Для тех, кто лично знал Александра Грибоедова, его комедия «Горе от ума» как произведение поэтического гения не была неожиданной. От необыкновенно одаренного молодого человека, в четырнадцать лет окончившего одно отделение Московского университета со степенью кандидата словесных наук, в шестнадцать — второе, юридическое, и тоже со степенью, на этот раз кандидата прав, в восемнадцать готового окончить третье — отделение естественных наук (помешала Отечественная война), от литератора, написавшего вместе с соавторами талантливые пьесы, можно было ожидать шедевра. Но для тех, кто не знал Грибоедова лично, то есть для широкой публики, комедия явилась как литературное чудо. Виданное ли дело: не разрешенная цензурой к печати и постановке на сцене, пьеса сразу же, после завершения ее автором в 1824 году, разошлась по России в огромном количестве списков и, словно опубликованная, стала известна во всех уголках отечества.
О Грибоедове и его комедии писали многие современники — с восхищением, с радостью открытия великого поэта, с потребностью оценить общественное и литературное значение пьесы. С большим уважением и душевной теплотой вспомнил об авторе «Горя от ума» в своих записках «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» Александр Сергеевич Пушкин.
«Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году, — рассказывал он. — Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — все в нем было необыкновенно привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении.
Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном...
Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздною рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия “Горе от ума” произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами. Несколько времени потом совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...»
Я намеренно привел почти полностью строки Пушкина о Грибоедове: очерченный им характер автора «Горя от ума» бросает отсвет и на главного героя знаменитой комедии. Как Онегина и Печорина невозможно понять без облика их создателей, так и тут, в случае с Грибоедовым, нельзя со всей полнотой представить и оценить взгляды и поведение Чацкого, не зная характера комедиографа.
Мне кажется, не случайно три гения нашей словесности — Пушкин, Грибоедов и Лермонтов создали такие литературные типы, которые в сознании читателей могли ассоциироваться с авторами. Сами писатели, во всяком случае двое из них, постарались в текстах произведений предупредить, чтобы их не путали с героями.
Пушкин:
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет...
Лермонтов:
«...другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!»
Мы понимаем обоих поэтов; мы, разумеется, не думаем, что и Грибоедов нарисовал в Чацком свой портрет. И все же... Что-то роднит авторов и их героев, заставляет раздумывать о том, что их сближает: общность ли времени и судьбы, схожесть исканий, тревог, надежд? Ведь не зря же Пушкин говорил о своем герое:
С ним подружился я в то время.
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий охлажденный ум.
Недаром же и свою характеристику Грибоедова он начинает с черты, которой тот наделил героя великой комедии: «Его... озлобленный ум...» Озлобленный — в данном случае, остро критический или, как у Онегина, «резкий, охлажденный». У Чацкого он тоже резкий, трезвый, наблюдательный.
Мы должны начать разговор о комедии Грибоедова именно с главного ее героя. Он открыл в русской литературе галерею типов совершенно новых: людей со смелым, правдивым взглядом на жизнь, рыцарей беспощадного критического слова.
***
У Чацкого особое положение в московском обществе. Он вырос в доме Фамусова, друга своего отца, был здесь за сына. Поэтому он не боится высказывать резкие суждения, не стесняет себя в шокирующих Фамусова выражениях. Положение Чацкого удачно найдено автором. Иначе ему не удалось бы так откровенно, правдиво, зло говорить в лицо другим героям комедии осуждающие, клеймящие слова. Речь идет о находке и драматургической, и типологической. Всякий другой персонаж, похожий на Чацкого, не мог бы явиться в фамусовском окружении, знать подноготную этого окружения, и, конечно, получить право безнаказанно судить вельможную, самодовольную чернь.
Три года назад Чацкий удалился из Москвы, может быть, для того, чтобы убедиться: не везде же живут и мыслят так, как в его родных пенатах! И вот, посмотрев на мир, он возвращается домой и что же видит? Ту же преданность замшелой старине, те же лизоблюдство и чинопочитание, те же безмыслие и безгласность. Только теперь, после путешествия Чацкого по другим землям, все мерзости прежней жизни явились перед молодым человеком обнаженней, ясней и нестерпимей.
Поразительны инвективы Чацкого, бесстрашно сказанные в глаза всемогущему хозяину дома и казенного места, заметной фигуре чиновничьей Москвы:
А судьи кто? — За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времен Очаковских и покоренья Крыма;
Всегда готовые к журьбе,
Поют все песнь одну и ту же,
Не замечая о себе:
Что старее, то хуже.
