Он лежал лицом к стенке и слушал громкий, пьяный гомон с матерком за спиной. Скомканная простынь у лица казалась серой, грязной. Да она и была грязной: он не помнил, когда менял бельё последний раз. Полгода назад, не меньше…
От постели остро и кисло несло потом, мокрой шерстью, козлятиной. Стучали молотки в висках. И будто до сих пор продолжался пьяный сон с какими-то харями, ужасами, бестолковщиной. Цветной и страшный.
- Что же делать? – тоскливо подумал он, пытаясь забыть о «молоточках» в голове. – Что делать?.. Пусто как… Ничего впереди… И денег нет… Закончить бы книгу – я бы им всем показал!.. Мрак какой… Полтишок бы назавтра у кого-нибудь взять…
Он попытался вспомнить, у кого можно стрельнуть деньги, спутался; мысли перебрались на другое, на третье, на десятое…
За спиной по-прежнему шумели, разливали, чокались.
- Встать надо… Выпьют же всё, ни капли не останется…
Застонал про себя от боли, повернулся. Из узнаваемых за столом сидел только Пашка, сосед. Остальные – два парня и девица – были незнакомы. Он поднялся. Медленно, шаркая ногами, подошел к компании и сел с краю. На него не обратили внимания, продолжая о чем-то спорить, азартно и пьяно, не слушая друг друга. Сергей плеснул себе в первый попавшийся под руку бокал из початой бутылки и с отвращением высосал вонючую жидкость. Поперхнулся, кашлянул в кулак. Подхватил с тарелки раскисшую солёную помидорку и, страхуясь снизу другой ладошкой, опрокинул её в рот. Закрыл глаза, пережидая резкое жжение в желудке. И – потихоньку, еле заметно – стала отступать боль в висках.
- Когда ж всё это кончится? – обречённо подумал он, ища курево на столе. – Мне уж тридцать пять лет!.. Итоги подбивают в эти годы, а я, как клуша, со своим романом… Да куда же они сигареты дели?! «Торчки» долбанные, одна «травка» вокруг!
На столе среди грязной посуды с остатками пищи виднелись лишь початые пачки из-под «Беломора» с пустыми гильзами.
- Паш, - хрипло позвал он. – Дай закурить.
Тот, не отрываясь от разговора, бросил ему через стол пачку «Петр 1».
- Откуда эти люди? – попытался вспомнить он. – Видимо, когда спал, пришли…
Затравленными больными глазами всмотрелся в лица. Нет, не знакомы… Пришлые… Боль утихла, и он прислушался к разговору. Спорили о какой-то картине. И спорили как-то по-базарному, разом говоря и почти не слушая друг друга. Серёжка протяжно и с наслаждением зевнул в кулачок, вновь плеснул себе из бутылки. И некстати вспомнилась Ольга, бывшая жена.
Как она любила поначалу эти посиделки! Писатели, поэты, художники, музыканты, киношники!.. Вся атмосфера в квартире пропахла пьяным интеллектом! И ведь все были гениями! И рокеры, что с многозначительной серьёзностью принимали похвалу своих заумных песен. Это потом, через годы, они научились снисходительно улыбаться в ответ на те же самые вопросы, а тогда… Тогда все млели от этих непонятных, убогих по гармонии и смыслу песен. И поэты, на самом деле талантливые ребята, тускнели по сравнению с ними. И как ни странно «подстраивались» в своих стихотворениях под певцов.
А Макаревич, дружно отринутый всеми ими, как примитив и приспособленец, продолжал писать, сочинять и петь.
Художники с непонятной мазней на холсте…
Режиссеры, не снявшие даже дебютных роликов…
Но почему-то все считали: Серёга!.. Вот он – настоящий гений! Вот он себя точно покажет, мы ещё гордиться будем знакомством с ним!
Он вспомнил, как Ленка, с журфака, кричала громко через стол: «Мы ещё клочки его рукописей собирать будем для Сотби!» и плескала нечаянно вином из бокала на открытые «Фрикадельки в томатном соусе». Уже тогда все знали, что он пишет роман. И это не роман – бомба будет! И он – гений!
Тринадцать лет прошло… И давно уже нет в этой квартире никого из той старой компании. И Ольги, жены, тоже здесь нет. И лишь хмельная аура богемных неудачников витает повсюду. Никто не стал ни великим, ни просто знаменитым. «Лабают» ребята по кабачкам да фестивалям в узком кругу малолетних поклонниц. Разбежались «художники»: кто по «евроремонтам», кто по архитектурным конторам. Почему-то многие подались в критики. И в музыкальные, и в литературные.
