оплатила. А поскольку Верочка и сама большая любительница лыж, то она решила к нам с Олей присоединиться вместе со своей закадычной подругой Людмилой.
И вот мы все четверо сидим за завтраком в гостиничном ресторанчике, который называется «У камина», и сквозь просторные окна любуемся розовыми, рассветными горами. Оля млеет от счастья, я любуюсь ею, наши москвички тоже не скрывают радости. В Домбае они бывали и раньше, но это было страшно давно, вспомнить молодость всегда приятно.
Гостиница небольшая, в ней всего несколько номеров, поэтому и постояльцев немного. Неподалеку от нас, сдвинув вместе два стола, разместилась шумная молодая компания из шести человек. Как мы уже знаем, они из Новосибирска, из Академгородка. К нашему приезду они уже жили здесь несколько дней, успели освоиться и схватить хорошую дозу горного загара. У окна, за небольшим, на две персоны, столиком сидит странная пара, мужчина лет сорока и женщина лет тридцати с небольшим. Настолько странная, что это требует отдельных слов.
Они появились здесь одновременно с нами, мы даже поднимались из поселка в одном вагончике канатки, и я сразу обратил на них внимание. Да и как было не обратить, если эти двое выделялись среди окружающих, как два пингвина среди обнаженных тел на пляже. Люди, едущие зимой на гору, одеваются в теплые куртки, такие же брюки и шапочки, на ногах у них тоже, как правило, что-то туристическое, зимнее. Эти были в сугубо городской одежде: он – в коротком пальто, она – в легкой куртке, и оба – в демисезонных туфлях на тонкой подошве, словно только что вышли из метро и собираются сесть в такси. У женщины висела на плече небольшая сумка, у мужчины, правда, был на плечах рюкзак, но тоже весьма странного вида. Я никогда не видел таких рюкзаков: он был высокий и узкий, и формой, скорее, походил на футляр для какого-то музыкального инструмента. Может, они и впрямь музыканты, и решили просто отдохнуть в горах между гастролями, но где тогда их остальные вещи? Ладно, лыжи и ботинки можно взять в прокате, но не в пальто же и не в этой рыбьей курточке они собираются кататься? А если не кататься, а просто отдохнуть, то переодеться разок-другой цивилизованному человеку все равно надо. Где их вещи? В дамской сумочке?.. Мужчина вдруг бросил на меня взгляд – цепкий, настороженный и в тоже время уверенный в себе, даже дерзкий – и тут же отвел его, чуть передернув лямку рюкзака. Мне стало не по себе. Где-то я уже видел подобный взгляд, но не мог вспомнить, где и когда.
И вот эта парочка сидит у окна, в трех метрах от нас и, в отличие от нас, никуда не торопится. Мне все больше становится ясно, что кататься на лыжах они не собираются, спокойно завтракают, иногда перебрасываясь короткими и негромкими фразами, и не уделяют никакого внимания ни нам, ни сказочному пейзажу за окном.
А мы торопимся. Это наш первый день в долгожданных горах, нельзя терять ни минуты. Мы наскоро поглощаем пищу, втискиваем ноги в неуклюжие пластиковые ботинки, хватаем лыжи и – к подъемнику. Никаких турникетов, никаких скипасов, к которым мы уже привыкли даже в Хабаровске. Только наличные, сто «рэ» с человека, которые тут же исчезают в бездонном кармане джигита-контролера. Очередь, очередь, еще очередь, каждая по сто «рэ», и вот мы на самом верху, на трех тысячах метров. Далеко впереди угадывается Эльбрус, крошечный отсюда, позади – весь Главный хребет, а за ним маячит двурогая красавица Ушба, альпинистская легенда Сванетии. Дух захватывает. Ну, что ж, с Богом!
Верочка с Людмилой катаются по пологим трассам, их привлекает сочетание безопасности и скорости, они наслаждаются простором склона, солнцем и синевой неба. Мы с Олей предпочитаем бугры, крутяки и прочую неудобицу. Впрочем, возможно, это я предпочитаю, пытаясь сам себе что-то доказать, а Оля просто летит за мной отважно, как ниточка за иголкой. Но держится она великолепно. Порой, пройдя трудный участок, я останавливаюсь и смотрю, как пройдет его Оля, упадет ли. И если она не падает, я поначалу огорчаюсь, что лишаюсь перед ней превосходства, но это быстро проходит, ведь с равным напарником можно и себе больше позволить. И я устремляюсь к еще более сложному склону, уже не сомневаясь, что моя ненаглядная от меня не отстанет.