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты.
Да и кому в Москве не зажимали рты
Обеды, ужины и танцы?
Не тот ли, вы к кому меня еще с пелен,
Для замыслов каких-то непонятных,
Дитей возили на поклон?
Тот Нестор негодяев знатных,
Толпою окруженный слуг;
Усердствуя, они в часы вина и драки
И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг
На них он выменял борзые три собаки!!!
Или вон тот еще, который для затей
На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей?!
Сам погружен умом в Зефирах и в Амурах,
Заставил всю Москву дивиться их красе!
Но должников не согласил к отсрочке:
Амуры и Зефиры все
Распроданы по одиночке!!!
Вот те, которые дожили до седин!
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот наши строгие ценители и судьи!
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется — враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным,
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!! —
Мундир! один мундир! Он в прежнем их быту
Когда-то укрывал, расшитый и красивый,
Их слабодушие, рассудка нищету;
И нам за ними в путь счастливый!
И в женах, дочерях — к мундиру та же страсть!
Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!
Теперь уж в это мне ребячество не впасть,
Но кто б тогда за всеми не повлекся?
Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали, —
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!
После таких речей Фамусов и должен был сказать:
Ах! Боже мой! он карбонари!
Но кто же Чацкий на самом деле?
Образ этого молодого человека и сложен, и многозначен. Пушкин поделился своим впечатлением от комедии Грибоедова в письме к А. Бестужеву в январе 1825 года:
«Слушал Чацкого [1], но только один раз и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:
Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его — характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фомусов [2] и Скалозуб превосходны. Софья начертана не ясно: не то (.....), не то московская кузина. Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него труса? старая пружина, но штатский трус в большом свете между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен. Les propos de bal [3], сплетни, рассказ Репетилова о клобе, Загорецкий, всеми отъявленный и везде принятый, — вот черты истинно комического гения. Теперь вопрос. В комедии “Горе от ума” кто умное действующее лицо? Ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий благородный молодой человек и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он все это? Фомусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляда знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб. Кстати, что такое Репетилов? В нем 2,3,10 характеров. Зачем делать его гадким? Довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием; довольно, чтоб он признавался поминутно в своей глупости, а не в мерзостях. Это смирение чрезвычайно ново на театре, хоть кому из нас не случалось конфузиться, слушая ему подобных кающихся? Между мастерскими чертами этой прелестной комедии — недоверчивость Чацкого в любви Софьи к Молчалину — прелестна! — и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия — но Грибоедов, видно, не захотел — его воля. О стихах не говорю: половина — должны войти в пословицу.
Покажи это Грибоедову. Может быть, я в ином ошибся. Слушая его комедию, я не критиковал, а наслаждался. Эти замечания пришли мне в голову после, когда уже не мог я справиться. По крайней мере, говорю прямо, без обиняков, как истинному таланту».
И в те же дни в письме к П. Вяземскому Пушкин еще раз обратился к комедии Грибоедова: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умен».
Думается, едва ли нужно понимать последние пушкинские слова в буквальном смысле. Они, разумеется, не «отменяют» того, что заложено автором комедии в ее названии; они лишь возвращают нас к проблеме: в какой степени наделяют авторы своих любимых героев собственным умом, темпераментом, оценкой жизни и людей? Автор умнее своего героя? Не потому ли, что Чацкому достало ума и проницательности для того, чтобы до глубин увидеть и оценить пошлость и низость фамусовской среды, а автору комедии достало ума, чтобы показать силу и слабость Чацкого и, сверх того, стойкую живучесть таких типов, как Фамусов, Молчалин, Скалозуб, Софья — со всей укорененностью их в родной среде, со всей сложностью их характеров, жизненных «принципов», даже «философий»?
Читатель заметит, что самые смелые, обличающие речи Чацкий произносит в присутствии двух главных для него лиц — Фамусова и Софьи. Первый представляет служивый и общественный слой московского дворянства, а вторая, с обступившими ее барынями и кандидатами в женихи, — слой бытовой, семейный. С ними спорит Чацкий, им доказывает он открывшиеся ему истины, в них, еще недавно близких людях, видит он опору всего того, что так ненавистно ему. Заметьте, что в своих монологах Чацкий лишь поначалу исповедуется в любви к Софье, в любви не утихшей, а окрепшей за время скитаний; по мере же того, как перед ним проходят новые и новые лица московского общества, темы его рассуждений все расширяются и расширяются: он говорит о многих и самых важных сторонах русской действительности.
