Во что мы верим?0

Бога не видел никто никогда. Евангелие от Иоанна Бог есть, я его встретил. А. Фроссар Как у русских, так и у китайцев есть в языке слово "снег", потому что идет, лежит и тает он что в России, что в Китае, а в языке каких-нибудь банту, которые никогда его не видели, и слова может вовсе не быть. Но нет и не было на земле ни единого языка, в котором отсутствует слово "Бог". Есть, значит, в опыте всего человечества нечто общее, что описывается пусть не одинаково, но достаточно сходно, притом что ОНО принципиально невидимо и весьма ограниченно постижимо. Люди нашего круга к религии относились всегда с некоторой, скажем так, настороженностью. Застревали-таки в памяти школьные наставления про глупых первобытных предков, что молнии поклонялись, потому что громоотвода еще не изобрели. Мало кто задумывался, что, невзирая на реальность, например, авиационных катастроф, от которых надежного средства пока что нету, как-то вот не образовалось у нас божество турбореактивного двигателя. Источник страха перед жизнью – не катастрофы, которые, в общем-то, не часто случаются, а право и обязанность собственного выбора, при котором никто не гарантирован от ошибок, иной раз – роковых, и ощущать при этом поддержку, хотя бы моральную, честное слово, совсем неплохо. Как говорил рабби Нахман из Брацлава: "Весь мир – узенький мостик, и чтобы не упасть, главное – не бояться". Причем, естественно (все мы грешники), возникает соблазн переложить это нелегкое бремя на кого-то другого (лучше сверхъестественного), самому ничего никогда не решать, или, соответственно, соблазн, объявить себя полномочным представителем этого самого "сверхъестественного", чтобы все всегда решать за других. Знакомый нам вариант подобного злоупотребления - советское ханжество с идеологией превыше разума, в которую никто уже не верил, но приходилось притворяться под страхом наказания за "святотатство". …И все же, при всех извращениях, можно ли считать "сверхъестественную" поддержку полностью иллюзорной? Почему так стойко держится это "заблуждение", если жизнь, как нас учили, на каждом шагу опровергает его? Психологическая потребность? Но если эта потребность выживанию в реальном мире не способствует, почему эволюция давно уже ее не отсортировала? И наконец, исчерпывается ли ею смысл и значение религии? Попробуем-ка разобраться, какие нужды человека (не исключая и нас с вами) обслуживает религия, какова ее функция в обществе (и в нашем в том числе), и что получается, когда люди пробуют прожить без нее. До потопа Нет, весь я не умру — душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит — А.С. Пушкин Когда-то давно прочла я историю про маленькую девочку, которая, увидев, как умирает петух, побежала к маме с вопросом, куда же теперь денется его "я". Мама стала ребенка утешать, что петушка закопают и из него травка вырастет, но дочка не отставала: Петушка закопают, но "я"- то уже из него ушло... Вероятно, будь девочка постарше, она подобрала бы правильное слово: куда девалась ЛИЧНОСТЬ петуха? Она, впрочем, еще не знала, что личность бывает только у человека. В какой-то мере это, конечно, биология (генетика), вполне в этом смысле сходная с петушиной, но, как показывает опыт прототипов Маугли – человеческих детенышей, воспитанных зверями – далеко не все генетические возможности человека срабатывают без воспитания, обучения языку и т.п. Выходит, немалая и необходимая часть моей личности существовала до меня, а какая-то часть окажет, пусть скромное, но несомненное влияние на личности грядущих поколений, для чего им вовсе не потребуется даже вспомнить, как меня зовут. Философы и религиозные деятели Европы давным-давно научились различать "животную душу", т.е., по-современному, биолого-психологический компонент, и "душу собственно человеческую", связанную с языком и культурой, хотя не забывали и про их нераздельность. Так вот, душа "собственно человеческая" телу предшествует и переживает его. Это не верования, не теории, это – наблюдаемый факт. Вроде как, выдается индивиду душа во временное пользование, а когда он скончается – уходит, откуда пришла. Про то, откуда она приходит и куда уходит, гипотез существует уйма: тут вам и ад, и рай, и реинкарнация во всех видах – от самой примитивной, предполагающей в потомках возвращение умерших предков, до самой утонченной: "Пускай живешь ты дворником – родишься вновь прорабом", но если убрать все фестончики, в сухой остаток выпадет: Необходимой предпосылкой личности, человеческого "я", является "мы". Будь то племя, деревня, народ или религиозная община (а может, завтра, на почве интернета еще варианты появятся). Не просто "окружающие", но некоторая структура с иерархией, правами и обязанностями для каждой ступеньки. Оно обладает протяженностью не только в пространстве, но и во времени, охватывая предыдущие и будущие поколения. Некоторые исследователи полагают, что отдельная пчела или муравей – не более чем органы, не приспособленные для самостоятельного существования, а целостным организмом является только рой или муравейник. Организм, как известно, не просто сумма органов, но структура, благодаря своей упорядоченности переводящая количество в новое качество. У человека, конечно, автономия куда шире, но… ведь и он не способен существовать в одиночку, и наше сообщество сильнее не просто каждого из составляющих его людей, но и арифметической суммы всех их вместе взятых. Есть какой-то весьма весомый "довесок" коллективного сознания и/или бессознательного… И невзирая на то, что мы не в силах ни увидеть, ни пощупать, ни описать его, мы признаем по умолчанию, что ОНО ценнее каждого из нас. Понимаю, что слова мои кощунственны, ибо святыней современного Запада является ИНДИВИД – единственный, неповторимый и самодостаточный. И всякие там коллективы – от семьи до государства – нужны только для того, чтобы создать ему условия, и полезны лишь покуда они эту свою функцию исполняют. В какой-то мере такой подход сегодня оправдан (причины увидим ниже), но все же прав Маршак: "Из вас двоих важнее тот, кто без другого проживет". Поскольку сообщество переживет гибель любого из своих членов, оно гарантирует каждому, что "весь он не умрет". А с гибелью сообщества даже для тех, кому посчастливится его пережить, физическая смерть становится смертью абсолютной. Не случайно древние греки смысл жизни видели в достижении "славы", т.е. способа остаться в памяти потомков. Незадолго до смерти Матвей Иванович (Муравьев-Апостол), забытый всеми и умиравший в одиночестве, положил в эту бутылку записку о себе и уже ушедших из жизни друзьях-декабристах, а бутылку спрятал под половицу около печки. Как будто не умирал в заснеженном сибирском городке, а тонул в бурном штормовом океане. Он был уверен, что про их поколение никто уже давно не помнит. Бутылку с запиской нашли уже в нашем веке... (А. Городницкий "И вблизи и вдали"). Вот оно как… даже в наше время человека страшит перспектива, уйти, не оставив следа, за отсутствием "своих", что сохранили бы память о нем. Тем паче – во времена родоплеменного строя, когда для индивида сообщество не просто важнее всего в мире – оно и есть весь мир. Этнографы давно заметили, что в племенных языках нет слова "человек" – иноплеменников считают существами иной природы. Наше "мы" – центр вселенной, она сотворена под наши потребности и погибнет без наших ритуалов. Правда, товарищи склонны слегка переоценивать собственную роль в мироздании, ибо солнце и безо всяких заклинаний все-таки взойдет. Но почему не обойдется без них сообщество? Понятно, для чего нужны всяческие правила типа не укради, не пожелай жены ближнего и суди справедливо: чтобы сообщество выжило как целое, люди должны доверять друг другу. Если современное западное право за кражу наказывает в зависимости от стоимости украденного (и если мало, вовсе не заморачивается), то традиционное право видит в таком поступке не просто ущерб, нанесенный конкретному пострадавшему, но подрыв отношений внутри общины, ставящий под угрозу ее существование, и, в конечном итоге, жизнь ее членов. Если община не покарает вора, ее неизбежно постигнет "кара небес" - вражда, разлад и гибель. Содом должен быть разрушен потому, что опыт авторов ТАНАХа и сотен поколений до них свидетельствовал о неизбежности наказания сообщества, оставляющего безнаказанным поведение, которое разрушает его. Проблема, которую христиане называют "теодицеей" – почему Бог обещает злодею наказание, а праведнику – награду, в то время как всякий, у кого не на затылке глаза, прекрасно видит, как праведник страдает, а злодей наслаждается – на уровне индивида решения не имеет. Но начиная с момента, когда злодейство перестает быть маргинальным, включаются "песочные часы" и начинается неумолимый отсчет времени до гибели всего общества целиком – и праведников, и грешников. Природа религиозного запрета, таким образом, достаточно прозрачна. Сложнее обстоит дело с другим неотъемлемым компонентом любой религии – ритуалом. Какой, скажите, толк от всех этих труб и барабанов, ужимок и прыжков? Зачем нам по три раза в год тащиться в Иерусалим и демонстрировать пожертвования в храме? Что, жрецам тоже кушать хочется? Но почему же тогда обряды жертвоприношения зафиксированы во множестве культур, где профессионального жречества вовсе нету? Зачем ТА САМАЯ сила, что порождается сообществом и порождает его, что дает каждому душу и дарит ей бессмертие, передавая в наследство будущим поколениям, та сила, которую люди назвали Богом, требует таких выкрутасов? Как бы ее ни