В гостиницу мы возвращаемся в сумерках, когда глаза уже с трудом различают неровности снега, а мышцы ног дрожат от усталости. Ужинаем, делимся впечатлениями. Впечатления дружно сводятся к тому, что лыжный сервис тут не ах! Подъемники дороги, очереди огромные, трассы никак не обозначены, а ухода за ними нет и в помине: ни ратраков, ни снежных пушек. Что с неба упало, тому и радуйся. Опять же, туалет – один-единственный на всех, да и то типа сортир, изнутри и снаружи залитый заледенелой мочой, но зато – платный, десять «рэ» за вход. Приятным контрастом выглядит масса забегаловок, где можно вкусно и сравнительно недорого поесть и выпить глинтвейна и пива.
Новосибирцы слегка поутихли, тоже видно утомились. Кое-кого из них мы встречали на склонах и в очередях. Парочка у окна все также невозмутима и не тороплива. Мужчина курит, женщина читает какую-то книжку небольшого формата, в твердом переплете. Они сидят напротив друг друга, в профиль к нам, и мне видно, что их лица даже не тронуты солнцем, в то время как наши подрумянились за день весьма заметно. Что же, они весь день не выходили из гостиницы? Сидели в номере? Зачем тогда было подниматься сюда, на эту верхотуру? Сидеть в номере можно и в поселке.
– Как тебе эта парочка? – вполголоса спрашиваю я Олю. В баре заливается модный этой зимой шлягер «Черные глаза», поэтому меня у окна не слышно. – Как ты думаешь, кто они?
Оля чуть скашивает глаза в ту сторону.
– Я тоже обратила на них внимание. Наверное, это влюбленные. Убежали от всех и наслаждаются друг другом.
– Не похоже. Влюбленные так себя не ведут.
– А как они себя ведут?
– Вот так!
Я кладу одну руку на ее ладонь, лежащую на столе, а второй провожу по ее щеке. Оля улыбается:
– Пожалуй, ты прав. Тогда это супруги, которые приехали спокойно обсудить условия развода, а заодно выяснить, нельзя ли этого развода избежать.
– То есть, ты в любом случае считаешь, что это близкие люди?
– Конечно! Они ведь живут в одном номере.
Мы уже знаем, само так получилось, что заинтриговавшая нас пара обитает прямо над нами, на втором этаже. У них что-то протекло в ванной, вода капала к нам через потолок, мы обратились к хозяину отеля. Хозяин, джигит лет тридцати пяти по имени Алим, пошел выяснять, я поднялся вслед за ним и через открывшуюся дверь увидел мужчину с цепким, настороженным взглядом. Капать после этого не перестало, но Алим обещал в скором времени все исправить, а пока дал тазик, чтобы мы подставили под капель.
– А мне они почему-то кажутся совсем чужими, – не соглашаюсь я со своей романтичной супругой. – Например: она певица, он музыкант, аккомпаниатор. Вместе выступают, но спят врозь.
– Тогда они сняли бы два разных номера! – резонно возражает Оля.
– Но здесь нет одноместных номеров! – не менее резонно отвечаю я.
Тут в зал входит Алим. Я подзываю его и, указывая на холодный камин, спрашиваю, нельзя ли развести огонь. В ресторанчике весьма прохладно, все сидят в свитерах, и даже обслуга, состоящая из двух похожих обличьем женщин, носит меховые безрукавки. Похоже, они все здесь – одна семья. Так оно потом и оказывается.
– Нет дров, – пожимает плечами Алим.
– Разве нельзя привезти? – спрашиваю я. – В том же вагончике.
– В принципе, можно, – соглашается он и невозмутимо, по-орлиному, смотрит на меня. Мне кажется, что я понимаю его намек, и я продолжаю:
– Завтра у меня день рождения, шестьдесят лет. Привези, пожалуйста, дрова, я заплачу.
– Я попробую, – кивает он головой. – Не обещаю, но попробую. – И уходит в кухонное помещение, откуда сразу раздается его звучный, гортанный голос. «Что тут пробовать? – думаю я с легким недоумением. – В Домбае никогда не было проблем с дровами. И привезти на подъемнике – не проблема. Они тут все, эти джигиты, друг друга знают».
