Поэты школы пресемантики
ЧТО ТАМ ВНУТРИ?
Антинаучные размышления
Пролетарии умственного труда, за дело!!
Я было загрустил. Вот статью опубликовал о пресемантике[1], манифест[2], а реакции никакой. (Если вы хотите понять оставшуюся часть этого текста, вам следует прочитать указанные работы. А если лень, не тратьте время на дальнейшее чтение.) В частном порядке мне признаются, что согласны со мной, что немедленно переходят на мою сторону, тем более что и всегда там были. А чтобы хоть слово печатно, так нет. После выхода статьи наши постмодернисты вызвали было меня на ковер, в смысле на круглый стол, обещали обязательно прямо со стола всю дискуссию отправить в печать, сам Лев Рубинштейн, сам Михаил Айзенберг присутствовали. Да что-то не вышло у них с печатью, что-то не сложилось. Может, опровержения моих тезисов не сложилось, хоть и не нравилось большинству из них все это, а может, все журналы отказали. Так что опять молчок. Первая реакция на вторжение чужаков на территорию стаи и должна быть такой. Как будто и нет ничего. А вдруг обойдется?
Но, несмотря на преобладание в стае особей «ленивых и нелюбопытных», находятся среди них экземпляры бдительные, остро чувствующие опасность. Почти отчаявшись уже что-нибудь найти, набрал я в искалке Googl слово «пресемантические» и – о счастье – помимо ссылок на меня самого и одной свежей чисто научной статьи об искусственном интеллекте (подхватили-таки словечко), клюнула не маленькая рыбка (пора подсекать). Вот обнаруженный фрагмент:
Точно так же раздражает меня в статьях (ненаучных) сегодняшний наукообразный волапюк. Он нелеп, как промелькнувшее в речи грибоедовского полковника словечко «ирритация»: «Ну! Я не знал, что будет из того. Вам ирритация. Опрометью вбежали...». Ирритация и опрометью, ‒ их соседство, не правда ли, восхитительно? Скалозуба извиняет то, что он, возможно, так шутит. Модные наши авторы шутить не намерены: фрактальные центоны, пресемантические структуры...
Да, «фрактальные центоны, пресемантические структуры...» ‒ это цитаты из разных мест упомянутой выше моей статьи. Замечательно. Известный поэт утверждает, что моя статья «ненаучна». Возможно, он узнал это из подзаголовка: «Заметки...» – не слишком научное слово, не правда ли? Правда, остается неизвестным, какие статьи он считает «научными». За последние два века понятие науки изменилось для многих катастрофически. Средневековая наука опиралась на мнение авторитета и человеческую память. Сегодня память передоверена компьютерам и энциклопедиям, а мнение любого «авторитета» (ощущаете странный современный привкус этого слова?) на веру не принимается, но подлежит проверке. Ученым теперь называется не тот, кто много выучил, а тот, кто создает науку, не энциклопедист, а человек с мозгами, генерирующий содержательные и новые результаты, способные выдержать весьма строгую независимую проверку. А какой проверке можно подвергнуть, скажем, «теорию стиха» (особенно после того, как постструк-
© Герцик В. М., 2015
туралисты обнаружили несостоятельность «наукообразной» структуралистской программы)? Поэтому «ненаучны» (в современном, а не в средневековом смысле) и
все остальные статьи о литературе. Хотя я неправ. Нобелевский лауреат физик Лев Ландау делил науки на естественные, неестественные и противоестественные (и одна сверхъестественная – математика, причисляемая традиционно к лику наук гуманитарных). Так что к одной из этих категорий (кроме первой и четвертой) можно отнести любую литературоведческую статью.
Спасибо, что наш мэтр извиняет Скалозуба за «волапюк» (полковник и правда не виноват, это ведь не он написал, а Грибоедов), возможно, Грибоедов действительно так пошутил (интересно, не считает ли мэтр подобным же волапюком, к примеру, словосочетание «компьютер завис»?). А вот мы, модные, шутить действительно не намерены, в наших волапюках все слова иностранные (а то!). Спасибо также, что он назвал меня «модным поэтом». Жаль только, что не назвал моей модной фамилии и она по-прежнему осталась прозябать в безвестности. Я не буду таким жестоким и чуть позже его фамилию назову.
Ну, а дальше я немного теряюсь. Я не допускаю мысли о том, что уважаемый поэт и мыслитель, желая дать достойную отповедь наглецу, преднамеренно передернул факты. Не решаюсь также предположить, что он просто ничего из прочитанного не понял. Словосочетание «фрактальные центоны» означает несуществующий объект (вроде змеи на ножках) и носит ярко выраженный пародийный характер. А вот «пресемантические структуры», напротив, понятие содержательное, и статья в значительной мере посвящена именно попытке прояснить, что же это такое. Тут уместнее было бы не раздражение, а возражение или каверзный вопрос. (А может быть, это преднамеренный волапюк? «...их соседство, не правда ли, восхитительно?») Я не смею думать, что поэта просто «раздражают», кажутся «нелепыми» незнакомые слова и понятия (ведь это источник ксенофобии вообще), что ему нелюбопытно и лень в них разбираться.
Итак, я остаюсь в недоумении, но в то же время как бы и окрыленный. Читают-таки! Молча, стиснув зубы, как коммунар на белогвардейском допросе, но читают! А значит, можно и продолжать.
Ах да, чуть не забыл: цитата извлечена из текста интервью, которое поэт Александр Кушнер дал Инге Кузнецовой для журнала «Вопросы литературы» 1997, № 3. Как вы, наверное, уже сообразили, выше я произвел постмодернистскую деконструкцию (кто не знает, что это такое, – марш по энциклопедиям или в Интернет, иначе незачем читать этот текст, он не для ленивых) фрагмента одного интервью. Не берусь судить о качестве своей деконструкции (мне лично нравится), но деконструкция вообще предназначена для полного уничтожения смысла текста. Это в принципе сделать нетрудно, если вспомнить, что «смысл» слова объясняется кучей других слов, смысл которых, в свою очередь… и так далее, а смысл слова «смысл» и вовсе никак не объясняется. И язык становится бесконечным и бессмысленным лабиринтом пустых оболочек, замкнутым, подобно кольцу (ленте Мебиуса, прошу прощения), на самого себя. Так его представляют себе постмодернисты, тоже замкнутые на языке. Правда, некоторые «означающие» имеют в качестве «означаемых» не другие слова, а чувственные образы (не только зрительные), как бы давая выход из лабиринта. Но ненадолго.
