Опыт сравнительных жизнеописаний
История вторая: «Дело профессора Нётер»
«Троцкистские агенты гестапо»
С двумя нашими героями мы познакомились в первой части этой работы, а теперь пора представить третьего. Это профессор математики Фриц Нётер, до назначения Гитлера рейхсканцлером преподававший в Техническом университете города Бреслау (нынешний польский город Вроцлав). Фриц принадлежал славной династии математиков Нётер: его отец – Макс Нётер – был профессором Эрлангенского университета, а сестра Эмма, преподававшая в Геттингене, считалась одной из самых выдающихся математиков-женщин в двадцатом веке. Как и многие другие профессора-евреи, Фриц был уволен в 1933 году и уехал из Германии, но не в США, куда попала его гениальная сестра, а в СССР, где он в 1934 году стал профессором Томского государственного университета имени Куйбышева[1].
Фриц Нётер оказался в СССР за пять лет до Эрлиха и Альтера при обстоятельствах куда менее драматических: еще не началась мировая война, его не арестовывали при переходе границы, ему предоставили прекрасные условия для жизни и работы в известном университетском центре Сибири. Однако причины, побудившие оставить родину и приехать в Страну Советов, у всех троих были сходные: все они в той или иной степени бежали от преследования нацистов. Только Фриц Нётер успел уехать из Германии в самом начале Третьего Рейха, а Эрлиху и Альтеру пришлось спасаться из Польши, разорванной на две части Гитлером и Сталиным, в буквальном смысле под пулями и снарядами вермахта.
Поначалу Фриц Нётер чувствовал себя в СССР относительно свободно, и дела в университете развивались успешно. Вскоре немецкий профессор занял должность заведующего отделением математической физики и теоретической механики, его статьи публиковались в советских научных журналах, в сборнике трудов Научно-исследовательского института математики и механики Томского университета. Фриц даже входил в редакционную коллегию этого сборника. Готовилась к изданию его книга о функциях Бесселя. Успешно продвигалось и изучение русского языка – профессор Нётер готовился читать лекции советским студентам.
Сыновья Фрица Нётер – Герман и Готфрид – тоже чувствовали себя в Сибири неплохо. Старший – Герман – продолжил обучение физической химии, начатое еще в Бреслау, а младший – Готфрид – поступил на математический факультет Томского университета, готовясь пойти в науке по стопам отца и деда.
Только жена Фрица – Регина – ощущала себя в Советском Союзе чужой и ненужной. Воспитанная в католической немецкой семье, она не смогла долго выдержать жизнь вне Германии и не приняла советский образ жизни. В результате – серьезное нервное расстройство. Фриц отвез жену на родину, в Шварцвальд, надеясь, что заботы ее сестры и привычная обстановка помогут справиться с недугом. Однако болезнь оказалась сильнее. В августе 1935 года фрау Нётер покончила собой: разлука с мужем и детьми оказалась для нее непереносимой. Регину похоронили в ее родном городке Генгенбах (Gengenbach) в Шварцвальде[2].
Эта смерть оказалась не единственной в семье Нётер в том трудном 1935 году: 15 апреля, когда Фриц навещал жену в Шварцвальде, пришла телеграмма из Америки о кончине Эммы. В сентябре того же года Фриц Нётер оказался в Москве в качестве почетного гостя специальной сессии Московского математического общества, посвященной памяти его великой сестры. Основной доклад на сессии о жизни и работах Эммы Нётер делал президент Общества, близкий друг покойной Павел Сергеевич Александров. Гостями сессии оказались и участники Международной топологической конференции, проходившей в те же дни в Москве. Многие из них лично знали Эмму и Фрица.
Может быть, желанием освободиться от печальных воспоминаний, развеяться и сбросить с себя груз тяжелых потерь можно объяснить легкомысленный поступок Фрица, который ему не раз будут вспоминать во время следствия. Речь идет о его решении участвовать в Международном математическом конгрессе, который в 1936 году проводился в столице Норвегии Осло.
Ни одного советского математика на конгресс в Осло власти СССР не пустили, но у Фрица сохранился его немецкий паспорт, а желание встретиться с друзьями-коллегами оказалось сильнее чувства осторожности, и он, не чувствуя опасности, отправился в северную скандинавскую страну на свой страх и риск.
Поездки за границу для советских людей всегда вызывали подозрение властей, но норвежская столица представлялась в то время вдвойне опасным местом, так как на беду Нётера именно там жил тогда Лев Давидович Троцкий – злейший враг всемогущего Сталина. Вряд ли Фриц Нётер представлял себе, какая опасность для него заключалась в самовольной поездке на Математический конгресс. Он еще недостаточно ясно осознал, в какой стране он искал защиту от гитлеровской диктатуры. И более информированные люди не могли предвидеть, что в СССР начинается эпоха «Большого террора», как назвал ее историк и бывший разведчик Конквест[3].
Репрессии, последовавшие за убийством Кирова в 1934 году, показались Сталину недостаточными. Остался нетронутым его главный враг – Троцкий, который в 1936 году опубликовал очередную антисталинскую книгу «Преданная революция: что такое СССР и куда он идет?». Борьба с троцкистами стала главной заботой советского вождя и его преданных органов безопасности. Начиналась кровавая «чистка» партии и государства, так называемая эпоха «ежовщины», достигшая пика в 1937-38 годах.
Одной из главных задач Большого террора была ликвидация «шпионско-диверсионной базы» стран «капиталистического окружения», т.е. всех подозрительных иностранцев. К этим-то «подозрительным иностранцам» оказался причастным и Фриц Нётер.
Не удивительно, что немецкий математик рискнувший поехать в город, где жил самый опасный политический противник сталинского режима, попал под подозрение чекистов. Целый год за профессором наблюдали, пытаясь выявить связи, затем 22 ноября 1937 года Фрица арестовали.