представляли и ни описывали: духи предков, животные, монстры или человекоподобные образы мужчин или женщин (впрочем, все всегда понимали, что образы – не более чем условные обозначения, позволяющие, в лучшем случае, привлечь ЕЕ внимание). Почему все человечество, не сговариваясь, уверено, что только так можно заставить работать на нас эту силу, которая, заведомо сильнее нас, да к тому же и без того, вроде бы, по определению к нам благосклонна? * * * И мы многие одно тело. Первое Послание к Коринфянам 10,17 Не знаю, как там устроено у пчел с муравьями, но у высших животных, живущих сообществами, есть одна серьезная проблема: внутривидовая агрессия. Борьба за место в стадной иерархии, за пищу, партнера и прочие приятные вещи. Для выживания она необходима, ибо только сильнейший (не обязательно физически!) во главе стада способен вести его к победе, а выявить сильнейшего можно только в конкурентной борьбе. Но если дать ей полную волю, все стадо пойдет вразнос, передерется и долго не проживет. Совсем задавить агрессию нельзя, но нужно держать ее в рамках. Так вот, одним из самых эффективных способов подавления избыточной агрессии является, представьте себе, РИТУАЛ. Известные этологи Джейн и Гуго ван Лавик-Гудолл описывают, например, как это происходит в стае диких собак: В тот момент, когда солнце уходило за горизонт, старик Чингиз встал, потянулся и зевнул. Он рысцой подбежал к тому месту, где отдыхали Ведьма, Стриж и Баскервилль. При его приближении они вскочили, и все четверо принялись тереться носами, лизать друг друга в губы, виляя поднятыми хвостами, а их повизгивание постепенно перерастало в восторженное щебетание. Остальные взрослые собаки тут же присоединились к ним, и вот уже вся стая топчется и кружится, совершая обряд приветствия. В этом мелькании лап, хвостов, гибких тонких тел взгляд выхватывал то Ведьму и Стрижа, широко раскрывших пасти с загнутыми назад языками; то старика Желтого Дьявола, от радости напрудившего на собственные лапы; вот Юнона припала на передние лапы, извернулась и лизнула Чингиз-хана прямо в губы. Но вдруг, так же внезапно, как началась, дикая пляска утихла, и стая побежала рысью на вечернюю охоту. В такие моменты между поведением вышестоящего члена стаи и его подчиненного собрата не наблюдается почти никакой видимой разницы. По-моему, это прекрасный способ подчеркнуть единство стаи на охоте — так и кажется, что щебечущие звуки говорят: «Я сливаюсь воедино со всеми. Я приму участие в охоте и получу свою долю добычи. Бежим! Бежим!» Вряд ли собаки при этом что-нибудь себе думают, если думают вообще, но ведь и люди во время аналогичных церемоний – от свадьбы до военного парада – не думают, они чувствуют – эмоционально ощущают и переживают свое единство, которое и животным нужно, а людям еще нужнее. Конкуренцией определяется распределение мест в любой общественной структуре, без нее не выстроится никакая иерархия, обеспечивающая совместное отстаивание общих интересов, ни рынок со всей промышленностью, ни спорт со своими рекордами, и даже в министерствах по конкурсу должности занимают. Но все эти системы функционируют лишь поскольку в них действуют жесткие правила игры. Религия запрещает делать все, что единство подрывает, религия требует практиковать все, что поддерживает его. Праздничные обряды создают эмоциональный противовес отрицательным эмоциям, неизбежно порождаемым конкуренцией. Не зря в праздник работать – грех: работа либо разводит людей по разным углам, либо, еще хуже, порождает соперничество. Праздник – генератор положительных эмоций, ощущения единения (как он это проделывает, поговорим ниже). Кроме праздничного ритуала существует еще и ритуал бытовой: как готовить, что надевать, как работать, чем обставить дом… Разумеется, он в значительной степени определяется климатом, развитием техники, приемами труда и т.п., но сам, в свою очередь, определяет границы сообщества, создавая очень важную систему маркеров свой/чужой. В чуждом окружении типа диаспоры его значение возрастает, что выражается в усиленной сакрализации, не случайно каббала считает исполнение заповедей необходимым для сохранения гармонии мироздания. С бытовым ритуалом неразрывно связан и культурно обусловленный стереотип поведения в разных ситуациях. Он обеспечивает взаимопонимание – что именно твой визави "хочет сказать" тем или иным словом или поступком, какой реакции ожидает от тебя. Для примера: социальный психолог Т. Шибутани – американец японского происхождения – писал, что в Японии жена, провожая мужа на работу, с поклоном подает ему у двери пакетик с завтраком, из чего ни в коем случае не следует, что в Японии меньше мужей-подкаблучников, чем в Америке. Он же упомянул, что в Европе – простая вежливость придержать для дамы входную дверь, в Японии же такой жест – явное ухаживание на грани неприличия. С точки зрения индивидуализма культурные различия – либо подлежащее преодолению зло, либо фестончики, которыми надобно умиляться, но ни в коем случае не принимать всерьез. "Прогрессивные" религиозные деятели – что иудеи, что христиане – стыдливо вымарывают из богослужения и проповеди все, что указывает на различение своего и чужого. Действительно, в любом сообществе есть люди хорошие и плохие, злые и добрые, честные и жулики, так почему же отношение наше к человеку должно определяться не его собственными пороками и добродетелями, но вопросом, из нашего ли инкубатора? А вот именно потому, что агрессию в человеческой психологии уничтожить нельзя, но регулировать необходимо. Связи не видите? Сейчас объясню. 1. Разнообразие культур человечества – залог разнонаправленности его поисковой активности. Если путь развития одного сообщества окажется тупиковым и приведет к гибели, останутся другие, что пошли другим путем. Если какое-то сообщество совершит организационный или технический прорыв, его примеру могут (и даже вынуждены под страхом порабощения или уничтожения) последовать другие. Так вот и выживаем за счет взаимной вражды. 2. Одним из основных каналов отвода избыточной агрессии внутри сообщества является ее перенаправление вовне, на "чужого", создание образа врага. Именно этот механизм задействован сегодня в России: ответственность за экономические и демографические проблемы, за нежизнеспособность государственных структур перекладывается на "проклятый Запад". В наши дни этот механизм оказался под сомнением вследствие бурного развития техники, но до того, тысячелетиями, он работал, как ни парадоксально, на благо обеих воюющих сторон. Достаточно вспомнить, что воспетая в былинах конфронтация Киевской Руси с соседями-кочевниками заканчивалась нередко… династическими браками. Итак, различение свой/чужой и перенос агрессии изнутри вовне способствуют выживанию сообщества и даже человечества в целом. Даже если это стоит жизни некоторым индивидам, убивают и умирают они не зря, но по воле божества, олицетворяющего сообщество в его совокупности во времени и пространстве. Не случайно среди положительных героев различных религиозных традиций так много воинов, а всем "в поле брани убиенным" гарантируется прямое попадание в рай. * * * Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить. М. Горький Мы приступаем к описанию очень важного (возможно, самого важного) аспекта любой религии. Аспекта, который в современном обществе западного типа либо ставят ей в вину, либо (в порядке оправдания!) отрицают и старательно заметают под ковер. Потому что признание его необходимости в принципе несовместимо с основным постулатом философии "просвещения": "Человек добр". Если он добр, то всякие эксцессы типа Холокоста вызываются какими-то внешними обстоятельствами, которые остается только выявить и устранить. А если он бывает всяким, если зло ему свойственно, по крайней мере, не меньше, чем добро, то надобно ставить предохранители, чем, прежде всего, и озабочена религия. Конечно, эти предохранители следует время от времени пересматривать и устаревшие заменять, что любая здоровая религия проделывает без напоминаний, но беда современного гуманизма в том, что он их почитает вовсе излишними, равно противореча как религии, так и науке. Агрессию нельзя ликвидировать, ибо для выживания она необходима, но ее надо канализировать, отводить в безопасное русло. Один из методов такого отвода – война, т.е. обращение вовне агрессии, накопившейся внутри. Но не менее (если не более) распространен другой, еще менее гуманный способ сброса, который скрывается под безобидной маской самого мирного с виду ритуала, т.е. праздника. Вспомним хотя бы Новый год – единственный настоящий всенародный праздник нашей молодости. Обязательными компонентами его являются: 1. "Расслабление" – вольное поведение под влиянием алкоголя и общего настроения, более или менее далеко заходящий флирт и т.п. 2. Строго соблюдаемые обряды: елка, праздничный стол, шампанское в полночь, "голубой огонек" до утра. Как все обряды, они непременно коллективные – семья или друзья – ни в коем случае не в одиночестве. 