В том сентябре я, словно Набоков, жил в отеле на берегу Средиземного моря в маленьком городке. Но, в отличие от классика, который наслаждался постоянным гостиничным жильем, мы жили в этом отеле седьмой год, как всегда пару недель – на большее не хватало денег и времени.
Город заканчивал собой пресловутую Коста Брава, дальше, вплоть до Барселоны, шла песчано-пляжная Коста дель Маресма, а от Барселоны начиналась Коста дель Соль – любимое место отдыха богачей. Или назовем их – состоятельные и хорошо обеспеченные люди.
Жена моя, довольная отдыхом, сидя на перевернутой рыбацкой лодке в тени горы, переводила с немецкого мемуары снохи известного еврейского философа.
Променад удивляет в эти часы малой населённостью. Пляж пустынен. Хотя время показывало начало десятого. То ли купальщики ждали нагревания песка, то ли море еще не согрелось, но это было восхитительно – пустынный пляж. Спящий песок пляжа ждал. Чего? Не знаю.
Это было то благодатное время, когда море шумит у твоих ног, и ты сидишь, ни о чем дурном не думая. Не подозревая о кознях врагов и предательстве друзей. Мы смотрели на пустоту моря, никто не купался.
А в это время в шестой части света (что?)…
В той стране, откуда мы в свое время (и вовремя) уехали (вот то-то и оно!), нет такого теплого моря, а есть здесь, оно ласкает песок у наших ног, и просит – идите же сюда. Я поласкаю ваши пятки и ваши тела, но мы уже наплавались сегодня, и можем только рассуждать о том, насколько прекрасна возможность жить в свободном мире, где мы всегда можем посетить это море, в любой момент в него окунуться, и оставим на его песке свои следы. Они долго будут напоминать о нашем присутствии – потому что вода сразу не смоет их.
Конечно, наступит ночь, затем день. И ветер, и дождь смоют наши следы, но это случится не за один день, наши следы останутся. И это будет хорошо.
Когда лежишь в воде, повернув к небу лицо, то видишь только пальцы своих рук и ног, торчащие над водой. А дальше – кромка берега, абрис гор и чернота деревьев. С другой стороны – неровная линия горизонта. И слышишь только одно – ибо уши твои в воде – в море, под водой – шур-шур-шир-шир, песок перекатывает вода – справа налево, сверху вниз, а может, с севера на юг, хотя под водой это относительно - как право и лево. Вода перебирает песок, словно время, между пальцами – шур-шур-шир-шир, и ты это слышишь, глаза, глядящие в небо, хотят закрыться. Хочется заснуть, только пусть тебя покачивает волна – шур-шур-шир-шир.
Истребитель в небе, как платье на женщине, растягивал молнию, чтобы нырнуть в образовавшуюся щель. И он исчез! Он нырнул! Его не стало. И молния сошлась, платье застегнулось, только белая полоса осталась. Потом и она потухла. Осталaсь только голубизна. Словно в ней и не было самолетика.
Под небом истребитель, а под ним – чайка. А еще ниже – я, а еще ниже – море. В море видны только пальцы моих рук и ног. Ах, да, еще солнце вверху. Хотя его не видно в синеве – она там, дальше – за небом.
Что же тогда я вижу снизу?
Внизу – я, надо мной – чайка, над чайкой – истребитель, который играет в крестики-нолики со своим приятелем. Время от времени он пытается расстегнуть небо, как молнию на платье, чтобы запустить за пазуху руку и потрогать грудь.
О, благотворная соль Средиземного моря!
Парадокс – приходишь с пляжа, где дремал на солнышке, где читал какую-то дурацкую книгу на русском языке, которую в другое время и в руки не возьмешь (какую-нибудь улицкую или сорокина). Млея от жары, возвращаешься, садишься на балконе в тени и думаешь – вот сейчас бы рюмочку под огромную кисть местного винограда в самый раз… Но – в номере нет холодильника. Как пить теплый коньяк? Ладно, сунули бутылку под холодную воду, разве она станет холодной.
