В ПОИСКАХ ФОРМУЛЫ ДУХА
Олег Аркадьевич Соколов. Легендарный одесский художник, поэт, искусствовед… Наверное, можно перечислять ещё и ещё. Олег Соколов действительно стремился к синтезу искусств, к выражению языком графики и живописи и поэтического слова, и музыки. И наоборот – многие стихотворения Олега Аркадьевича посвящены изобразительному искусству.
Вот и мы решили статью, посвящённую творчеству Олега Соколова, сделать синтетической. И каждый написать о своём. Первая часть рассказывает о Соколове-художнике, вторая – о Соколове-поэте и литераторе.
Евгений Голубовский
«БУДЬ СОБОЙ! ПРОЧИЕ РОЛИ УЖЕ ЗАНЯТЫ»
Одесская школа живописи и графики представляется достаточно хорошо изученной. Может быть, потому, что в последние годы действительно вышло несколько книг о Товариществе южнорусских художников, во главе с К. Костанди, пристальней вгляделись как в первый, так и во второй одесский авангард. И всё же некоторые фигуры, значение которых мне представляется первостепенным, всё еще остаются в тени.
Прежде всего, мне кажется, необходимо понять, оценить роль Олега Аркадьевича Соколова, человека, стоявшего на грани двух эпох, опередившего на много лет своих коллег в понимании развития искусства. До сегодняшнего дня об Олеге Соколове нет ни монографии, ни даже достойных каталогов, хоть выставок у него были десятки.
Мы познакомились в 1956 году, после нашумевшей тогда дискуссии в Одесском политехническом институте о современном искусстве. Олег Соколов, Юрий Егоров, Владимир Власов были среди публики, сегодня уже невозможно узнать, кто их пригласил на этот вечер. Если Дину Фрумину, Григория Крижевского прислал партком Союза художников, чтобы они дали отпор пропаганде импрессионизма, кубизма, футуризма, кстати, выполнили они этот наказ весьма неудачно, освистанные студентами, то Соколов, Егоров просто подошли в перерыве, пожали руку и тогда мы договорились о встречах.
И вот в один из дней поздней осени 1956 года я впервые вошел во двор Строительного переулка и поднялся по лестнице в квартиру Олега Аркадьевича. Она же и мастерская. Первые впечатления: минимализм во всем. Стол, на нём тушь, краски, листы бумаги. Шкаф с книгами. Диван. Два-три стула. Во второй комнате жила мать Олега, в третьей – его сестра Таня с мужем. На всех стенах его живописные и графические миниатюры – площадь стола не позволяла делать большие работы.
Как всегда, подхожу к книжному шкафу. Набор для того времени необычный – Ф. Ницше, Э. По, Ф. Достоевский, О. Уайльд – в дореволюционных изданиях. Из советских изданий – только Александр Грин.
На стене кнопками прикреплен лист с афоризмами Оскара Уайльда:
«Пессимист, оказавшийся перед выбором из двух зол, выбирает оба».
«Учитесь у всех. Не подражайте никому».
«Единственный способ отделаться от искушения – поддаться ему».
«Будь собой! Прочие роли уже заняты».
Цитирую по памяти. Не всё. Афоризмов было тринадцать. Олег сказал, что любит это число. Важно другое, мы с этой встречи дружили с Олегом до конца его дней, и я могу свидетельствовать, что Соколов жил по этим правилам, это был его кодекс чести.
Сейчас, после выхода книги Александра Дмитренко об истории Союза художников в Одессе, где перечислены все выставки, отмечены отзывы на них, легче быть точным в хронологии.
Не могло же так случиться, что талантливые художники, выдающиеся мастера, такие, как М. Жук или Т. Фраерман, В. Заузе или Н. Шелюто с середины 30-х годов «пропили» бы свой талант. Конечно, нет. Но общая обстановка в стране, создание огромных «колхозов» под названием Союз писателей, Союз художников и т.д. заставило их отказаться от живописных экспериментов, поисков, даже от лучших традиций Серебряного века.