***
Пожалуй, достаточно привести один монолог Чацкого, чтобы почувствовать убийственную сатирическую силу его правды, отчаянный вызов смельчака «подлейшей» жизни отечества:
Французик из Бордо, надсаживая грудь,
Собрал вокруг себя род веча,
И сказывал, как снаряжался в путь
В Россию, к варварам, со страхом и слезами;
Приехал — и нашел, что ласкам нет конца;
Ни звука русского, ни русского лица
Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;
Своя провинция. — Посмотришь, вечерком
Он чувствует себя здесь маленьким царьком;
Такой же толк у дам, такие же наряды...
Он рад, но мы не рады.
Умолк. И тут со всех сторон
Тоска, и оханье, и стон.
Ах! Франция! Нет в мире лучше края! —
Решили две княжны, сестрицы, повторяя
Урок, который им из детства натвержен.
Куда деваться от княжен! —
Я одаль воссылал желанья
Смиренные, однако вслух,
Чтоб истребил господь нечистый этот дух
Пустого, рабского, слепого подражанья;
Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой,
Кто мог бы словом и примером
Нас удержать, как крепкою возжой,
От жалкой тошноты по стороне чужой.
Пускай меня отъявят старовером,
Но хуже для меня наш Север во сто крат
С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад —
И нравы, и язык, и старину святую,
И величавую одежду на другую
По шутовскому образцу.
Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
Рассудку вопреки, наперекор стихиям;
Движенья связаны, и не краса лицу;
Смешные, бритые, седые подбородки!
Как платья, волосы, так и умы коротки!..
Ах! если рождены мы все перенимать,
Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев.
Воскреснем ли когда от чужевластья мод?
Чтоб умный, бодрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев.
«Как европейское поставить в параллель
С национальным? — странно что-то!
Ну как перевести мадам и мадмуазель?
Ужли сударыня!!» — забормотал мне кто-то...
Вообразите, тут у всех
На мой же счет поднялся смех.
«Сударыня! Ха! ха! ха! ха! прекрасно!
Сударыня! Ха! ха! ха! ха! ужасно!!» —
Я, рассердясь и жизнь кляня,
Готовил им ответ громовый;
Но все оставили меня. —
Вот случай вам со мною, он не новый;
Москва и Петербург — во всей России то,
Что человек из города Бордо,
Лишь рот открыл, имеет счастье
Во всех княжон вселять участье;
И в Петербурге и в Москве,
Кто недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых,
В чьей, по несчастью, голове
Пять, шесть найдется мыслей здравых,
И он осмелится их гласно объявлять, —
Глядь...
Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием.
Старики разбрелись к карточным столам.
В критике двадцатого века Чацкого часто называли представителем декабристского поколения. Это едва ли справедливо. Чацкий отважен, когда бросает в лицо Фамусова обличающие слова, но он не политик, не заговорщик, не «карбонарий». Он честный, прямой и умный человек, видящий пороки своей среды и не боящийся сказать о них «всему свету», — только и всего. Свое насмешливое отношение к тайным обществам, к союзам заговорщиков Чацкий ясно высказал в разговоре с Репетиловым, человеком пустым и глупым. Оказывается, Репетилов обрел в Английском клубе новую для него, «тайную» компанию. Весь комизм этих заговорщиков, которые шумят по ночам так, что никто из говорящих ничего не разберет, и которые «под большим секретом» рассказывают о своих заседаниях каждому встречному, обнажается в разговоре давних знакомцев.
Репетилов
...У нас есть общество, и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший союз...
Чацкий
Ах! я, братец, боюсь.
Как? В клубе?
Репетилов
Именно.
Чацкий
Вот меры чрезвычайны,
Чтоб взашеи прогнать и вас, и ваши тайны.
Репетилов
Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
О Бейроне, ну об матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах, Аlexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми!!! Уж на меня нисколько не похожи.
Что за люди, mon cher! сок умной молодежи!
Грибоедов с большим сарказмом рисует «решительных людей» — членов «тайного союза». Не забудем, что комедия писалась в 1821–1824 годах, как раз накануне восстания декабристов. Существование тайных обществ, недовольство «детей 1812 года» порядками в России были хорошо известны в кругах, где вращался автор «Горя от ума». Но комедия Грибоедова как раз доказывает, что не все лучшие умы России поддерживали насильственный путь изменения этих порядков. Грибоедов с такой иронией говорит о «заговорщиках», что впору причислить его к охранителям отечественных устоев. Разумеется, это не так. И все же сатирическое изображение «смелых умов» в предгрозовые годы говорит о многом, и, в первую очередь, о том, что поколением Грибоедова пути развития страны виделись по-разному.
