Неформальным лидером в 11-м «Б» считался Мишка Железуб. Настоящая-то его фамилия была Кушаров, ну а прозвище прилепилось из-за металлических коронок на верхних резцах: махнули подходящим колышком в уличной драке, они и обломились.
Железуб рос в ущербной семье, где мать – сторожиха ПТУ – не раз в подпитии мирно внушала наследнику: «Есть суп-картошка да диван у окошка, а больше, извини, не нажили, и не вини». Зато отчим по поводу и без такового лупцевал Мишку, пока тому не исполнилось пятнадцать, и тогда-то, на очередной экзекуции, раздавшийся в плечах парень вырвал у пьяного мучителя «воспитательное средство» и, в свою очередь, исхлестал «родителя». Бил с наслаждением, вымещая многолетнюю обиду и беспрерывно матерясь при этом. Потом пригрозил обмочившемуся от боли и страха мужику, что в следующий раз будет пороть, пока тот не обделается по-большому, а на закуску заставит сожрать ремень вместе с пряжкой.
После такой перемены власти в семье мать и отчим вообще махнули на сына – он же пасынок – четырьмя руками, сосредоточившись на добывании спиртного для ежевечерних попоек.
Среди школьников Железуб отличался тяжелой тупостью к наукам. Неосознанно он стремился подменить свои нетвердые знания и низкий интеллект, не сулящий в будущем места под солнцем, авторитетом первого забияки в школе и ближайшей округе. Драться Мишка упорно учился с детства, хорошо умел и любил. Однажды в честном, «раз на раз», бою даже сумел вырубить опытного боксера-перворазрядника: в ответ на правый прямой резко поджал ноги, как бы упав на корточки («прыжок вниз»), и разом нанес коварный удар кулаком в пах. Скрючившегося противника добивал сложенными в замок руками и, наконец, поверженного, пинками.
«Железный» подросток не знал пока, что, повзрослев, уже не сможет получать удовлетворение от обычного образа жизни, испытывая постоянное желание конфликтовать. Грядущее готовило школьному неформальному лидеру незавидную планиду: алкоголизм, а может, и наркоманию, уголовщину, решетку…
В какой-то мере свой авторитет в школе Железуб укреплял – помимо литых кулаков – постоянным унижением одноклассника, тихони Анатолия Костова. Сын матери-одиночки, врача-педиатра, худосочный и робкий, он на лету схватывал любой учебный материал, но с физкультурой не дружил. И оказался объектом многолетней, нескончаемой травли. Еще в начальных классах Кушаров подкладывал ему кнопки на стул, срезал пуговицы с пальто, с силой хлопал измазанной мелом ладонью по спине. Не брезговал и просто щипком, толчком, подзатыльником. С годами «шутки» становились все изощреннее: матерно расписать эрудиту учебник, прибить к полу портфель, на уроке труда намертво закрутить его в тиски, еще и удлинив их ручку куском трубы, в школьном туалете помочиться жертве на брюки, пристроившись позади…
Железуб как бы мстил Костову за его знания – мелочно, зло, беспощадно. В классе к таким грязным выходкам относились по-разному. Кто побойчее, порой интересовались, чем именно Мосол – обидное прозвище Костову придумал тот же Кушаров – насолил последнему. Но, получив в ответ угрожающее пожелание «заткнуться, пока цел», предпочитали дальше отношений не обострять. Остальные вообще помалкивали в тряпочку.
Явных прихлебал, боготворивших некоронованного короля школы, было лишь трое, и за глаза их называли «Железубов хвост».
Впрочем, за годы учебы все категории учеников 11-го «Б» давно привыкли к умалению достоинства одного соклассника другим, уже воспринимая это как должное. И вот ведь штука: Костов никогда и никому на Кушарова не жаловался. Ну а учителя предпочитали прилюдного конфликта «не замечать», не пресекать, не предавать гласности.
Нет, конечно, иногда Железуба и наказывали – за слишком уж наглядные его издевательства, да и не только над Костовым. Однако наказания эти лишь подливали масла в огонь нескончаемой травли.