По привычке я наговаривал какие-то слова на диктофон, потом прослушивал и, если меня удовлетворял текст, то переписывал его на бумагу.
Делал я это на балконе, в тени стены противоположного дома и таких же огромных старых деревьев. Не могу сказать, как они назывались.
Я слушал записанный текст, приложив магнитофон к уху, а молодой человек на другой стороне улицы, на своем балконе, думал, что я говорю по телефону. Он чистил ботинки, потом что-то искал взглядом – сигареты, понял я позднее. Потом он исчез, когда я выглянул, то ставни на его балконе оказались закрытыми, а еще через десяток секунд он уже выходил из подъезда с сигаретой в зубах, щелкнул зажигалкой, пошел в сторону моря развязной походкой. Там у них, несомненно, свой блядоход, свой «Бродвей», я следил, пока он не скрылся на Парижской площади.
Понятно, что он пришел с работы, и по тому мимоходному взгляду на меня, сидящего на балконе в скрипучем плетеном кресле, на другой стороне улицы – но в отеле - стало понятно, что его раздражают курортники. Хотя, несомненно, все отдыхающие в городке приносили городку прибыль. У живущих в отелях – денег куры не клюют, считает обитатель меблирашек напротив, а может, и не меблирашек, а обычных квартир, и, как я понимаю, квартир небольших – одна-две комнаты от силы. Они не понимают, что большинство жителей отелей тоже работают, и выкраивают из зарплаты, чтобы неделю-другую посидеть на балконе курортного городка, погреться на песочке и насладиться Средиземным морем испанского разлива.
Но промелькнуло. И еще, он – корифей, обитатель райского места, я уеду, он останется, и он моложе меня, и все девки его – все прочиталось во взгляде.
На балконе, или на соседнем – уже не помню – висели круглые часы в металлическом, поблескивающем обруче. Я различал стрелки, часы шли. Рядом висел попугай – которого я сначала принял за живого, пока не сообразил, что он – даже не чучело – я подумал чучело, и конечно, вспомнил, анекдот (чучелом или тушкой, но – из этой страны).
Меня позвали, и я посмотрел вниз.
Там стояла Тереза, местная жрица свободной любви. Мы познакомились с ней пару лет назад, тоже осенью, когда жили в том же отеле. Она показала нам несколько симпатичных кабачков, в которых мы стали завсегдатаями. Говорила она по-русски с не выводимым фрикативным «гхе».
- Как дела? – спросила она снизу.
- Как всегда, - уклончиво ответил я. – А у вас?
- Иду блядей гонять, - пояснила она.
Я не понял.
- В каком смысле?
Она махнула рукой.
- И не спрашивайте – понаехала сволота, клиентов отбивают…
Я пожелал ей удачи.
Между тем, батарейки в диктофоне стали сдавать – я почувствовал это по звуку, который изменился и поплыл. Но у меня в чемодане лежали запасные, и я стал вставлять их, как патроны в обойму револьвера.
Представляю, какая здесь пустота и скука зимой.
А может, в них и прелесть.
Зимой.
Работают один-два-три магазина. И то на любителя. И что за любители отдыхать зимой? Конечно, есть любители встретить Рождество на берегу холодного – в это время! - Средиземного моря.
Но мне захотелось пожить здесь именно зимой. Я увидел этот странный для меня город зимой. Город у моря. Город в снегу. Город в холоде. Невозможно! Но мне очень захотелось испытать – что же здесь будет зимой.
Холодная гостиница. Всего несколько постояльцев. Интересно, как отапливаются номера? К нам в номер ставят электрообогреватель, и мы в его включаем на ночь, но Гале все время холодно, и мы укутываемся. Значит, брать и свитера. Или дадут одеяла на ночь? Неизвестно. Загадка. Надо испытать, чтобы потом описать. Или опИсать.
