Что означают «покаяние» и «прощение»
Когда наступают великопостные дни, мы, православные, читаем ежедневно молитву св. Ефрема Сирина: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми, дух же целомудрия, смиреномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь. Что такое дух праздности? Слово праздный по-славянски не значит одно только сидящий без дела, но прежде всего порожний, опустошенный, вот и дух праздности не означает одно лишь безделье, ведь и безделье бывает порой вынужденным, а бурная деятельность подчас может оказаться бессмысленной или во зло. Преподобный Ефрем Сирин говорит в молитве именно об опустошенности души, когда в душе нет Бога, и это упраздняет, то есть убивает душу, как обескровленность убивает плоть.
Дух праздности вовлекает человека в уныние, избавить от которого молит прп. Ефрем Господа. Уныние не столь безобидно, как нам порой кажется, уныние изначально разумело смертную тоску, вопль безысходности, от которого один шаг к отчаянию.
Любоначалие и празднословие – повседневные грехи суетной человеческой жизни, страсть к начальствованию, верховенству над ближним и пустословие – речь, за которой нет ничего доброго для Бога и сердца. Когда мы избавляемся от этих недугов души, то, по слову Ефрема Сирина, мы проникаемся духом целомудрия, а целомуд-рие в славянском языке не означает только девственную чистоту, оно должно быть понято буквально, как постижение полноты христианской истины, это дар Божий, а не наука, и потому целомудрен может быть и неграмотный, нецеломудренным, развращенным, буквально – повернутым спиной к истине, может быть самый ученый богослов.
Завершающие слова молитвы: Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, – называют призывом к покаянию и прощению своих ближних. Но что изначально стояло за этими словами, ведь сегодня покаяние – признание вины, а прощение – забвение обид, нанесенных ближними и врагами твоими. В русской христианской традиции принято просить Бога оставить, отпустить грехи (здесь отражен древнееврейский обычай отпускать в пустыню козла – козла отпущения, возложив на него все прегрешения еврейского народа за год) и еще чисто по-русски принято молить Господа простить грехи. Слово простить восходит к прилагательному простой, то есть прямой. У нас это значение сохранилось в выражении простой путь, что значит – прямой, есть еще слово простоволосый, когда волосы прямы, расправлены, не убраны под шапку или в косу. В Евангелии сказано: Да будет око твое просто – призыв к тому, чтобы взгляд был прям. На литургии возглашают: Премудрость прости. Услышим Святаго Евангелия чтение. Это означает: при слушании премудрости будьте прямы, то есть примите Св. Писание без искажений. Итак, простить исконно означало выпрямить, исправить. И это подсознательно понимает каждый ребенок, который, провинившись, говорит матери: мама, прости, я больше не буду. Русское Православие понимало прощение грехов именно как их исправление. В этом, пожалуй, наша национальная особенность. Поэтому когда нашу Веру враги христианства в запале обличения нашей мнимой слабости именуют всепрощающей, они напрасно думают, что уязвляют русских. Русское Православие действительно имеет волевое начало и стремление прощать, то есть исправлять грешников, искоренять зло на земле. Много сегодня говорят о покаянии, и почти всегда в понимание покаяния вкрадывается заблуждение, что покаяться значит признать вину на исповеди, не более, скажи только – виноват, батюшка, и в миг свободен и чист. В этом понимании слово покаяние поддерживается его греческим соответствием метанойа, что значит перемена мышления, изменение взгляда на мир. Но русское воззрение на это понятие более глубоко и конкретно, оно основывается на исконном значении корня кай- в славянском языке. В современном русском языке у слова покаяние, как и у слова раскаяние, как и у слова окаянный, как и у слова неприкаянный, как и у слова каяться, и это все однокоренные речения, – у них почти уже стерт исконный смысл. Давайте восстановим его.