Здесь следует подчеркнуть, что судьба Фрица Нётера вряд ли была бы иной, если бы он и не поехал в Осло. Волна репрессий накрыла в те годы практически всех немецких эмигрантов, спасавшихся в СССР от гитлеровского преследования. И обвинение в «троцкизме» было одним из самых распространенных[4].
Репрессии против немцев, проживавших в Советском Союзе, начались в июле 1937 года с записки Сталина, приложенной к протоколу заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20 июля 1937 г. В этой записке с небывалой для Иосифа Виссарионовича эмоциональностью изложено требование к НКВД: «Всех немцев на наших военных, полувоенных и химических заводах, на электростанциях и строительствах, во всех областях всех арестовать»[5] (подчеркнуто Сталиным).
Нарком Ежов не заставил себя долго ждать: требуемый Сталиным оперативный приказ за номером 00439 был выпущен через пять дней – 25 июля 1937 года ‑ и в тот же день разослан во все управления НКВД.
В преамбуле этого приказа содержались утверждения, которые через несколько месяцев будут фигурировать в обвинительном заключении Фрица Нётера: «Агентура из числа германских подданных, осуществляя уже сейчас вредительские и диверсионные акты, главное внимание уделяет организации диверсионных действий на период войны и в этих целях подготавливает кадры диверсантов» [6].
Чтобы «полностью пресечь эту деятельность», нарком приказывал арестовать всех германских граждан, проживающих в СССР, работающих (или работавших ранее) в оборонной промышленности и на железных дорогах.
Понятие «оборонная промышленность» в тексте приказа 00439 может толковаться широко, и Институт математики и физики Томского государственного университета, в котором работал Фриц Нётер, тоже был отнесен к оборонным предприятиям. В обвинительном заключении, зачитанном в новосибирском суде 23 октября 1938 года, утверждалось, что профессор Нётер с 1934 года занимался шпионажем в пользу гитлеровской Германии и организацией актов саботажа на оборонных предприятиях СССР. Утверждалось, кроме того, что он был членом террористической шпионской организации, основанной в Советском Союзе немецкими разведывательными службами, и действовал по их заданию. В числе обвинений фигурировали и совсем фантастические: Фриц якобы должен был помочь немецким подводным лодкам пройти через устье Оби! Фантазии советским следователям было не занимать, а проверять правдоподобность массовых обвинений было некому.
Аресты граждан Германии, проживавших и работавших в Советском Союзе, начались в ночь на 30 июля, а к 6 августа, было арестовано 340 человек германских подданных, из них 130 в Москве и Московской области. К 29 августа число арестованных достигло 472 человека, но на этом операция практически выдохлась. Арест Фрица Нётера в ноябре 1937 года пришелся уже на завершающую стадию операции, которая согласно тексту приказа 00439 должна была закончиться в пять дней, но растянулась на несколько месяцев, плавно перейдя в операции против других групп населения, в частности, против граждан СССР немецкой национальности. Тут уж счет арестованных и осужденных пошел на десятки тысяч.
В фонде Александра Николаевича Яковлева имеется документ № 276 – спецсообщение Н.И.Ежова И.В.Сталину с приложением телеграммы Г.Ф.Горбача об «агентах» германской разведки. Телеграмма имеет прямое отношение к Фрицу Нётеру:
07.01.1938
№ 100122
Совершенно секретно
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ
Направляю копию телеграммы № 6502 начальника УНКВД по Новосибирской области т. Горбач.
Народный комиссар внутренних дел СССР
Генеральный комиссар государственной безопасности ЕЖОВ
Из Новосибирска
4 января 1938 г.
НАРКОМУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР тов. ЕЖОВУ
В ноябре нами арестованы в Томске и привлечены к ответственности агенты германской разведки бывший директор профессор научно-исследовательского института математики и механики ВИШНЕВСКИЙ Лев Александрович и профессор того же института германский подданный бывший артиллерийский офицер рейхсвера НЕТЕР Фриц.<…>
По показаниям ВИШНЕВСКОГО и НЕТЕР устанавливается наличие в артиллерийском управлении НКО, подведомственных ему учреждениях, научно-исследовательских институтах, артиллерийской, воздушной академиях крупных разведывательных диверсионных организаций германской разведки. <…>По показаниям ВИШНЕВСКОГО, а также НЕТЕРА участник организации ФРЕНКЕЛЬ будучи связан по линии всесоюзного общества культурных связей с заграницей, обществом оказания помощи немецким ученым в Цюрихе выполняет специальные задания германской разведки по переброске ее агентуры на территорию СССР. Общество помощи немецким ученым, как об этом показывает ВИШНЕВСКИЙ, широко используется разведывательным отделом рейхсвера с целью военно-политического шпионажа почти во всех без исключения странах.
Арестованный нами НЕТЕР показал, что он на разведывательную работу переброшен в СССР в 1934 году генералом рейхсвера БЕККЕРОМ и майором разведывательного отдела МЮЛЛЕРОМ через общество оказания помощи немецким ученым при активном участии участников организации ФРЕНКЕЛЯ, ЧЕРНЫШЕВА. НЕТЕР от германской разведки имел задание всестороннего наблюдения за работой оборонного института в Томске, выявления интересов руководства армии в артиллерийском отношении и оказания влияния на институт воздействовать на наркомат обороны в смысле неправильного направления научно-исследовательской артиллерийской работы. Доказывая абсурдность проведения предложенных наркоматом обороны тем, нарушать органическую связь одной темы с другой.
Путем предложения неверных экспериментов научно-исследовательской работы понудить наркомат обороны принимать заказы военных заводов для вооружения армии недоброкачественными снарядами и оружием. Представить генштабу данные о работе института об ультраскоростях, сверхдальней стрельбе, новых образцах оружия. НЕТЕР от германской разведки имел явку к ЖЕЛЕЗНЯКОВУ и бывш. германскому консулу в Новосибирске ГРОССКОПФУ.