Совокупность слов и образов, мыслеобразов, создает просто более крупный лабиринт, в котором опять одно означает другое, образы обозначаются словами, слова отсылают к образам, и нет никаких внешних или внутренних точек опоры.
Это уже деконструкция мира, философия буддийского Востока, многие идеи которой сперли, хотя так и не поняли, постмодернисты. (Ведь только невежды могут думать, что это вся буддийская философия.)
К чему я клоню? А вот: мы, представители пресемантической школы, полагаем, что содержанием поэзии (и искусства вообще) является то, что не разрушается
деконструкцией. Сухой, так сказать, остаток. То есть не мысль и не образ, а то, что предшествует им. Это, разумеется, ничто, но ничто не потому, что его нет, а потому, что находится по ту сторону слов и образов, не ухватывается ими, они сами есть его порождения. Логическое ничто, а не природное. Поскольку оно по определению ускользает от определений, условно называем его «состоянием сознания», а поскольку оно порождает разные следствия и, значит, подвижно, называем его «внутренним действием» (ох, ненаучно!).
Может быть, под мыслеобразами лежит слой «операций»?
Вчера, витая в облаках, я попытался закрыть чайницу крышкой, для этого явно не приспособленной. Значит, мои бессознательные рефлексы «думают» не конкретными предметами. И не понятиями, конечно, языка ведь у них нет. Возможно, они «думают» операциями, в данном случае операцией «закрывания». Может быть, именно структуры внутренних операций, внутреннего действия надо называть пресемантическими? Это стоит исследовать. Забавно, секунду назад я вдруг заметил, что на нижней панели «Рисование» редактора «Word», в котором я набираю этот текст, написано слово «действия». Это отсюда оно попало мне в голову? Или это синхронизм по Карлу Густаву Юнгу (в энциклопедию – марш!)?
То, что нельзя выразить словами и образами, можно с их помощью непосредственно передать другому. Не мысль и не информацию передает стихотворение: информацию и мысль мы усваиваем и кладем на полку, запомнив, где искать в случае надобности. Но никогда не перечитываем просто так, зачем? А стихотворение перечитываем. Чтобы еще раз ощутить то, что оно в нас вызывает, – внутреннее движение, отмеченную кое-кем дрожь в позвоночнике. Движение звука, ритма, интонации, движение слова и мысли тоже, но не ради самих мысли и слова, а ради приведения в движение того, что они задевают внутри нас. Ради состояния некоего транса, измененного состояния сознания, которое нельзя запомнить. Можно только пережить. Стихи это не «понимание», это переживание.
И здесь я с удовольствием ловлю себя на ошибке. То, что передается искусством, невыразимое, деконструировать (уничтожить) можно, и даже очень легко. Для этого нужно всего лишь попытаться явно выразить его словами. Или проанализировать, написав о нем что-нибудь научное. Кстати, по поводу мыслей в поэзии. Они, будучи изъяты из текста в качестве собственно мыслей, превращаются в мыслительную жвачку, оказываются банальными, часто неверными и практически всегда заимствованными. В одном интервью журналист спросил Эйнштейна:
– Как вы поступаете, когда вам в голову приходит мысль?
– О, они приходят так редко... – ответил Эйнштейн.
А у наших поэтов-мыслителей по мысли в каждом стихотворении, а то и по две. Может они называют «мыслями» просто понятные предложения? Не могу припомнить ни одной собственной новой идеи в произведении поэта или художника, будь они хоть «концептуалистами»[3] по самоназванию, у этих даже с чужими мыслями негусто. (Опять вру – Леонардо да Винчи, да ведь он ученый вполне в современном смысле.) Вот блистательные и завораживающие формулировки чужих мыслей – это бывает. Но формулирование мысли и ее генерация – не одно и то же. Как правило, поэт и мыслитель – две разные специализации, и если поэт не Владимир
Соловьев и не Дхармакирти (энциклопедия, лентяи!), ему не следует именовать себя поэтом мысли, во избежание самообмана, хвастовства и гордыни. Помнится, Честертон как-то заметил, что по отношению к интеллекту люди делятся на две категории: одни ему поклоняются, а другие им пользуются, причем эти категории никогда не смешиваются (сегодня получила право голоса и численно преобладает третья категория: те, кто совсем обходится без интеллекта).
Но не будем слишком строги, обычно поэт, утверждающий это, просто делает себе небольшую рекламу, объявляя, что его стихи понятны широкой публике: не бойтесь, мол, ребята, расхватывайте.
Итак, суть поэзии иррациональна, а правила ее создания явно сформулировать невозможно. Можно, однако, попытаться сказать кое-что по касательной. Например, современная физика в своем почти философском движении к «великому объединению» приблизилась к пониманию мира как проявления симметрии универсума и нарушений этой симметрии. Мир как бы балансирует между абсолютным симметрическим совершенством небытия и абсолютной асимметрией хаоса. Похоже, что это описание символически определяет и поэзию. Идеально правильные метр, ритм и рифма, если такое вообще возможно, лишили бы стихотворение жизни: оно живет нарушениями, ошибками, внезапностями, создающими звуковой и интонационный потоки. Абсолютный верлибр, абсолютный ритмический хаос разбитого на строчки газетного текста (хотя, смотря как разбить) уничтожает поэзию ничуть не хуже. Впрочем, большинство верлибров именно таковы, и лишь немногим авторам удается заставить их работать, внося сложную и не бросающуюся в глаза амальгаму симметрий, образуемых ритмом, звуком, мыслью и интонацией (много ли верлибров врезано в вашу память?).
