Эфраим Кишон: Подвиги Амица Дольникера. Главы из сатирического романа. Авторизованный перевод с иврита Бориса Гасса0

Глава первая Во имя здоровья – ...дефицит времени не позволяет нам еще более подробно осветить вышеупомянутую проблему. Но прежде чем сойти с этой трибуны, я подведу некоторые итоги, выделю, так сказать, рациональное зерно вопроса. Итак, суммирую все вышесказанное, мы можем с чистой совестью заявить во весь голос, что мы на верном пути. Наше дело правое, свершения очевидны, достижения впечатляющи. Засучим рукава и продолжим нашу героическую борьбу за независимость, за сплочение сил как в отдельно взятом Израиле, так и в странах ближнего и дальнего рассеяния. Перед нами невиданные перспективы, светлые горизонты дальнейших свершений. Вперед, под водительством нашей партии первопроходимцев!.. Амиц Дольникер ребром короткопалой ладони энергично рубанул по столу, но вдруг обмяк, пошатнулся и стал медленно оседать на стул. Коренастый, подвижный партийный функционер, (в дальнейшем – партфунк), обычно источал волю и уверенность в себе. Он обладал даром завораживать аудиторию градом нержавеющих цитат, рассыпаясь от гимна до гимна бисером партийных лозунгов. Но даже железный организм рыцаря словесных баталий, оказывается, может дать сбой. С любимцем партии случился сердечный приступ. В первое мгновенье зал принял паузу за ораторский прием, но, увидев, как Дольникер уронил голову на грудь, почуял неладное и взорвался в истошных криках: – Врача! Врача! Первым к обеспамятовавшему функционеру подскочил молодой человек в очках без оправы – помощник Дольникера, его правая рука – Зеэв Шлезингер. Осторожно потормошив босса и убедившись, что дело плохо, он бережно подхватил его на руки и перенес в соседнюю комнату. Усадил в кресло, расстегнул ворот кителя, помахал перед его носом сложенной газетой, распахнул настежь окно. Дольникер сделал глубокий вдох и заворочался в кресле, ища позу поудобнее. Багровый румянец на его лице постепенно сменялся землистой бледностью. Понемногу стало заметно, что свежий воздух возвращает ему силы. – Вот я и влип, это уже второй звонок, – горько вздохнул партфунк, извлекая из бокового кармана флакончик с таблетками. – Первый прозвенел месяц назад, тоже во время конференции... Ну и жарища... Зеэв растерянно стоял перед боссом, не зная, что предпринять. – Сидите, пожалуйста, спокойно и постарайтесь не разговаривать. Отдохните, а я сбегаю за шофером, – сказал он с напускным спокойствием. – Нет, Зеэв, ни в коем случае, – забеспокоился Дольникер и попытался встать. – Я должен завершить свою программную речь. Люди ехали издалека, чтобы послушать Амица Дольникера, не могу же я обмануть их ожидания. Остался-то пустяк, так сказать, завершающий аккорд. – Категорически возражаю! Ваше упрямство, босс, чревато непредсказуемыми последствиями. Мы не можем рисковать Дольникером. – С этими словами он усадил партфунка обратно в кресло, а сам, не допускающей возражений походкой, направился за шофером, но для пущей безопасности все же закрыл за собой дверь на ключ. В коридоре он локтями протолкался сквозь толпу вездесущих репортеров и устремился к выходу. – Подай машину, живо! – бросил Зеэв личному водителю Дольникера, лениво ковырявшему в носу в тени на скамейке. – Старик схлопотал инсульт. – Псих ненормальный, – невозмутимо прокомментировал шофер, – он так когда-нибудь посреди речи в ящик сыграет. – И неторопливо направился к автомобилю. *** Дольникер откинулся на спинку заднего сидения автомобиля, дрожащей рукой отер пот со лба. – А быстрее ты не умеешь, лихач? – слабым голосом обратился он к шоферу. – Ну-ка поднажми, скоро по радио будут транслировать беседу с Дольникером. Водитель прибавил газу, и черная персоналка помчалась с недозволенной скоростью. – Зеэв, золотко, что ты сказал газетчикам? – спросил партфунк после непродолжительного молчания. – Что у Дольникера пошаливает сердце. – Вот и зря. Сердце не стоило упоминать. Теперь может сорваться поездка в Южную Америку. Свяжись с пресс-центром и дай опровержение. Сошлись на легкое головокружение и заверь их, что завтра-послезавтра Дольникер вернется к своим обязанностям. – О’кей, босс, бусделано. Здоровье ваше, распоряжайтесь им, как сами знаете. – Не вешай нос, помощник. Высплюсь – и мотор заработает по-прежнему. Что у нас там на завтра? Покажи-ка расписание. Зеэв извлек из желтого кожаного портфеля пухлый блокнот большого формата и принялся читать вслух: – 9.30. – встреча в Канцелярии главы правительства… – Отставить, – отмахнулся партфунк, – я так и не успел ознакомиться с секретным отчетом, он где-то затерялся среди бумаг. – Читать дальше? – Погоди, чуть не забыл. Ты там прошелся по стенограмме моего выступления в подкомиссии по бюджету? – Конечно. Пришлось, правда, слегка подсократить. Где-то на середине вы начали все сначала. – Но ты хоть перенес поправки в верстку? – А как же, полный ажур. – Ну, поехали дальше. – В 11.45. открытие выставки современной керамики. В благотворительных целях... Лига борьбы с туберкулезом ищет спонсора. – Вот липучки! Не могут обойтись без Дольникера! Думаешь, долгая