По показаниям НЕТЕР он из Томска дважды выезжал в Берлин для связи с разведывательным отделом генштаба.
С 1936 г. до настоящего времени разведывательную связь поддерживал через Гросскопфа и секретаря германского консульства в Новосибирске КРЕМЕР. НЕТЕР через ВИШНЕВСКОГО для контактирования работы установил связь с разведдиверсионной организацией и артиллерийским управлением НКО.<…>
Организация в Томске проводила широкую разведывательную диверсионную работу в направлении передачи германской разведке сведений об особо важных мероприятиях НКО в области вооружения РККА и срыва важнейших заданий в области изысканий новейших родов оружия с целью ослабления обороноспособности страны.
Протокол допроса высылаю.
2.1.38 г. № 6502
ГОРБАЧ[7]
Приговор Фрицу Нётеру – 25 лет заключения с конфискацией имущества – не был типичен для того времени, ибо арестованные граждане Германии, как правило, высылались на родину.
То, что немецкого профессора, признанного виновным в шпионаже против СССР, не расстреляли, как сотни тысяч других жертв Большого террора, объясняется сложными отношениями двух наркоматов – внутренних дел и иностранных дел. Показательно письмо заместителя Литвинова по НКИД В.П.Потемкина от 21 февраля 1938 г., адресованное председателю СНК Молотову:
«По Вашему запросу от 20 сего февраля М-778 о возможности применения высшей меры наказания к германским гражданам Винтеру и Балтесу, осужденным к расстрелу Военным трибуналом Уральского округа, мнение НКИД сводится к следующему:
Учитывая, что до сих пор не было случая применения высшей меры наказания к германским гражданам, приговоренным к расстрелу нашими судами, и в предупреждение ответных репрессий в отношении наших собственных граждан, проживающих в Германии, НКИД полагал бы возможным заменить Винтеру и Балтесу высшую меру наказания 20-летним заключением».[8]
Внимание НКИД заставляло местные органы подходить к осуждению германских граждан с определенной осмотрительностью.
Дети Фрица ‑ студенты Герман и Готфрид ‑ были высланы из СССР, несмотря на то, что немецкие власти лишили всю семью их отца немецкого гражданства.
Высылка иностранцев стала широко распространенной практикой с весны 1937 года. Тогда по предложению Ежова Политбюро ВКП(б) вынесло решение: «Отказать проживающим в Западно-Сибирском крае иностранцам (при продлении вида на жительство) в праве дальнейшего проживания в Западно-Сибирском крае. В первую очередь провести это мероприятие по отношению к германским, японским и польским подданным»[9].
К счастью, сыновей Фрица приютили в Швеции и дали возможность впоследствии выехать в США математики, помнившие Эмму Нётер и ее брата.
Запоздалая реабилитация
Вернемся теперь в лето 1941 года и сравним последние месяцы жизней наших героев. Из первой части настоящей работы мы уже знаем, что до июля 1941 года Хенрик Эрлих и Виктор Альтер ожидали суда в следственных изоляторах НКВД. После почти двух лет следствия 20 июля 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР в Москве приговорила Виктора Альтера к расстрелу, а 2 августа трибунал НКВД в Саратове вынес такой же приговор Хенрику Эрлиху.
Однако вскоре, 27 августа того же года, приговоры были изменены на тюремные заключения сроком по десять лет каждому, а 12 сентября сначала Эрлих, а за ним на следующий день и Альтер были освобождены и помещены в шикарную гостиницу «Метрополь», где начали работать над проектом создания Еврейского антигитлеровского комитета.
Правда, отмена приговора оказалась на деле лишь отсрочкой, и 4 декабря 1941 года оба руководителя польского Бунда снова были арестованы, на этот раз в Куйбышеве, и уже никогда больше не вышли на свободу. Эрлих покончил собой в тюремной камере 14 мая 1942 года. А Виктора Альтера расстреляли 17 февраля 1943 года.
Официальным сообщениям о смерти Эрлиха и Альтера верить нельзя, ибо в ноте советского правительства от 23 февраля 1943 года всему миру объявили, что поляки стали вести прогитлеровскую пропаганду, за что в декабре 1941 года их расстреляли в тюрьмах НКВД. Только когда открылись архивы Лубянки, стала известна подлинная трагическая судьба «заключенных 41 и 42».
Что же происходило в это время с Фрицем Нётером? Он по-прежнему отбывал двадцатипятилетний срок заключения в Орловском централе. Так что в июле 1941 года все три наши героя находились за решеткой, кто в следственном изоляторе, кто в тюрьме.
Когда в конце лета 1941 года война с бывшим союзником, а теперь заклятым врагом – гитлеровской Германией – подкатила к городу Орлу, большая часть заключенных Орловского централа была этапирована в другие тюрьмы и лагеря, подальше от линии фронта. Но от наиболее опасных своих врагов Сталин решил избавиться немедленно. Он подписал специальное постановление высшего в то время государственного органа – Государственного комитета обороны за № ГКО-634сс от 6 сентября 1941 года, позволявшее Военной коллегии Верховного суда СССР осуждать людей и выносить им смертные приговоры. При этом даже возбуждать уголовное дело и проводить предварительное и судебное разбирательства не требовалось.
В отношении 157 орловских заключенных, в том числе и Фрица Нётера, смертный приговор был вынесен 8 сентября 1941 года. Военная коллегия под председательством уже знакомого нам В.В.Ульриха заочно осудила заключенных по статье 58-10 (часть вторая) за антисоветскую агитацию и пропаганду и приговорила их к расстрелу.