Следующий день протекает примерно также. Весь день мы катаемся, а вечером встречаемся в ресторане. Верочка и Люда дарят мне сувенирный, но вполне настоящий «кынжал», купленный ими тут же, на мини-рынке возле подъемника, Оля – привезенный из Хабаровска томик Визбора. Новосибирцы, которых мы пригласили присоединиться к нашему празднику, поют для именинника «хэппи бёздэй ту ю!» Пресловутая парочка даже не поворачивает к нам голов. Камин не горит.
Уж не знаю, что помешало Алиму выполнить мою просьбу, но, по-видимому, он огорчен этим и чувствует вину передо мной. Потому что, помимо наших заказов, из кухни приносят большой торт и говорят, что это подарок хозяина. Сам же он в этот вечер не появляется.
– А я была уверена, что дров не будет, – прокомментировала наша москвичка Людмила. – Им западло выполнять наши просьбы, даже за деньги. Что положено, он сделает, а сверх того – это уже значит – прислуживать. Джигиту это позор на всю жизнь!
– Нам их трудно понять, – добавила Верочка. – Моя знакомая в университете преподает… Вызывает к доске такого джигита, тот выполняет задание, пишет мелом, что-то стирает… И вдруг у него падает тряпка. Он замирает, как в ступоре. Она ему говорит: «Подними!» А он, весь бледный, отвечает: «Мне нельзя! Нельзя с земли поднимать».
– Прямо параллельные миры какие-то! – делает неожиданное сравнение Оля, и мы все дружно замолкаем. И действительно, ведь нам только кажется, что мы понимаем мир, в котором живем. Мы встречаем разных людей, разговариваем с ними, задаем вопросы, получаем ответы, и нам кажется, что мы друг друга понимаем. А на самом деле у каждого из нас свой мир, свои ценности, свой язык. Друг для друга мы почти инопланетяне.
Однако, у нас сегодня праздник. За неимением гитары мы включаем караоке и, подыскивая подходящие песенки типа «Бригантина» и «Зеленое море тайги», от души резвимся. Сибиряки подключаются к нам, с ними наши миры совпадают. Потом они, желая, наверное, утереть нам нос, отыскивают в списке караоке битловскую «Йестедэй» и с чувством ее исполняют на неплохом английском. Мы не остаемся в долгу и находим «Бэсаме мучо» на испанском, а поскольку мы с Олей накануне целый год занимались этим прекрасным языком и знаем песню наизусть, то сибирякам крыть уже нечем. Расходимся поздно, удовлетворенные и возбужденные.
На следующий день мы решаем сделать перерыв в катании, дать отдохнуть уставшим с непривычки ногам, а заодно выгнать из крови алкоголь. Но, разумеется, отдыхать от катания не означает сидеть в гостинице. Я предлагаю всей нашей четверке спуститься в поселок и прогуляться до альплагеря «Алибек», а может быть, и до алибекской хижины, где я бывал в юности и где познакомился когда-то с Верочкиным мужем Борисом, ставшим мне другом на всю жизнь. Предложение дружно принимается, и мы отправляемся в путь.
Поселок как поселок. Грязный снег, грязный асфальт, шашлычный дым множества забегаловок, разноцветная металлочерепица на крышах новеньких гостиниц «а ля Европа» и коттеджей… Асфальт быстро заканчивается, и километров пять до «Алибека» мы топаем по разбитой, заледенелой дороге, предвкушая, как будем по ней возвращаться после обеда, когда ледяные колдобины раскиснут под лучами горного солнца.