Однако послушаем, кто, по словам Репетилова, приходит на «тайные» собрания.
Что за люди! mon cher! Без дальних я историй
Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!
Чудак единственный! нас со смеху морит!
Век с англичанами, вся английская складка,
И так же он сквозь зубы говорит,
И так же коротко острижен для порядка.
Ты не знаком? о! познакомься с ним.
Другой — Воркулов Евдоким;
Ты не слыхал, как он поет? о! диво!
Послушай, милый, особливо
Есть у него любимое одно:
«А, нон лашьяр ми, но, но, но» [4].
Еще у нас два брата:
Левон и Боринька, чудесные ребята!
Об них не знаешь, что сказать;
Но если гения прикажете назвать:
Удушьев Ипполит Маркелыч!!!
Ты сочинения его
Читал ли что-нибудь? хоть мелочь?
Прочти, братец, да он не пишет ничего;
Вот этаких людей бы сечь-то
И приговаривать: писать, писать, писать;
В журналах можешь ты, однако, отыскать
Его отрывок, взгляд и нечто,
Об чем бишь нечто? — обо всем;
Все знает, мы его на черный день пасем.
Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист [5];
Да умный человек не может быть не плутом...
Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Обратим внимание на то, чем занимаются «заговорщики», «горячих дюжина голов»:
Кричим — подумаешь, что сотни голосов!..
Чацкий
Да из чего беснуетесь вы столько?
Репетилов
Шумим, братец, шумим...
Чацкий
Шумите вы? и только?
Читатель мог задать вопрос: а что же тогда сам Чацкий, мечущий гневные монологи в адрес Фамусовых и так насмешливо воспринимающий Репетилова и его «тайных сообщников» — не уходит ли и у него вся сила души и ума в «слова, слова, слова»?
Не будем, однако, забывать, что правдивое, обличающее слово — это сила преобразующая. К тому же мудрые, прозревающие время слова рождаются, чтобы жить века, они имеют долгодействующее, иногда бессмертное влияние на судьбу народа. Смело и решительно отвергающие тупиковый и предлагающие новый пророческий путь, они ценятся современниками, как и смелое, решительное дело.
Аполлон Григорьев уже в новую, пореформенную эпоху, имея в руках сочинения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Герцена, тем не менее, отдавал дань признания «Горю от ума»: «Комедия Грибоедова есть единственное произведение, представляющее художественную сферу нашего, так называемого, светского быта, а... Чацкий Грибоедова есть единственное истинно героическое лицо нашей литературы».
Григорьев очень любопытно комментировал слова Пушкина о комедии «Горе от ума»: «Пушкин провозгласил его (Чацкого — А.Р.) неумным человеком, но ведь героизма-то он у него не отнял, да и не мог отнять. В уме его, т.е. практичности ума закалки Чацкого, он мог разочароваться, но ведь не переставал же он никогда сочувствовать энергии падших борцов. “Бог помочь вам, друзья мои!” — писал он к ним, отыскивая их сердцем всюду, даже “в мрачных пропастях земли”».
«В Чацком, — доказывал А. Григорьев, — только правдивая натура, которая никакой лжи не спустит, — вот и все; и позволит он себе все, что позволит себе его правдивая натура. А что правдивые натуры есть и были в жизни, вот вам налицо доказательства: старик Гринев, старик Багров, старик Дубровский. Такую же натуру наследовал, должно быть, если не от отца, то от деда или прадеда Александр Андреевич Чацкий... Чацкий менее, чем вы сами, верит в пользу своей проповеди, но в нем желчь накипела, в нем чувство правды оскорблено... Чацкий, кроме общего своего героического значения, имеет еще значение историческое. Он — порождение первой четверти русского ХIХ столетия, прямой сын и наследник Новиковых и Радищевых, товарищ людей вечной памяти двенадцатого года, могущественная, еще глубоко верящая в себя и потому упрямая сила, готовая погибнуть в столкновении с средою, погибнуть хоть бы из-за того, чтобы оставить по себе “страницу в истории”... Ему нет дела до того, что среда, с которой он борется, положительно не способна не только понять его, но даже и отнестись к нему серьезно».