Сталин придавал операции по уничтожению своих политических противников такое большое значение, что не доверил расстрел заключенных местной тюремной администрации, как было обычно принято. Через день после вынесения приговора в Орел выехала специальная бригада оперуполномоченных из Центра, задачей которых было привести приговор в исполнение. Фриц Нётер был расстрелян одним из первых – 10 сентября.
Все эти подробности стали известны в 1988 году, когда сыновья Фрица – Готфрид и Герман – обратились к Михаилу Сергеевичу Горбачеву с просьбой сообщить судьбу их отца. По указанию Генерального секретаря КПСС Верховный Суд СССР поручил Генеральной прокуратуре пересмотреть «дело профессора Нётера».
В Постановлении Верховного суда СССР № 308-88 от 22 декабря 1988 года говорится: «С учетом всех этих обстоятельств следует заявить, что Нётер был осужден безосновательно. В соответствии с пунктом 1 параграфа 18 Закона о Верховном суде СССР Верховный суд СССР постановляет: приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 23 октября 1938 года и от 8 сентября 1941 года в отношении Нётера Фрица Максимилиановича отменить и дальнейшее судопроизводство прекратить в связи с отсутствием состава преступления». Постановление подписано председателем Верховного суда СССР С.И.Гусевым.
На могиле Регины Нётер на католическом кладбище старинного городка Генгенбах, рядом с надгробной плитой с ее именем, которую Фриц своими руками установил в 1935 году, его сыновья поставили новый памятный знак: камень, на котором каждый может прочитать такую надпись:
«В память
профессора доктора Фрица Александра Нётера
7 октября 1884 Эрланген – 10 сентября 1941 Орел
Железный Крест 1914-18
ЖЕРТВА ДВУХ ДИКТАТУР
1934 – изгнан из Германии из-за расы
1938 – в Советском Союзе обвинен и осужден
1941 – казнен
1988 – объявлен невиновным»
Нечаянная встреча
Казалось бы, в деле несчастного профессора, попавшего в жернова двух самых безжалостных диктатур кровавого двадцатого века, можно поставить точку. Однако мы помним по «делу Эрлиха-Альтера», что к официальным сообщениям, даже исходящих с самого верха, следует относиться с большой осторожностью. С «делом Фрица Нётера» жизнь еще раз подтвердила эту истину.
Борис Шайн, математик, живущий в США, сообщил в редакцию «Заметок по еврейской истории» поистине сенсационную новость: Фрица Нётера видели живым в Москве осенью 1941 года, т.е. после официальной даты его расстрела – 10 сентября. Об этом подробно говорится в нашей с Борисом совместной статье «Одиссея Фрица Нётера. Послесловие», опубликованной в июльском номере «Заметок» за 2009 год[10]. Ниже мы будем цитировать эту статью, а также очень существенные комментарии к ней, часть из которых пришли в редакцию в виде писем.
Новостью, правда, сообщение Бориса Шайна назвать трудно, ибо первый раз автор упомянул об этом факте еще в 1981 году в немецком реферативном журнале по математике «Zentralblatt für Mathematik und ihre Grenzgebiete». Реферируя книгу Аугусты Дик об Эмме Нётер[11], Борис сделал в реферате примечание: «однако, как говорил мне один мой знакомый, он встретил Фрица Нётера в самом центре Москвы в самом конце 1941 года или в начале 1942 года. После этого, насколько я знаю, никто не встречался с ним больше. Это показывает, что в конце 1941 года Фриц Нётер был еще жив».
До отъезда в США в 1979 году Борис Моисеевич Шайн работал в Саратовском государственном университете. Вот что он сам написал спустя 28 лет:
«В Саратове на мехмате нашей кафедрой аэро- и гидродинамики заведовал проф. Савелий Владимирович Фалькович, он умер в 1982 г. <…>. Всё, что я дальше говорю о Ф. Нётере, я слышал от него. Как-то (думаю, где-то в 70-х годах) мы разговорились о жертвах сталинского террора, и он заметил, что даже в самые плохие годы кое-кого изредка выпускали из тюрем и лагерей.
Он рассказал, как будучи аспирантом или недавно защитившимся сотрудником того же мехмата, он ехал в командировку в Москву в начале войны (кажется, в декабре 1941 г., но точного месяца я уже не помню). Я родился в Москве, война началась в мой третий день рождения, и нас эвакуировали в конце сентября или октябре 1941 г., когда война была проиграна, и город собирались сдать немцам. (Мне кажется, что время, когда Фалькович был в Москве в тот раз, было после того, как мы оттуда уехали, но на 100% я в этом не уверен.) Чтобы купить билет на поезд, нужно было предъявить так наз. "мандат", который у него был. В Москве в вагоне метро он неожиданно встретил Фрица Нётера, с которым был знаком с предвоенных времён. Поскольку Фалькович знал из слухов, что Нётера арестовали, он не поверил своим глазам, но поздоровался, и проф. Нётер его узнал».
Обратим внимание на слова про «мандат», мы к ним вернемся позднее. Далее Борис Моисеевич пересказывает со слов Савелия Владимировича Фальковича историю появления Фрица Нётера в Москве (я только исправил оговорку «Омск» на правильное «Томск»):
«Нётер рассказал, что его арестовали в Томске, держали в Орле, он всё время доказывал свою невиновность (если я правильно помню, его обвиняли в шпионаже в пользу нацистской Германии). Затем его неожиданно освободили, он только что приехал в Москву и ехал на Лубянку, где должен был получить билет для проезда в Томск к своей семье. На Лубянке он собирался жаловаться на поведение НКВД во время ареста – что-то насчёт его книг. Кажется, какие-то из них забрали работники НКВД во время обыска в его квартире. Фалькович пожелал ему успеха, они распрощались, и больше Фалькович его никогда не видел. Более того, он спрашивал многих людей, и никто ничего не знал о Нётере. Т.е. «все» знали, что его арестовали, и он исчез, но деталей никто не знал».