Слово каять изначально понималось так – назначать цену, выкуп за грех. Вот почему окаянный – это человек, который обязан искупить грех, а покаянный – это тот, кто уже платит цену за свое преступление. Неприкаянный же человек – это не искупивший своей вины, не пришедший к покаянию. Вспомним выражение ходить как неприкаянный, оно означает, что человек, не расплатившийся за свою вину, буквально не находит себе места на этой земле. Недаром цена (в древнем звучании – кайна) и покаяние – слова одного корня, хотя сегодня совсем не похожи друг на друга. Итак, покаяние есть наша вольная, осознанная плата за грех, выкуп за свое преступление. Но плата и выкуп – вещи конкретные. Тут одной виноватостью не обойдешься. Конечно, если ты обидел друга, приди, повинись перед ним, это будет соразмерной греху платой. Но если ты ограбил человека, твое покаяние – возврат награбленного, а не причитание перед ограбленным или перед священником, виноват, мол, больше не буду. Если убил неумышленно – повинной головой не обойдешься, искупи вину – воспитай сирот, поддержи вдову – вот твое покаяние! Когда же убийство с умыслом, злонамеренное, то покаяние преступника именуется казнью, и само слово казнь, в старину оно звучало – ка-я-знь, есть искупление вины кровью согрешившего. Вот что такое покаяние – вольное, осознанное искупление нами наших личных грехов не только словом, но и делом. Мы, по слову евангелия, должны принести плоды покаяния. Но есть грехи народные, в которых повинны всем народом, и все вместе несем за них наказание, как потомки, отвечающие за дела своих дедов и отцов. Вот как говорит об этом св. прп. Лаврентий Черниговский: «Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили помазанника Божия Царя, церкви православные и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие».
Давайте вдумаемся: если мы, народ русский, согрешили и своими руками разрушили самодержавие огнем и мечом, а это так, и каждый из нас еще в недавние годы был болен и отрицанием монархии как исконного пути для России, и хулой на св. Царя-мученика, то нашим соразмерным греху покаянием должно стать восстановление русского Царства огнем и мечом, спасение родины воинским подвигом, искоренение бесовского нечестия в России. Таково должно быть наше подлинное покаяние – вольное и осознанное искупление греха народа православного перед лицем Божиим. Кто принесет такое покаяние Господу? Афонский схимонах Никодим говорит: «За русский народ, за освобождение его от сатанинской власти недостаточно одних молитв, хотя бы и преусерднейших, – требуется всенародное покаяние с глубоким сознанием великого и тягчайшего греха – отвержения Божией власти над собой в лице помазанника».Что такое всенародное покаяние? Кто это – весь народ? Нам внушают, что это все жители державы от мала до велика, все без исключения и без изъятья, но если мыслить весь народ так, то всенародное покаяние – вещь недостижимо фантастическая, в нее, что душой кривить, никто и не верит сегодня. Да и где примеры, когда мы шли на покаяние и побеждали всем, без изъятья населением страны? С Евпатием Коловратом против татар собрались только лучшие, смелые, то есть те, кто посмел воспротивиться игу, и было их всего тысяча семьсот человек. С Дмитрием Донским на Куликово поле вышли самые отважные, презревшие свой страх и силу врага, и было их не более пятисот тысяч. С князем Дмитрием Пожарским встала калиброванная русская совесть и сила, но так ли многочисленна она была? И потому весь народ – это самые лучшие, самые смелые, самые отважные люди, – калиброванная русская сила и совесть, те, кто смеет встать против сегодняшнего инородческого ига. Так что призыв к всенародному покаянию – воззвание не ко всем, воззвание к лучшим из русских, и воззвание не к плачу о грехах, плачем о них уже много лет, а к ратному подвигу. И этой калиброванной русской силы, как в былые времена, хватит для победы!
К покаянию за грехи призывают русский народ и открытые наши враги, для себя разумея под этим плачущего, бьющего себя в грудь, рвущего на себе волосы в сознании вечной собственной вины русского Ивана. Но мы, русские православные христиане, помним, что действительное все- народное покаяние – это деятельное искупление наших грехов перед Богом и Родиной, мы с вами должны так покаяться, чтобы никому из врагов наших мало не показалось.