***
Теперь посмотрим на тех, кто представляет эту среду. Белинский заметил, что «в “Горе от ума” почти все лица гнусны, как люди, но все они естественны, все они люди, а не куклы, пляшущие по ниткам, дергаемым руками дирижера комедии».
Главное лицо здесь — Фамусов.
Этот человек монументальный, как чугунный идол. Фамусов убежден, что заведенные им порядки вечны, нерушимы, что они не устраивают только глупцов и что этим порядкам не страшны никакие нигилисты и карбонарии. В конце пьесы Фамусов больше беспокоится не о том, что непозволительные речи Чацкого увлекут кого-то, а о том, что скажет по поводу выходок «безумца» «княгиня Марья Алексевна».
Фамусов и ощущает себя как повелитель. По хозяйски он судит всех, бранит и милует, отличает наградами и выносит моральные приговоры. Он может сказать Чацкому:
Эй, завяжи на память узелок;
Просил я помолчать, невелика услуга.
Молчалина, как лакея, отчитывает, застав его утром с Софьей в гостиной:
Ты, посетитель, что? Ты здесь, сударь, к чему?
Безродного пригрел и ввел в свое семейство,
Дал чин асессора и взял в секретари...
Дочери говорит с давним убеждением:
Не надобно иного образца,
Когда в глазах пример отца.
И категорично:
Кто беден, тот тебе не пара.
Слуг честит без стеснения:
Ослы! сто раз вам повторять?
Принять его, позвать, просить, сказать, что дома,
Что очень рад. Пошел же, торопись.
У него на все случаи жизни и всюду — на службе, в семье, в обществе, то есть среди людей, которые вхожи в его дом, — незыблемые правила и привычки. Эти правила и привычки низки и подлы, но кто посмеет осуждать их; они в устах Фамусова звучат как отлитые навсегда формулы:
Обычай мой таков:
Подписано — и с плеч долой.
................................................
При мне служащие чужие очень редки:
Все больше сестрины, свояченицы детки...
.....................................................................
Будь плохенький, да если наберется
Душ тысячки две родовых,
Тот и жених.
Фамусовы не только устраивают быт по своему вкусу, но и создают человеческую среду по своему подобию. Ведь и дочь Софья, и Молчалин, и многочисленные гости в доме сановника — это фамусовский мир, отмеченный низменными интересами, пошлыми желаниями, духовной неразвитостью. Слова и поступки Чацкого потому и кажутся фамусовскому кругу непонятными, вызывающими, дерзкими, что перед нами два несовместимых духовных мира.
Софья отнюдь не глупа. Например, она вполне разумно и точно определяет характер Молчалина, его умственные способности, его преимущества и недостатки как будущего спутника жизни. Говоря о Молчалине, она словно бы сравнивает его с Чацким:
Конечно, нет в нем этого ума,
Что гений для иных, а для иных чума,
Который скор, блестящ и скоро опротивит,
Который свет ругает наповал,
Чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал;
Да этакий ли ум семейство осчастливит?
.........................................................................
Чудеснейшего свойства
Он, наконец: уступчив, скромен, тих,
В лице ни тени беспокойства,
И на душе проступков никаких,
Чужих и вкривь и вкось не рубит, —
Вот я за что его люблю.
Ум не кажется Софье большим богатством; ум, особенно критический, острый, даже мешает человеку. Так что вскоре противником Чацкого становится и Софья. Она не приемлет ни поведения, ни образа мыслей таких смельчаков. Как и отец, она с первых страниц комедии неодобрительно оценивает привычку Чацкого осуждать всех и вся и, можно сказать, с пренебрежением относится к его талантам. Для нее ни остроумие, ни красноречие вовсе не таланты; просто Чацкий «высоко» думает о себе:
Остер, умен, красноречив,
В друзьях особенно счастлив,
Вот об себе задумал он высоко...
Охота странствовать напала на него.
Ах! если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далеко?
Софья любит не сердцем, а рассудком; ей никогда не полюбится человек пылкий, шальной от переполняющих чувств; она все взвесит и все обдумает при выборе спутника жизни. Слово «люблю» в ее устах не несет общепринятого смысла; не «люблю», а «предпочитаю» того, кто удобен, услужлив, приручен, не «дерзок», не принесет хлопот. Среда, отцовский дом научили Софью быть расчетливой, хорошо видеть свою будущность, подчинять свое поведение, даже чувства той выгоде, которую они сулят. Это понимает и Молчалин. Открывая душу горничной Лизе, он говорит:
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
И сама Софья, подслушав эти циничные слова, не слишком негодует. Она рада, что при этом не было свидетелей, и никто не узнает о ее позоре. Однако признание Молчалина услышал нечаянно и Чацкий; он, как человек проницательный, предсказал Софье, что будет дальше:
Вы помиритесь с ним по размышленьи зрелом.