Что еще? Как в начале семидесятых писал поэт Эдуард Лимонов, еще не нацепивший себе на флаг символы людоедских идеологий («... да уж, сложная работа быть от всех отличным». Э. Л.):
...А что еще полезно для ученья,
для молодых, предутренних поэтов,
которые настроены случайно,
а выправить премудростью хотят?
А – ничего. А – ничего. А – бездна...
И в самом деле ничего. Иначе говоря, правила, описывающие технику создания стихов, предназначенных передавать невыразимое, могут быть только отрицательными, говорящими только о том, чем эти стихи являться не должны.
Ради научной полноты приведем некоторые из них.
1. Правило внутреннего минимализма. Если без слова можно обойтись, без него нужно обойтись. Это минимализм внутренний, потому что он никак не ограничивает длину текста. Правило не допускает исключений, должно выполняться любой ценой.
2. Правило внешнего минимализма. Нет, ну правда, достали уже ваши простыни. Если стихотворение содержит более двадцати строк и первые десять не захватили меня с головой, я читать этого не стану, будь ты хоть Великий Бродский. Скромнее надо быть. Никому ваши излияния не интересны. А девиз «ни дня без строчки» хорош разве что для швеи-мотористки.
3. Правило дупликаций. Пресемантический текст не должен содержать повторов (дупликаций), за исключением случаев, в которых действуют «обстоятельства непреодолимой силы» (форс-мажорные, тоже красиво). Повторы, как правило, создают впечатление, что автор заполняет ими места, которые поленился или не сумел прописать качественно.
4. Правило штампов. Пресемантический текст не должен содержать штампов, расхожих оборотов речи, иначе как в предельно извращенном виде, поскольку из-за своей ватной банальности они не способны нести внутреннюю нагрузку.
5. Правило нарратива и дискурса. Пресемантический текст не должен содержать какого-либо нарратива, а тем более дискурса в их прямой функции. Если все же он их содержит, то лишь как оболочку, в которую завернули невыразимое, а также для того, чтобы придать стихотворению видимость формальной связности, без которой некоторые «интеллектуалы» просто не смогут его прочесть.
6. Правило актуальности. Пресемантический текст ни при каких обстоятельствах не должен быть «актуальным» сам или иметь какое-либо отношение к так называемому «актуальному искусству». Одним из словарных значений слова «актуальный» является: «важный, существенный для настоящего времени». Мы не знаем, и не очень хотим знать, что существенно для настоящего времени, этим пусть занимаются журналисты (если, конечно, настоящее время им об этом докладывает). Для нас существенно лишь то, что важно для нас, а никакого времени, кроме настоящего, и вовсе нет: представления о других временах либо находятся в настоящем, либо отсутствуют. Деконструкция бессмысленного словосочетания «актуальное искусство» приводит нас к пониманию того, что деятели этого искусства считают существенными и важными самих себя, без внятных на то оснований, но с очень внятной мотивацией. Второе значение слова «актуальный» – «существующий, проявляющийся в действительности». Оно и вовсе не к месту, речь у нас совсем не об актуальном, а об искусстве как актуализации непроявленного, существующего не в
мифической «действительности», а внутри нас.
7. Правило правил, оно же правило Шекли. «В искаженном мире (пресемантического текста. – В. Г.) все правила неверны, в том числе и это правило, и исключения из него» (Р. Шекли).
И это все серьезно? – спросите вы. Безусловно нет. Но зато совершено верно. Никто, разумеется, не обязан с этим соглашаться. У нас тут намечается популярный сегодня плюрализм культур, то есть плюрализм поэзий и поэтик. У традиционалистов своя лужайка, у актуальщиков своя, у верлибрщиков-дальнобойщиков своя и так далее. (Ну, прямо сегодня один поэт, о котором я почему-то думал, что он «слышит», обрадовал меня тем, что Пушкин, с его точки зрения, поэт чисто смысловой, а Хлебников – чисто формальный. Это он, умница, о поэтах, которые создали поэтику, один девятнадцатого, а второй двадцатого века. О, гибнущая в российских болотах энциклопедия!) Желаете подискутировать – пожалуйста, если, конечно, умеете говорить (в чем лично я уже почти сомневаюсь). Но тех, кто намерен захватить все культурное пространство, мы ну совсем не уважаем. На тех, кто называет современным искусством то и только то, что наделали они сами, мы смотрим «как солдат на вошь» (извиняйте за постмодернистское цитирование), мы называем их шарлатанами, тем более что так оно и есть. Так что политкорректность, господа! А монополией на истину мы все обладаем. Но лишь в пределах своей юрисдикции.
Именно в этих пределах я волен завершить свои заметки цитатой из Юнга, относящейся к человеческой психике в целом, а значит, и непосредственно к поэзии. Обратите внимание, как на новом, уже совсем не коллективном, а на чисто индивидуальном уровне возникает в ней круг тем, которыми болели русские символисты, как возникает «неосимволизм».
Здесь я не могу не обратить внимания на то обстоятельство, что помимо сферы рефлексии существует столь же (если не более) обширная область, где рациональному пониманию и рациональным представлениям совершенно нечего делать. Речь идет о сфере Эроса. В классические времена, когда подобные вещи еще понимались
правильно, Эрос почитался богом, чья божественность выходит за рамки человеческого и который по этой причине не может быть ни постигнут, ни изображен в какой бы то ни было форме… Никакое слово не в состоянии охватить целого. Говорить же о частичных аспектах – либо недостаточно, либо избыточно: ведь только целое имеет смысл… В самом глубинном смысле мы являемся жертвами и орудиями космогонической «Любви». Я ставлю это слово в кавычки, чтобы показать, что я не имею в виду содержащихся в нем оттенков желания, предпочтения, благорасположения, вожделения и т. п., а указываю на нечто, превосходящее личность и представляющее собой единое и неделимое целое.
…Человек может придумывать для любви какие угодно названия – но это будет только бесконечный самообман. Если же у него есть хоть капелька мудрости, он отбросит ненужные попытки и назовет ignotusperignotum, неведомое именем еще более неведомого – то есть именем Бога. Таким образом он признáет свою подчиненность, свое несовершенство, свою зависимость; и в то же время он засвидетельствует свободу своего выбора между истиной и заблуждением[4].