Но большинство кануло в никуда. Спились, эмигрировали, умерли… И появились новые. Незапоминающиеся. Но тоже «гении»…
Он снова всмотрелся в лица сидящих. Кажется, его возраста… Может, чуть моложе. А как зовут – не знаю. Или не помню, заспал… Как долго длится эта пьянка! Тринадцать лет прошло, а кажется – только вчера встретились, сели, подняли бокалы… Сгинули все. А ты остался. И твой роман.
- Да, роман… - пьяно и тоскливо подумалось ему. – Аж семьдесят восемь страниц… По шестнадцать страниц в год. Гений заср…ный. Если б Пашка кэвээнщиков не раскрутил на репризы – сдох сейчас уже… со своими старыми друзьями впридачу. Да матери с отцом спасибо: выручают. А ведь тоже ныть начали: «найди работу, найди работу»… А когда творить, начатое дописывать? «Работа»…
Он откинулся на спинку стула, потянулся за новой сигаретой и, прикуривая, вдруг замер от мысли: - А о чём я пишу?!
Он совершенно забыл начало! То, гениальное, с чего всё началось!
Спичка обожгла пальцы. Он потряс кистью, подул на неё машинально.
- Нет! Не помню! НЕ ПОМНЮ!!!
Положил не прикуренную сигарету на блюдце, налил полный стакан водки – Пашка только стрельнул на него глазами – и выпил, тягуче, не торопясь.
- Я сейчас… - сказал он не знамо кому и, шатаясь, пошел в ванну.
У него там давно было присмотрено: «полотешка» сорокового диаметра. Выдержит. А веревка – от ванной шторки, добрая, синтетическая, не порвётся. Только разом! Приделать – и соскользнуть с унитаза! Чтобы всё махом и без боли!
Противно отрыгнулось водкой. Сергей тягуче сплюнул на пол.
Он так и не вспомнил, что его «гениальный» роман именно так и начинался тринадцать лет назад:
«Гений соскользнул с унитаза…»
ПСИНА
Бомж Сашка устроился работать дворником на автомобильную стоянку. Вообще-то, к своим пятидесяти годам пора уж было быть ему Александром Васильевичем. Но как повелось с молодости – Шурик, Санек, Сашка – так и приклеилось. Он не обижался. Да ему и самому было бы дико обращение: Александр Васильевич. Вроде ругательства…
Директор Владимир Александрович, молодой симпатичный парень, водил его по стоянке, показывал фронт работ.
- Ямы постоянно засыпай дресвой… Кусты вырубить… Траву у забора скосить – коса у тебя в подсобке. Листья, бумажки, мусор – все в бак… Рабочий день – с девяти до пяти вечера… Да, вот еще, - они подошли к вольеру. – Здесь у нас собака… Охранники ночью выпускают. Повыбрасывай у нее все: одеяла какие-то там…половики… Блох только разводить…
- Кормить ее чем? М н е кормить? – хмуро спросил Сашка. Работы оказалось больше, чем он думал.
- Пить ей наливай. А жрет - кто что принесет… Безпонтовая собака.… Ко всем, сучка, ластится. Лишь бы пожрать…
- Сам ты «сучка», - так же угрюмо подумал Сашка. – Тебе жрать не давай – перед всеми хвостом завертишь. - Сашка и сам часто жил впроголодь. – Мне ей нечя притаскивать, - сказал он вслух.
Директор недоуменно посмотрел на него.
- Ты-то при чем?.. Клиенты таскают да сторожа… Да скоро избавимся от нее. Щенки подрастут на другой стоянке – сюда притащим. Безпонтовая собака, - повторил он.
«Безпонтовая» собака вылезла из будки и оказалось метиской размером с овчарку. Кудрявая шерсть, бородка, уши, глаза – все говорило о родстве с эрдельтерьерами. Ну, и прочими мастями.
- Так она ж пузатая, - присмотрелся к ней Сашка.
- …! - выругался Владимир Александрович. – Опять! Когда успела… Ну, да ладно… - и пошел дальше. Сашка поплелся за ним. Собака преданно смотрела им вслед и виляла хвостом.
…Приемщица машин Людмила, молодящаяся блондинка с фрагментами былой красоты, выдала ему из тумбочки пару пакетов с китайской лапшой.
- Санек, ты только специи из них выбрось да кипятка побольше влей. Хлеба накроши…
- Разберусь, - буркнул Сашка, забирая лапшу. – Воду-то где брать?
- А на рынке, на рынке… Бутылочки в руки – и на рынок, - ответила Людмила.
- Разберусь, - повторил Сашка и поплелся в свою бендежку.
Плитка, старый-престарый холодильник, табурет, порванный топчан, стол, три грязных алюминиевых чашки с ложками, консервная банка, полная окурков… Пыль такая, что сквозь стекло видны лишь силуэты.