Себя крушить, и для чего!
Подумайте, всегда вы можете его
Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей —
Высокий идеал московских всех мужей. —
Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом.
Молчалин, конечно, выкрутится. Он ведь тоже не прост. Его пути к чинам и богатству уже опробованы старшими, Молчалин только добросовестно следует по протоптанной дороге. Он советует Чацкому: «К Татьяне Юрьевне хоть раз бы сьездить вам», — «На что же?» — «Так: частенько там мы покровительство находим, где не метим». И удивляется недальновидности, упрямству и, может быть, «глупости» Чацкого:
Ну, право, что бы вам в Москве у нас служить?
И награжденья брать, и весело пожить?
Он искренно и непоколебимо считает:
В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь.
И объясняет, почему: «В чинах мы небольших». «Простодушный» и «бессловесный» Молчалин очень хорошо усвоил правила фамусовской среды. Он, как и Софья, прошел школу житейского цинизма и приспособленчества сначала в родной семье, а затем в доме своего благодетеля. Приобретенное в этой школе усвоено прочно, и Молчалин в минуты откровенности даже не скрывает:
Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
Лиза
Сказать, сударь, у вас огромная опека!
Кстати, именно Лиза лучше других понимает коварную игру Молчалина. Кротость и послушность — все в нем напускное, все для того, чтобы обеспечить свою карьеру и будущность. В одном из разговоров с Софьей она признается: ей пришла на ум хозяйкина тетушка, от которой сбежал любовник-француз, такой же тихоня и угодник, как Молчалин. Софья поняла намек, потому что с горечью роняет:
Вот так же обо мне потом заговорят...
Иными словами, в отношениях, которые установились в среде Фамусовых, все фальшиво. Свою игру ведет Молчалин, свою — Лиза. И даже Софья, наследница богатого отца, не спокойна и не свободна: ее жизнь похожа на ежедневный поиск выгодного решения. Но тем не менее, противники у Чацкого серьезные и сильные: и за Фамусовым большая жизнь, и у Молчалина свой опыт, и у Софьи непоколебимые представления о семейном счастье. Расстановка сил не то, что в комедии «Недоросль»: глупые, невежественные Простаковы и Скотинин, с одной стороны, и умные, справедливые и честные Правдин, Стародум и Милон, с другой стороны. В «Горе от ума» у каждого героя — свой укрепленный бастион, своя обжитая позиция для обороны и наступления...
***
Есть в комедии одна типичная сценка. На вечере у Фамусова появляются княгиня и князь Тугоуховские с шестью дочерьми. Увидев Чацкого, княгиня спрашивает приятельницу: «Сс! — Кто это в углу, взошли мы, поклонился?» — «Приезжий, Чацкий». — «От-став-ной?» — «Да, путешествовал, недавно воротился». — «И хо-ло-стой?» — «Да, не женат». — «Князь, князь, сюда. Живее… К нам на вечер, в четверг, проси скорее Натальи Дмитревны знакомого: вон он!» Но после дальнейших расспросов: «Он камер-юнкер?» — «Нет». — «Бо-гат?» — «О нет!» — княгиня что есть мочи кричит: «Князь, князь! Назад!»
По таким эпизодам, анекдотичным по содержанию, но выхваченным из самой гущи дворянского быта и складывается представление о тогдашней знати Москвы. Таких мелких летучих сцен в комедии много; в них, как в расставленных повсюду зеркалах, отражается духовный, нравственный, общественный и житейский облик многочисленных главных и второстепенных героев пьесы.
Впрочем, сами завсегдатаи вечеров в богатых домах хорошо видят пороки друг друга. Отставной военный Платон Михайлович может сказать в лицо Загорецкому, которого «всюду принимают»:
Прочь!
Поди ты к женщинам, лги им и их морочь:
Я правду об тебе порасскажу такую,
Что хуже всякой лжи. Вот брат,
(Чацкому)
рекомендую!
Как этаких людей учтивее зовут,
Нежнее? — человек он светский,
Отъявленный мошенник, плут:
Антон Антоныч Загорецкий.
При нем остерегись: переносить горазд,
И в карты не садись: продаст.