канитель? – Рутинное мероприятие: разрезать ленточку, сказать пару слов о керамике у нас и за рубежом. – А что это такое, керамика, вдруг вылетело из головы? – Безделушки там всякие, статуэтки из глины. – Верно, вспомнил. У меня их в буфете штук пять, Забавные штучки. Предупреди устроителей, что Дольникер присутствовать не сможет. Пошлем приветствие. Возьми за образец то, что мы в прошлом году посылали на открытие выставки цветов. Не забудь только заменить везде цветы на керамику. – Это мы умеем, босс, не первый день замужем. – Дальше. – В 13.15. закладка нового здания АТС. – Это можно забыть. Да и статью для газеты тоже. Перебьются. – Стоит ли ссориться с прессой? Я еще успею, с вашего разрешения, накатать пару страниц. – Право, мне как-то неловко эксплуатировать тебя, Зеэв, но если уж ты сам берешься... Только перестань вставлять модные словечки. Где ты выкопал это «социопаты», тьфу, язык поломаешь. В последнее время мои статьи полны острых углов. Ты пиши обтекаемо... Ну, продолжай... – Кстати, это словечко акулы пера придумали. Оно, кажется, значит: тяга к разрушению, к презрению, – оправдался Зеэв. Итак, в 15.00. банкет в Раматаиме. – Это уж чересчур. Банкет за банкетом. Так и печень испортить недолго. Какое-то наказание. Звякни им, мол, Дольникер гриппует. Если я так уж им необходим, пусть отложат банкет на неделю. – Слушаюсь, босс. – Столько дел взвалили на мои плечи, словно все сговорились свести Дольникера в могилу. Вот возьму и умру в одночасье. – Вы это серьезно? – всполошил шофер и всем телом обернулся к хозяину. – А что будет с новой квартирой, еще прозеваем, другому отдадут. Сделайте одолжение, черкните записку сегодня же. А то мне еще сто лет ждать. – Пусть Зеэв составит, он ведь твой старый кореш. А я подпишу. – Ходатайство, написанное Дольникером собственноручно – совсем другая опера. – Вот артист, – поощрительно улыбнулся партфунк. *** Черный лимузин подрулил к стандартной коробке с неприглядным, невыразительным фасадом. Амиц Дольникер тяжелым шагом, но все же без посторонней помощи добрался до второго этажа. Включил приемник и без сил плюхнулся в обитое потертым бархатом продавленное кресло. – Почту и прессу, – лаконично потребовал он. Обрабатывать газеты – делать выжимки из публикаций, подчеркивать и обводить цветными карандашами нужную информацию входило в круг обязанностей помощника-референта. По штатному расписанию Зеэв числился помощником, но Дольникер подчеркнуто называл его референтом – в знак уважения. Партфунк небрежно отодвинул на середину стола кипу писем, решив сначала ознакомиться с газетами, уже обработанными Зеэвом. В это время началась трансляция его выступления по радио. «Передаем беседу с Амиром Дольникером о положении в системе здравоохранения, – объявил хорошо поставленный голос. – Что нового в медицине»? Партфунк кивком подозвал референта, велел добавить звук. Откинувшись в кресле и закрыв глаза, он стал наслаждаться тембром собственного голоса и глубиной собственных мыслей. «Ты просто молодчина, Амиц!», – похвалил он сам себя за то, что уговорил интервьюера не перечислять его громкие титулы: бывший председатель таких-то комиссий, бывший заместитель таких-то министров, член Кнессета и пр., и пр. Объявили коротко и просто: «У микрофона Амиц Дольникер». Это имя и без того на слуху. А скромность украшает партийного деятеля. «Господин Дольникер, каково положение в больницах? – спросил голос по радио. – Наблюдаются ли в последнее время сдвиги?» «Положение на медицинском фронте, прямо скажем, незавидное, – чеканил слова замминистра. – В свете роста потребностей населения число коек в палатах растет далеко не пропорционально. Положение усугубляется нарастающей угрозой эпидемии, которая может вспыхнуть в конце лета. В этих экстремальных условиях следует мобилизовать все средства, чтобы обеспечить больницы человеко-койками и медперсоналом. Надо безотлагательно решать проблему кадров, ведь кадры решают все. При всех наших выдающихся достижениях есть еще отдельные недостатки и в этой важнейшей для нашей страны отрасли...» Дольникер недовольно нахмурился. Он и сам ничего не понимал в той ахинее, которую радио несло его собственным голосом. Ах, не следовало ему выступать с кондачка, надо было разобраться, обмозговать предмет беседы. Ведь репортер предлагал ему заранее передать вопросы. Посидел бы часок с Зеэвом, подготовился, и не ударил бы лицом в грязь. Но тут все так совпало. Коалиционный кризис, брожение в партии, неразбериха. Вот и перебросили его, опытного аппаратчика на здравоохранение. И сидел-то он в кресле замминистра без году неделю. Пойди, разберись в таком деле за считанные дни! Репортеры тоже хороши. Пристали с ножом к горлу. Вот и нагородил чепухи. Тогда они, к счастью, пленку потеряли. А теперь, спустя два года – вдруг нашли и пустили в эфир. Все не слава Богу... – Ну, как вам, полегче? – вывел его из задумчивости референт. – Может, все же стоит показаться врачу? – Если ты настаиваешь, – неуверенно начал босс... – Сейчас же привезу. Я мигом, – и он рысью удалился. Зазвонил телефон. – Алло, Дольникер слушает, – сказал партфунк трубке и подгреб поближе к себе пачку писем. «Куда очки запропастились?» – спросил он сам себя, читая написанное на конвертах крупными буквами. «Господину Амицу Дольникеру», «Уважаемому Амицу Дольникер», «Товарищу А.