Напомню, что первоначальный приговор Фрицу Нётеру включал не только тюремное заключение сроком 25 лет, но и конфискацию имущества, так что вопрос с пропавшими книгами выглядит вполне естественно и правдоподобно.
Реферат Бориса Шайна в немецком журнале нашел одного из самых заинтересованных читателей – сына покойного профессора Нётера. Старший сын Фрица – Герман – стал химиком, а младший – Готфрид – пошел по стопам отца, деда и знаменитой тети – стал математиком, руководителем отделения статистики в американском университете Коннектикута. Готфрид прочитал реферат и нашел его автора. Вот что об этом пишет сам Борис (исправляю еще одну оговорку: «Отто» вместо «Готфрид»):
«По возвращении в Америку осенью того же года я получил письмо от Готфрида Нётера, который был Chairman of the Department of Statistics at the University of Connecticut in Storrs (а может, он мне звонил, пока меня не было, и просил перезвонить ему, уже не помню). Он читал мой реферат и заинтересовался замечанием, которое я там сделал. Он сказал, что хорошо помнит, как арестовывали его отца. Отец исчез, и больше они его никогда не видели. По их сведениям отца выдали гестапо в группе других антинацистов (или, в коминтерновской и советской фразеологии, «антифашистов»)».
Напомню, что разговор происходил в 1981 году, за семь лет до того момента, когда детям Фрица советские власти официально сообщили судьбу их отца. Слухи о выдаче Фрица Нётера нацистам не подтвердились, хотя такое изощренное издевательство над людьми, которых можно было бы считать союзниками советской власти, в те годы было распространено.
Естественно, Готфрид Нётер захотел встретиться с Фальковичем, адрес и телефон которого сообщил ему Борис Шайн, но «железный занавес» в то время выглядел абсолютно непроницаемым, и встреча не состоялась. В том же 1981 году у Савелия Владимировича произошел инсульт, и через год он скончался.
Александр Савельевич Фалькович, сын саратовского профессора, отмечает феноменальную память Бориса Шайна, своего преподавателя и руководителя дипломной работы: «все эти годы я считал голову Бориса Моисеевича какой-то совершенной машиной, и память его – компьютерной памятью, подчиняющейся законам реляционной алгебры, а не человеческой психологии. То есть что вся информация в его сознании не то что не забывается, но хранится точно в том виде, в котором он ее туда поместил – не обобщается на первичном уровне, не отделяется главное от второстепенного, не отсекаются незначащие детали и т.д. А над всем этим хранилищем уже совершаются мыслительные процессы».
И, словно подводя итог оценке личности своего бывшего научного руководителя, Александр Фалькович пишет:
«А вообще, почему папа рассказал эту историю именно Борису Моисеевичу? Может быть, именно зная о точной памяти Шайна, его неравнодушии, общительности и широком круге знакомств, в том числе с зарубежными математиками, папа надеялся, что про встречу с Нётером станет известно».
Если так, то Савелий Владимирович не ошибся – именно благодаря Борису Шайну мы обсуждаем сейчас эту историческую загадку: когда и с какой целью Фриц Нётер был выпущен на свободу из Орловского централа?
Жизнь после смерти
Сразу оговорюсь, что в последующих рассуждениях мы с каменистой тропы фактов переходим на зыбкую почву правдоподобных рассуждений. Пока не раскрыты и не исследованы все архивы, связанные с «делом профессора Нётера», мы не можем достоверно говорить, как собирались использовать немецкого математика еврейского происхождения НКВД и высшее руководство СССР. Тем не менее, определенные суждения мы можем высказать и сейчас, опираясь на имеющуюся информацию.
Прежде всего, стоит подчеркнуть, что сам факт встречи Савелия Фальковича с Фрицем Нётером в Москве установлен достаточно убедительно. Феноменальная память Бориса Шайна ухватила и навсегда зафиксировала этот эпизод в случайном, в общем-то, разговоре: «То, что Фалькович сказал мне, что видел Нётера в Москве, – это я хорошо помню. О времени этой встречи – тут я на 100% не уверен. Про железнодорожный «мандат» я помню хорошо. Но их, кажется, ввели задолго до войны. Может быть, это было перед войной, но мне кажется, что после её начала. Так или иначе, Фальковичу не было никакой необходимости что-то сочинять, про Нётера он сказал чисто случайно. Т.е. я уверен, что Ф. его действительно видел. Значит, Нётера на самом деле выпускали из тюрьмы, а потом снова посадили, притом до того, как он успел с кем-то связаться, а может, и связался с кем-то, но мы об этом не знаем».
Точно так же уверен в том, что его отец встретился с Фрицем Нётером, и сын Савелия Владимировича – Александр:
«Точно известно 2 факта:
1. Отец не рассказывал мне о встрече с Нётером (хотя несколько раз я слышал от родителей фразу «иногда выпускали, но очень редко», но не помню, чтобы они хоть раз приводили в пример хоть одного человека, от чего слово «очень» в моем сознании подчеркивалось).
2. Эта встреча действительно имела место (Борис Моисеевич не мог перепутать, а уж Савелий Владимирович – естественно, т.к. это произошло с ним самим)».
Менее определенно можно говорить о времени встречи. В самом первом упоминании о ней в реферате 1981 года Борис Моисеевич написал, что встреча состоялась «в самом конце 1941 года или в начале 1942 года».
В письме в редакцию «Заметок по еврейской истории», написанном летом 2009 года, Борис Шайн пишет о конкретном месяце, оговариваясь при этом: «кажется, в декабре 1941 г., но точного месяца я уже не помню».