3. Радостное волнение при переходе от "прошлого" к "будущему", хотя мало кто может конкретно сказать, как он его себе представляет, чего, собственно, ждет, почему думает, что будущее лучше прошлого. Такова, в общем-целом, схема любого праздника всех времен и народов, что легко проследить на примере более или менее знакомых нам культур: средневековый европейский карнавал включал "расслабление" вплоть до пародий на мессу и свального греха. Обрядов прежде погуще было. В современном мире некоторые из них как бы "эмансипировались", зажили самостоятельной жизнью. Например, театр (а за ним и кино) – явные потомки разыгрывавшихся в лицах назидательных историй (те же пуримшпили). Спортивные соревнования тоже ведут свой род от специфического "расслабления", которое в цивилизованном обществе решительно вышло из моды. Кулачные бои на масленицу – достояние истории, пьяные драки – удел "некультурных". Но перечтите Гоголя "Майскую ночь" и справьтесь у известного этнографа С. Максимова ("Нечистая, неведомая и крестная сила") о том, какие хулиганства традиционно дозволялись парубкам на русальной неделе или на святки. Выходит, праздник, призванный агрессивность ограничить, наоборот – выпускает ее на волю более вольную, чем в будни, и чем дальше в прошлое – тем выходит вольнее. Но, с другой стороны, и положительный результат, сиречь улучшение общественной атмосферы, де факто обновление и сплочение сообщества, тоже прослеживается регулярно с незапамятных времен. Так в чем же тут секрет? А в том, что структура праздника – это инсценированное повествование о том, как агрессию обуздать: Сперва она перехлестывает – общество как бы распадается: хаос и анархия, оргии и пародии на самое святое, избрание альтернативного короля и издевательства парубков над сельским головой. Это – то опасное состояние, из которого надо выйти, дабы избежать катастрофы, для чего на следующем этапе вся агрессия, разлитая в обществе, "поляризуется", как опилки магнитом, и направляется против одного как бы "общего врага". В самых первобытных культурах это всегда человек, потом, в ходе истории, он может заменяться животным (как в иерусалимском храме) или инсценировкой жертвоприношения (как у христиан) или даже просто воспоминанием об уничтожении врага в прошлом (современный "День Победы" в России). Современные теологи склонны видеть в жертвоприношении демонстрацию готовности индивида всем поступиться ради божества: от самой вкусной еды до самого любимого первенца включительно, и этот аспект действительно доминирует в исторические времена. Но так было не всегда. Архаичные культуры, особенно те, в которых жертвы остались, как в исходном моменте, человеческими, свидетельствуют: обреченный назначается ответственным за все грехи, и споры, и раздоры в общине. Ему навязывается роль "врага", над которым все прочие празднуют общую победу и потому радостно примиряются друг с другом. Напряжение сброшено, агрессия отреагирована на "козла отпущения", и стала тишь да гладь, да божья благодать. Вчерашние непримиримые противники вдруг воспылали любовью к ближнему, анархисты с радостью иерархии подчинились… Так видим этот процесс сегодня мы, и это описание правильно. Но не совсем таким было толкование наших далеких предков, угадывавших в хаосе, в анархии, которую имитирует праздничный разгул, главную опасность для того самого "сверх-мы", которого никто не видел, но ощущали все, самого важного и дорогого, без которого жизнь теряет всякий смысл. Катастрофа была реальна, никакого выхода не просматривалось из замкнутого круга вражды и ненависти, войны всех против всех, как вдруг – на пике озверения, в том самом "состоянии аффекта", которое нынче считается для убийцы смягчающим обстоятельством, оказываются все заодно, умирает жертва и… воскресает Бог! Самое первое, самое непостижимое, и спасительное ЧУДО. Никто не понимает, как это произошло, но все знают, что вот именно так оно и происходит, никто не в состоянии установить причинно-следственных связей между действиями и их результатом – скорее уж наоборот. Значит, в дело вмешалась сила, чьи возможности неизмеримо превышают наши возможности, чьи мысли – не наши мысли. И действует она не где-нибудь, а вот именно, в этом самом убиенном. И пусть нельзя ее понять и объяснить, зато можно... обуздать и поставить себе на службу! Ведь никто иной как мы сами только что, пролив кровь этого таинственного существа, на которое – не позабудем – возлагается ответственность за все грехи и проблемы, (т.е. за все, что он на самом деле не смог бы совершить, даже если бы захотел), превратили его злые, вредоносные чары в добрые и спасительные! Подробно и очень интересно эту тему разработал Рене Жирар, нам же важно отметить одну особенность: Очевидная причина беспорядка становится и очевидной причиной порядка, поскольку в реальности именно жертва восстанавливает сначала против себя, а затем вокруг себя испуганное единение признательной общины. Возвращение к порядку и миру приписывается той же причине, что и предшествующие бедствия, то есть самой жертве. Именно это и заставляет называть жертву священной. Жертвы выказывают фантастическую мощь. Посеяв беспорядок, они восстанавливают порядок и выступают в роли предков-основателей или божеств. Если вам это кажется невозможным, вспомните хотя бы, что: В средневековых гонениях на первом плане стоит ненависть, и очень легко не заметить ничего, кроме нее, — особенно в случае евреев. Однако в течение всего этого периода еврейская медицина пользуется исключительным престижем. И аристократическая и народная среда отдают предпочтение еврейским врачам потому, что они ассоциируют способность исцелять со способностью вызвать болезнь. Теперь мы можем вкратце резюмировать – религия это: 1. Образ жизни - сложный комплекс правил поведения индивида и коллектива, имеющий целью обеспечить выживание сообщества, прежде всего – обузданием и перенаправлением внутренней агрессии, причем, выдающуюся роль играет механизм "переноса", т.е. жертвоприношения, т.е. "козла отпущения". 2. Мировоззрение, обосновывающее правильность и необходимость такого поведения, в т.ч. представления о душе, священности иерархии, роли ритуала в поддержании мировой гармонии и всемогущем божестве, олицетворяющем наше "мы", с которым неразрывно связана жертва, совершающая чудо примирения. Она может пониматься как инструмент воскрешения и жизнеобеспечения божества, но зачастую прямо с ним ассоциируется. Отсюда – множество умирающих и воскресающих богов всех времен и народов, включая христианство. Но все это – в исходном, доисторическом моменте. Посмотрим теперь, что происходит, когда начинается история. До исторического материализма Самолет поднимается выше и выше, И моторы на взлете протяжно ревут, А внизу еще ясно виднеются крыши, И под каждою крышею люди живут: Придвигает старушка вязанье поближе, Торопливо листает конспекты студент... То ли это в Москве, то ли это в Париже - Не имеет значения в данный момент. И. Шаферан Во времена проклятого апартеида собрали как-то раз бессовестные расисты ЮАР съезд бушменов из разных племен. Бушмены остались очень довольны результатами, и когда одного из них спросили, что ему так понравилось, он ответил: "Мы поняли, что все мы – бушмены". …А вот не надо, не надо смеяться, господа, это и в самом деле – открытие века. До той минуты каждое из племен полагало себя пупом земли: их божества по их мерке сотворили мир, их ритуалы солнце заставляют всходить, а все другие-прочие… ну, не то чтобы были непременно вредными, а просто – существами другой породы, находящимися где-то на периферии бытия. И вдруг оказывается, что эти самые "другие" имеют с нами куда больше общего, чем можно было предполагать. Так много общего, что всех нас одним названием объединить можно. В данном примере даже и выдумывать ничего не пришлось, уже слово у белых было в запасе, но в истории человечества наверняка немало времени заняло изобретение термина "человек", охватывающего ближних и дальних, друзей и врагов. Покуда "межнациональные отношения" ограничивались охотой за черепами, религиозный вопрос решался просто: которая сторона одолеет, у той, значит, сильнее бог, а побежденные, поскольку под корень не вырезаны, небесное подданство меняют. Но человечество растет и крепнет, соседство между общинами становится слишком близким, редкие столкновения "на тропе войны" перерастают в регулярные контакты, вынуждающие, в конце концов, к налаживанию добрососедских отношений вплоть до создания межплеменных союзов, а потом и государств. Признание иноплеменника "тоже человеком" автоматически влекло за собой признание его божества "тоже богом". Организационно оформлялось это по-разному. Самый простой принцип – территориальный: чья власть – того и вера. Область власти каждого божества ограничивалась областью проживания его поклонников. Вспомним историю чудесного исцеления сирийского военачальника (2.Царств 5,1-19), который решил отныне не поклоняться другим богам, кроме Бога Израилева, для чего попросил выдать ему "…земли, сколько снесут два лошака…", ибо земля сирийская проходит по ведомству других богов, и надо хотя бы символически выгородить площадку. Приезжавший в чужую страну купец или даже завоеватель, создающий себе империю, непременным долгом почитал посетить местное святилище и засвидетельствовать почтение предмету поклонения. Не потому, что в его пользу от своего отказывался, а потому, что демонстрировал тем самым уважение к местному народу, его традиции, готовность признать, что и тут живут "такие же люди". С образованием государства община закономерно делегирует ему ряд своих функций – тут и внешняя оборона, и охрана порядка внутри, и множество разных нормативов – от правил движения до литературного языка, (в наши дни еще и инфраструктура, и дорогостоящие культурные проекты типа музеев, университетов, и т.