Итак… Стоял погожий сентябрь. Замешкалось что-то лето; как бы собрав остаток сил, щедро посылало нагретые солнечные лучи на маленький город, где жили унижаемый и унижающий. Часть тепла впитывало в себя небольшое озерцо на краю городка. В воскресенье с утра вокруг него облюбовали места многочисленные группки людей – пляжный сезон заканчивался.
– Мосол, а ну, «канатнись»! – подначивал Железуб под хохоток прихлебал. – Слабо? Да ведь это же элементарно!
Озерцо лежало промеж четы песчаных гор с обжитыми растительностью подножиями. С вершины одной, жестко там закрепленный, спускался тугой стальной трос двойной свивки. Он тянулся над озерцом и другим концом прикручивался к клину, вбитому в подошву второй горы. Обильно смазанные металлические волокна пропустили сквозь обрезок водопроводной трубы с подвязанной к нему длинной просмоленной веревкой, и кусок оцинковки легко скользил по многожильной нержавейке. Вот так и получилась своеобразная канатная дорога: на молодежном сленге – канатка, по которой, при известной смелости, можно было прокатиться особым способом – «канатнуться».
Железуб, перебирая бечеву, прибуксировал кусок трубы к верхнему концу троса, куда взобрался и сам, крепко охватил ладонями оцинковку, решительно оттолкнулся от слежавшегося песка. И гордо помчался на вытянутых руках в вышине над берегом.
– Эгей, держите, сейчас упаду! – в притворном ужасе весело орал он, снижаясь и смешно дрыгая ногами в воздухе. – Але-оп!
Оторвался от высотной дороги метрах в двух от воды, сделал полусальто в воздухе. Нырнул четко, без всплеска.
– Учись, Мосол! – выйдя из воды, покровительственно и чувствительно хлопнул Кушаров Костова по спине с острыми лопатками. – А-а, куда тебе… Рожденный ползать…
И тут подросток, в чей психологический портрет риск никак не вписывался и которого от одного вида-то канатки передергивало, потоптавшись на месте, вдруг полез на гору.
– Ну-ну, – наморщив нос, с сарказмом заметил Мишка. – Помечтай давай…
А Костов уже тянул к себе обрезок трубы.
– Ты гля! Еще и поедет, – вырвалось у «первой трети» Железубова хвоста.
– Хрен тебе по всей морде! Чудес не бывает! – веско возразил сам неформальный лидер, одновременно с первой фразой сложив перед носом прихлебалы дулю, а произнося вторую, рубанул воздух ребром ладони.
… Сделав глубокий вдох, Костов крепко обнял ладонями обрезок гладкой, теплой трубы и в нерешительности застыл на вершине горы: умница-подросток был откровенно трусоват. Оставаться ли и дальше мальчиком для битья – сегодня он должен был выбрать. Именно сегодня и сию минуту, поскольку его унижение особенно отчетливо наблюдала первая красавица школы – Людмила Соболева из 11-го «А». Да не просто видела, а еще и презрительно скривила пухленькие губки и, адресуясь к стоящим рядом подругам, произнесла:
– Ошибка природы, мальчик-девчоночка… Ха-ха! В юбке была б все та же размазня. Безупустительно! – неумело щегольнула она оригинальным словечком: в поисках таковых, для поднятия имиджа, порой полистывались словари.
В Соболеву Костов был давно, безумно и безответно влюблен платонической любовью. При этом он никогда не решался сам обратиться под каким-то предлогом к даме сердца – боялся даже приблизиться к ней, опасаясь сразу быть отвергнутым. Да, на то имелись основания: прекрасная половина человечества нередко интуитивно чувствует неудачников, а влюбленный так желал считать девушку идеалом идеалов, замечая в ее характере лишь положительные черты…
Он не избрал на роль кумира какую-то актрису или другую женщину-знаменитость, неосознанно отвергая такие сверкающие личности, которых «любят все»: хотел мечтать на уровне возможного исполнения своей мечты. В фантазиях кумир должен был принадлежать ему и больше никому – как любимая игрушка ребенка. Девственник в воображении своем не мог зайти дальше безобидной эротической картинки: он и любимая девушка лежат раздетые под одеялом супружеской постели, и кумир – нагой и беззащитный – раболепно готов исполнить любое желание мужчины-повелителя.