- Нормально… Жить можно…
Сашка сходил за водой, вымыл посуду и протер ее газетой. Пока заваривалась лапша, он выбрал из банки окурок подлиннее и закурил, развалившись на топчане.
…Откровенно говоря, бомжем Сашка никогда и не был. Он был прописан у жены, которую не видел уже больше трех лет. У него были дети, дочь и сын, которых он не видел столько же. И на работу он периодически устраивался. А когда не было работы, то собирал жестяные банки, картон, макулатуру, стеклотару.
Жил же Сашка - когда где придется. То сойдется с кем-нибудь, то на чердаках, то на заброшенных дачах, но это летом. Зимой опасался, что заметят по дыму, покалечат еще чего доброго. Народ лютый стал, натерпелся всякого беспредела, на бродягах с удовольствием отрывается. Зимой, коли уж совсем безнадега была, то лез в теплотрассы.
Все перепробовал Сашка к своим пятидесяти. А начиналась жизнь как-то складно, удачно…
Отслужил в армии, устроился сварщиком на стройку, закончил заочно техникум. В 24 года женился по любви на малярше Свете, работающей в одной с ним бригаде. Через год получили двухкомнатную квартиру. Детишки народились.
Жили не бедно. Сашка, хоть и был сварщиком средней руки, но зарабатывал достаточно, в основном по калымам… Почти не пил.
А потом случилось… Враз…
Младшенькая, Наташка, пошла в восьмой класс. Что-то не получалось у нее по геометрии. Она склонилась над учебником, кусала губы с досады, потом расплакалась.
Сашка, читавший рядом в кресле газету, решил помочь.
- Натка, давай я попробую… Когда-то я силен был в геометрии.
- Да пошел ты! – вдруг злобно огрызнулась дочь, блеснув диковато заплаканными глазами. И такая ненависть промелькнула в этом взгляде, что Сашка опешил и… испугался! А добила его жена. Не отрываясь от телевизора, она поддержала дочь:
- Отстань от нее… дай уроки доделать…
И именно в этот момент он понял – его не любят. Самые родные, самые близкие, самые любимые, за кого он отдал бы все – не любят! Не умом – сердцем понял.
Встал, вышел на кухню. Достал из холодильника начатую бутылку водки, налил в стакан. Пальцы дрожали. И почему-то дрожала левая нога. Подождал немного – и опрокинул в себя водку. Запил из-под крана. Открыл форточку и закурил.
Он не умел жить без любви.
…С этого дня его никто и никогда не видел трезвым. Он никогда не ругался, не дебоширил, не напивался до скотского состояния. Просто потихоньку пил и пил. И жил… Потихоньку…
Оказалось, и это нисколько не радует и не печалит домашних. Он почему-то оказался им безразличен. И он не знал – почему. Он по-прежнему любил их, как любит собака хозяина, как маленькие дети маму-папу… то есть ни за что… просто так… просто любил… А его, оказывается, уже нет… если вообще любили…
…Года через три после этого случая он ушел из дома. Отписал свою долю жилья детям. Попросил Светлану не выписывать его пока. «Посадить ведь могут… Обоснуюсь где-нибудь, потом…» Что «потом» - он не знал. Светлана кивала головой и молчала. Взял кое-какие шмотки, документы. Постоял в прихожей, потом все-таки спросил:
- Свет, как же так?.. Что случилось с нами-то, а?..
В глаза смотреть не мог, уставился на обувную полку и так и смотрел.
- Ничего, Саша, ничего, все нормально… - та тоже смотрела в сторону. – Не спейся только… нечего спиваться…
…Он ушел. Ему страшно стало жить в пустоте, отдавая неведомо куда свою любовь.
…Окурок обжег пальцы. Матюгнувшись, Сашка поднялся. Ополовинил чашку, добавил жир и специи. Пообедал. Пересыпал вторую половину в собачью миску, добавил сухарей, кипятка из чайника, размешал, потрогал пальцем. Нормалек! Айда кормить…
Собака Ладка, увидев Сашку с родной миской, радостно заскулила, запрыгала по вольеру.
- Тихо ты, тихо, опрокинешь! - одернул ее Сашка. – На, лопай!
Собака уткнулась в чашку, не переставая крутить хвостом. Сашка присел рядом. Потом, неожиданно для себя, осторожно погладил собаку.
Ладка оторвалась от еды. Долго облизывалась, глядя на него. Затем потянулась к нему и лизнула в лицо.
- Ну тебя к лешему! – Сашка утерся, поднялся и вышел из вольера. –Лопай давай…
…Шли дни. Сашка заметил, что в каком бы углу стоянки он ни работал, – Ладка постоянно смотрела в его сторону.