п.). Естественно, возникает тенденция, дополнить политическое объединение объединением религиозным. Один из важнейших приемов – объявление главы государства сакральным монархом. Монархия же, согласно Р. Жирару, происходит непосредственно от поклонения недопринесенной жертве, и потому: "Государь у нас помазанник Божий, никогда он быть неправым не может". Кроме того, когда некоторые из прежде чужих начинали восприниматься как относительно "свои", боги становились родственниками. Эта система знакома нам на примере греко-римского пантеона: строгий папа Зевс-громовержец, ревнивая мамаша Гера, своенравные детки Аполлон с Артемидой, двоюродные дядюшки Посейдон и Аид, у каждого, вроде бы, своя сфера деятельности, кто за грозы отвечает, кто за солнце, кто за покойничков… Но стоило разразиться известной Троянской войне, как в благородном семействе сразу наметился скандал – каждый из богов тут же встал на сторону своего изначального племени. Значит, "замирение" общин в рамках государства все-таки не полное, остается некоторая напряженность (Очень точно и колоритно это описано во "Властелине колец" – см. отношения между жителями Хоббитона и Заскочья). Божественные семейства и у египтян, и у индусов получались не хуже, чем у греков, но чисто греческим патентом можно считать другой метод наведения межрелигиозных мостов, а именно – философию, возникшую накануне и в ходе становления разноплеменной империи Александра Македонского и возникновения в ней единого культурного пространства, т.н. "эллинизма". Способ изготовления: мифы всех заинтересованных племен и народов тщательно исследуются на предмет выявления одинаковых или хотя бы сходных компонентов и вырабатывается картина мира, устраивающая всех. Божества в ней, естественно, не то чтобы отсутствуют, а – нейтрализуются до полной обезлички. Поскольку все люди – человеки, постулировалось, что у них должно быть общее божество, но без предписания всем одних и тех же ритуалов и одинаковых правил поведения. Что, как показывает опыт, практически бесполезно, ибо утрата маркера свой/чужой не дает возможности ни способствовать миру внутри сообщества, агрессию отводя вовне, ни конкуренцию между сообществами создать, стимулируя развитие. В этой стерильной схеме, строго говоря, нет места для бога, разве что по Аристотелю "первотолчком" пристроится небесные сферы вертеть. Отсутствие предпочтений, т.е. стопроцентная беспристрастность верховного божества – "бога философов и ученых" по выражению Блеза Паскаля – естественно ставит вопрос, какого черта он этот мир сотворил, если все тут ему пофиг. Вопрос, на который философски подкованные теологи ответа до сих пор не нашли, а ученые-естественники, тем временем, сделали справедливый вывод, что в "этой гипотезе" не нуждаются. Практичные римляне греческую семейственность позаимствовали, только на богов имена свои нацепили, да снабдили важным довеском: всякий волен поклоняться своему божеству, но сверх того обязаны все кадить статуе императора, т.е. признавать, что империя не просто механический конгломерат, что в некотором роде она - сообщество и имеет сакральный смысл. Однако наиболее удачным вариантом для государства, а потом и целой цивилизации, в конце концов, оказался т.н. "монотеизм". Изобрели его евреи, причем, совершенно для других надобностей. * * * Слушай, Израиль, Господь – Бог наш, Господь – един! Нет, не во времена Авраама. Отношения Авраама с Богом – вполне традиционные для его места и времени: есть клан кочевников, есть у него глава – Авраам – и свой Бог – Бог Авраама, его сына и внука как преемников на руководящем посту. Власть его распространяется исключительно на область обитания клана его поклонников. У Лавана – главы другого, хотя и родственного, клана, обитающего на другой территории – и божества другие, причем, не одно, а сразу несколько. И даже не во времена Давида. Конечно, иерусалимский храм был придворным святилищем династии, но не возбранялись гражданам и другие культы. Не очень ясно, когда и как сформировалось движение за поклонение ТОЛЬКО этому Богу – но особого успеха оно не имело, о чем свидетельствуют бесчисленные жалобы в книгах пророков. Перелом наступает во время вавилонского плена. Вопрос: " Как нам петь песнь Господню на земле чужой?" был отнюдь не риторическим. Чужая земля – владение чужого народа и его богов, только они могут здесь услышать молитву. Эпохальным открытием стало видение пророка Йехизкиэля: Божественное Присутствие не на территорию завязано, а на народ, и коль скоро народ подвергается трансферу – уходит вместе с ним. Если прежде сторонники "только Господа" с переменным успехом вели борьбу с конкурирующими культами соплеменников и сограждан, то в изгнании запрет участвовать в чужих культах оказался, по факту, средством против ассимиляции, растворения, исчезновения. Монотеизм породил диаспору. Как видим, вся система была изначально предназначена исключительно для внутреннего употребления: "слушать" приказывали только Израилю и больше никому. Но пару веков спустя диаспора оказалась в весьма специфической ситуации… вернее сказать, в этой ситуации оказалась эллинистическая культура поздней античности. Пока живет человек среди своих, религия как образ жизни, отторжение чужого, укрепляет связь с окружающими, но когда: Комнату справа/Снимает китаец,/Комнату слева/Снимает малаец./Номер над вами/Снимает монгол./Номер под вами -/Мулат и креол!..- как неизбежно возникает в империи, происходит поворот на 180о. Нам это с детства знакомо и ностальгически описано Ю. Визбором. При таком раскладе верность каждого своим богам и обычаям отнюдь не способствует установлению нормальных отношений с окружающими, скорее наоборот. Отказ от традиционной религиозности и восприятие ближнего, прежде всего, как индивида в таком случае вполне оправданы, но… жить так очень неуютно, поскольку, как честно свидетельствует Визбор, стабильной общности не возникает. Человек – животное общественное и обречен всегда – сознательно или бессознательно – искать свое "мы". Вот почему в мире индивидуализма незамедлительно пышным цветом расцветает то, что мы именуем сегодня "сектами". Не важно, какому богу они молятся – хоть дырявому валенку – не теология, сколь угодно идиотская (верую, ибо нелепо!), привлекает людей, а образ жизни: сплоченность, взаимоподдержка, шанс на бессмертье, собственное и потомства. И еще очень важно ритуальное оформление. Чтобы как в древности, как в исходном моменте воспроизводить мгновение чуда, взрывая границы "я", сливаясь в трансе единодушного коллективного "мы". (Кстати сказать, для достижения транса все культуры в том или ином виде используют наркотики – отсюда добрая традиция на праздники выпивать). Этот психологический момент – самозабвение в трансе, интерпретируемое как соприкосновение (в пределе – слияние, идентификация) с божеством, в современном мире нередко принимается за смысл религии, поскольку смыслом жизни по умолчанию считаются психологические переживания (лучше приятные), но на самом деле это не так. Смысл религии – создание и сохранение сообщества, обеспечение мирного сосуществования хомо как бы сапиенсов, а мистика изначально – средство для этой цели, также как секс изначально есть все-таки не источник приятных ощущений, а способ получения потомства. Правда, в ходе исторического развития мистика, как и секс, оказалась востребована не только по прямому назначению. Со временем во многих культурах выделились профессионалы транса, из поколения в поколение передавался и развивался опыт психотехники – определенных поз, звуков и т.п. (индийская йога, христианский исихазм, иудейская каббала "имен" и т.п.). Но и прямое назначение из употребления не вышло. Экстатические культы очень характерны для сект, особенно в первом поколении. А поскольку исторически коллективный транс восходит к пароксизму враждебности к жертве, не стоит удивляться, что сектантов нередко (хотя, в основном, облыжно!) обвиняют в человеческих жертвоприношениях. Так вот, в эпоху заката античности евреи, благодаря монотеизму, и оказались одной из наиболее популярных сект, а уж в новообразованном изводе христианства – и вовсе вне конкуренции. Во-первых, в отличие от собственно иудаизма, традиционно приносившего жертвы в единственном храме, христианство от начала развило мистико-экстатический культ в каждой из общин, а во-вторых очень удачным оказался известный тезис Павла Тарсийского об оправдании верой: Согласно Писанию Авраам СНАЧАЛА поверил в обетования Бога, и лишь ПОТОМ прошел обрезание, символизирующее у Павла культуру, образ жизни, правила поведения и т.