ВЛАДИМИР ГЕРЦИК
ОТЦАМ-ОСНОВАТЕЛЯМ ШКОЛЫ ПРЕСЕМАНТИКИ
Посвящение
алго-рискаприворот
звука хлещут хоть зашейся
пресемантики в обход
речевого интерфейса
вход в систему первый вдох
выход подсознанки вывих
фарш-мажор демарш-бросок
форс-миноров общий выдох
чёрно-жёлтый как оса
жалопрочный нрав державы
немец перец колбаса
ток текилы тик агавы
гильгамеш и глюмдальклич
гуинпленовы гуигнгнмы
бобэоби губ энигмы
сданной под скрипичный ключ
ЮРИЙ ПЕРФИЛЬЕВ
© Перфильев Юрий Юрьевич, 2015
Поэт, эссеист, автор нескольких стихотворных сборников. Лауреат премий журналов «Ковчег», «Дети Ра» и «Футурум Арт». Постоянный автор «Ковчега» с № VIII (2006). Предыдущая публикация в журнале – № XLV (4/2014). Живёт в Москве.
ОБРАЗЦЫ
АНАТОЛИЙ КРИЧЕВЕЦ
Печатал стихи в журналах «Арион», «Крещатик» и других. Поэтическая подборка помещена в «Ковчеге» № XXXVII (4/2012). Живет в Москве.
© Кричевец Анатолий Николаевич, 2015
ДЕКАБРЬСКИЕ СНЫ
Страшный сон
А что же в итоге? Ни много, ни мало,
Вот столько, прибавить полстолька.
Летели две птички, уселися рядом
На кочку к подножью престола.
И судят и рядят летучих и птичьих,
Певучих и прочих созданий.
И я перед ними, о Господи, Боже,
Стою, прикрываясь руками.
Летучий без крыльев, двуногий без перьев,
Уже ничего не поправить.
И что же в итоге? Ни много, ни мало,
Полсолнца в закатном тумане.
И черная птица, сверкнув опереньем,
Свистит приговор трибунала...
Скорее проснуться, вздохнуть с облегченьем
И жить, как ни в чем не бывало.
Подражание Астору Пьяццолле
Владимиру Радченко
Я, кстати, позабыл одну простую вещь.
Одну вещицу, как бы шутку, но со смыслом,
Я бы сыграл ее, но не владею
Достойным музыкальным инструментом.
Поэтому попробую иначе.
Смотри:
Вот ты легонько так подпрыгнул,
А я махнул рукой, потом пропел
Короткую мелодию, подпрыгнул –
Ты покрутился на одной ноге
И поднял руку в огненной перчатке –
Я шаркнул долгий шаг и поклонился,
Учтиво сняв невидимую шляпу,
А ты пропел – ну чем тебе не фуга?
Иль может быть кадриль? Но слышишь? Где-то
Почуяли в нас братьев по несчастью,
Такому сладкому несчастью быть!
И вдруг за этим немудрящим танцем
Повеяло такой огромной силой,
Такой невиданной еще судьбой!
Хотя неясно, чьей. Моя – со мной.
Под звуки танго на аккордеоне,
Щекою к накрахмаленной груди,
Рукою нежно обнимает шею.
И тихо льются слезы, льются слезы
На фрак провинциальный и ботинки.
Потоки слез. И мягко гаснет свет.
Я позабыл одну простую вещь.
Вещицу, как бы шутку, но со смыслом.
Декабрьские сны
До полудня темно,
А когда, наконец, рассветает,
На часах уже вечер и заново хочется спать.
А во сне – рассветает,
И птицы садятся на плечи,
И щебечут и плачут и ласково смотрят в глаза.
А потом рассветает,
И ты просыпаешься к яви,
Там как раз Новый год! Будем здравы! – и снова в кровать,
Где веселое лето,
И вечнозеленые травы,
И счастливые девушки ласково смотрят в глаза.
Сон ко сну.
Сон во сне.
Но один мне понятнее прочих,
Вот он: я – на картине на фоне зеленых портьер
В меховой душегрейке,
В причудливой шляпе старинной,
Над которой стихи на латыни о жизни моей.
Я не знаю латыни
И не понимаю пророчеств,
Глубина многоточий мой самый приветливый знак,
Но я знаю, картину
Пишет великий художник.
Он же зритель, который внимательно смотрит в глаза.
* * *
Ты слишком молод, Данте, слишком молод,
А я превысил отведенный срок,
Земную жизнь пройдя на пять четвертых.
И вот на свете осень. Мой листок,
Вздыхая, отрывается от ветки
И медленно ложится на песок.
А вслед за ним летит другой, и третий –
Ни сумрака, ни страсти. Голый взгляд
Пронизывает остовы деревьев,
И где твой лед, поэт, и где твой ад?
Что до меня – вполне терпимый холод,
И не пристало ждать иных наград.
Ты слишком молод, Данте, слишком молод.
* * *
Ирине Ермаковой
Два парохода крутит на рейде, носом приводит к ветру,
Бодрые волны гонят на берег белые пенные гребни,
Гулкие скалы держат удары, брызги взлетают к солнцу
Будто фонтаны – разве не странно – кофе с морскою солью,
Разве не странно – девушку в шортах, ноги, как этот кофе,
Рыжий британец розовощекий держит за черный локоть,
Ветер полощет пестрые флаги, треплет серые тени,
Ты ведь художник, Господи Благий, – останови мгновенье!
Видишь? – Сраженье берега с морем, праздник солнечной бури,
Переплетенье страха с восторгом, пересеченье судеб,
Рыжих и черных, белых и странных, гулких и пароходных!
Катятся волны по океану, катятся волны
Скажем времени нет
Не успеть. Ничего не успеть.
Не догнать, не собрать, не согреть.
Не раскрыть, не распутать секрет:
Быстрожизнь-долгосмерть-времянет.