Но какая прелесть – в пустоте идти от Пионерки до Крепости вдвоем с женой, вдоль противного, но любимого моря – пусть сейчас холодного, но послезавтра-то – любимого и теплого! – и сколько мыслей, планов, идей…
И никто не мешает.
Между тем, Тереза завернула за угол, перешла Парижскую площадь, прошла переулком и сразу увидела двух незнакомых женщин с ярко накрашенными глазами с пляжными сумками в руках.
- Привет, девчата, - сказал им Тереза.
Те удивленно посмотрели на нее.
- Непонятно, что ли? – удивилась она. – На заработки приехали?
- Мы отдыхаем, - скривила рот пепельная блондинка.
- Да, - кивнула Тереза, - все мы здесь отдыхаем. А ты не подумала, что, кроме тебя, здесь достаточно девчат, которые, как и ты, отдыхают?
К ней сделала шаг подружка – невысокая, крашеная в русую.
- Что вы имеете в виду?
- А то, что сказала. Вы сами, девочки, откуда прибыли? – ее распирало зло, но она умела себя сдерживать в руках.
- Я с Петербурга, - сжала губки русая.
- Ах, «с Петербурга»! – обрадовалась Тереза. - Из бывшей, значит, столицы…
- Из какой столицы? – захлопала ресницами та, что «с Петербурга».
- Так Петербург столицей был.
- Когда же он был? – удивленно посмотрела на подружку русая.
Терезе стало весело.
- Так ты, девочка, верно, в школу не ходила, и не учила истории, что до семнадцатого года Петербург был столицей….Так вот, ты, «с Петербурга», слушай сюда и мотай на что у тебя там имеется. Таких, как ты, здесь достаточно, а еще сюда девочки понаехали «с Барселоны», которая – ты не знаешь об этом – столица местной области, Каталонией она зовется. И еще девочки «с Европы» понаехали – из Финляндии и Германии, а одна целую бригаду из Голландии привезла. Ты, что же, конкуренцию им хочешь составить?
- Да… - начала пепельная, и Тереза посмотрела на нее – эта серьезнее, кажется.
- А ты тоже в конкурентки лезешь? А то, что вам обеим здесь морду запросто могут начистить, а? Или еще проще – утопить, не подумали?
Пепельная сжала скулы и сузила глаза.
- А что ты за чмо, что в таком тоне со мной разговариваешь, а?
Тереза улыбнулась.
- О, сейчас узнаешь.
Она вынула свисток и два раза свистнула.
Девицы вздрогнули, крутя в разные стороны крашеными головами, из кафе быстрым шагом вышел Пауло – в форменной фуражке, с дубинкой и пистолетом на поясе.
Я не наблюдал подвигов Терезы, поскольку в тот момент загляделся на облако.
Очень здорово, сидя на балконе,
разглядывать облако, которое неумолимо движется
слева направо,
облако, которое доплывет до края города на вершине горы.
А вершина – вот она, рядом, за окном, напротив моего балкона, я вижу дома, даже окна в них, белый отель, другой. Непонятное сооружение с черной линией ленточных окон. Может, промышленное предприятие? Но откуда оно в курортном городке? Надо обязательно туда добраться, влезть на гору и узнать – что же это такое. Но это уже не город, это – его остаток.
И облако медленно приближается к нему.
Мне видна только вершина горы, которая врезается в углы крыш.
Я вижу их со своего балкона.
А пока облако передвигалось, оно потеряло свои очертания. Сначала было похоже на Испанию, потом на Францию, а потом – я уверен – когда подплывет к горе, то неизбежно станет похожим на Германию.
***
Если повернуть на соседнюю улицу, пройти мимо стеклянной витрины, которая душит дом, подобно змее, и полюбоваться старыми фотографиями городка, блестящими за ее стеклами, то вдруг улица опрокинется вниз, и перед тем, как спуститься, обязательно увидишь вывеску нашего любимого кабачка.