п. А следовательно, от человека, который поверил в то, что спасение – у нас, и к нашей общине присоединился, не надо ожидать и требовать усвоения еврейской культурной традиции. Было бы убеждение, а культура, какая ни на есть, дело наживное. В отношении Авраама это, конечно, была натяжка, зато в отношении современников Павла – в яблочко. Первые поколения этого собравшегося с бору по сосенке народа не имели для своего единства никакой основы, кроме горячего желания и убежденности в его необходимости. Культура наварилась позже, и основой ее был, разумеется, образ жизни не еврейский, а как бы "общеэллинистический", очень заметно, например, египетское влияние (см. хотя бы иконы), потом подключилась и философия, занявшая нишу "служанки теологии". За пару последующих веков лозунг "оправдания верой" подсох и отвалился. Евангелие от Иоанна уже рисует нам картину вполне типичного сообщества с четко определенными границами, сложившейся картиной мира и однозначным культурно обоснованным делением на свой/чужой. Распространение христианства восстановило в Риме общинную структуру и на несколько веков уберегло от развала государство, точнее, восточную его часть. Но и в западной, рухнувшей под напором варваров, была в значительной степени сохранена и передана будущим поколениям римская культурная традиция. Созданное еврейским монотеизмом и греческой философией представление о Боге, не ограниченном ни пространством, ни временем, ни культурной принадлежностью, помноженное на опыт pax romana – многонациональной и многокультурной империи – породило и поныне живую иллюзию христианского универсализма, сиречь "вселенскости". Рим языческий требовал от своих вассалов всего лишь признания священности особы императора, Рим христианский (а равно и наследовавшая ему Византия) стремились навязать им свою религию целиком, не слишком заморачиваясь тем, что в других культурах она той же самой быть не может. "Варварские" племена и народы христианство принимали из соображений политических: внешнеполитических, становясь вассалами Рима или Византии, но и внутриполитических – в их молодых государствах оно играло роль объединяющего императорского культа Рима. Номинально декларировавшийся монотеизм был попросту неосуществим, ибо общество оставалось собранием общин, каждая из которых соглашалась принять христианство в качестве дополнения, но никак не замены своей традиции. В крайнем случае, можно было переименовать Велеса во Власия, а Микулу – в Николая Мирликийского, продолжать поклоняться богине, которую германцы звали Фреей, где под именем Богородицы, где – Параскевы-Пятницы. Церковь в неизреченной мудрости своей воспринимала это "двоеверие" философски, реагируя лишь на открытый политический вызов типа русского раскола или западного протестантизма, "охоты на ведьм" были нечастыми эксцессами, и религиозный либерализм окупился вполне, ибо в результате возникла великая западная цивилизация, охватывающая достаточно разнообразные общины, народы и государства. Но все на свете имеет конец. История культуры – как человеческая жизнь – не может достичь некоего совершенства и в этой точке замереть, она неизбежно движется от рождения к смерти. До нынешнего дня Папа может, папа может всё, что угодно – Плавать брассом, спорить басом, дрова рубить. Папа может, папа может быть кем угодно, Только мамой, только мамой не может быть. М. Танич Отношения между государством и общиной особой гармоничностью не отличались никогда, скорее их можно характеризовать как пресловутое гегелевское единство и борьбу противоположностей. В плотно населенном современном мире община без государства беззащитна (вспомнить хоть цыган и евреев), а государство без общины… На первый взгляд, вроде бы, от нее одна морока. Государство к унификации тяготеет, дабы управление упростить, а община изо всех сил отстаивает свой уникальный образ жизни. Государство естественно выступает арбитром в спорах между общинами, а они – каждая – одеяло тянут на себя. И налоги удобнее с каждого гражданина взимать, и в армию набирать по списку напрямую, без всякой круговой поруки. Но есть один, как бы это сказать… фактор, который государство неспособно создать само, а без него оно не просто бессильно, но, увы – бессмысленно. Государство не в силах сотворить человека. Детеныш вида хомо сапиенс рождается совсем беспомощным и растет очень долго. Его "инкубатором" является семья – не обязательно такая, как мы привыкли. Бывают семьи и полигамные (у арабов или тибетцев), и такие, где социальную роль мужчины исполняет не биологический отец, а брат матери (у древних германцев), но всегда ясно, кто обязан мамашу и потомство кормить, а подрастающих еще и воспитывать. Из вышеуказанного, в частности, следует, что гомосексуальной семьи в принципе быть не может. Хотя гомосексуализм как таковой во многих традициях вполне допускается, а в некоторых даже предписан ритуально, но секс-сексом, а семейство-то врозь. Семья – это совместный труд по выращиванию будущих членов общины, который община, соответственно, всемерно поддерживает, награждает, если получится, и наказывает в случае неудачи. Дети родителям – и рабочая сила, и предмет гордости, и пенсионные накопления. С исчезновением общины все это отпадает, а одним сексом, как показывает опыт, семья склеивается крайне ненадежно и разваливается при первом (не)удобном случае. Попытки госорганов надувать щеки, изображая общинный моральный авторитет и социальный контроль, довольно скоро начинают восприниматься как бессмертный "Красный треугольник". Главными проигравшими оказываются, конечно, дети. Материальные трудности, связанные с отпадением кормильца, государство (особенно богатое западное) компенсировать еще может (облегчая тем самым расставание родителей без проблем и угрызений совести), но создать нормальный психологический климат, необходимый для развития, уже не в силах. Разве что, пытается защищать "права ребенка", предотвращать жестокое обращение с ним и т.п. Намерения – самые благородные, но беда-то вся в том, что процесс воспитания предполагает конфликты. Будучи существом по природе агрессивным, человеческий детеныш должен научиться контролировать свою агрессию, пользуясь приемами и механизмами, существующими в его родной культуре. Он должен научиться взаимодействовать с окружающими, отстаивать свое место в иерархии и добиваться своих целей, что называется "мирным путем", и прежде всего, экспериментально обнаружить "границы допустимого", особенно в наиболее опасном подростковом возрасте. Человек, которого этому не научили, а все потакали да баловали, сломается, столкнувшись с первой же трудностью взрослой жизни. Воспитание – очень тонкая игра, в которой постороннему разобраться трудно (да и не нужно). И потому государство действует по принципу "лучше перебдеть, чем недобдеть", т.е. в целях недопущения жестокости стремится запретить наказания вообще. В результате, материальная помощь неполным семьям облегчает распад семьи, а защита ребенка от воспитателя рвет социальные связи, затрудняет передачу культуры и адаптацию подрастающего человека во взрослой жизни. Важнейшим инструментом такой адаптации является образование. Помнится, Лев Толстой, создавая школу в Ясной Поляне, прежде всего, поинтересовался у крестьян, чему бы они хотели детей своих выучить, и получил, естественно, список предметов, облегчавших жизнь в общине, но мало что дававших в случае выхода из нее. Конечно, такой метод не способствует социальной мобильности, но его легко скомпенсировать отбором одаренных для продолжения карьеры. Так оно примерно и делается во многих странах, но чиновники сложностей не любят и ведут организованную атаку на эту "вопиющую несправедливость", требуя всех всему учить одинаково, независимо от того, что кому в будущем понадобится или нет. Кое-где они в этом уже преуспели, сгенерировав неуклонное падение уровня образования, ибо "конвой движется со скоростью самого медленного корабля" – в учебном процессе пошло равнение на худших – не самых глупых, но тех, кто точно знает, что им все эти глаголи да яти и прочие крючки в будущем не пригодятся, и потому не напрягается. Теперь рассуждают о том, как бы отметки вовсе отменить, чтоб стало незаметно. Выходит, что государство таланты топчет в угоду бездари. У всякого человека бывают в жизни ситуации, когда он нуждается в помощи – прежде всего, материальной. Казалось бы – что тут хитрого, были бы финансы, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что один гражданин в 55 лет уже нетрудоспособен, а на другом до 70 хоть воду вози, у одного инвалидности через два года как не бывало, а у другого – на всю оставшуюся жизнь, что бедность непросыхающего алкаша не то же самое, что бедность многодетной уборщицы… Разобраться с каждым случаем государство не может, даже если бы захотело, и не хочет, даже если бы могло, и потому принято гуманное правило, всякое сомнение толковать в пользу обвиняемого… В результате – исключительная щедрость в раздаче пособий, создающая много чиновничьих рабочих мест и… профессиональных безработных четвертого поколения. Да к тому же и соответствующую идеологию, узаконивающую права без обязанностей и подготовку почвы для всяких свар, ибо, как правильно отметил Сент-Экзюпери, чтобы людей подружить надо общую работу им дать, а чтобы поссорить – кинуть общую подачку. Иными словами, государство закономерно действует против труженика, перераспределяя наработанное им в пользу тунеядца. И наконец, для исполнения своей главной функции, как то защиты от внутренней и внешней опасности, государство нуждается в чиновниках, полицейских и солдатах, причем, все они должны в значительной мере ослабить свою связь с родной общиной, в идеале стать совсем "объективными", но… Парадоксальным образом, приближение к этому идеалу далеко не всегда улучшает их профессиональную пригодность. Как правильно отметил в свое время К. Симонов, солдатами не рождаются, ими становятся, но никакой унтер не сделает хорошего солдата из человека, не обученного различению свой/чужой. Полиция – прекрасное дополнение к социальному контролю общины, но никак не замена ему, ибо, как писал И.