Очень важное личное замечание сделал Борис Моисеевич по этому поводу: «Я родился в Москве, война началась в мой третий день рождения, и нас эвакуировали в конце сентября или октябре 1941 г., когда война была проиграна, и город собирались сдать немцам. (Мне кажется, что время, когда Фалькович был в Москве в тот раз, было после того, как мы оттуда уехали…)»
Другими словами, для Бориса Шайна сентябрь-октябрь 1941 года – это рубеж в судьбе его семьи: за ним началась эвакуация. Поэтому события, случившиеся до этого рубежа, откладываются в сознании отдельно от событий, случившихся после. Вот почему для меня утверждение Бориса Моисеевича о том, что встреча Фальковича и Нётера состоялась после октября 1941 года, высказанное в 1981 году и повторенное в 2009-м, выглядит убедительным, несмотря на все оговорки и сомнения.
Почему мне представляется декабрь 1941 года более надежной датой встречи Нётера и Фальковича в Москве, чем любой довоенный месяц? Вспомним, что говорил Борис Шайн про мандат: «Чтобы купить билет на поезд, нужно было предъявить так наз. "мандат", который у него был». И в другой раз: «Про железнодорожный «мандат» я помню хорошо. Но их, кажется, ввели задолго до войны».
Насколько могу судить по воспоминаниям родственников и других знакомых людей, мандата для поездки в столицу до войны не требовалось. В гости к москвичам приезжали родственники из других городов и сел. Вряд ли требовались мандаты свинарке Глаше из российской деревни и пастуху Мусаибу из дагестанского аула, героям фильма «Свинарка и пастух», которые приезжают в довоенную Москву на сельскохозяйственную выставку.
Все изменилось после 22 июня 1941 года. В первый день Великой отечественной войны Президиум Верховного Совета СССР утвердил два важных для нашей темы указа, о которых мы уже говорили: «Указ о военном положении» и «Указ об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения».
Второй указ определял список регионов, в которых вводилось военное положение. Вот с введения в Москве военного положения въезд в столицу стал возможен только по специальному мандату.
Известный историк Марк Солонин в беседе со мной подтвердил, что мандатов для въезда в Москву до войны не требовалось, и высказал еще более сильное предположение: мандаты потребовались после введения в столице режима осадного положения. Оно было введено Постановлением Государственного Комитета обороны от 19 октября 1941 года и объявлялось вступившим в силу на следующий день ‑ 20 октября.
Так что встреча Фальковича и Нётера в Москве вероятней всего произошла в конце ноября ‑ декабре 1941 года. А теперь задумаемся, с какой целью выпустили из тюрьмы «опасного преступника», попавшего в список 157 заключенных Орловского централа, которых непременно нужно было расстрелять перед приходом гитлеровцев?
Если 10 сентября 1941 года Фриц Нётер, вопреки официальной информации, не был расстрелян, а, напротив, был выпущен на свободу, то его судьба с точностью до дней совпадает с судьбами Эрлиха и Альтера. Ведь их тоже освободили 12-13 сентября после того, как в июле-августе приговорили к расстрелу.
Цель руководства СССР в их случае понятна: Сталин собирался привлечь польских евреев к созданию антигитлеровского комитета. Предложение, как мы помним, исходило от Лаврентия Берии, наркома НКВД, присутствовавшего на некоторых допросах руководителей Бунда и Второго Интернационала. Главным аргументом при выборе Эрлиха и Альтера для столь необычной задачи являлась международная известность обоих деятелей рабочего и социалистического движения.
Мог ли найти свое место в этой «компании» Фриц Нётер? Конечно. Профессор Нётер был хорошо известен среди коллег-математиков всего мира не только сам, но и как представитель славной математической династии: сын профессора Макса Нётера и брат великой Эммы Нётер. Чекисты, без сомнений, знали, что на Международном математическом конгрессе 1936 года в Осло, в котором участвовал Фриц, и куда не был выпущен ни один советский математик, профессор из Томского университета тесно общался с коллегами из разных стран.
Когда Фрица арестовали, сам Альберт Эйнштейн ходатайствовал о нем и его детях. В 1994 году опубликован русский перевод письма великого физика наркому иностранных дел М.М.Литвинову. Письмо написано в апреле 1938 года, когда подследственный Фриц ждал вынесения приговора:
Господину Народному Комиссару
Литвинову
Москва, СССР
28 апреля 1938 г.
Глубокоуважаемый господин Литвинов!
Обращаясь к Вам с этим письмом, я выполняю тем самым свой долг человека в попытке спасти драгоценную человеческую жизнь. Речь идет о математике, профессоре Фрице Нетере, который в 1934 г. был назначен профессором Томского университета. 22 ноября 1937 г. он был арестован и препровожден в Новосибирск в связи с обвинением в шпионаже в пользу Германии. Два его сына были 20 марта 1938 г. высланы из России.
Я очень хорошо знаю Фрица Нетера как прекрасного математика и безукоризненного человека, не способного на какое-либо двурушничество. По моему убеждению, выдвинутое против него обвинение не может иметь под собой оснований. Моя просьба состоит в том, чтобы Правительство особенно обстоятельно расследовало его дело, дабы предотвратить несправедливость по отношению к исключительно достойному человеку, который посвятил всю свою жизнь напряженной и успешной работе. Если его невиновность подтвердится, я прошу Вас поспособствовать тому, чтобы и оба его сына смогли вернуться в Россию, чего они хотят более всего. Эти люди заслуживают особого к ним внимания.
С глубоким уважением
Профессор А. Эйнштейн[12]
Ходатайствовал за Фрица Нётера и известный математик Герман Вейль, ставший на короткое время директором знаменитого Института математики Гёттингенского университета. В письме, написанном 3 октября 1939 года математику Н.И.Мусхелишвили, Вейль, тоже вынужденный эмигрировать из Германии, страшась за судьбу двух сыновей и жены-еврейки, просил грузинского коллегу подключить к делу Фрица Нётера всемогущего Лаврентия Берию, которого Вейль назвал в письме Николаю Ивановичу «твой друг»[13].