Мы в свое время произвели неизгладимое впечатление на его хозяина. Когда опрокинули на стол полный бокал риохи. При этом он выпалил два русских слова, которые имелись в его богатом кабацком лексиконе – До свидания! и Приятного аппетита! Мы дурачились и изображали немцев, но кабатчик распознал в нас выходцев из Страны Вечнозеленых помидоров.
Он нас запомнил и когда наливал из бочки в пустую бутылку вино. Я протянул свою, он презрительно объяснил, что бутылка не стандартная. И был прав – я протянул пластмассовую из-под минеральной воды. Это было оскорблением. Он же налил мне вино в стеклянную. Бутылка оказалась литровой, и я сразу же согласился с его предложением (моя пластмассовая была меньше).
Он внимательно вслушивался в мой немецкий. А я в его испанский. И мы прекрасно понимали друг друга, особенно, когда он показал на литровую отметину, и я согласно закивал головой. Жена шепнула, что лучше выпить вино не здесь, денег в кошельке не оставалось на кутеж, и я согласился с ней. Глицинии и тамаринды сразу вспомнились мне.
Некоторые любят итальянские вина. Возможно, они хорошие, но не мои. Они меня тупят, вместо того, чтобы веселить. Перефразируя покойного коллегу, могу сказать, что водка прочищает мозги, коньяк направляет к созерцанию, виски растормаживает инстинкты. Французское и испанское вина – веселят. А вот итальянское – тупит.
Если выйти из кабачка, подняться мимо домов с потрескавшейся штукатуркой на пару кварталов вверх, завернуть за угол, обогнуть мусорные баки и стоянку мотороллеров, то между домами появится крошечный скверик, где хорошо посидеть, отдыхая от жары. Я часто в нем сочинял нечто литературное.
Но когда мы вышли из кабачка на улице Арены, то скверик, как провалился – мы не могли его обнаружить в окрестных улицах, и отправились на поиски в другом направлении.
Как я и подозревал, с улицы Арены мы вышли на перпендикулярную ей улицу Обуви или 2-ю Торговую (я их так назвал, потому что улица Арены упирается в витрину обувного магазина). Называлась она иначе - Каррер де ла вилла. Но испанского я не знаю, и потому обозвал ее 2-ой Торговой, в отличие от параллельной, ближе к морю Торговой.
Ступив на нее, я сразу увидел серо-голубую поверхность, и мне стало тепло. Я вышел к морю у Морского музея, и вспомнил одноименный музей в Париже, где мы с моим приятелем фотографировались рядом со старинным водолазным скафандром, жалея, что не можем в него влезть.
На скамейке сидел пожилой испанец.
Я видел, с каким презрением он оглядывал мусульман. Это не было презрением высшего к низшему, нет, это была откровенное отрицание пресловутой политкорректности, и я солидарен с испанцем.
Так смотрит бывший побеждённый на бывших победителей, которые уже давно не победители. Так он смотрел на мавров, некогда поработивших его страну. Но миновали века, испанцы одолели. И сегодня он смотрит на них, как гордый испанец на бывших мавров.
Сидя на пляже, он наблюдал за компанией мусульманских мальчишек в штанах – они никогда не купаются в плавках, только в штанах ниже колен! Мальчишки глазели на европейских женщин, которые загорали без купальников, подставляя голые груди сентябрьскому солнцу.
О, каким был взгляд испанца! За один этот взгляд можно уважать испанцев.
Мы пропустили молодых людей с собакой, и увидели на перекрестке явно российскую бабу. Ну, кто же еще?
Стоит на променаде в купальнике, сигарета в зубах, чешет лобок, орет в мобильный телефон:
- Ты! Скажи, пусть обосрется, а зарплату отдает, так ему и скажи, пусть обосрется, но отдает.