Кто для нас «ближний», «искренний», «друг»?
Две главные заповеди даны нам Господом Иисусом Христом для богоугодной христианской жизни и спасения души. Это заповедь «Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею». Вторая же подобна ей: «Возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе», так написано в Евангелии от Матфея (Мф. 22, 37, 39). то же читаем и в Евангелии от Луки: «Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим, и ближняго своего яко сам себе» (лк.10,27). А еще в евангелии от Иоанна: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы. Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин.15, 12–13). Искренний, ближний, друг – таковы в русском Православии имена тех, кого Господь призывает любить, за кого мы должны быть готовы на самопожертвование. Значения этих слов ныне размыты, извращены.
Ближним сегодня нам предписано называть всякого встречного-поперечного, любого оказавшегося рядом, «в контакте» с нами – христианами. Другом именуется у нас просто хороший знакомый. А слово искренний и вовсе вызывает удивление, ведь для нас ныне это означает откровенный, неложный ответ на вопрос, не более. И получается, что христианский призыв возлюбить искреннего, ближнего, друга своего понимается нами сегодня неверно, ибо эти слова в русском языке резко изменили свои значения. Обратимся к исконному смыслу этих слов, чтобы увидеть, кого русский православный христианин должен почитать своим другом и ближним. Слово искренний в славянском языке родственно по- нятиям искра и корень, означало – высеченный из общего кресала, духовно или кровно родной человек, ветвь одного со мною корня. Христианство всегда мыслилось единым духовным кресалом для всех, кто, взяв крест свой, идет за Господом Иисусом Христом, и потому понятие искренний мой именует только православного христианина, более никого! Христианское выражение ближний мой имеет еще более узкий смысл. Согласно евангельской притче о милосердном самарянине, оказавшем помощь раненному разбойниками человеку, ближний – оказавший тебе милость, тот, кто откликается на твой зов о помощи, кто всегда готов быть близ тебя, рядом (Лк. 10, 29–37). На руси же только родного человека называли близок. Вот и духовно родной, близкий – православный христианин – именуется нами ближним. И совсем строго понималось искони славянское слово друг, означавшее только одно – соратник, означало оно, что рядом с тобой другой такой, как ты. Други-воины на руси составляли дружины. И слово друг родилось как обозначение ратников на поле боя, плечом к плечу отстаивающих свою правду, свою свободу, свою Веру. Кто же христианину друг? Единомысленный, единодушный, соратник. Более никто! Вот за кого призывает Господь в заповеди положити душу свою. И при этом он властно отделяет нас, христиан, от всех прочих, называя верных ему друзи мои: «Друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин.15,13).
Но когда сегодня в друзья и ближние православным набиваются все иноверцы и – что невозможно еще недавно было допустить! – даже иудеи, это подрывает основы нашей Веры, выставляемой в виде непотребной женщины, готовой всякого заключить в свои объятия.