«Алибек» встречает нас унылым видом полуразвалившихся корпусов и занесенного снегом плавательного бассейна. А когда-то здесь круглый год кипела жизнь, летом отсюда ходили на восхождения альпинисты, зимой устраивали сборы горнолыжники, да и простых туристов было немерено. Лишь в одном из зданий видны признаки жизни и даже – какое-то подобие начатого ремонта. Мы стучимся в дверь, и к нам выходит человек, в сером свитере, с коричневым загаром на лице и густой сединой в коротких, курчавых волосах. Он тут вроде как за сторожа. Объясняет, что лагерь давно бездействует, но недавно его выкупил «Газпром» и собирается сделать из него базу отдыха. Алибекская хижина сгорела, и вряд ли ее станут восстанавливать. Меня это огорчает. Не то огорчает, что из альплагеря сделают базу отдыха для менеджеров Газпрома, а то, что знаменитой хижины над Алибекским ледником, о которой и в которой пел Визбор, уже не будет. Я вспоминаю Леню Бакурского, бывшего при мне смотрителем хижины. Седоголовый смотритель «Алибека» кивает мне, он тоже помнит Леню, славный был альпинист и лыжник. Мы расстаемся с ним и шагаем дальше, в сторону ледника, все глубже проваливаясь в нетронутый снег. А красота вокруг неописуемая! Белалакаю, встающую прямо над лагерем острой пирамидой, приезжающие сюда европейцы называют кавказским Маттерхорном. Маттерхорн у них, в Альпах, считается самой красивой горой, а здесь таких гор не счесть: Софруджу, Инэ, Домбай-Ульген… Почему мы так небрежны к своим сокровищам? Неужели все у нас в прошлом?..
Где-то через час ходьбы мы смиряемся с тем, что до хижины нам не дойти. Да и что мы там увидим? Засыпанные снегом головешки?.. Найдя подходящее место, укрытое от ветра, устраиваем привал, достаем из рюкзаков термосы и бутерброды. Гордый Эрцог и жертвенная красавица Сулахат взирают на нас со своей недосягаемой высоты. Так хочется вернуться сюда когда-нибудь, но что-то внутри говорит: «Смотри и запоминай! Впитывай все так, словно каждый твой миг – последний». Я впитываю.
В гостинице нас ждет новость. Загадочная парочка съехала, и Алим предлагает нам с Олей переселиться в верхний номер. Поскольку потолочная капель у нас продолжается, мы охотно принимаем предложение. Никаких следов прежних постояльцев в номере нет. Все идеально убрано, и для нас даже постелили свежее белье. Я подхожу к окну. За ним имеется нечто вроде балкончика. То есть, это вовсе и не балкончик, а огороженная перилами площадка железной лестницы, идущей от земли до крыши. Назначение лестницы непонятно, может быть, она задумывалась, как пожарная. Но зачем пожарная лестница в двухэтажном здании? Да еще с выходом на крышу.
Из окна выбраться на площадку можно только через подоконник. Я открываю окно и вижу, что снег на площадке изрядно утоптан и вроде как даже расчищен. По крайней мере, ее металлическая поверхность почти вся голая.
– Ну-ка, ну-ка! – бормочу я себе под нос и перелезаю через подоконник.
– Витюш, ты зачем? – слышится сзади Олин голос. – Простынешь!
– Я только на пару минут, – отвечаю я, не оборачиваясь. – Я только посмотрю на пейзаж. Подай мне, пожалуйста, бинокль.
Через минуту Оля подает бинокль: маленький, шестикратный, который мы всегда берем с собой в горы.
С площадки видно примерно то же, что и из нижерасположенного окна нашего бывшего номера. То же, да не совсем. Например, поселок из окна виден не был, а отсюда он, как на ладони: не весь, но центральная его часть. Я поднимаю к глазам бинокль, навожу резкость. День клонится к концу, поселок уже тонет в тени окружающих гор, но кое-что разглядеть можно. Перед глазами возникает трехэтажный особняк под темно-зеленой крышей, с просторным, открытым во все стороны балконом, на котором стоят два шезлонга и низенький столик. Вокруг особняка – высокий глухой забор с такими же глухими воротами. То ли это загородная вилла крутого бизнесмена, то ли отель для VIP-персон. И мне почему-то вдруг подумалось об оптическом прицеле. В нем, наверное, эта картинка выглядела бы еще интереснее.
Я оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь, что место, где я нахожусь, ниоткуда не видно. По эту сторону здания нет тропинок, снег лежит нетронутый, а из окон гостиницы лестничная площадка не просматривается, если только не высунуться специально. Но кому это зимой придет в голову? Остается, правда, «летающая тарелка», ее иллюминаторы мне видны, а значит и я сквозь них виден. А может, «тарелка» пуста и смотреть из нее некому?
– Ну, что там? – спрашивает Оля, когда я возвращаюсь в комнату. – Что интересного?
– Да так, – уклончиво отвечаю я. – Летающую тарелку хорошо видно. И поселок.
Мы идем ужинать. В ресторане все, как всегда. В баре неутомимые «Черные глаза», в камине холодный пепел, посетители – в свитерах и даже в теплых куртках. Только столик у окна пустует.