Проходящая мимо:
- Да не ори на весь пляж!
Та:
- Что? – в телефон. – Да тут старушка подслушивала. Значит, так и передай ему: обосрется, но зарплату отдаст.
Ох, Россия…
Как разговор на пляже (краем уха – так и назвать вставку – левого, потом – правого):
- Я ему, бля, говорю: дела так не делают, бля…
Сколько же русских в этом году в городке! Никогда раньше столько не было. Позже я догадался, в чем дело – в Египте и Турции было неспокойно, российская шваль рванула сюда…
Мы ушли с променада, и поднялись переулками в гору. У магазина с загадочным названием, снова повернули и – ура! – наш скверик вдруг открылся во всей красе за углом нового оштукатуренного оранжевой штукатуркой дома.
В скверике стояло только четыре скамейки. Но над нашими головами, над незаметными в зелени скамейками, трепетали агавы и тамаринды, магнолии и глицинии, и прочие неизвестные в нашей германской местности растения.
Мы были одни. Только что отсюда ушла негритянского вида молодка со следами бурно проведенной ночи на лице. Она вздыхала и, наверное, вспоминала эту ночь. Заметив нас, встала и ушла. Словно стесняясь. Хотя, как и чего можно стесняться с такими явными следами?
Мы вглядывались в наши светлые горизонты, мечтая, по примеру Ивана Алексеевича Бунина, жить здесь зимой, гулять вдоль моря, дышать соленым йодистым воздухом, пить в кабачке на улицы Арены риоху, а потом возвращаться в наше жилье напротив гостиницы «Париж» и согревать друг друга объятиями и рюмкой коньяка «Ветеран».
Бросив наши сумки, уселись и достали купленную бутылку местного вина риоха. Которую так и хотелось назвать на немецкий лад риойя. Ту, которую купили в кабачке, куда изредка заходили выпить по бокалу амонтильядо, мальвазии или той же риохи. Где опрокинули бокал вина.
Не успели мы достать нашу бутылку, как вспомнили о странной закономерности. Стоит нам оказаться в пустом месте, сразу же вокруг, как из-под земли, появляется толпа людей. Только войдем в пустынную улицу, где давно не ходят машины, тут же - неизвестно откуда взявшийся автомобиль.
Вот и сейчас – мы обросли зрителями. Я взглянул на жену, и она протянула мне пластмассовый стаканчик.
Не успел я налить в него испанское вино, как на соседних скамьях появились люди.
Возникли два темных элемента, явно криминального вида. Покосились на нас, отошли к самой далекой скамейке и достали что-то съедобное. Неужели будут закусывать? Так и оказалось.
По всей видимости, они выпили, а закусывать пришли сюда. Следом появилась женщина с хныкающим ребенком, за ней бритоголовый и загорелый мужик. Он закурил сигарету, и сладкий запах марихуаны наполнил скверик.
Из мусорной урны торчал глянцевый журнал с русским названием. Я скосил глаза и прочел странные слова - карьерный коуч-консультант…вейк… Стало понятно.
Эти слова очень любят в глянцевых российских журнальчиках, их можно обнаружить во всех европейских странах. Редактируют их никому не известные провинциальные молодые дамочки, ныне живущие в Англии, Испании, Франции – им кажется, так «красиво» и «загранично». Рекламируют блядей в дорогих декольте и воров во фраках.
Настроение испортилось.
Вот ведь история! Когда у вас хорошее настроение, пусть даже обычное нормальное, и вы достаете из почтового ящика казенный конверт – по штампам сразу определяете, что он казенный – настроение мгновенно портится. Вы еще не открыли конверт, но оно испортилось. Потому что никогда ничего хорошего в казенных конвертах не бывает. Или счет, или напоминание об уплате, либо отказ в пособии. Либо грозное требование сделать то-то и то-то.
Так и сейчас, после того, как увидел эту поганку в мусорной урне.