Но пока на моей стороне
Этот медленно меркнущий день
С силуэтами птиц в полынье,
С отраженьем в застывшей воде
Бледно-сумеречных фонарей,
Этот медленный, медленный снег,
И закатный рассеянный свет,
И на пряничной маковке крест.
Вот секрет и вопрос и ответ:
Божьей милостью – времени нет.
ИРИНА ЕРМАКОВА
Поэт, переводчик, автор семи книг стихов и двух книг избранных стихотворений, лауреат ряда литературных премий. В «Ковчеге» печатается впервые. Живёт в Москве.
© Ермакова Ирина Александровна, 2015
ТАК БЛИЗКО НЕБО
* * *
Незрелый август отрывает плод.
И плод, щеками толстыми сверкая,
невидимое время рассекая,
без тормозов по воздуху плывёт.
В нём тикает неслышимый завод.
На нём прозрачно кожура тугая
пульсирует, а жизнь кругом такая,
что только зацепи, и всё взорвёт.
А плод глядит в себя, не замечая,
как на земле трепещет каждый лист,
рассеянно холодный свет вращая,
поёт себе, зелёный аутист.
Душа растёт в почти ненужном теле.
Так происходит жизнь на самом деле.
* * *
Вот и праздники близятся, как обещал поэт.
Пухнет тесто, замочен изюм, затеваются яства.
В окнах мутных, как память, смороженный за зиму свет
отпотел и поёт, что в границах московского царства
нет – чего ни хватись, а зато географии – хоть
завались и хлебай из канавы любой – до Находки.
В постпостовом пространстве весна воскресает и плоть
в нарастающем духе сивухи и зелени кроткой.
Запах родины дымной, слезясь, поднимается вверх
по небесной чугунке, плывёт и гудит колокольно:
моет окна до полной прозрачности Чистый Четверг
в девяти часовых поясах и сверкает продольно.
Всё нам – Божья роса, что чужому – не дурость, так смерть,
всё бы праздника ждать, переменки, получки, ответа
и тянуться, и, стоя на цыпочках, стёкла тереть
до сигнального блеска сухой прошлогодней газетой.
Праздник близится, катит со скоростью солнца в глаза
от Чукотки сквозь Яну и Лену успеть до заката
на Байкал, из Иркутска – в Курган и Самару и за
Волгой – сразу Москва, и – на Питер до Калининграда.
Наливает и пьёт отстоявшая службу страна,
раздвигает столы и гармони, грохочет посуда,
общий воздух огромный стеклянный отмыт докрасна
и сияет, и ясно горит как пасхальное чудо.
* * *
прогибает волны ветер взлётный
может и не ветер дело к ночи
может это дух такой свободный
бесится и правит как захочет
дразнит пальму и она раскрыла
раскатала грузные ветрила
рвётся-машет ворох перьев чёрных
лампочки в гирляндах рассечённых
вспышек перевёрнутые лица
море злится
в нём кипят чернила
сколько ни ломай за веткой ветку
сколько ни дрожи огнями в кроне
как ни отрывайся – вяжут корни
это можно только человеку
ночью
моря буйного на фоне
человек всё легче с каждой датой
всё прозрачнее с минутой каждой
он глядится в беглый блеск мазута
золотого на волне горбатой
думает волнуясь: вот минута
или не минута но однажды
станешь духом и взлетишь отсюда
* * *
Так низко небо, что, нахлобучив
облако это, вроде панамы,
несёшься, а следом другие тучи,
сверкают пятки, гремят карманы,
мчишься от ливня, в карманах галька,
припомнишь каждый найдёныш-камень,
тяжесть земная, а бросить жалко,
и пены месиво под ногами,
дико и пусто на длинном пляже,
сдёрнешь панамку и, кажется, недо-
бежишь, споткнёшься, волна размажет,
и вдруг взлетаешь – так близко небо.
ОЛЕГ НАЗАРОВСКИЙ
Печатался в журналах «Крещатик», «Футурум Арт» и других. Стихотворная подборка опубликована в «Ковчеге» № XXXVII (4/2012). Живет в Москве.
© Назаровский Олег Александрович, 2015
МИР, НА СОН ПОХОЖИЙ
* * *
И снова Кант, и снова Гегель,
И снова синь из-под ресниц.
Ну кто же выдумал, что дети
Не знают этих милых птиц.
Все в жизни сущее едино,
Для наслаждений сталь и прах,
И этот запах горький тмина,
И привкус мяты на губах.
Великой милостию Божьей,
Смотри в зеленое стекло,
Быть может мир, на сон похожий,
Утратит веру в инобытие.
Не тронь узоры завитые,
Про пыль прощальную веков,
В них знаки мудрости простые,
В них отзвук умерших богов.
* * *
И ты, как безумная плоть на плоту,
Стоишь на ветру и ждешь на лету,
И губы не губы, губа на губу,
Бубнишь, близорукая тварь!
И холод соседа сочится –
Змеиного яда под мышкой букварь.
* * *
Нам круг предназначен,
Мы в круге поем…
Затверженность снов наизусть,
Изустно и всуе рождения ждем,
На веки монеты монетным дождем,
И друг нам – товарищ,
И недруг – палач,
Заветная милость,
Залетная власть,
С тобою, со мною
В сугроб улеглась.
* * *
Никто я был
И буду я никто,
Никто так не был, не любил,
Никто так в бубен не бубнил,
И буду быть
И в бездне плыть,
Как кто бы ни был,
Кто б ни был.
* * *
Я знаю, дни мои
От края сочтены,
Поэтому впиваю
Дикий яд забав.
Уже и лавр
Венчает глупый лоб
На дружеской пирушке,
Как жертва,
Пышно убран стол.
Из яств – лишь те,
Что люто любят губы.
ВЕРА САЖИНА
Поэт, художник. В «Ковчеге» печатается впервые. Живёт в Москве.
© Сажина Вера Львовна, 2015
ВСЁ МОЖНО
* * *
Ты эти чёрные
фигурки возьми
Узкие чёрные
Как камешки,
источенные
Узкие, порода мягкая
вырезаны, чуть
вырезаны они
маленькие фигурки
Держа в ладони
«Всё, всё можно».