Улучив момент, я спрашиваю Фатиму, жену Алима, она же – шеф-повариха и официантка:
– А в «тарелке» кто-нибудь живет? Что-то мы никого там не видим.
– Никто и не живет, – отвечает она охотно, не задумываясь, убирая с нашего стола посуду. – Оплатили все места на неделю, а никто и не приехал. Только позвонили, чтобы мы никого не селили, их ждали, да вот не едут. Если хотите, можем показать внутри. Многие смотрят! Фантастика, говорят!
– Да нет, спасибо! – отвечаю я, а сердце так и подскакивает: вот где адреналин-то! Совпадение прямо в яблочко. – Нам и снаружи достаточно. – И обращаюсь к Оле: – Или ты хочешь? Давай сходим!
Оля смотрит на меня, не понимая. Зачем нам эта «тарелка»? Нам и здесь хорошо. Нам везде хорошо, где мы вместе. А для меня уже все встает на свои места: и высокий рюкзак-чемоданчик, футляр для складной снайперской винтовки, и совершенно непригодная для гор одежда, и странная отчужденность мужчины и женщины, живущих в одном гостиничном номере… И взгляд вспомнился, всплыл из студенческой юности. Очень похожий я видел однажды в электричке, у молодца, который на глазах у оцепеневшей публики хладнокровно чистил пистолет, мурлыча под нос: «С Украины, с Дона, в пульманских вагонах…» Эта парочка – киллеры! Женщина – снайпер, а мужчина – ее поддержка, охрана.
В номере я делюсь с Олей своими догадками.
– Ты считаешь, они кого-то убили? – тихо спрашивает Оля, глядя на меня расширившимися глазами.
– Не обязательно, – качаю я головой. – Возможно, им просто дали отбой, и они уехали. Например, сообщили, что клиент уже точно не появится. А может, и убили. Из этого VIP-домика информации ведь не дождешься. Никто не станет бегать и кричать: «Ах, нашего босса замочили!» Вывезли втихаря трупик в тонированном джипе, и бегом отсюда, делай ноги! Это только где-то в родном городе начнут потом разбираться. Таких заказных убийств сейчас по стране – каждый день по дюжине. А СМИ только о суперизвестных личностях шумят.
Оля берет меня за руку, смотрит в глаза.
– Ты только никому больше не говори, ладно? – просит она, и в ее голосе я слышу откровенную тревогу. – Вдруг, это правда!
Я обещаю. И в самом деле, зачем пугать Верочку и Людмилу, портить людям отдых? А если не испугаются, то посмеются над моей мнительностью, и в этом тоже нет ничего хорошего. Горячечное воображение не украшает.
Происшествий больше не случается, мы катаемся с утра и до вечера, все больше бронзовея от солнца и ветра, а по вечерам сидим у холодного камина, читая Визбора и играя в умную японскую игру «го».
Однажды я совершаю еще одну попытку добиться от Алима исполнения просьбы. Точнее, я хочу еще раз убедиться, что он просьбу не исполнит. Я говорю ему, что нам с Олей хотелось бы заснять на видео, как мы катаемся, но у нас нет видеокамеры. Не мог бы он договориться с кем-нибудь в поселке, у кого есть камера, чтобы этот человек приехал и снял нас. Естественно, мы заплатим, сколько скажут.
Алим с пониманием выслушивает меня, кивает своей орлиной головой, обещает попробовать. Опять – попробовать! И, разумеется, никакой человек с видеокамерой не появляется. Наши миры продолжают существовать параллельно.
Но все когда-нибудь заканчивается. Заканчивается и наш короткий, февральский отпуск. Верочка и Люда покидают «Пик Инэ» рано утром, их внизу ждет автобус, в котором они целые сутки будут трястись до Москвы. Мы с Олей предпочитаем более комфортабельный способ преодоления того же пути – у нас куплены билеты на поезд. Но поезд отходит лишь поздно вечером, и до обеда мы еще катаемся на лыжах, стараясь унести с собой еще хоть крошечную порцию солнца и снежного сияния. В поселок мы спускаемся около шести часов пополудни, когда еще вполне светло и можно без проблем найти машину, которая отвезла бы нас на станцию. Машина находится, предложенная такса нас устраивает, мы грузим в багажник рюкзаки, лыжи привычно засовываем в салон и залезаем на заднее сидение. Водитель, молчаливый джигит в черной кожаной куртке и черной кепке, плавно трогает.