Заповедь любви, по слову Христа Бога, состоит в самопожертвовании за своих, в отдании всего себя за спасение жизни и души своих ближних: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже аз возлюбих вы. Больши сея любве никто же не имать, да кто душу свою положит за други своя. Вы друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин. 15, 12–14). Это правило христианской жизни, на которое русская душа откликается с радостной готовностью, сегодня пытаются замутить ложными толкованиями, навязывающими нам сомнения в правильности слов Господа. Читаем, к примеру, в толковой Библии самоуверенные рассуждения некоего богослова: «Господь пока говорит здесь о самопожертвовании для друзей, а не для всех людей (какое он проявил сам). Это ограничение объема самопожертвования объясняется тем, что Господь жалел своих смущенных предстоящей разлукой учеников и не хотел предъявлять к ним требования, для них слишком тяжелые». За нелепо канцелярскими фразами об «объеме самопожертвования» отчетливо проступает страх этого так называемого богослова, что христианин нового времени вдруг, как в добрые старые времена, станет делить мир на своих и чужих, что он ополчится на чужих за своих. А как иначе понимать эти Христовы слова? Ведь очевидно, что самопожертвование за своих во исполнение заповеди любви к ближнему возможно только, если им грозит опасность от чужих, от врагов. В минуту смертельного риска заповедано православному христианину заступиться за други своя. Но евангельская любовь к ближнему выдвигает и жесточайшие требования, ибо согрешающий друг или брат твой – живой укор тебе, не пресекающему его грех. Как в дурном воспитании детей виноваты родители, так и в грехе твоего ближнего есть доля твоей вины перед Господом. Господь полагает перед нами правило строжайшего спроса с наших ближних за зло: «Аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единем… Аще ли тебе не послушает, пойми с собою паки единаго или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще ли не послушает их, повеждь церкви (то есть собранию верующих. – Т.М.). Аще же и церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь» (Мф. 18, 15–17). Христианская любовь к ближнему – не слепое уступничество, а упорное требование к другу и брату твоему отвратиться от зла. Сила любви и мера требовательности в каждом человеке определяется высотой духа человека. Полководец, жертвующий собой во имя спасения родины, терпящий лишения, превозмогающий собственный страх, не будет жалеть и воинов, следующих за ним, предъявляя им столь же суровые требования, как и к себе. Сказано Господом: «Возлюби ближняго своего, яко сам себе». Любовь к себе – жертвенность, готовность защищать Веру, милостыня, суровый пост, неустанная молитва – дает право требовать того же от друга и брата, – от искреннего твоего, то есть так же сурово и строго, как себя, любить ближнего. У нас же почему-то принято считать, что любовь к себе – это эгоистическое потакание собственным прихотям, потому и исполняем заповедь любви к ближнему, как плохие няньки, балующие дурное дитя: ни тебе выпороть, ни прикрикнуть, чтобы опомнились, ни в угол поставить. И когда нам говорят, что в желании спасти Россию надо каждому начать с себя, измениться нравственно, перестать грешить, тогда-де переменятся и все вокруг тебя, а нам кажется эта проповедь неисполнимой, ну, в самом деле, может ли целая страна – сегодня сплошь наркоманы, алкоголики, блудники, – вдруг разом перемениться к лучшему, – мы должны вспомнить, что жесткость и даже жестокость по отношению к грехам самого себя дают нам право быть суровыми и с другими людьми, требовать от них того же, что и от себя. Значит, исправившийся алкоголик должен воевать с этой болезнью в других, бывшие блудники и развратники открывать гибельность этого пути остающимся таковыми. Наркоманы, добившиеся исцеления, во славу Божию обязаны вызволять коснеющих в страшной болезни. А люди, бросившие вызов безбожной власти сами, вправе звать на этот жертвенный путь других отважных.
В этом смысл личного самосовершенствования ради спасения всего народа, иначе каждая улитка в своей раковинке может сколько угодно заботиться о себе любимой, толку от этого не будет даже для самой улитки.
Наши святые подвижники уходили в пустыни для спасения своей души, но, пройдя жесточайшие испытания, вынеся лишения, получали от Бога благодать требовать с тех, кто приходил к ним за окормлением, исправления грехов, налагать на них прещения, благословлять на подвиги. Мы же ждем сегодня от старцев, чтобы они нас пожалели, несчастненьких, приголубили, напророчили чего- нибудь утешительного, и обижаемся, когда получаем обличение – дескать, не по-христиански как-то. Так вот, любовь к ближнему сурова у тех, кто сам к себе суров, жестока у тех, кто сам к себе жесток, требовательна у тех, кто с себя требует. И только такая любовь, а не слезливая жалость к грехам и немощам есть поистине любовь христианская.