Если людей знать
видеть и не иметь
боязни.
Злоба дня
злоба ночи
прочь.
Они мелкие фигуры
насекомые
но не обидные
нормально
все предлагали
показывали
Откуда злость?
Я не буду
* * *
Вы с высунутым
языком
Ваши носы
медные
Ваши носы
чуть красноватые
Иногда одежда
ваша
чуть в клетку
ходите вы
медленно
* * *
воды
моя душа
будто
замирает
у фонарей
розового
бледно-розового
стекла;
эти
там незаметные
движения женщин
мужчин
это поворот
улицы,
это движение
моря
их движение
в лодках
таинственность их
движения.
ИГОРЬ ИОГАНСОН
Художник. Скульптор. Поэт. Прозаик. В «Ковчеге» печатается впервые. Живет в Москве.
© Иогансон Игорь Андреевич, 2015
ЧАСЫ С КУКУШКОЙ
Часы с кукушкой
На месте преступленья четкий след
Минутной стрелки. Всех убило время.
Нас время ждет. Войти через порог
Без пропуска не может. Пропуск – слезы.
В часах кукушка-ворон. Каждый час
Оттуда «Never more!» кричит. Хоть сдохни!
В часах мужик-кукушка. Каждый час
Оттуда – мат. (Хоть верно, но противно.)
В часах дурак-кукушка. Каждый час
Бьет лбом о циферблат, и стрелки скачут.
В часах кукушка – «Дедушка Крылов»,
И, что ни час, то – басня. Надоело.
В часах кукушка Данте. Каждый час
Из дверцы – дым и вопль: «Вперед, Вергилий!»
Кукушка-психиатр в часах. Выходит
К нам каждый час: «Вы что, совсем – ку-ку?»
Часы с волхвом-кукушкой. Каждый час
Оттуда весть: «Час пробили». Все в смятенье.
Кукушка «Девушка и смерть» в часах и Горький
На циферблате (пьет и горько плачет).
В часах кукушка Пушкин. «Здравствуй, племя
Младое, незнакомое!» – кричит.
Кукушка-предсказатель. Каждый час
Он из часов вещает: «Час настал!»
Часы с гнездом кукушки. Каждый час
Птенец чужой оттуда выпадает.
Царь Соломон кукушка. Каждый час
Несется из часов: «Пройдет и это!»
Кукушка-кукиш на часах. Бьет полночь –
Он – вглубь. А остальное время – сверху.
В часах Дантес-кукушка. Каждый час
Стреляет в Пушкина. А Пушкина все нет.
Кукушка-боцман. «Всех наверх свистать!»
Он, что ни час, кричит, часы качая.
Часы, где время – деньги. На часах
Телец златой. Мычит, кукует, плачет.
Часы с кукушкой Хроносом. «Ку-ку!» –
Он невпопад кричит. На то и Хронос.
Часы с Каплан-кукушкой. Каждый час
Стреляет в воздух. Ленина все нет.
Кукушка-часовщик. Ржет каждый час.
Залазя в механизм: «Пипец машине!»
В часах Пегас-кукушка, каждый час
Копытом оземь бьет: «Ни дня без строчки!»
Часы с Обломовым-кукушкой. За него
Бьет Гончаров и стрелки переводит.
Часы с кукушкой Зевсом. Все понятно.
Нет ни души вкруг них на три версты.
Часы с кукушкой Берией. Заводят
Их механизм раз в семьдесят семь лет.
В часах кукушка-сокол. Каждый час
Он наземь падает. «Я уж, – кричит, – разбился!»
В часах кукушка Репин. Бурлаки
Там стрелки тянут. А они – ни с места.
Часы с царем. С каким – не помню.
Пестель с Рылеевым свинцовым в виде гирь.
Часы, где солнце всходит и заходит,
А стрелок нет. И, сплошь одно «ку-ку!»
Часы наручные с кукушкой. На руках
Они кукуют. На стене – кудахчут.
Часы с глазами кроликов. Кричат
«In vino veritas!» Кукушки нет. Для бара.
Часы с оленем. На рогах отросток.
Там новый вырастает – что ни год.
Часы c кукушкой-стрелочником. Стрелки
Он переводит – время сходит с рельс.
Часы с кукушкой-волком. Смотрит в лес,
Как ни корми. Жрет все. А в полночь воет.
Часы с кукушкой Демоном. Тамару
Целует, а она в ответ: «Ку-ку!»
Часы с кукушкой Понтием Пилатом.
Он руки моет и кричит: «Обед!»
Часы с кукушкой Цезарем. «И ты, –
Кричит он, – Брут!» Но время уж приспело.
В часах кукушка Рерих в Гималаях.
«Ку-ку! – кричит он, – Родина! Ку-ку!»
В часах кукушка-слесарь. Ржавый кран
И, что ни час, – вода. Рубль сунешь – сухо.
В часах верблюд-кукушка. Что ни час –
Плюет всем в морду. А за ним – пустыня.
В часах кукушка Галилей.
«Она вертится!» – он кричит и вертит стрелку.
Часы с кукушкой-зеком. «Отбыл срок! –
Кричит он каждый час. – Пусти, начальник!»
В часах кукушка Гамлет. Каждый час
«Быть иль не быть, – кричит, – подскажет время!»
В часах кукушка Ленин. На часах
Кукушка-часовой, внизу – две гири.
В часах кукушка Вий. И каждый час
Кричит он: «Веки мне подымите!» Дураков нэма.
В часах кукушка-тень. Кто – непонятно.
Ее отбросил. Но кричит «ку-ку!»
В часах кукушка-оборотень. Страшно:
В тебя вдруг обернется и –«ку-ку!»
Часы с кукушкою-прохожим. Спросит:
«Который час?» И снова – в дверцу, спать.
Часы с самцом-лягушкой. Сколько квакнет,
Таков и час. И никаких «ку-ку!»
Часы с кукушкой «Три богатыря»,
А кто из них «ку-ку!» кричит, неясно.
Часы с кукушкой Хармсом. Всех тошнит.
Старухи падают. А дальше – тишина.