Дольникеру»... Алло, Дольникер слушает, – повторил он в трубку, но на другом конце провода молчали. Он продолжал тасовать письма, одобрительно думая о самом себе: «Обхожусь и без очков. Есть еще порох в пороховницах»... Партфунк поерзал в кресле, устроился поудобнее. «Дольникер... Амиц... Уваж...» - шептал он, погружаясь в сладкую дрему. *** – Госпожа Дольникер, у вашего мужа такое давление, что мой тонометр готов лопнуть, – сказал профессор Танненбаум, снимая с руки больного манжетку от аппарата для измерения давления. – Такая гипертония в любую минуту может привести к катастрофе. Ему бы следовало поберечься. – А я что могу? – пожала плечами обрюзглая толстуха Геула Дольникер. – Этого старого хрена хлебом не корми, дай только поговорить с трибуны. Прямо одержимый какой-то. Профессор сложил свой фонендоскоп в чехольчик, поискал для него место на столе, среди немытых с утра кофейных чашек. Танненбаум пользовал в качестве семейного врача многих представителей верхнего эшелона власти и давно заметил, что, как правило, эти люди совершенно равнодушны к комфорту и уюту. Но такого неряшливого убожества он на своем веку еще не встречал. Вся квартира Дольникера состояла из двух крохотных обшарпанных комнатушек. Кое-как расставленная допотопная мебель, покрытая пылью веков, въевшейся в трещины, скрипела и стонала при каждом шаге, на стенах вкривь и вкось висели картинки ярмарочных копиистов. Сто лет немытые окна пропускали так мало света, что определить цвет продавленных кресел было невозможно. Все говорило о равнодушии хозяев к житейским удобствам. Супруги Дольникер с головой ушла в дела государственной важности. Геула всю себя посвятила деятельности на ниве партпросвещения и феминизма. Амиц денно и нощно горел в ораторской лихорадке. Словом, оба они, и муж, и жена, ходили под партией. – Повторяю, – настойчиво произнес профессор, – Дольникеру противопоказана активная работа. Буду, откровенен, мы с вами не дети: малейшее волнение может привести к самым плачевным результатам. Уважаемый Амиц, вам надо серьезно отдохнуть. Иначе... – Что иначе? – затравленно выдавил Дольникер. – Кровоизлияние в мозг. – Профессор был телеграфно краток и неумолим. – Ты понял, Дольникер? – нависла над ним, как сама судьба, Геула. – Возьмись, наконец, за ум и перестань болтать, если не хочешь подохнуть, как собака. – Только радикальное изменение образа жизни поможет вам вылечиться. Если вы собираетесь продолжить активно заниматься политикой... – Я не политик, – прервал Дольникер, – я... государственный деятель. – Для медицины это несущественно, – парировал Танненбаум. – Вы должны отстраниться от всякой деятельности. – Открой уши, Дольникер. Отныне на пушечный выстрел не подпущу тебя к трибуне, – со сладострастной угрозой прорычала Геула. – Во всяком случае, в течение месяца, двух вам необходимо соблюдать строгий режим. Беречь нервную систему и не напрягаться, – смягчил удар профессор. – Когда полегчает, сможете изредка выступать, но только перед доброжелательной аудиторией и без каверзных вопросов. – Неужели целый месяц я должен молчать? – жалобно заканючил Дольникер. – Как минимум, а может, и два. – Исключено. – Но это необходимо. – Поймите, я просто обязан присутствовать на конгрессе в Южной Америке. – Поедет кто-нибудь другой, – процедила Геула. – Трепачей у нас хоть отбавляй. А ты – лежи и помалкивай. Реакцию партфунка можно сравнить разве что с землетрясением или светопреставлением. Амиц Дольникер – пламенный сын атакующего класса, бессменный оратор, бесстрашный солдат партии – залился горькими слезами. – Успокойтесь, босс, – скороговоркой уговаривал его Зеэв. – Мы с вами поедем в Швейцарию, отдохнем там и поработаем. С Женевой у нашего ЦК прямая связь, сможете звонить хоть днем, хоть ночью. Все обойдется. – Нет, так не пойдет, – вмешался профессор. – Полный отдых и никаких дел. Дольникер должен сжечь за собой все мосты. Самое лучшее – удалиться от городской суеты. – Подумайте и о судьбе страны, – сквозь слезы пробормотал партфунк. – Страна нуждается в полном выздоровлении Дольникера, – с пафосом вставил референт. – Вот именно, – подтвердил Танненбаум, – отдохнете, наберетесь сил и вернетесь к пульту управления. На залитом слезами лице больного после слов профессора проступило выражение самоотречения и героизма. – Товарищи! – произнес он решительно, – я... готов! – Браво, – захлопал в ладоши Танненбаум. – Браво, – поддержал его Зеэв. – Ладно вам, – небрежно махнула рукой Гула, – нашли, кому верить. Дольникер горазд на обещания. Скорее на пальме вырастет апельсин, а на лысине шевелюра, чем мой муженек откажется от словоблудия. – Неправда. Я человек слова. Вот увидите, сбегу в такую глушь, где даже имени моего не слышали. – В Израиле нет такого места, – уверенно заметил Референт. – Разве что в Швейцарии. – Забудь! – отрезал Дольникер, – Израиль я не покину из идейных соображений. Если только в