Ах, как страстно и затаенно ревновал тихоня, едва завидев ни о чем не подозревающую избранницу оживленно беседующей с кем-то из молодцеватых парней! Неслыханное покушение на его собственность-мечту…
Костов безумно боялся потерять ее, не представлял, как будет жить без своего великого секрета. И сегодня ему пригрезилось, что первая красавица школы о нем как-то подсознательно узнала. Узнала и решила проэкзаменовать… Что ж, прокатившись по канатке, он должен был доказать Соболевой: он – такой же, как все, однако именно для него подобный поступок был почти равен героическому.
– Трус! Слабак! Сопля! – безжалостно оценил Железуб нерешительность замершего на старте канатки Костова и сочно сплюнул.
А тот, нисколько не обращая внимания на слова мучителя, выжидательно вгляделся сверху в свой идеал, и насмешливо-испытующий взгляд скрестился с боязливо-нервным.
Через несколько мгновений наблюдательница демонстративно и высокомерно повернулась к наблюдаемому спиной. И здесь…
– Гробанется! – воскликнула «вторая часть» Железубова хвоста.
Четкий на фоне безоблачного неба человеческий силуэт разрезал высоту над озерцом. Но уже на первой трети воздушного пути запачканные смазкой ладони соскользнули с оцинковки – Костов замарался о трос, подтягивая по нему обрезок, – и дальше помчался по шершавому металлу на собственных руках. Увы: в эмоциональном порыве забравшись на канатку, подросток понятия не имел о тонкостях езды по ней – пальцами-то следовало охватывать середину и ближний конец куска трубы, но никак не дальний.
Застывшие, как на стоп-кадре, люди на пляже разом внутренне напряглись, ожидая истошного крика и падения с большой высоты. Но судорожно цеплявшийся за маслянистый витой трос, на каждом сантиметре его стирающий кожу о стальные волокна, Костов молчал, продолжая съезжать ниже и ниже.
В те ужасные, переломные секунды жизни он думал вовсе не о том, что может упасть и разбиться насмерть или, если повезет, отделаться переломами, а о том, как не упасть в глазах тайно любимого человека.
«Не дотерпит до воды! Сорвется!» – преследовала всех одна мысль.
Близкое к шоковому состояние охватило в тот момент и Железуба. Понимая, что одноклассник может погибнуть, Кушаров испугался вовсе не реальности смерти унижаемого им, а ее последствий. И еще четко осознал, что, вне любого исхода ситуации, авторитет его впредь не будет столь незыблем…
К изумлению многих отдыхающих, Костов, все так же молча, сумел до воды дотянуть – боль перешла границы крика. Солдатиком бухнулся в озерцо метров с четырех. Несомненно, сильно ушибся. Когда, хромая, выходил из воды, люди на берегу ужасались, наблюдая, как со сжатых кулаков подростка непрерывно скапывает кровь.
Он медленно, с натянувшейся на скулах кожей и стиснутыми губами, приблизился к давнему обидчику. Остановившись в метре, неожиданно вскинул-разжал руки, демонстрируя стесанные до мяса ладони. Триумфально отчеканил:
– Повтори! Слабо? Да ведь это же элементарно!
Железуб отшагнул назад и каменно, исподлобья уставился на многолетне притесняемого им человека. Кровь тяжело и обильно стекала с его узких израненных кистей: ниже… ниже… Казалось, предплечья сами собой тягуче облачаются в алые перчатки. И тут вдруг невдалеке раздались очень характерные звуки.
Ах, какое неаппетитное зрелище! Это дико и безостановочно рвало на прибрежный песок первую красавицу школы.
Костов невольно перевел на Соболеву победный взгляд… Перед ним, в явно невыигрышном положении, предстала полупородистая хищница, бесстыдно злоупотребляющая косметикой, в чересчур открытом для похотливых глаз купальнике и к тому же совсем не к месту противно хихикнувшая уже после неожиданного опорожнения желудка. Растерянность и ограниченность заурядной троечницы прямо читались в ее бегающем пустопорожнем взоре. Секундное замешательство – и под бесцеремонными ухмылками окружающих, упрятав в ладонях пылающее лицо и забыв про одежду, она бросилась с пляжа.
Анатолий апатично смотрел вслед своей развенчанной мечте.
С того дня Железуб насупленно-уважительно обходил его стороной.