В часах народ-кукушка. Как он там
Кукует и когда – пока неясно.
В часах народ-кукушка. Он невнятно
Кукует каждый час и – к топору!
Часы с кукушкой-циферблатом. Время
На них кукует. Иногда – летит.
Часы с кукушкой Родиной. «Ку-ку! –
Кричит она. – Ку-ку! Еще не вечер!»
Часы с кукушкой мной. Кукуют сами,
Когда я занят иль болит нога.
Часы с котом-кукушкой. Песнь заводят,
А стрелки намертво приклеены к нулю.
Часы с кукушкой-жизнью. Непонятно,
Как держатся. Кукуют черт-те что.
Часы с Суворовым-кукушкой. Утром
«Кукареку! – кричит, а вечером: – Банзай!»
Часы с забытым временем-кукушкой. Гнезда
На каждой цифре. В стрелках – паутина.
Часы с кукушкой-псом. Он стрелку-кость
Грызет с гортанным хрустом пополудни.
Часы с кукушкой-грифом. Каждый час
На циферблат садится, как на падаль.
В часах кукушка Гоголь. Каждый час
Том «Мертвых душ» в огонь бросает с криком.
* * *
За занавеской кошка Готовится к выступлению Ее пьеса написана Гораздо раньше Софокла
Блоха
Блоху зовут Надежда Константиновна. Она живет у меня на руке. Ручная, значит. «Надеюсь, что она в единственном числе?» – сказала подруга, почесываясь. «Надежда Константиновна умирает последней» – ответил я любимой поговоркой. Отсюда – имя блохи. А дальше – стихи:
Вы не прыгайте блохи на нохи
Я не Мусоргский и не Бетхохен
Я дитя современной эпохи
Сам допрыгну куда захочу
«Один уже допрыгнул», – глубокомысленно заметила подруга, имея в виду того, чьей подругой та была. «Допрыгнул и допрыгался», – поправил я, ласково поглаживая насекомое. Та взвилась и исчезла. Нет, не подруга. Видимо, приревновала.
Батальон смерти
Сокращение батальонов смерти произошло потому, что некого уже стало убивать. То есть было, конечно, но это «было» было ему уже не по зубам. Само кого хочешь могло... Да и мыслей таких не было. Впрочем, и никаких не было, естественно. И вот стоят они в очереди за пособием и размышляют. Научились. Делать-то в очереди больше нечего. А очередь длинная. И, пока дошли до получения, до многого додумались. Даже страшно подумать, до чего. Так страшно, что и думать не хочется. Вот и не думаю.
Самоубийца
Он мог уснуть спокойно, головой в газовой плите, позабыв включить газ. А когда проснулся, решил, что он уже в аду. Было душно, темно, и пахло пряностями. Он полежал немного и уснул опять. У него было такое свойство: просыпаться по нескольку раз за ночь, и каждый раз, когда он просыпался, становилось всё душнее и некомфортнее. Он вынул голову из плиты и ощутил себя в раю. И всё ему нравилось, несмотря на мелкие недостатки, приведшие некогда к роковому решению. В раю! Так и остался жить с этим убеждением. И никто не смог его разубедить. Да, в общем, и не пытались. Некому было.
ВЛАДИМИР ГЕРЦИК
Старший научный сотрудник Международного института теории прогноза землетрясений и математической геофизики АН. Автор сборника стихов «Лиловая колба». Публиковался в журналах «Арион», «Ной», «Вопросы литературы», «Черновик», «Крещатик», «Дети Ра», «Футурум АРТ» и других изданиях. Дважды выступал со стихами на страницах «Ковчега»: №№ XXXVI (3/2012) и XLIV (3/2014). Живет в Москве.
© Герцик Владимир Маркович, 2015
КРЕДО
* * *
Опасно меркнущий как мир
Сверкающий как рай
Иллюминированных сфер
Вонзающий коралл
Могучий морок из угла
А сна плотна вода
И нити вытянут металл
Зеркального холста
Я понимаю только пульс
Отказа языка
В атаке времени ‒ багор
И станция цветка
Озон. И протекает цепь
И коротит дуга
И в каждом колесе молчит
Провальное окно
* * *
Киселя щелевое окно,
И слепая слетает на грудь
Эта рваного мрамора ночь,
Инциденты в совином бору.
Провороты извилин-долин,
Клоны капель, нуга-пелена,
Наклонения пепельных глин
Растопырили губы бубня.
Тихий тяг муравьиных путей,
Освещенный, пустой капюшон
Разворачивается лететь,
Прогибая тоннель через сон,
Через голову. Глаз-апельсин,
Председатель горящих картин.
Памятник
Посвящение и подражание Игорю Иогансону
Нет, весь я не уймусь!
1. Я памятник себе воздвиг ‒ каприз поэта.
2. Я памятник себе воздвиг. Теперь так модно.
3. Я памятник себе воздвиг. Так было надо.
4. Я памятник себе воздвиг. Концепта ради.
5. Я памятник себе воздвиг. Имею право!
6. Я памятник себе воздвиг. Подвинься, Бродский.
7. Я памятник себе воздвиг. На всякий случай.
8. Я памятник себе воздвиг, рискуя жизнью.
9. Я памятник себе воздвиг. Теперь пивка бы!
10. Я памятник себе воздвиг. Ликуй, Россия!
11. Я памятник себе воздвиг. Народ, безмолвствуй!
12. Я памятник себе воздвиг. Прикол известный.
13. Я памятник себе воздвиг весьма пикантный.
14. Я памятник себе воздвиг. А вы не ждите.
15. Я памятник себе воздвиг на нервной почве.
16. Я памятник себе воздвиг. Давитесь, гады!
17. Я памятник себе воздвиг. И тут же выпил.
18. Я памятник себе воздвиг. Не полегчало.
19. Я памятник себе воздвиг почти что конный.
20. Я памятник себе воздвиг. Продам со скидкой.
21. Я памятник себе воздвиг. Готовьте баксы.
22. Я памятник себе воздвиг. Не тут-то было.
23. Я памятник себе воздвиг. И сразу сперли.