командировку съезжу. – Командировку нам оформить запросто, – взбодрился сникший было Зеэв – Еще лучше – льготную путевку. Стук в дверь прервал жаркую дискуссию. Геула пошла открывать. – Шолтхаим из «Тнувы», – недовольно сообщила она. – Не мог прийти попозже, сейчас всего только одиннадцать. – Я так ему назначил, пусть войдет. – Дольникер тяжело поднялся из кресла. Убранство рабочего уголка Дольникера было под стать остальной обстановке: письменный стол «а-ля барокко», заваленный кучей газет, захватанные стулья на алюминиевых ножках, сроду не чищеный ковер, хорошо аккумулирующий пыль. В люстре с семью рожками толстого стекла горел только один, но достаточно ярко, чтобы разглядеть висящий в простенке над столом подлинник Ван Гога (дар еврейской общины Копенгагена), да поседевший от пыли бюст самого Дольникера работы итальянского скульптора-сиониста. – Добрый вечер, Шолтхаим, присаживайся, – изобразил гостеприимство партфунк. – Выкладывай, что у тебя? Сейчас перед нами был Амиц Дольникер нетто – высеченный из гранита управленец, тертый калач, деловой и общительный товарищ по партии. Директор оптово-розничного объединения «Тнува» с опаской присел на краешек стула. – «Тнува» горит, уважаемый Амиц, нам позарез необходима помощь. Только вы, с вашей деловитостью и влиянием способны вытащить нас из беды. – И сколько же вы задолжали? _– Шестьсот тысяч... – Ничего себе. Но как вам удалось влезть в такие долги? – Всему виной новые поселения. Они просто разорительны для «Тнувы». Дальние рейсы, перевозки, доставки продовольствия, стройматериалов. Одним словом, канитель и расходы. Если вы, уважаемый Амиц, не протянете руку помощи, «Тнува» – банкрот. Но одно ваше слово – и «Фонд развития» выпишет нам чек. – Дольникер не позволит вашей фирме обанкротиться. Выручим. Между нами, Шолтхаим, тебе здорово повезло. Опоздай ты хоть на день, и уплыли бы эти денежки, ищи-свищи. Сейчас мы все обтяпаем, Зеэв, – обратился он к референту, который равнодушно разглядывал от нечего делать унылые сборники речей партийных функционеров в дерматиновых переплетах, – составь прошение на имя «Фонда» и подчеркни, что Дольникер – «за». – Не знаю, как вас благодарить, уважаемый Амиц, я ваш вечный должник, – засиял директор. – Разрешите откозырять? – Ах, ах, какие мы занятые. Куда тебе спешить на ночь глядя? Ты говоришь, у вас там уйма хлопот с отдаленными поселениями? И много таких? – Больше, чем надо. Где только их не понастроили, у черта на куличиках. Иные только благодаря «Тнуве» и поддерживают связь с центром. Дольникер от радости даже языком причмокнул. Лукавая надежда придала ему бодрости. «Прощай, Швейцария» – тоскливо подумал проницательный Зеэв, глядя на своего взбодрившегося босса. – Дружище Шолтхаим, постарайся припомнить название самого глухого из этих поселений, – допытывался Дольникер. – «Знайнаших» в Верхней Галилее, – наобум Лазаря ляпнул Шолтхаим, – о его существовании знают только господь Бог да наш шофер. –И что там делают? – Выращивают тмин. – Тмин? – удивился Зеэв. – Это что за фрукт? – Тмин – это такие пряные крупинки, которыми посыпают булочки. Эх ты, эрудит, кушать силен, а что – сам не знаешь, – по-отечески пожурил его Дольникер и ласково погладил себя по животу, как делал всегда, когда был доволен собой: приятно продемонстрировать свои обширные знания. – С вашего разрешения, дорогой Амиц, разрешите пристегнуть сухую справку: тмин не требует больших вложений, растет без воды, на каменистой почве, – учтиво склонил голову Шолтхаим. – У поселенцев с ним никаких хлопот. – Вот и прекрасно. Надеюсь, Зеэв, у тебя нет возражений? – Дольникер смерил референта долгим взглядом. – Считаю своим долгом напомнить, что скоро начнутся дожди, – безнадежным тоном сообщил тот. – Ха, нашел, чем пугать, не сахарные, не растаем. Ты, вообще-то, знаешь, для чего зонтики существуют? – партфунк оглянулся на Шолтхаима, словно ища у него поддержки. – Что вы затеяли, уважаемый Амиц? – ужаснулся своей догадке тот, – я упомянул Знайнаших просто так, для примера. Что вы там потеряли? Да этой дырой даже налоговое управление не интересуется. Кто мог подумать. Извините, но... – Пускаться в неведомый путь, да еще накануне сезона дождей, – зябко поежился Зеэв. – Видит Бог, Швейцария все же лучше. – Мое решение окончательное и обжалованию не подлежит, – поставил точку Дольникер. – Как, ты сказал, называется эта местность? – Знайнаших, – убитым голосом прошептал Шолтхаим. Глава вторая Тминтаракань Автолавка «Тнувы» пылила по хилым проселкам Верхней Галилеи. В тесной шоферской кабине Дольникер и Зеэв могли только поочередно вытягивать набрякшие ноги. Полуденное солнце пекло нещадно, и партфунк в который уже раз жаловался на полный дискомфорт в этой «адской печи». На узкой дороге из вздыбленных камней шофер сбросил газ. – Чичерон, – обратился к нему Дольникер, – сколько нам еще тащиться до тминного царства? Это словечко – «чичерон» – партфунк привез из путешествия по Италии. Так называл себя гид, любезно согласившийся показывать номенклатурному туристу вместо музеев и Ватикана фабрики и заводы: Дольникеру страсть как приспичило пообщаться