В одной из статей я писал, что, если государство сейчас ввело термин «Дети войны», я бы в отношении творческих людей той поры, а, быть может, не только творческих, ввел термин «Дети страха». И никогда бы никого не стал винить, что, отсидев в застенках НКВД, они не совершали подвиги, а выполняли в меру таланта и добросовестности задачу соцреализма – показывать жизнь в её процветании…
А затем – Великая Отечественная война. Кто-то на фронте, кто-то в тылу, кто-то в оставленном оккупантам городе. Среди тех, кто был на фронте, – Олег Соколов, до войны студиец-поэт во Дворце пионеров, студент-художник в училище.
Можно сказать, что война сделала его стойким, смелым. Но это не вся правда. Он помнил, что его мать из старинной старообрядческой семьи, что его отец – дворянин. Он не кичился, но гордился этим.
После войны учёба во Львовском художественном институте, а затем возвращение в Одессу…
На несколько областных выставок брали и до 1955 года миниатюры Олега Соколова, в основном, иллюстрации к сказкам, близкие по духу к мирискусническим, но «проходимые» в то время. Но даже приблизиться к Союзу не дали — отщепенец.
В одной из своих статей я назвал Олега Соколова «Человеком оттепели». Убеждён в этом и сегодня.
Наступает 1956 год, «оттепель», пользуясь определением И. Эренбурга. У себя в мастерской начинает возвращаться к самому себе, к свободе, к декоративизму, иронии, но как бы на новом дыхании Теофил Борисович Фраерман. Ему остается жить всего год, но и до 1957 года он успевает сделать несколько десятков острых, проникнутых ощущением молодости гуашей. Мы их увидим (и то – не все) на его посмертной выставке в том же 1957 году в Одессе. И хоть в предисловии к каталогу (анонимном) художника уже не упрекали в формализме, но по-прежнему звучал упрек в… камерности творчества. И лишь ученик Фраермана, правда, давно уехавший из Одессы, в своем творчестве отошедший и от заветов Фраермана, и от заветов Павла Филонова (а он учился и у того, и у другого), народный художник СССР Е. Кибрик в слове об учителе писал: «Когда до меня доходили слухи, что Теофила Борисовича называют формалистом, я не мог этого понять… он был очень тонким и оригинальным художником, творчество которого отмечено тем пытливым беспокойством, бесконечными исканиями, которые отличают каждого художника, обладающего художественной индивидуальностью».
Но, пожалуй, главное, Т.Б. Фраерман оставил не только гуаши 1956 года, но и учеников – Олега Соколова и Юрия Егорова.
Я не раз писал о прижизненных (часто подпольных, запретных) выставках Олега Соколова. Писал и после его смерти. И думаю, нашёл определение, которое может многое сказать о художнике даже тем, кто не знал его (а знала чуть ли не вся городская интеллигенция, особенно научно-техническая, философская, медицинская, музыкальная): Олег Соколов – «человек оттепели». Он воплотил в себе идеалы шестидесятничества, но пришёл к пониманию нелепости соцреализма как единственного пути развития культуры, нелепости политической системы, где деятели культуры были винтиками партийного аппарата, ещё до смерти вождя всех народов, до речи Хрущёва, ошеломившей многих и многих.
Я уже писал, что Олег Соколов прошёл войну. А это была школа борьбы с диктатурой фашизма, и победителям казалось: как только кончится кровавая бойня, действительно наступит новая жизнь, люди ощутят себя «братьями и сестрами», как обратился к ним в первой своей речи, в 1941 году, всезнающий и всевидящий бог этого безбожного царства. И конечно, нельзя забывать, что Олегу Соколову просто несказанно повезло. Он не только учился в Одессе, а потом во Львовском художественном институте. У Соколова был Учитель – человек, принадлежавший по праву и к одесской, и к парижской школе, друживший с Матиссом, Руо, Шагалом, выставлявшийся с ними на одних выставках – Теофил Борисович Фраерман. Ему уже не разрешали преподавать, но Олег ежедневно ходил к Фраерману домой беседовать (и оставил интереснейшие записи об этих разговорах).