-Л. Перец: "К каждой кровати городового не приставишь", для Шерлока Холмса инструкцию при всем желании сочинить не удастся, а бюрократия по вдохновению работать не умеет. И, как всегда, избирает путь наименьшего сопротивления: носитель вот таких социальных признаков будет у нас всегда прав, а носитель эдаких – виноват. В России, например, "золотой молодежи" любым зигзагом ездить дозволено и давить всякого, кто под колесо подвернется. Зато в Америке (правда, пока еще не всей) принадлежность к черной расе автоматически обеспечивает право лавки грабить и полицейским морду бить. Не важно, какая там и тут под это подводится теоретическая база, а важно, что и тут, и там в итоге государство фактически оказывается на стороне преступника против законопослушного гражданина. Ну вот, не может государство без общины обеспечить наказание порока и торжество добродетели, без чего, как мы помним, сообщество долго не протянет. Государство – это не начальство "из своих", как местечковый раввин или деревенский староста. Сколь бы ни были они корыстны, несправедливы или попросту глупы – им тут жить, не могут они ни полностью пренебречь общественным мнением, ни вести дело к очевидному краху. И даже не крепостник-помещик – никакая Салтычиха не может себе позволить голодомор, ибо от владений своих кормится. Государство – это чиновник, у которого главная беда – отсутствие обратной связи: принимает решение один, исполняет другой, последствия несет третий, а четвертый пишет отчет не так, чтобы правду до начальства донести, а так, чтобы, по возможности, избежать начальственного недовольства, как очень убедительно описано, например, в известных "Законах Паркинсона". Покуда жива община, где все друг друга знают, в детстве играют на одной улице, в школе (буде таковая имеется) за одной партой сидят, в работе сотрудничают и/или конкурируют друг с другом, в одном пространстве ищут себе пару, молятся у одного алтаря и после смерти лежат на одном кладбище, она умеет скомпенсировать это. Воспитать чиновника, что хотя и взятки берет, а страх Божий имеет, и солдата, понимающего, за что он должен убивать и умирать. Только община может обеспечить воспроизведение (не говоря уже об умножении!) населения, целесообразное образование, поддержание порядка и получение помощи теми, кто действительно нуждается в ней. С распадом общины государство довольно быстро оказывается "подвешено ни на чем". * * * — Нет бога? — Нет, — ответил Остап. — Значит, нету? Ну, будем здоровы. И. Ильф, Е. Петров Первый явный симптом смерти общины – смерть ее религии. Как-то вдруг выявляются разные теологические несообразности, на которые веками никто внимания не обращал. Философы-эллинисты кручинятся на предмет бытового разложения богов-олимпийцев, "Гаврилиада" высмеивает догмат непорочного зачатья, а Емельян Ярославский со смаком описывает нравы и обычаи авраамовой поры, не всегда совместимые с пуританской моралью 19 века. Притом, что теология сект, вытесняющих традиционные религии, оказывается на поверку не менее (если не более!) причудливой (взять хоть ту же "нью эйдж"). То, что в истории именуется "ренессанс", есть результат распада общин в городах Италии. Понятно, что римская курия – плоть от плоти итальянской аристократии – собственную религиозность всерьез принимать уже не могла и перешла к бизнесу на индульгенциях. Ответом прочей Европы, в которой все еще преобладала общинная жизнь, были протестантизм и контрреформация, религиозные войны, подрывающие главную функцию религии как центра кристаллизации общества. Первоначально ее место занимает нация. Французы изобретают патриотизм, Гегель у каждого народа находит по собственному духу, Достоевский пытается христианство у Запада отсудить, интеллектуалы рядами и колоннами выходят на собирание фольклора, а самые отмороженные мечтают о возвращении к язычеству. За отпадение от церкви уже не сожгут, но вполне могут расстрелять за измену Родине. На пару-тройку веков этого хватает, пока в народе еще сохраняется общинность (и, соответственно, традиционная религиозность), но все больше людей оказываются вырваны из "идиотизма деревенской жизни". Жалкие остатки общинности в современном мире – трудовые коллективы, особенно если творческие – от Товарищества передвижных выставок до Театра на Таганке, удачных НИИ и КБ. Даже самый заурядный "градообразующий" завод, откуда хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь, безошибочно воспроизводит структуру соседской общины, которая больше и сильнее арифметической суммы индивидов, ее составляющих. Причем, "сверхсущность" вполне традиционно идентифицируется с личностью правителя (создателя) группы: режиссер, главный конструктор, директор завода или НИИ. В нем видят, если не божество, то, как минимум, "помазанника" силы, порождаемой коллективом, его склонны переоценивать (по принципу "моя мама самая красивая"), в отношении его ощущают определенные моральные обязательства... несколько выцветший, но все же узнаваемый джентльменский набор сакрализации монарха. Да беда-то вся в том, что современные "общины", как правило, недолговечны, ибо смертны королевы и любимовы, завод и вовсе обанкротиться может, а полноценная религия функционирует только в контексте прочного социума и эстафеты поколений, иначе бессмертие, которого так или иначе хочется человеку, потому что его "петушиное я" в значительной мере существует до него и имеет тенденцию естественным порядком его пережить. Выпадая из структурированного общинного пространства, человек может оказаться в общине другой – присоединиться к уже готовой или с кем-то создавать новую – религиозную, или мафиозную, или даже профессиональную. Но чем дальше, тем больше людей выпадают просто в пустоту, в пространство неструктурированное, создавая МАССУ. Во всех религиях есть т.н. "мифы творения", которые точнее было бы назвать "мифами упорядочения" – родному божеству приписывается заслуга превращения хаоса в космос. Но община исчезла, "бог умер", и оттого космос вновь оборачивается хаосом. Никогда не забуду, как, будучи беременной, моя московская знакомая грустно произнесла: "Вот – родится, спрашивать станет, а я и сама ничего не знаю". Утверждая, что "Бога нет", человек массы не лукавит, ибо действительно не имеет опыта общения с чем-то более значительным, чем собственное "я". На горизонте маячит только государство, которое больше, сильнее, долговечнее человека, и в результате происходит то, что в античности возникло лишь в зачаточном состоянии – в проекте Платона: обожествление ГОСУДАРСТВА. Т.е. не просто его главы, как было у персов или римлян, но государства как аппарата, вера в то, что достойно, праведно, и главное – технически осуществимо – чиновничьим регулированием заменить Закон Божий. Не исключено, что определенные иллюзии породила научно-техническая революция. С одной стороны, достижения ее немыслимы без качественного (не количественного, а именно качественного!) расширения пространства автономии личности, в частности, неуважение к традиции стало не просто дозволенным, оно стало престижным, и казалось, что ее можно безнаказанно сбросить с корабля современности. С другой – результаты этих достижений резко увеличили доступность материальных ресурсов, за обладание которыми веками соперничали люди, и возникло обманчивое впечатление, что как только делить станет нечего, соперничество само собой рассосется. И наконец, действительно очень расширились возможности государства воздействовать "адресно" – на каждого гражданина. Вы только не подумайте, что я последователь графа Толстого или князя Кропоткина, мечтающий государство насовсем отменить и жить себе общинным хозяйством. Наоборот, как раз в наших краях не так давно (века не прошло!) выяснилось, что вопреки мечтам романтиков ну очень коммунистические киббуцы без государства ни защитить, ни даже прокормить себя не способны. Но, как правильно говорят французы, даже самая распрекрасная девица не может дать больше того, что у нее есть. Все известные нам утопии Европы и окрестностей,– от "Города Солнца" до хрустальных снов Веры Павловны, включая и написанные в уже послереволюционной России "Клоп", "Месс-Менд" и т.п., основаны на вере в возможность непосредственного переноса на государство психологических механизмов жизни в общине. Они утопичны именно потому, что в новой ситуации веками освященные модели поведения систематически выдают результат обратный запланированному. И возникает когнитивный диссонанс. Причину неудачи "человек с улицы" понять не может и потому начинает подозревать власть имущих в умышленном вредительстве. Популярной становится идея революции: прогнать "плохих" чиновников и "хорошими" заменить. Следующий шаг на этом пути: не просто сменить кадры, но разрушить "угнетательские структуры" общества. (Лет 30 назад много времени и сил я потратила, пытаясь понять, что же это за "структуры" такие и что в них надо переструктурировать, чтобы "неугнетательские" получить, но друзья из европейской левой молчали как партизаны). И наконец, вишенкой на торте, возникает конспирологическая теория: поиск коварной закулисы, жаждущей мирового господства (возможно, уже и обладающей им). Главная особенность конспирологии – вопиющая нелогичность. При ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что "закулиса" эта действует себе в убыток – просто из чистой вредности, да к тому же засекречена до полной неотличимости от окружающей среды и все свои стремления держит в глубочайшей тайне. Притом, что в реальной истории на мировое господство много кто претендовал, но – обратите внимание – тайно никто никогда из этого не делал. Тот же Коминтерн уйму заговоров, покушений и провокаций устраивал повсюду, куда только дотягивался, но все это были не более чем инструменты для достижения целей локальных и промежуточных, главная же цель декларировалась всегда открыто: "Наш лозунг – всемирный Советский Союз". И конкуренты его, нацисты, также открыто заявляли: "Сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир". Но не спешите объявлять конспирологов недоумками, занятыми в темной комнате поисками черной кошки, которой там нет. "Теория