с рабочим классом Италии. – Два часа с мелочью, – откликнулся шофер, отплевываясь от пыли. – Сейчас свернем в ущелье. – Странно, почему здесь не проложен асфальт? Возьми, Зеэв, на заметку. – А на кой он для моей колымаги? Тут машин проезжает не больше, чем у вас волос на ладони. – Видите, босс, иногда стоит прислушаться к мнению референта, – приосанился Зеэв, – или хотя бы ехать на легковушке. – Боже упаси. Лимузин выдал бы меня с головой. Мы ведь договорились жить инкогнито. Ты же не станешь разглашать моего подлинного имени? – обратился он к водителю – Могила! – понимающе откликнулся тот и даже подмигнул в знак солидарности. Несмотря на тесноту, Дольникер извлек из желтого портфеля газетные вырезки и углубился в чтение статей о себе. «Амиц Дольникер ушел в отпуск по состоянию здоровья. Его супруга, госпожа Геула наотрез отказалась сообщить местонахождение высокопоставленного государственного деятеля. Заслуживающие доверия источники сообщают, что слухи о наличии связи между неожиданным исчезновением Дольникера и переговорами на высшем уровне, мягко говоря несколько преувеличены»... Партфунк ликовал, читая этот бред: газетчики, сами того не желая, сделали все, чтобы повысить его рейтинг. Теперь чем дольше ему удастся скрываться от продажных перьев, тем чаще его имя будет появляться на страницах прессы. – Скажи, пожалуйста, Чичерон, в какие часы киоски в этих Знайнаших получают утренние газеты? – поинтересовался функционер. – Ни в какие. – Э-э... Я имел в виду – когда приходят газеты? – Никогда. – Вот тебе на! Как же они там следят за событиями в мире? – Они и не следят, – шофера явно потешала эта игра с партфунком в кошки-мышки. «Что, съел?» – мстительно подумал Зеэв и скосил глаза на босса. Но Дольникер изобразил на лице полную невозмутимость. – Прекрасно, – произнес он после долгой паузы, – значит, нас ждет полноценный отдых. Без газет даже спокойнее. – И без света тоже, – поддержал его водитель. – Но вы полюбите это село, подружитесь с простыми евреями, которые работают в поте лица от зари до зари и плюют на весь свет. – Кстати, живут хоть они в достатке? – «Тнува» снабжает их всем необходимым, а взамен берет тмин. С деньгами сельчане не в ладу, предпочитают натуральный обмен. – Бартер, значит. Ну, а как с туризмом? – Они и носа не кажут из села. Из всех стран знают только Тмутаракань. Ну, еще про Америку слыхали, – плутовато засмеялся шофер. – Не говори загадками. Что ты хотел сказать? – строго спросил Дольникер. – Я на полном серьезе. Их предки жили где-то в Крыму. А местность та называлась Тмутаракань. Когда в России началась смута и погромы, они спешно распродали весь свой скарб и доверились заезжему пройдохе: тот обещал переправить их всех скопом в Америку. Они и клюнули на обещание. Ну, а маклер тот оказался рьяным сионистом, вместо Америки отправил их в Эрец-Исраэль. В Хайфе паром с беженцами приняли чиновники барона Ротшильда и с ходу отфутболили куда подальше. Так эти новые репатрианты вместо Нового Света оказались на земле необетованной. Тмин стали выращивать потому только, что в названии уловили что-то знакомое, они и село свое зовут не Знайнаших, а Тминтаракань. – А про Америку как, забыли? – Нет, почему, долгие годы они были уверены, что живут в Америке. Да и какая разница, где выращивать тмин – в США или в Израиле? – водитель залился хохотом. Дольникера передернуло. Недовольно отвернувшись от водителя, он достал карту, расстелил на коленях и принялся искать село Знайнаших. Но сколько ни водил партфунк пальцем по бумаге, такого названия не обнаружил... – Странно, – произнес он глубокомысленно, – Знайнаших на карте Израиля не значится. – Поищите Тминтаракань, – съехидничал шофер, – впрочем, может статься, что наши многомудрые ученые эту Америку еще не открыли. – Существуют же белые пятна в Центральной Африке, – блеснул эрудиций Зеэв и победно посмотрел на своего босса, но в этот момент грузовик резко свернул влево и нырнул в тоннель. Зеэв с перепугу врезался лбом в зеркальце заднего вида, у него потемнело в глазах... – Помогите, я ничего не вижу, мои глаза, – запричитал референт, шаря в темноте руками. Шофер включил фары, и к Зеэву вернулось зрение. Дольникер открыл, было, рот, намереваясь съязвить, но передумал. Наконец тоннель остался позади. Автолавка натужно взбиралась в гору. Водитель вцепился в баранку, лавируя между обломками скального камня. Время от времени он оборачивался к спутникам как бы спрашивая: – Ну, что, хлебнули лиха? И партфунк, и референт вконец расклеились. Первым взмолился Зеэв: – Прошу вас, остановите хоть на пару минут, сил нет больше терпеть, – попросил он шофера. – Привал полчаса, – смилостивился тот и затормозил. Едва ступив на твердую землю, Зеэв ощутил приступ тошноты. Шатаясь, добрел он до ближайшего дерева, снял очки и пустил фонтан. Весь его завтрак неудержимо просился на волю. – Морская болезнь на суше, – хохотнул Дольникер, приглашая водителя растянуться рядом с ним на горячем камне. – Это напоминает мне, чичерон, бородатый анекдот. У фараона заболел живот. Ну, сам понимаешь, случается. Призвали лекарей и объявили: «Не