Я не утверждал и не утверждаю, что Олег Соколов с конца 50-х годов был лучшим одесским художником. Рядом продолжал творить последний южнорусский мастер, тончайший колорист В. Синицкий, восходили звезды А. Ацманчука и Ю. Егорова. Но их творчество (особенно В. Синицкого) было как бы частным делом, изредка прорываясь на выставки, таилось в мастерских.
Олег Соколов был фигурой общественной. Он ломал догматы у всех на виду. Боролся за право показывать свои работы. И находил поддержку то в Союзе писателей, то в редакции «Комсомольской искры», то в Доме ученых. Но никогда, увы, никогда – в Союзе художников, где «делёж пирога», дававшего сытую и безбедную жизнь заказами от колхозов, заводов, санаториев, гостиниц и т. д., сломил талантливых людей.
А когда у Олега Соколова не было возможности выставляться, он открывал всем (подчеркиваю – всем!) двери своей крошечной квартиры, где жил и работал сам (поэтому формат акварелей, гуашей всегда маленький), где жили его мать, сестра с мужем. И всё это – в двухкомнатной квартирке на тогдашней окраине города – в Строительном переулке. И единственная большая работа – антисталинская фреска, написанная на стене комнаты, сохранилась как протест против деяний усатого вождя.
Круг его творчества: от мирискусничества к абстракционизму, от оп-арта к контррельефам и аппликациям на бумаге, к стихоживописи, к музыкоживописи. Он был экспериментатором. Когда-то любимейший поэт Олега Соколова Велимир Хлебников делил людей на изобретателей и приобретателей. Олег Соколов был изобретателем.
Архив Олега Соколова огромен. Не говоря уже о том, что многие его работы украшали дома одесской интеллигенции. Он писал стихи, трактаты, даже воззвания. Да, это именно Олег Соколов вышел к кирхе с плакатом, когда ее собирались уничтожить и протестовал против снесения старинной решетки вокруг сквера у железнодорожного вокзала. Может, потому, что нет уже Олега Соколова, её сняли и вместо неё соорудили нечто безвкусное и недостойное города?
Да, это Олег Соколов пришёл в «Вечернюю Одессу» со статьей против антисемитизма, услышав с возмущением, по одному из «голосов» выступление кого-то из лидеров недоброй памяти московской «Памяти».
Жизнь его была трудной. Постоянный надзор КГБ. Выход он часто находил в водке. Но и после запоя, после больницы, после невразумительных текстов в блокнотах, он вновь возвращался в привычную форму, работал, как раб на галерах, каждый день в музее западного и восточного искусства и дома через ночь – до утра – 5-6 миниатюр.
Много читал, особенно в последние годы философскую и научную литературу. Любил музыку, особенно А.Скрябина, дружил с одесскими музыкантами, поэтами и прозаиками, поддерживал молодых, почувствовал огромные перспективы юного Александра Ройтбурда.
А сам ушел от мирискусничества, в которое был влюблён в молодости, от Бёрдслея и Ропса, занялся синтезом искусств, стараясь найти живописное выражение музыки Скрябина или Прокофьева, Шостаковича или одесского композитора Русинова, увлёкся изопоэзией, коллажами – в отдельных листах достигал интересных результатов. Но параллельно писал абстрактные композиции, считая, что это и есть высшее достижение гармонии в искусстве.
И занимался общественной деятельностью – создал Клуб имени Чюрлёниса, литовского поэта, художника, композитора.
Первая персональная выставка Олега Соколова состоялась в Союзе писателей, а не в Союзе художников. Всё это после смерти «отца народов». А в 1966 году я открывал его персональную выставку в «Комсомольской искре». И каждая выставка – это был шаг вперёд, попытка объяснить необъяснимое.
Уже не только разгромные статьи появлялись об его творчестве Мог бы подавать заявление в Союз художников, но не делал этого. Ему важнее была свобода. Но не осуждал других – радовался успехам Юрия Егорова, Александра Ацманчука, Александра Фрейдина, поискам Виктора Павлова, Николая Новикова, Валентина Хруща, Станислава Сычева, и всегда говорил самому себе:
«Будь собой! Прочие роли уже заняты».