Или меню на «русском» языке:
жарИННые кальмары с гарниром
пИльмени
шащлИк
кебаб
антрИкот
хачапури
хинкали
супы (53-65)
Что означали последние цифры – тайна.
В городке готовились к празднику – международному фестивалю молодежных хоров.
Во дворе соседнего отеля, на площадке недалеко от бассейна репетировал польский молодежный хор. Пел религиозные песни.
Какие-то узколобые арнауты решили сорвать репетицию. Зачем и почему непонятно, вероятно, из зависти – ишь, ты, распелись… Они жили в том же отеле. Разбегались и прыгали в бассейн. Эффект состоял в том, чтобы удариться о воду как можно громче. Они хлопались жопой о воду. Раз. Два, пять.
Хор стойко держался. Не обращал внимания. Руководительница не могла повернуть его спиной к идиотам.
Дружки узколобых подзадоривали с балкона. Потом появилась какая-то коротышка, она завыла, переходя на визг. Визжала, как и ее дружки, по-русски.
Хор продолжал петь.
Мне хотелось аплодировать полякам.
Позже хор закончил репетицию и ушел.
Но те, кого я принял за арнаутов – из-за штанов вместо плавок, – не исчезли.
Началась музыка.
Дикие песни на современном российском наречии трещали на весь квартал: «Я сяду в кабриолет», «Бухгалтер» - какие-то прыщавые девицы орали в караоке. Кто же им заводил эту идиотскую музыку? Такой же испанец из деревни, как и они, которому кто-то сказал, что русские это любят. А они, действительно, обожают подобную пошлятину.
Неужели, прощай Коста Брава?
Братки с цепями и золотоклыкастыми подружками скоро заполнят твои пляжи и улицы, наложат дань на торговцев, и марокканцы с палестинцами, и пакистанцы с турками после короткой международной резни послушно будут платить.
Российские консульства – гнезда шпионажа и нравственного разврата угнездятся и раскинут мерзкие щупальца во все стороны побережья.
Шикарные виллы на горе перестанут быть шикарными, новые русские построят еще шикарнее.
Появятся названия улиц на русском языке.
И российская серость заполнит золотые пляжи, превращая их в серый цвет, вытравляя запах моря и радости, превращая все вокруг в цвет предательства, пьянства и воровства.
Так и хочется закричать.
Эпилог. Анекдот
Мужик заблудился в лесу.
Стоит и орет: «Ау, ау, ау!» Сзади его кто-то хлопает по плечу.
Оборачивается - медведь.
Медведь: «Мужик, чего орешь?»
Мужик: «Заблудился, может кто услышит».
Медведь: «Ну, я услышал, тебе легче стало?»
Владимир Семенович Батшев. В 1965-1966 годах один из организаторов и руководителей неформального литературного общества СМОГ, редактор журнала «Сфинксы» (№ 1-4), альманахов «Чу», «Рикошет», «Авангард». Арестован 21 апреля 1966 и осуждён на 5 лет «за тунеядство». Под давлением международного общественного мнения, в частности, издательства Посев, освобождён в 1968 году по амнистии. В 1968-75 участвовал в диссидентском движении. В 1969 выпустил вместе с В. Кононенко самиздатовский альманах «Перелом». Окончил сценарный факультет ВГИК. В 1989-1991 — представитель издательства Посев в СССР. 1989-1995 - внештатный обозреватель Радио Свобода. В 1995 эмигрировал в Германию. Член Союза писателей Германии и международного ПЕН-клуба. Редактор журнала «Литературный европеец», председатель Союза русских писателей в Германии, с 2004 - редактор журнала «Мосты». В 2005 за эпопею «Власов» Батшеву присуждена международная литературная премия «Veritas» (Великобритания). В 2010 за книги «СМОГ: поколение с перебитыми ногами» и «Мой французский дядюшка» награждён - Серебряной пулей - издательства «Вольный стрелок».