Так что профессор Нётер мог бы своей известностью в научных кругах оказаться полезным и в проекте «Еврейского антигитлеровского комитета». Именно известных ученых, способных привлечь к проекту интеллектуалов всего мира, не хватало коллективу, складывавшемуся вокруг Эрлиха и Альтера: там были актеры и режиссеры, литераторы и журналисты, политики и деятели профсоюзного и рабочего движения, но ученых, с которыми лично был бы знакомы Альберт Эйнштейн и Герман Вейль, найти было нелегко.
Фриц Нётер в этом смысле подходил организаторам Еврейского антигитлеровского комитета идеально: всемирно известный математик, еврей по происхождению, сторонник левых, социалистических взглядов, подвергавшийся преследованию со стороны Гитлера и лишенный в 1938 году немецкого гражданства...
Предположение о том, что Фриц Нётер рассматривался руководством НКВД в качестве возможного члена создаваемого антигитлеровского комитета, объясняет и отмену расстрельного приговора от 8 сентября, и освобождение из Орловского централа, и встречу с Савелием Фальковичем в ноябре-декабре 1941 года.
Как мы знаем, планы Сталина в отношении Эрлиха и Альтера и проекта антигитлеровского комитета круто изменились именно в декабре сорок первого. Тогда произошло временное сближение с правительством Польши в изгнании, которым руководил генерал Сикорский. То, что Эрлих и Альтер взялись за поручение Сикорского, переданное польским послом в СССР С.Котом, разыскать следы пропавших офицеров, стало известно вождю от приставленных к полякам наблюдателей от НКВД. Своей политической наивностью бундовцы фактически подписали себе второй смертный приговор. На этот раз – окончательный.
На следующий день после встречи Сталина с Сикорским и Андерсом, Эрлих и Альтер были арестованы в Куйбышеве, и уже никто на свободе не видел их живыми. В том же декабре исчез и Фриц Нётер, которого после Савелия Фальковича никто больше живым не встречал. Проект «Еврейского антигитлеровского комитета» закрылся, так и не начавшись. Актеры, предназначенные на главные роли, оказались не нужны. Мавр может умереть, даже не сделав своего дела.
Верна ли наша гипотеза о связи Нётера с Еврейским антигитлеровским комитетом, или НКВД использовал немецкого профессора в какой-то другой своей игре, мы узнаем только тогда, когда откроются все соответствующие архивы. А сейчас даже изученные историками фонды содержат большие лакуны. Гертруда Пикхан, которой разрешили в архиве КГБ на Лубянке ознакомиться с «делами» Эрлиха и Альтера, отмечает, что в предоставленных ей томах отсутствуют протоколы многих допросов. Например, лейтенант НКВД Федотов, который вел дело Альтера в Москве, в постановлении о продлении срока заключения от 12 сентября 1940 года указывает, что уже состоялось 33 допроса подследственного. Однако в деле Альтера, которое предоставили для изучения Гертруде Пикхан, содержалось всего 15 протоколов, т.е. большая часть документов из «дела» была изъята[14].
Что уж говорить о «деле Фрица Нётера», которого никто не видел: детям профессора предоставили только решение Верховного Суда о реабилитации.
Эпилог: «Как собеседника на пир»
Часто вспоминают вещие слова поэта: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», мысленно ставя кавычки вокруг слова «блажен». Три наших героя, безусловно, сполна ощутили на своей судьбе эти «минуты», длившиеся годы, когда две кровавые диктатуры, то объединяясь, то воюя друг с другом, рвали на части карту Европы и уничтожали миллионы жизней. Вряд ли представлял себе и сам Федор Иванович Тютчев, что означают его пророческие слова, ибо буквально в следующих строчках уточнял: «Его призвали всеблагие как собеседника на пир». Если и «призвали всеблагие», то не «как собеседника», а как корм для ненасытных людоедов, как топливо в пылающие костры, на которых сгорала цивилизация.
В спокойные времена стал бы Хенрик Эрлих успешным адвокатом, Виктор Альтер – преуспевающим инженером, и вряд ли бы они пересеклись по жизни с благополучным немецким профессором математики Фрицем Нётером. Но история распорядилась по-своему, и глобальный террор двух диктатур привел их судьбы к общему знаменателю: все трое бежали от одной диктатуры, а погибли в застенках другой.
В тоталитарном государстве террор приобретает новые черты, это уже не средство справиться с чрезвычайной ситуацией, он не направлен больше на идеологических врагов, как было всегда. В двадцатом веке в сталинском Советском Союзе и гитлеровской Германии террор становится сутью и формой существования режимов, он приобретает системность, неслыханный ранее масштаб и не разделяет врагов и друзей.
Как обычно, идеология в тоталитарных государствах оказалась сильнее здравого смысла, диктатура уничтожала не столько своих потенциальных противников, сколько ни в чем не повинных людей, готовых беззаветно поддерживать существующий строй. Так тиран готовит свое будущее поражение и приближает свой конец.
В мае 1933 года великий физик Макс Планк добился приема у Гитлера и пытался убедить свежеиспеченного рейхсканцлера, что такие люди, как Фриц Габер или Альберт Эйнштейн полезны для страны. По мнению Планка, для таких евреев следовало бы сделать исключение и дать им возможность продолжать научные исследования на благо Германии. Планк настаивал, что нужно подходить к евреям дифференцированно, делать различия между ними. Гитлер резко возразил: «Это неверно. Жид есть жид, все евреи связаны одной цепью. Где есть один жид, там сразу соберутся евреи всех видов»[15].