вылечите владыку – голову долой». Первый попробовал – не вышло... Сняли голову. Взялся второй – снова осечка. Голова на земле. Попытали счастья третий, четвертый, пятый: головы покатились, как бильярдные шары. И тут кто-то вспомнил про знахаря-еврея. «Подать сюда еврея!» – повелел фараон. Приволокли несчастного, велели лечить. Тот почесал в затылке и говорит: «Лучшее средство – клизма». «Кому, мне?» – взвился фараон. «Нет, повелитель, мне», – нашелся еврей. Фараон даже повеселел и приказал поставить еврею клизму на виду у всех. Знахарь, бедняга, корчится, а фараон от хохота за живот держится. И вдруг почувствовал облегчение – боли прошли, как не было. С тех пор так и ведется, что когда у фараона живот болит - клизму ставят евреям. Надо сказать, что у Дольникера была в запасе целая обойма всяких шуток и анекдотов, и он с готовностью рассказывал их, где надо и не надо. Этот анекдот считался коронным, все близкие знали его наизусть и, как только Дольникер брался его рассказывать, хором подсказывали ему слова. Но шофер как раз слышал эту историю в первый раз и смеялся от души. – А вот еще забавная история, не унимался Дольникер. Однажды большой любитель артефактов Моше Даян заглянул в лавку антиквара. Ему приглянулся какой-то артефакт. Лавочник запросил втридорога. Началась торговля. Дошлый лавочник согласился на большую скидку при условии, что господин Даян разобьет всю сумму на десять чеков. Моше тут же расписал десять чеков. Вскоре на черном рынке появились автографы героя шестидневной войны за баснословную цену. Учись торговать, сынок. – Отдых, какая прелесть, – пустился он в рассуждения, помочившись на природе и почувствовав облегчение. – Вот оно, Райское блаженство! Воздух чистый, пряный, как тминная водка, просто обидно, что никому в голову не пришло устраивать здесь выездные сессии Кнессета. Прими мою благодарность, Чичерон, за прогулку и все прочее. Я в форменном восторге. Жаль только, «Кодак» не захватил. Слов нет, роскошно... А вот и наш Зеэв. Жидкая ты кость, так сразу обделаться, – хохотнул Дольникер навстречу референту, который на ватных ногах приближался к машине. – Отдых в Знайнаших – как для тебя придуман, просто лекарство по рецепту. Водитель галантным жестом распахнул дверцу кабины, все уселись, машина тронулась. – Посмотрите направо, там «Гора ливней», – указал шофер на возвышенность, которая с холодной гордостью озирала местность. – В сезон дождей с нее обрушиваются водопады, чистый потом. Не будь песчаных запруд, вода смыла бы все деревни. Вскоре стали появляться островки посадок, свидетельствующие о присутствии здесь человека. – Это и есть плантации тмина, – объяснил шофер, словно оправдывая данное ему партфунком прозвище «чичерон», – скоро покажется и Тминтаракань. Но прежде попрыгаем по перепаханному участку. Держитесь, Зеэв, сейчас начнется болтанка. Референт втянул голову в плечи, зажмурил глаза. Машина спускалась по откосу горы. То и дело раздавался скрежет тормозов. Наконец дорога выровнялась, и шофер жестом показал на приземистые домики из нетесаного камня, притулившиеся у подошвы горы. – Господа, мы у цели, – торжественно провозгласил Дольникер, – здесь начинается село Знайнаших. – Здесь начинается и кончается село Знайнаших, – внес поправку шофер. *** Ветер разом утих, словно испугавшись собственного свиста, унесся в горы. Автолавка выехала на дорогу, которая ровной линией пролегла между двумя рядами одинаковых строений. В подворотнях лаяли собаки. Прохожие кивком приветствовали приезжих. Сельчане оказались все словно скроенные под один стандарт: мужчины в черных брюках, белых рубашках типа косовороток и высоких сапогах – типичный облик украинских хлеборобов; женщины в широких платьях, наподобие балахонов, длинными подолами мели улицу. Дольникер поглубже натянул на лоб кепку, нацепил на нос темные очки, посмотрел в зеркальце заднего вида и удовлетворенно хмыкнул: «Порядок, так меня никто не узнает». – Скажи, Чичерон, маршрутки тут ходят регулярно? – Маршрутки? А ракету не хотите? – съязвил водитель. – Я ведь говорил, в Тминтаракани нет никакого транспорта, единственная машина – моя автолавка. – Выходит, ты колесишь туда и обратно каждый божий день? – Размечтались. Раз в месяц, и то по заказу. В случае необходимости они посылают голубя. –Насколько мне известно, почтовая эмблема Израиля – олень, – ответственно заявил референт. – У них что, здесь свое министерство связи? – Их почта – взаправдашние голуби, божьи пташки. – Шофер вытащил из-под сиденья клетку с парой голубей. – Вот они, ненаглядные. Это только на первый взгляд кажутся дохлыми, а отпусти – за день долетят до «Тнувы». – А если пешочком – далеко? – Пешедрала отсюда пилить – век не дойдешь, а в горах заблудишься, это верняк. Шофер затормозил у квадратного строения, к дверям которого был прикоплен пожелтевший лист бумаги с надписью кириллицей: «МАХСАН ГАКФАР» – Они что, здесь говорят по-русски? – не поверил своим глазам Дольникер. – Не паникуйте, начальник, говорят они, как все, на иврите, а пишут по старой памяти русскими буквами. Прочитайте по слогам, убедитесь. – Махсан Гакфар... Да