заговора" только притворяется (весьма неловко!) поиском способа разумно воздействовать на происходящее. На самом деле она – зародыш того, чего остро недостает обществу, утратившему общинность, а именно – религии. Она инстинктивно ищет ЖЕРТВУ, против которой общество сможет сплотиться. Извечную, древнюю ЖЕРТВУ, убийство которой совершит чудо примирения и превратит, наконец, государство в царство их сбывшейся мечты. Что нацисты, что коммунисты определенно верили, что их абсолютная власть будет абсолютным благом для исстрадавшегося человечества, избавив его от абсолютно мифической власти проклятой "закулисы" – буржуазной или, соответственно, еврейской. В качестве панацеи от всех бед и фундамента всеобщего единения предлагалось грандиозное жертвоприношение тех, кого, в полном соответствии с традицией, назначили ответственными за базар, причем, полный крах тех и других "спасителей человечества" определенно никого ничему не научил. Теории заговора размножаются как кролики. На сегодняшний день самая популярная – глобальное потепление, устроенное алчными капиталистами и властолюбивыми американцами. О физическом уничтожении "мультинациональных" гадов пока что, правда, речи нет, но отрицательными героями детективных сериалов они уже стали по всей Европе. Спасение принесет только и единственно выплата изобильной дани ООН-овским чиновникам и беспрекословное повиновение чиновникам из "неправительственных организаций" с бюджетным финансированием типа "Гринписа". Для решения проблем, порожденных господством государственной бюрократии, предлагается… всемирное правительство, т.е. все та же бюрократия в квадрате, кубе и факториале! Но для перехода от теории к практике недостает на данном этапе одного очень существенного фактора – лица, олицетворяющего то самое "мы", что превращает сообщество из простой суммы индивидов в качественно новое явление. Великого вождя, верховного жреца и сакрального монарха, помазанника светлой идеи, обличителя темных сил. Узнают его именно по умению указать на объект грандиозного жертвоприношения и вдохновить толпу на погром. Народ радостно соглашается, надеясь, что жертвоприношение, как в доброе старое время, укрепит и сплотит сообщество. Только вот… не учитывают они еще одного очень важного отличия общины от государства. * * * ...А Кузьмин Кузьма Кузьмич хлопнул сто "молдавского", А потом Кузьма Кузьмич, закусил селедочкой, А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою, Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными, Что, как истый патриот, верный сын Отечества, Он обязан известить всех, кого положено... И не поймешь, кого казним, Кому поем хвалу?! Идет Кузьма Кузьмич Кузьмин По Царскому Селу! А. Галич Критерии выбора жертв в разных культурах весьма разнообразны. Прежде всего, конечно, - иноплеменник, захваченный на войне (известны племена, которые именно с этой целью между собою войны устраивали), в древних Афинах это был преступник, где-то в Австралии не то Новой Зеландии использовались для этих целей дети, зачатые во время праздничных оргий, в некоторых сообществах Африки выбирали даже чуть ли не по жребию. Но любой из этих критериев был в применении простым: в деревне и своего от чужого нетрудно отличить, и происхождение каждого ребенка всем соседям известно до пятого колена, и жребий, что кидали публично, не перепутаешь, на кого упал. Тем более, если некто совершил конкретное преступление, в каковом и был уличен. С теорией заговора, сами понимаете, все сложнее. Уличить "преступника" невозможно. Теоретически, поскольку ну очень законспирированный, а практически, поскольку никакого "преступления" на самом деле не было. Гипотетического злыдня можно только "вычислить", т.е. кого-то им назначить: еврея, буржуя, кулака, горожанина... это уж дело вкуса. А поскольку государство – не деревня, где все всех знают, принадлежность индивида к обреченной категории очевидна далеко не всегда (тем более, что сам он, естественно, постарается сделать ее как можно менее очевидной). А сословие – не раса, а классовая принадлежность – не врожденная, и даже ассимилированного еврея от аборигена нафиг не отличить, да тут еще смешанные браки… И открывается ящик Пандоры: отныне всякий, кто желает ближнему отомстить, кто зарится на его вола, осла, должность, жену или квартиру, испытывает сильнейший соблазн известить дорогие органы, что у того происхождение неправильное и подозрительные связи. Пусть в средневековой Европе обвинения, возводимые на евреев, были не менее абсурдны, чем при Гитлере, но, по крайности, было ясно, кто у нас тут еврей, а кто наоборот. В двадцатом же веке расовая теория доразвилась до таких невиданных высот, что Геринг, не выдержав, заявил: "Кто тут еврей – решаю я!". И это, учтите, в Германии, где все от века по полочкам раскладывали и регистрировали каждый чих. В России было еще хуже. Даже "кулаков", которых на деревне не спрячешь, начали быстро путать с "подкулачниками", что либо в колхозы не хотели идти, либо просто чем-нибудь досадили начальству. И это был лишь первый шаг. Гитлер "окончательное решение", как известно, завершить не успел, самого раньше завершили, и потому никто так и не узнал, каким прекрасным был бы новый мир без евреев, хотя бы в масштабе одной отдельно взятой страны, что его (этот мир в том масштабе) уберегло от очень сильного разочарования. Мы-то по советскому опыту хорошо знаем, каким получился новый мир без дворян, потом без духовенства, потом без буржуев, потом без крестьян, потом без поляков, а потом даже и без секретарей райкомов. И не в том даже дело, что не было в том мире ни квартир, ни сосисок, главное – не было в нем доверия. Никто не мог быть уверенным, что завтра его категория не пойдет под нож, не мог заранее предположить, какая именно информация уже сегодня может быть использована против него и кем именно она будет использована. В такой ситуации люди, естественно, предпочитают особо не сближаться и не делать резких движений… А впрочем, не будем забегать вперед. На первом этапе, накануне и сразу после прихода государствопоклонников к власти, в пользу новой религии делают выбор немало людей. А чего – все при ней, даже мистика наблюдается. Зацените, к примеру, вот такое камлание (обладающее, к тому же, несомненной художественной ценностью): Пусть звучат постылые, Скудные слова - Не погибла молодость, Молодость жива! Нас водила молодость В сабельный поход, Нас бросала молодость На кронштадтский лед. Боевые лошади Уносили нас, На широкой площади Убивали нас. Но в крови горячечной Подымались мы, Но глаза незрячие Открывали мы. Возникай содружество Ворона с бойцом - Укрепляйся, мужество, Сталью и свинцом. Чтоб земля суровая Кровью истекла, Чтобы юность новая Из костей взошла. Того же Маяковского можно считать наивным, но в неискренности обвинить его невозможно. Поэма "Владимир Ильич Ленин" выстроена по всем канонам христианской догматики: тут вам и предтеча (Маркс), и "исполнились времена" (история капитализма), и сам Мессия-Сверхчеловек, который нашел правильную жертву и возглавил грандиозное жертвоприношение: "в черепе сотни губерний ворочал, людей носил до миллиардов полутора". Отныне у нас новое небо и новая земля, т.е. новые отношения между людьми – в государстве взаимопомощь как в общине: Холод большой. Зима здорова. Но блузы прилипли к потненьким. Под блузой коммунисты. Грузят дрова. На трудовом субботнике. Мы не уйдем, хотя уйти имеем все права. В наши вагоны, на нашем пути. наши грузим дрова. Можно уйти часа в два,- но мы - уйдем поздно. Нашим товарищам наши дрова нужны: товарищи мерзнут. Работа трудна, работа томит. За нее никаких копеек. Но мы работаем, будто мы делаем величайшую эпопею. Мы будем работать, все стерпя, чтоб жизнь, колёса дней торопя, бежала в железном марше в наших вагонах, по нашим степям, в города промерзшие наши. И не случайно именно Маяковский с такой ненавистью на бюрократию нападал: не было ей места в его квазирелигиозной общинной картине мира. Иерархия – да, но не бюрократия, исключающая те самые "межличностные" отношения, ради которых все и затевалось. Но вскоре начинается отрезвление. Уже в 1926 году появляется "Гренада". Помню, как воспринимали мы ее в молодости, но если отбросить личное и вчитаться в текст, написанный во время "борьбы с оппозицией", где у Светлова были друзья, то обнаружится история истинно верующего в новую жизнь, не понятого "непреображенными" товарищами, предпочитающими приземленное "Яблочко" высокодуховному и бескорыстному миссионерству. Отряд не заметил потери бойца – потери носителя самого главного, религиозного смысла происходящего. В следующем году – "Зависть" Олеши. Свое понимание революции он выразил однозначно в "Трех толстяках" (1924): "Мы победили их. Теперь мы будем работать сами для себя, мы все будем равны. У нас не будет ни богачей, ни лентяев, ни обжор. Тогда нам будет хорошо, мы все будем сыты и богаты. Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны". - А коль скоро не оказалось у революции другого смысла, кроме колбасы, я в этот рай сдаю билеты. Даешь "заговор чувств", т.е. нормальные, человеческие (не обязательно человечные!) отношения между людьми! И наконец, Павел Коган в 1936 году подводит итог: МОНОЛОГ Мы кончены. Мы отступили. Пересчитаем раны и трофеи. Мы пили водку, пили "ерофеич", Но настоящего вина не пили. Авантюристы, мы искали подвиг, Мечтатели, мы бредили боями, А век велел - на выгребные ямы! А век командовал: "В шеренгу по два!" Мы отступили. И тогда кривая Нас понесла наверх. И мы как надо Приняли бой, лица не закрывая, Лицом к лицу и не прося пощады. Мы отступали медленно, но честно. Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку. Но камень бил, но резала осока, Но злобою на нас несло из окон И горечью нас обжигала песня. Мы кончены. Мы понимаем сами, Потомки викингов, преемники пиратов: Честнейшие - мы были подлецами, Смелейшие - мы были ренегаты. Я понимаю всё. И я не спорю. Высокий век идет высоким трактом. Я говорю: "Да здравствует история!" - И головою падаю под трактор. Итак, в попытке заменить общину в ее религиозной функции государство потерпело такой же крах, как в воспитании, образовании, соцобеспечении и т.п. Масштабы холокоста, какие и не снились первобытному каннибалу, оказались на поверку контрпродуктивными. Вместо сплочения в едином порыве против "врага", вместо взаимного доверия – отчуждение и страх друг перед другом, предельная атомизация, шатание и разброд. Обратите внимание: в государстве Российском в 20-м веке была сделана даже не одна, а три таких попытки. 1. То, что назвали потом "военным коммунизмом". Жертвами были "эксплуататорские классы", а запланированный результат – замена рынка готовностью каждого, не жалея сил работать на общее дело и щедро делиться наработанным со всеми ближними и дальними. Кончилось вымиранием городов, разрушением промышленности и крестьянскими бунтами. Пришлось Ленину вводить НЭП. 2. То, что назвали потом "сталинскими репрессиями". Жертвы многократно менялись: заканчивался один резервуар – открывали новую категорию. Уничтожили крестьянство, инженеров, гуманитарную интеллигенцию, генералитет и партийно-хозяйственную номенклатуру. Запланированный результат - сплочение общества на основе религиозного поклонения вождю. Кончилось катастрофой 41-го, продемонстрировавшей, что общество, состоящее из людей, доверяющих вождю, но не доверяющих друг другу, становится неуправляемым. Пришлось отыгрывать музыку назад (Пастернак и Гроссман, не сговариваясь, свидетельствуют об улучшении общественной атмосферы во время войны). После победы Сталин попытался вернуть ситуацию на круги своя, но не успел. То ли общество уже действительно другим стало, то ли просто помер преждевременно. 3. То, что назвали потом "оттепелью". Попытка слабая, вегетарианская, не страшная, а скорее смешная. Жертвой (виртуальной) стал покойный Сталин и недоброй памяти деяния его. Запланированный результат – замена "злого" чиновника, деспота-сталиниста, на "доброго"- отца и благодетеля вверенной ему паствы. Растоптана чиновниками, в едином порыве поднявшимися на защиту своих привилегий. * * * Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Ф. Ницше Эпидемия доносов распад российского общества, конечно, ускорила, но даже самая настоящая демократия в Европе его, увы, не предотвратила. Какой бы образ ни принимал идол государствопоклонничества – от фюрера-людоеда до "всемирного правительства" типа ООН, занятого за большие миллионы перекачиванием вакуума из пустого в порожнее – любой социум, утративший общинную структуру, очень скоро окажется "подвешенным ни на чем". В нем плодятся и размножаются секты всех сортов и трех направлений: 1. Апокалиптические. Нынче в моде экология: глобальное потепление, вымирание белых медведей, исчерпание ресурсов земли… Спасение в том, чтобы технику отменить, промышленность разгромить, генетиков сжечь на костре и всемирное покаяние устроить перед жучками-паучками. Помню, в день очередного теракта в Тель-Авиве, когда автобусы на воздух взлетали и люди гибли десятками, наткнулась я, кажется, на бульваре Ротшильда, на демонстрацию протеста против злодейской фирмы "Проктор энд Гэмбл", что алергенность своих шампуней на беззащитных обезьянках смеет проверять… Им это было важнее. Сверхъестественных сил они не признают, поклоняются государству, в идеале – "всемирному правительству", каковое считают всемогущим и, возможно, всеведущим. Но при всех миллионах, которые им удается загрести и всем ущербе, который удается нанести экономике, они недолговечны. Следующим поколениям они свои бредни уже не передадут, тем новые придется выдумывать и партии новые создавать. 2. Индивидуалистические. Полная зацикленность на физическом и душевном здоровье собственной персоны. Самые невероятные диеты, профилактика необнаруживаемых хворей, сеансы психотерапии, позволяющие даже в эпицентре землетрясения испытывать исключительно положительные эмоции. Многие из этих сект к религии относятся серьезно, особенно к мистическим традициям, физическим и психическим упражнениям, но воспринимают их скорее как магию, т.е. способ заставить "сверхъестественное" работать на себя, свое здоровье и благополучие. Они паразитируют на древних культурах, но не развивают, не продолжают их, потому что культура живет только в общине, а они на самом деле общинами не являются. Межличностные отношения возникают в лучшем случае у наставника с каждым из обучаемых, но не у обучаемых друг с другом. Ну и, конечно, никакой преемственности поколений путем воспитания в семье. 3. Религиозные. Вообще-то название "секты" тут не совсем точное. Некоторые из этих общин существуют в рамках традиционных исповеданий и признаются ими. Не только у иудеев, где мирно сосуществуют толки совершенно различные, вплоть до собственного кашрута, или у протестантов, коих вовсе не счесть, но и у католиков (напр. т.н. "неокатехуменат") и даже (в порядке большого исключения) у православных ("приход" А. Меня). Но возникают и новые, независимые объединения. У этой, третьей группы, немало точек пересечения с двумя другими. Некоторые католические монастыри не чужды индийской мистике, а мусульмане всерьез на мировое господство метят, но есть и серьезные отличия. Сравните, к примеру, книги покойного любавичского ребе, проповеди А. Меня и телевизионные выступления американских баптистских проповедников. При всех различиях традиции и культуры во всех трех источниках, кроме ссылки на Бога как высший авторитет, вы найдете развернутые практические рекомендации по устроению семейной жизни и отношениям с ближними. А.Мень – миссионер интеллигенции, говоривший на ее языке – сформулировал точно: "Мы должны создавать культуру". Не против власти бороться (хоть и не подарок была та советская власть), не "здоровый образ жизни" пропагандировать (хотя его каждый волен для себя выбирать), но создавать культуру, т.е. строить отношения между собой иначе, чем принято в современном обществе. Как в книге Деяний Апостольских из Нового Завета (2;40): "Спасайтесь от этого развратного поколения!". Не "лучше", не "правильнее", не "нравственнее", но структурно иначе. Общаться семьями, растить детей, стараться, по возможности, иметь свои учебные заведения, вместе праздновать, вместе молиться, помогать друг другу в разных трудностях житейских… Казалось бы – известно с незапамятных времен, но… быстро и прочно позабыто сегодняшним мейнстримом. Когда некоторые благонамеренные христиане говорят (а восторженные евреи за ними повторяют!), что нравственность-де у них от ТАНАХа пошла, то забывают упомянуть, что предки первохристиан – сирийцы, римляне, греки и т.д. – свою нравственность имели не хуже еврейской, только вот позабыли они ее в качестве "общечеловеческих" граждан римской империи, а в еврейском варианте – вспомнили, присоединившись к новой общине. Итак, нормальные межличностные отношения, семью, структуру, в которой комфортно чувствует себя человек от рождения до старости, создает только и исключительно община настоящая, долговечная, т.е. религиозная. Она же – столп и утверждение прочной государственности. Я не хочу этим сказать, что любая религиозная община подходит – есть такие, что совсем наоборот. Я не утверждаю, что любая религиозная община долговечна – однодневок полно, да и старые отнюдь не бессмертны. Я не забыла, какую роль играет в таких общинах различение свой/чужой и как неласковы бывают они с чужими. Да, нередко они властолюбивы и нетерпимы, и деспотичны в навязывании устаревших обычаев, а некоторые так даже склонны государство игнорировать или подменять его собой, хотя с его функциями справляются не лучше, чем оно – с общинными (см. выше). Но, понимаете, какое дело… совершенно те же самые грехи водятся и за сектами, описанными под номерами 1. и 2. Иначе говоря: эрзац-религия обладает всеми недостатками религии настоящей, не имея ее достоинств. У индивида всегда есть выбор между религией (какая понравится), атеизмом или агностицизмом, но у сообщества есть выбор только между разными религиями – настоящими или фальшивыми – и делается этот выбор не на основании умозрительного сравнения, подобного тому, как сочинили про князя Владимира, но интуитивно – согласно собственным традициям, культурным связям и главное – внутренней структуре общества. Если выбор делается в пользу религии безбожной, это симптом весьма неутешительный: такое общество выжить не может. Оно может либо ассимилироваться, перенимая чужую общинную культуру (например, принятие ислама современными европейцами), либо, пройдя серию катаклизмов, радикально обновить свою веру (как иудеи на переломе от ТАНАХа к Талмуду), либо выбрать одну из имеющихся сект, используя новую религию как центр кристаллизации для создания новых общин (христианство). А уж создается ли община верой в Бога или вера такая только в общине и может быть, по-моему, - вопрос о яйце и курице. Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #1(84) 2015 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=84 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer84/Grajfer1.php