Макс Планк осмелился возразить рейхсканцлеру, что изгнание за рубеж лучших ученых ослабит Германию и, наоборот, укрепит возможных противников. В ответ на это Гитлер стал хвастаться, что обойдется без евреев, его речь становилась все более быстрой и возбужденной, в конце концов, фюрер впал в такой раж, что сильно ударил себя по колену и закончил с угрозой: «Говорят, что я страдаю временами от нервной слабости. Это клевета. У меня стальные нервы». Планку не оставалось ничего другого, как замолчать и попрощаться[16].
Если бы история чему-то учила, то люди давным-давно усвоили бы простой вывод: не нужно искать логики и здравого смысла в преступлениях тиранов. Нет, внешне во всех этих «операциях» и «акциях», в которых задействована вся мощь тоталитарного государства, видна продуманная система и глобальная цель, диктуемая идеологической грезой. Но, по сути, эта цель ничего общего с процветанием государства или с благополучием людей не имеет. Уничтожая евреев Европы, Гитлер хотел осчастливить Германию. Осуществляя Большой террор, Сталин хотел усилить Советский Союз в предстоящей войне. На деле, оба достигли противоположных результатов.
Идеологическая греза ослепляет. Тот, кто недрогнувшей рукой написал в 1937 году полную ярости записку членам Политбюро: «Всех немцев на наших военных, полувоенных и химических заводах, на электростанциях и строительствах, во всех областях всех арестовать», вполне мог бы написать то же самое и в пятьдесят третьем, заменив «немцев» «евреями» или любой другой национальностью, благо под жестокой властью Кремля оказались десятки народов многонационального советского государства.
У диктаторов, как правило, «стальные нервы», а доводы разума им не указ, если эти доводы противоречат идеологической иллюзии. И хотя своей безумной непреклонностью тиран сам роет себе могилу, он успевает сломать жизнь миллионам людей. Жаль, что история учит лишь тому, что она ничему не учит.
Евгений Михайлович Беркович – математик, историк, издатель и редактор. Родился в 1945 году в Иркутске. Окончил физический факультет МГУ им. Ломоносова, кандидат физико-математических наук, Doktor rer. nat. С 1995 года живет и работает в Германии (Ганновер). Создатель и главный редактор журналов «Семь искусств» и «Заметки по еврейской истории», издатель альманаха «Еврейская Старина» и журнал-газеты «Мастерская». Автор книг «Заметки по еврейской истории» (М., 2000), «Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста» (М., 2003), «Одиссея Петера Прингсхайма» (Ганновер, 2013), «Антиподы. Альберт Эйнштейн и другие люди в контексте физики и истории» (Ганновер, 2014). Публиковался в журналах «Нева», «Иностранная литература», «Вопросы литературы», «Зарубежные записки», «Слово/Word», «Человек» и многих других изданиях. Более подробные сведения можно получить из интервью, публикуемого в этом же номере.
[1] Беркович Евгений. Одиссея одной династии. Триптих. В сборнике «Историко-математические исследования», № 14(49), М. 2010. См., также, альманах «Еврейская Старина», №2(61) 2009.
[2] В работе Schlote K.-H. Fritz Noether – Opfer zweier Diktaturen. NTM-Schriftenreihe. Gesch. Naturw., Techn., Med. 28, Leipzig 1991 говорится о городе «Gegenbach im Schwarzwald». Это, скорее всего, ошибка, так как населенного пункта с именем Gegenbach в Шварцвальде нет (письмо автору сотрудника государственного архива во Фрайбурге Рееса (Rees) 11 мая 2009 года).
[3] Conquest R. The Great Terror: Stalin's Purge of the Thirties. Toronto, 1968. Русский перевод: Конквест Роберт. Большой террор. Ракстниекс, Рига 1991.
[4] Tischler C. Flucht in die Verfolgung. Deutsche Emigranten im sowjetischen Exil 1933 bis. 1945. Münster 1996.
[5] Охотин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой операции» НКВД 1937-1938 гг. В кн. «Наказанный народ», «Звенья», М. 1999.
[6] Опубликован в книге «Бутовский полигон. 1937 — 1938 гг. Книга памяти жертв политических репрессий». Институт социальной социологии, М. 1997, стр. 348.
[7] АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 254а. Л. 84—88. Подлинник. Машинопись.
На первом листе имеется рукописная помета Сталина: «Важно поговорить с Савченко».
[8] Охотин Н., Рогинский А. Из истории «немецкой операции» НКВД 1937-1938 гг. (см. прим. 48)
[9] Там же.
[10] Беркович Евгений, Шайн Борис. Одиссея Фрица Нётера. Послесловие. «Заметки по еврейской истории», №11 2009.
[11] Dick, Auguste. Emmy Noether: 1882–1935. «Birkhäuser», Boston – Basel – Stuttgart 1981.
[12] Письмо Альберта Эйнштейна М.М.Литвинову в защиту проф. Ф.Нетера. 28 апреля 1938 (а также письма в защиту физиков Ф.Хоутерманса и А.Вайссберга). Публ. и пред. В.Я.Френкеля. Пер. Л.В.Славгородской и В.Я.Френкеля // Звезда, 1994, №12, с.187-193.
[13] Siegmund-Schultze Reinhard. Mathematiker auf der Flucht vor Hitler. Deutsche Mathematiker Vereinigung. Braunschweig/Wiesbaden 1998, S. 121.
[14] Pickhan Gertrud. Das NKWD-Dossier über Henryk Erlich und Wiktor Alter (см. примечание 58), S. 164.
[15] Отчет Планка 1947 года опубликован в книге Albrecht Helmut (Hrsg.). Naturwissenschaft und Technik in der Geschichte. GNT-Verlag, Stuttgart 1993.
[16] Подробнее в статье Беркович Евгений. Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры. Альманах «Еврейская Старина», №1(60) 2009. См. также одноименную статью в журнале «Нева», №5 2009.