За окнами зима, темнота быстро окутывает дорогу.
– Сколько нам ехать? – спрашиваю я.
– Часа три, – отвечает водитель. – Ну, может, два с половиной.
– Мы не торопимся, – на всякий случай замечаю я. – Гнать не надо, снег. У нас поезд в двенадцать. А что, в поселке за последние дни ничего не случилось? Никакого ЧП?
Водитель слегка поворачивает голову:
– Что такое ЧП?
– Чрезвычайное происшествие. Ну, может, убили кого?
– Нет, ничего не было. – Он смотрит опять вперед. – Не слышал.
Оля задремывает на моем плече, она всегда легко задремывает, счастливая способность. Я смотрю в обступающую нас темноту и думаю о том, что мир прекрасен, что в ногах и руках моих еще есть сила, что рядом со мной любимая женщина, что у меня на этой Земле есть три дочери, и одну из них я увижу через сутки в Москве, и увижу ее сыновей, моих внуков. Тепло и радостно у меня на душе, и нет мне никакого дела до киллеров. Мы с ними живем в разных мирах, им нет до нас дела, а нам до них.
Я не слежу за временем и не знаю, сколько его прошло. Свет в салоне выключен, и лишь зеленоватые огни приборов освещают черную фигуру водителя. И вдруг машина замедляет ход, сворачивает куда-то вправо и останавливается. Мотор замолкает и в салоне устанавливается тишина. Мне становится не по себе. Беззаботность моя вмиг улетучивается, в голову приходит запоздалая мысль: «У нас даже мобильников с собой нет!» Не взяли мы их с собой, чтобы ничто не мешало нашему отдыху. А еще приходят в голову истории о «кавказских пленниках», о рабах на горных плантациях и в шахтах. Ну, в качестве рабов от нас толку не много, возраст не тот, а вот для выкупа мы вполне годимся. По крайней мере, на чей-то взгляд. Сейчас подъедет еще одна машина, а то и две, нас перегрузят и далее по схеме…
Оля просыпается и недоуменно поднимает голову:
– Что, уже приехали?
– В самом деле, почему мы встали? – спрашиваю я, глядя в неподвижный затылок водителя. И с запоздалой, опять же, тоскою вспоминаю о «кынжале», упакованном в рюкзак. Надо было взять с собой! Ведь мы же на Кавказе! Как можно здесь без «кынжала».
– Мотор перегрелся, – не оборачиваясь, отвечает джигит. – Минут десять надо постоять.
С чего бы это зимой мотор перегрелся? – удивляюсь я, но уже отмякаю и не думаю о кинжале. Глупость какая! Все равно бы на человека рука не поднялась. Хотя, наверное, машина у него полный хлам. Через сколько хозяев прошла, пока добралась сюда из Владивостока! Для них тут важно, чтоб была иномарка, а внутрь кто смотрит?
Через десять минут наше путешествие возобновляется, и еще через час мы подъезжаем к станции. До поезда масса времени, но станционный зальчик вполне уютен, хотя и не оснащен некоторыми элементами современной цивилизации. В частности, здесь нет туалета, а после трехчасовой дороги он нам необходим. Я замечаю на одной из дверей табличку «VIP-зал». В VIP-зале-то туалет должен быть. Я подхожу к окошку администратора и интересуюсь. Миловидная дама лет сорока, в форменном кителе, смотрит на меня удивленно:
– Нет, в ВИП-зале туалета нет. Туалет на улице, в конце перрона.
– А он у вас закрытый? – спрашиваю я.
– Нет, он всегда открытый. Круглосуточно.
Я вижу, что она меня абсолютно не понимает, и уточняю:
– Это уличный туалет, типа сортир, да?
Она вдруг густо краснеет и опускает глаза:
– У нас, в нашей местности, все туалеты такие.
Это ее почти детское «у нас, в нашей местности» меня умиляет. Я благодарю даму за информацию, и мы с Олей по-очереди совершаем прогулку в конец перрона. Причем, я все-таки подстраховываю мою ненаглядную, выйдя на тускло освещенный перрон вместе с ней. Чем черт не шутит в этой местности!
А потом мы достаем из рюкзака книжку, термос с чаем и ждем поезда.