Они привязались друг к другу. Он прибрал вольер, выбросил старые тряпки из будки, натаскал полыни от блох. И главное – договорился рядом, в яслях, забирать остатки от обеда. Выходило около кастрюли, Ладке хватало. А лапшу ее он больше не половинил. Как-то стыдно стало…
Собака сильно располнела в последние дни, ходила с трудом и все время хотела есть. Она вот-вот должна была ощениться.
- Кобыла, я тебя так не прокормлю, - деланно удивлялся Сашка. – Я – и то меньше ем. А работаю больше тебя. Попридержи характер!
Он теперь все перекуры проводил в вольере. Да и после работы – час, два – все копошился у нее. То в будке что-то подколачивает, то какой-то несуществующий мусор выметает, а то и просто – сидит с ней, гладит, о чем-то рассказывает. Доходило до того, что она засыпала, положив морду ему на колени. Тогда он замолкал. И даже не гладил ее, боясь разбудить. Почему-то в такие минуты страшно хотелось курить. Но он сидел, замерев, – и смотрел на нее. А она, просыпаясь, лизала ему ладошку, тяжело вздыхала – и снова проваливалась в дремоту. А он… Да что он!.. Плакал себе втихаря от благодарности к собаке, да стыдливо оглядывался вокруг – не дай бог кто-нибудь увидит мужика с соплями, стыда не оберешься!
...В тот день выдали зарплату.
Сашка, на правах уже «хорошего» работника, отпросился у директора часов с одиннадцати. Зашел в магазин, взял сто граммов на разлив и бутерброд.
Вышел на крыльцо. Потягивая водочку, разговорился «за жизнь» с такими же, опохмеляющимися с утра. Затем еще раскошелился на сто граммов. Продавщица протянула ему отмеренную дозу в разовом стаканчике.
- Бутерброд?
А он, что-то подсчитывая в уме, рылся в карманах.
- Бутерброд будете? – повторила та устало.
- Нет… Девушка, дайте колбасы. Это ж сервелат у вас? – он тыкнул пальцем в витрину.
- Сервелат. - Та не удивилась. Она, вообще, на этой работе перестала чему-либо удивляться. Но сказала на всякий случай: - Он дорогой. Докторскую лучше возьмите.
- Нет, сервелат давай! – Сашка нашел, наконец-то, деньги. – Только так: грамм сто пятьдесят отрежь… и бутерброд с докторской… Один… А сервелат в бумагу заверни!
- Хорошо.
Он опять вышел на крыльцо.
А когда через полчаса шел по улице, некоторые из встречных недоуменно на него оглядывались: Сашка разговаривал сам с собой. И не просто разговаривал, а еще и жестикулировал.
- А лапша?.. Две недели проживу, как пить дать! И еще на чай останется! Не-е, в натуре, на две недели… А потом аванс дадут… - Он остановился, подсчитывая что-то. Кивнул головой, соглашаясь с чем-то, и двинулся дальше.
Он завернул на стоянку. Сверху, из будки охранников, ему через стекло что-то крикнула Людмила.
- Щас, погоди, приду, - махнул он ей рукой и потопал к вольеру.
- Во, кобыла, дрыхнет, - не видя собаки, с радостным восторгом подумал Сашка. – Я ей такую вкуснятину несу, а она дрыхнет!..
А у охранников Людмила, не сумев открыть форточку, чтоб окликнуть дворника, испуганно тараторила: - Нин, пойдем быстрее! Пойдем, а то как бы он чего!.. – и натягивала сапоги. – Блин! Угораздило ж директора сегодня все с Ладкой удумать!.. Говорила ему, козлу, в субботу-воскресенье, когда Санька не будет!.. О, Господи, ну что за замок такой?! – Она наконец обулась и потянула сменщицу за собой, к вольеру.
…Он присел на корточки перед ней. Глаза Ладки, остекленевшие, неживые, смотрели куда-то мимо него, в небо.
- Что ж ты… а? – глухо проговорил он. – Что ж ты, а?.. Ладка, что ж ты…
Плечи его затряслись. Слеза упала на вздувшийся собачий живот. Он машинально вытер ее рукой с зажатым в ладони сервелатом. – Что ж ты, Ладка… - как заклятие твердил он, продолжая гладить ее живот. И вдруг бессильно завыл, захлебываясь слезами.
Позади молча стояли сторожа.
А он выл.
А Ладка молчала…
Потапов Владимир, 1959 г.р. Живу в г.Челябинске, Россия. Женат. Дочь. Пишу с 2006 года. Печатали изредка в журналах, выпущено три книги (одна за свой счет). Вот, кажется, и вся биография.