А бездельник Репетилов, член «тайного кружка» в Английском клубе, — тот в разговоре со Скалозубом может обнажить все мерзости своей жизни; люди одного круга не таятся перед равными себе:
По статской я служил, тогда
Барон фон Клоц в министры метил,
А я —
К нему в зятья
Шел напрямик без дальней думы,
С его женой и с ним пускался в реверси,
Ему и ей какие суммы
Спустил, что боже упаси!
Он на Фонтанке жил, я возле дом построил,
С колоннами! огромный! сколько стоил!
Женился наконец на дочери его,
Приданного взял — шиш, по службе — ничего.
Тесть немец, а что проку?
Боялся, видишь, он упреку
За слабость будто бы к родне!
Боялся, прах его возьми, да легче ль мне?
Секретари его все хамы, все продажны,
Людишки, пишущая тварь,
Все вышли в знать, все нынче важны,
Гляди-ка в адрес-календарь...
Хотя комедия сатирическая, быт фамусовской Москвы передан в ней с документальной точностью. Мы находим здесь приметы, которые зафиксированы историками, авторами воспоминаний, архивными документами. Так, слова Фамусова, обращенные к Софье:
А все Кузнецкий мост и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок, —
снабжены в изданиях комедии таким комментарием: «Кузнецкий мост — это московская улица, на которой в начале ХIХ века помещались французские магазины. Здесь продавались модная одежда, книги, кондитерские изделия. По словам К. Батюшкова, на Кузнецком можно было найти «груды французских романов — достойное чтение тупого невежества, бессмыслия и разврата» (совсем как нынче на бесчисленных книжных развалах, правда уже с отечественной макулатурой — А.Р.). Или вопрос Чацкого к Софье:
Ну что ваш батюшка? все Английского клоба
Старинный верный член до гроба?
В Москве того времени каждый знатный дворянин считал своим долгом быть «старинным» и «верным» членом фешенебельного Английского клуба, созданного еще при Екатерине II.
Воссоздавая детские годы, проведенные с Софьей, Чацкий припомнил картину:
На бале, помните, открыли мы вдвоем
За ширмами, в одной из комнат посекретней,
Был спрятан человек и щелкал соловьем,
Певец зимой погоды летней.
Это не художественный домысел Грибоедова. Действительно, в доме богатого генерала П. Позднякова на стенах были изображены цветы и деревья; вместе с обильными живыми растеньями они создавали обстановку сада. Мало того, в укромном месте хозяин садил лакея, который свистал соловьем.
Это подлинные приметы быта. Но в комедии немало примет нравов — общественных, политических, государственных — и тоже точных, взятых из эпохи Александра I. Например, Чацкий, продолжая воспоминания, с юмором говорит Софье:
А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,
В Ученый комитет который поселился
И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился?
И в самом деле, в 1817 году правительство создало Ученый комитет, которому вменялось в обязанность контролировать систему образования, выпуска учебных книг и т.д. По мнению современников, в комитет вошли в основном «враги книг»; это язвительно отметил Грибоедов. Строки из комедии
В России под великим штрафом,
Нам каждого признать велят
Историком и географом! —
намекают на факт действительный: «главный» университет империи — Московский щедро раздавал тогда ученые степени «историков и географов» людям, мало что сделавшим в науке. А в самодовольном напоминании Фамусова Молчалину:
В Москву переведен через мое содейство:
И будь не я, коптел бы ты в Твери, —
губернский город назван вовсе не случайно. Тверь, расположенная между двумя русскими столицами, для фамусовского круга считалась своего рода «отстойником»: если тебе не досталось место в Петербурге или Москве, послужи до лучших времен в Твери. «Коптеть в Твери» стало для нетерпеливых чиновников привычным выражением.
Иные намеки на подлинные факты, на конкретных лиц эпохи вызывающе смелы. К примеру, в монологе Чацкого:
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве
И где не воскресят клиенты-иностранцы
Прошедшего житья подлейшие черты, —
две последние строки напоминают о позорной для России роли в спасении французских эмигрантов. После революции 1789 года на берега Невы и Москвы хлынули сторонники свергнутого короля Людовика ХVI; эти «клиенты» русских вельмож кинулись сюда с надеждой, что в северной стране они найдут непреходящими «прошедшего житья подлейшие черты».
В том же монологе Чацкий гневно говорит об известном в Москве богаче (современники узнали в нем генерала Л. Измайлова, жестокого крепостника и развратника); Грибоедов называет его «Нестором негодяев знатных», то есть полководцем таких же, как он, монстров.