это же сельский склад, – обрадовался своей догадливости партфунк. Из глубины строения появился небрежно одетый мужчина. Легким кивком поздоровался с шофером, взял клетку с голубями, Отнес в крохотную пристройку, видимо, голубятню. Вернувшись, так же молча помог шоферу выгрузить товар. – Носильщик, где у вас гостиный двор? – спросил по привычке. – Дворов у нас полно, при каждом доме, а что такое «гостиный» – не знаю. – Как это не знаешь? – А так. Сроду не слыхал. – Оставьте вы его, здесь нет гостиницы. – Так что, прикажете ночевать ни улице? – Мое дело маленькое. Директор приказал – я вас привез. А дальше решайте, как знаете, только в темпе, время уже полпятого. Дольникер проследил взглядом за направлением пальца шофера и уперся глазами в старый жернов с торчащим посередине колом. – Это что, сельские часы? – ужаснулся он. – Солнечные куранты, чем не «Сейко»? – продолжал балагурить шофер. – Когда вы намерены отправиться назад? – засуетился Зеэв. Водитель не успел ответить. В улицу въехала доверху груженая телега. При каждой шаге старой клячи, впряженной в нее, телега скрипела всеми четырьмя колесами. Шофер велел возчику остановиться. Тот натянул вожжи, вынул изо рта мундштук, немного подумал и сказал «Тпрруу...» – Послушай, – обратился к нему шофер, – эти господа хотят провести у вас несколько дней, ты мог бы их устроить? Возчик оглядел чужаков сверху донизу, почесал в затылке и утвердительно кивнул. – Здесь все такие молчуны? – поинтересовался Дольникер. – Нет, не все. Этот – болтун. Другие говорят меньше, – осклабился шофер. – Ну чего вы ждете, взбирайтесь наверх, а то тремп пропустите. Партфунк не без помощи шофера вскарабкался на кучу тминных стеблей, за ним взобрался и Зеэв. Телега заскрипела и вскоре остановилась у двухэтажного строения, ярко выбеленного известкой. – Чем не Америка, – воскликнул Дольникер. – Даже Белый дом отгрохали. Зеэв снял чемоданы, поставил на землю. – Сколько я вам должен? – спросил у возчика Дольникер. – Вы мне должны? – округлил глаза тот. – Но мы вроде с вами раньше не встречались? – и он слегка стеганул свою клячу, телега покатилась дальше. Партфунк, переминаясь с ноги на ногу, огляделся по сторонам. Его охватило малознакомое чувство одиночества. Нечто подобное ему довелось пережить только однажды, в аэропорту Бомбея. Самолет прилетел вовремя, а представители индийской социалистической партии опоздали на два часа, высокому гостю пришлось коротать время в безлюдном терминале. Посвежело. Дольникер поднял ворот пиджака, еще глубже надвинул кепку. – И долго мы будем торчать посреди улицы, – недовольно бросил он Зеэву. – Может, соблаговолишь зайти в дом и потребовать два изолированных номера? Референт, безразлично пожав плечами, направился к зданию. – Зеэв, дружище, – догнал его голос функционера, – смотри не проговорись, я должен остаться инкогнито. – Можете на меня положиться, ваш референт – могила, – повторил тот слова шофера и постучался в полуоткрытую дверь. Ответа не последовало. Зеэв толкнул дверь ногой и увидел несуразно длинный зал со столбами, подпирающими облезлый потолок. Посередине на козлах лежали доски, вдоль которых стояли неструганые скамьи. Под столом мягко мяукали кошки, их было не сосчитать. По залу плыл густой пар, настоянный на запахах лука, чеснока и тмина. В дверях кухни стоял пузатый мужчина с глазами, смотрящими в разные стороны. Одним, послушным глазом он смерил незваного гостя. Зеэв поспешил представиться: – Я референт Амица Дольникера. Мы прибыли только что. Дольникер ждет на улице. Нам нужны две комнаты – для Амица Дольникера и вашего покорного слуги. – Референт по опыту знал, что одно только упоминание имени Дольникера открывает перед ним все двери. И был несколько обескуражен отсутствием у его собеседника порыва тут же разбиться в лепешку. Пришлось повторить все заново. – Амиц Дольникер погостит у вас некоторое время. Только, пожалуйста, не задавайте лишних вопросов, довольствуйтесь полученной информацией. Мужчина часто заморгал косыми глазами. – Малка, поди сюда, – крикнул он вглубь кухни. – Может, ты разберешься в тарабарщине этого очкарика? Из густого пара, как Афродита из пены, возникла монолитная женщина в фартуке. За ней, держась за юбку, тянулись двое удивительно похожих друг на друга головастых малыша. Они во все глаза разглядывали долговязого гостя. – Амиц Дольникер желает снять у вас две комнаты, – завел свою песню Зеэв. – Почему? – Вот бестолочь, – не выдержал референт. – Я, кажется, на иврите вам объясняю: Амиц Дольникер хочет отдохнуть у вас. – Когда хотят отдохнуть, ложатся в постель, а не шляются по горам, – резонно ответил пузатый. – Эго уж позвольте нам самим решать, в советах не нуждаемся. Ваше дело дать нам две комнаты, вот и весь разговор. Амиц Дольникер лучше знает. – Да что ты мне тараторишь, как сорока, «дольник», «дольник», ну тебя, – совсем вышел из терпения хозяин. – Вы хотите сказать, что в жизни не слышали этого имени? – Как не слышал, я уже полчаса, как только это и слышу. Малка, кликни-ка того, второго, может, хоть он умеет говорить по-человечески. – Ну как вам втолковать, Дольникер – важная персона, он замещает зам. начальника в министерстве развития. – Какого начальника? – Отдела. – Сроду не слыхал. Самый большой начальник – Шолтхаим из «Тнувы». Главнее нет никого. Разве что инженер, но тот начальник над водой. – Однако Дольникер... – Постой, не инженер ли твой Дольник? – в голосе косого появились визгливые нотки. – Сделайте одолжение, пригласите его в дом. – Пусть входит, кто ему мешает? – удивилась Малка. – Я считаю, кто-то из вас должен его пригласить. – Накося, выкуси, – хозяин выставил перед Зеэвом выразительный кукиш. – Не слепой, сам дорогу найдет, – поддержала Малка. Зеэв понуро направился к Дольникеру. – Ну, – спросил тот, поднимаясь с чемодана,– они меня еще не узнали? – Нет, эти люди не от мира сего... *** Переговоры на высшем уровне увенчались успехов Косоглазый харчевник, в конце концов, раскумекал, чего хотят от него длинный и коренастый, и согласился предоставить им комнату на втором этаже. Однако Дольникер категорически отверг такой компромисс, заявив, что при всем уважении к Шлезингеру, он по соображениям престижа не может жить с кем-либо в одной комнате. Начался новый тур переговоров. Выход нашла Малка, предложившая Зеэву попытать счастья у сапожника, в доме напротив. Сапожник оказался человеком покладистым и предоставил господину в пенсне угол с кроватью. Апартаменты партфунка были обставлены с первобытной простотой. Два шатких шкафа, две певучие кровати, колченогая табуретка. Малка при тусклом свете керосиновой лампы извлекла из чемодана постояльца нижнее белье, рубашки, халат, уложила все стопками в шкаф. Дольникер, устало потягиваясь, вышел на балкон. Оглядел палисадник перед домом, отметил про себя – «Довольно ухожено». И только после этого заметил следовавших за ним по пятам близнецов. Один из них, расхрабрившись, потянул его за штанину: – Дядя, ты слепой? – и показал пальцем на его черные очки. – Нет. Марш к маме, – цыкнул на них Дольникер. *** Вечером они сидели всем кагалом в харчевне. В Знайнаших издавна повелось собираться на исходе субботы всем селом и трапезничать за «столом пиршеств». На белоснежную скатерть выставлялись бутылки с вином, граненые стаканы, красные гвоздики в банках из-под джема. Плотно поужинав и пропустив стаканчик-другой, сельчане затягивали под гитару грустные песни, в которых слышался зов далекого детства, – и так, под мелодии крымской стороны напевали ивритские песни до рассвета. Вот и сегодня, как всегда, в полном молчании они дружно работали челюстями. Лишь смачное чавканье Дольникера, расправлявшегося с жирным бараньим боком, нарушало сосредоточенную тишину. Зеэв беспокойно следил за происходящим. Он давно знал плебейскую манеру своего босса поглощать пищу с шумом мельничных колес. На дипломатических приемах стоило Дольникеру взять в руки нож с вилкой, как референт стрелой летел к оркестру и заказывал музыку погромче, чтобы заглушить его чавканье. Но сегодня оркестра не было. Оставалось уповать на снисходительность тружеников тминных полей. Они, к счастью, не обращали никакого внимания ни на чавканье Дольникера, ни на само его присутствие. Наклонившись к уху референта, партфунк шепнул: – Не сомневаюсь, они раскрыли мое инкогнито. – С чего вы взяли? – пожал плечами Зеэв. – Они не смотрят в мою сторону. На такую деликатность способен лишь простой народ. Ты ведь меня знаешь, Зеэв, Амицу Дольникеру чужд культ личности, мое кредо – скромность, равенство, братство. Меня радует их чуткость. Придется отблагодарить этих людей и произнести спич. Нацеленная на лакомый кусок баранины вилка референта замерла в воздухе. – Не делайте этого, босс, прошу вас, – взмолился он. – Позвольте мне самому решать, что делать и чего не делать. Дольникер встал, постучал вилкой по стакану, требуя внимания, снял с руки часы, положил на стол. В это мгновение он сиял словно именинник. – Дорогие граждане Знайнаших! – торжественно начал он. – Мужчины и женщины, старожилы и новые репатрианты! Я хочу выразить вам признательность за теплый и, не побоюсь этого слова, эмоциональный прием. Мне дорого понимание, с которым вы приютили и приняли столичных гостей. Я приехал в ваше процветающее село, чтобы отдохнуть от городской суеты, набраться сил, подышать здоровым воздухом. Не скрою, и пообщаться с вами, строителями новой жизни. Поэтому, очень прошу вас, не придавайте слишком большого значения моему посещению Знайнаших, или, как вы любовно называете свою новую родину, Тминтаракани. Продолжайте вести буднично-праздничную жизнь, долой чинопочитание! Зеэву показалось, что началось вавилонское столпотворение, и сию минуту рухнет потолок. Сельчане разом заорали: – Болтун! – Заткни свою плевательницу! – Дай нам спокойно поесть! – Пошел к чертовой матери! – Долой его! Зеэв поспешно сгреб Дольникера в охапку и выволок на улицу. – Видите, босс, – сказал он, отдышавшись, – хотите вы того или нет, инкогнито вам здесь, к сожалению, обеспечено. Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2-3(182)февраль-март2015 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=182 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer182/Kishon1.php