И сколько таких примет московского уклада рассыпано в комедии! Разумеется, картина эпохи вырисовывается прежде всего в поступках героев пьесы, их образе мыслей; тут обнаруживаются коренные черты русской жизни начала ХIХ века. Но многочисленные исторически достоверные штрихи, вроде тех, о которых мы упомянули, оживляют художественную картину, делают ее достоверной, вещной. А калейдоскоп мерзких лиц, лишь упомянутых комедиографом, дополняет галерею тех, кто выписан подробно. И все эти образчики вместе с вельможным тяжеловесным Фамусовым, служакой до мозга костей Скалозубом, услужливым Молчалиным, так успешно начинающим карьеру, составляют цвет Москвы, главное сословие отечества! Мы наблюдали их нравы и быт, мы увидели их духовную сущность — так не прав ли был Чацкий в каждом своем гневном и смелом монологе? И не имеем ли мы право сказать, что комедия Грибоедова впервые художественно представила всю подноготную русской жизни начала ХIХ века, ее не шаржированные, а реальные типы? В отечественной литературе «Горе от ума» стало первым реалистическим произведением, свободным от преувеличений и недосказанностей, назиданий и легковесности, патетики и шутовства. В комедии есть лишь зорко увиденная правда и естественная горечь, жестокие открытия и оправданный гнев. Белинский справедливо писал в статье «Литературные мечтания»: «Люди, созданные Грибоедовым, сняты с натуры во весь рост, почерпнуты со дна действительной жизни; у них не написано на лбах их добродетелей и пороков, но они заклеймены печатью своего ничтожества, заклеймены мстительной рукой палача-художника. Каждый стих Грибоедова есть сарказм, вырвавшийся из души художника в пылу негодования».
Неудивительно, что Чацкого охотно и легко все подряд из фамусовского общества признали сумасшедшим. Добро бы только плут Загорецкий, картежник и вор, как представляет его одна московская барыня, или глупая свояченица хозяина дома Хлестова, или простодушная Наталья Дмитревна и ее муж-подкаблучник, поверившие в новость потому, что в нее поверили другие. Главное — о помешательстве умного человека начали твердить Софья, Фамусов, Мочалин, то есть те, кто заведомо знает, что это ложь. У них свой, злой умысел. Самое лучшее в их положении — объявить опасного обличителя свихнувшимся. Софья злорадствует:
А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить,
Угодно ль на себе примерить.
А Фамусов подводит под свое утверждение незыблемую, по его разумению, основу:
Ученье — вот чума, ученость — вот причина,
Что нынче, пуще, чем когда,
Безумных развелось людей, и дел, и мнений.
Нравы меняются, а человеческие типы остаются. Глубинная суть человека, если и изменяется, то изменяется медленно. Мы и сегодня можем повторить за Белинским: «Не говорите: вот чиновник, который подл по убеждению, зловреден благонамеренно, преступен добровольно — скажите: вот Фамусов! Не говорите: вот человек, который подличает из выгод, подличает бескорыстно, по одному влечению души — скажите: вот Молчалин!» Созданные художником типы живут, и это показатель того, что автор уловил глубинные черты человеческой натуры.
Живы Молчалин и Скалозуб, живы Загорецкий и Репетилов. Даже столп своей эпохи — Фамусов жив; что-то в его сущности изменилось, но жив стержень, и столп уже другой эпохи держится на этом стержне. А фамусовский быт, среда, нравы? Изменившись на поверхности, сообразно эпохе, в сердцевине своей они бессмертны. А значит, и протест против них благородных сердец, отважная борьба, может быть, ни разу не приведшая к победе — все это не прекратится никогда.
Грибоедову удалось запечатлеть сущность того и другого, и это были русский быт и русский протест; приспосабливающаяся среда и ожесточенная, непрекращающаяся борьба с ней. И потому герой Грибоедова остается живым и близким каждому поколению читателей и зрителей — герой отважный и борющийся до конца.
Примечания
1. В январе 1825 года А. Пушкина посетил в Михайловском его лицейский товарищ И. Пущин. Он привез поэту список комедии Грибоедова, которую оба прочитали вслух, меняя друг друга.
2.Так у Пушкина.
3. Бальные разговоры.
4. Ах, не покидай меня, нет, нет, нет (итал.).
5. Речь идет о графе Ф.И. Толстом, принимавшем участие в кругосветном путешествии Крузенштерна и высаженном на Алеутские острова за ссору на корабле. Был прозван Американцем. Ф. Толстой слыл дуэлянтом и карточным игроком, нечистым на руку.