24. Я памятник себе воздвиг. Зачем ‒ не понял.
25. Я памятник себе воздвиг. Погорячился.
26. Я памятник себе воздвиг. Тяжелый случай.
27. Я памятник себе воздвиг и бью ногами.
28. Я памятник себе воздвиг. Потеет только.
29. Я памятник себе воздвиг. Спасай Россию!
30. Я памятник себе воздвиг с большим прибором.
31. Я памятник себе воздвиг. Хоть стой, хоть падай.
32. Я памятник себе воздвиг. Жена довольна.
33. Я памятник себе воздвиг. Девицы в трансе.
34. Я памятник себе воздвиг. Тащитесь, бабы!
35. Я памятник себе воздвиг… Там… под кусточком…
36. Я памятник себе воздвиг. Атас полнейший!
37. Я памятник себе воздвиг. Отметить надо.
38. Я памятник себе воздвиг. И выпил кстати.
39. Я памятник себе воздвиг. К чему бы это?
40. Я памятник себе воздвиг… Припоминаю…
41. Я памятник себе воздвиг! Отлично помню!
42. Я памятник себе воздвиг. Куда ж он делся?
43. Я памятник себе воздвиг. Вот это номер!
44. Я памятник себе воздвиг. О, Моцарт, Моцарт!
45. Я памятник себе воздвиг. Ну, входит Моцарт.
46. Я памятник себе воздвиг. Ну, наливаем.
47. Я памятник себе воздвиг. И Моцарт тоже.
48. Я памятник себе воздвиг. Потом не помню.
49. Я памятник себе воздвиг. А где же деньги?
50. Я памятник себе воздвиг. Да ладно, черт с ним.
51. Я памятник себе воздвиг. Снесут посмертно.
………………………………………………………
108. …………………………………………………
Кредо
Писать о том, что видно и так,
Может любой дурак.
Стоит писать только о том,
Чего не видит никто.
ИЗ НАСЛЕДИЯ
© Герцик В. М., 2015
ПАВЕЛ ЗОЛКИН (1944–2012)
ЧЕРТЫ МОЛЧАНИЯ
* * *
мы с трубкой телефонной
затеяли игру
твой голос приглушенный
крадется поутру
по проводу к постели
и тянется рука
подняться на последний
дыхания этаж
и обрывая разом
догадки – разгромя
твой голос оживает
и тормошит меня
торопит беспокойный
как я люблю тогда
невзрачный телефонный
бессонный аппарат
* * *
ты внезапна как нынче октябрь
с подоконника ловишь туман
а дождям приказала опять
у порога конвойным стоять
и подняв чуть повыше ладонь
ты глядишь как идут за тобой
от речных королей с письмом
разноцветные рыбы гурьбой
* * *
на отлете на отзвуке слышишь
там вдали разыгрались и пьяны
как под ветром обрывки афиши
уходящие прочь шарлатаны
что ж за долг позабыт не вернули
мельтешение и беззаботность
облаков разговор перезвоны
лопухи дураки шарлатаны
* * *
улетают улицы ресницы
уплывает площадь за зенит
даже с тенью не успев проститься
а она припомнит не простит
будет утро грустным молчаливым
нелюдимым и себе чужим
улетают улицы ресницы
к городам невидимым своим
* * *
дело было вечером
родина уехала
бьются в снеге листья
словно капли крови
и в разливе смута
смута болтовни
что-то вроде муки
или от тоски...
* * *
это будет в час мигрени
у коробки акварели
присутулюсь и усну
в час мигрени в день апреля
и в судьбу
будет память уголками
будут волны снегирями
снег апрельский убирать
у коробки акварели
это будет в час мигрени
в первый час
ВЛАДИМИР ИВЕЛЕВ (1942–1994)
ПЕРЕВЕРНУТОЕ ЗЕРКАЛО
* * *
Осушил я стопку,
Осушил другую,
Осушил я слезы,
Весело мне стало,
Вышел в непогодку,
Вышел в злую стужу,
Только эта проза
Там, на дне кристалла.
Опрокинул стакан,
Вот, пошла, пошла, пошла!
Ну, а ты, истукан,
Трезв, и жизнь твоя
Пошла, пошла, пошла!
* * *
Кто-то нас совсем не понимает,
Кто-то не желает понимать,
Кто-то целиком нас отрицает,
Кто-то поминает нашу мать...
Все это сливается в глухое,
Неопровержимое вовек,
Нечто потайное, непростое,
Волчье эхо, волчий перебег,
Где меня прикончит, покалечит,
Душу перевывернет мою,
Время безмятежное навстречу,
Мимо, прочь меня, – не признаю.
Не узнаю, не признаю, – время
Это мне намеком говорит,
И мое предвидимое бремя
Надо мной невидимо парит.
Я гляжу в грядущее с сомненьем,
Где оно обвалится, когда,
Где мое меня сломает бремя,
Без воспоминанья и следа.
* * *
Терпи-терпи, счастье,
Терпи, радость,
Кричи, кричи, радость,
Никто не мешает.
У всего есть начало,
Да и все кончается,
Радость кончилась,
И печаль кончится.
А будет все-все,
Что пожелаешь,
Поедешь, поедешь туда, сюда,
Никаких баррикад, никаких границ.
Будешь известный, напечатан,
Любим, обеспечен вполне,
Кашалоты, бегемоты резвятся без печали,
И будешь ты резвиться, будет праздник на душе.
А все это, столь нужно тебе,
Существует, хотя потому, что возможно,
И ты, золотой, как бы подготовься к судьбе,
И, на всякий случай, переходи улицу осторожно.
* * *
Закажи, роднуля, ту кадриль,
Закажи, родная, польку эту,
Пусть летит она по белу свету,
По белому свету пусть летит.
Пусть оркестр весело гремит,
Пусть они танцуют в этом парке,
Пусть плющом увиты будут арки,
Пусть фонарик весело горит.
Ухажеры розы поднесут,
Пусть прижмутся страстные танцоры
И ногами вяжут пусть узоры,
А в конце пусть загремит салют.
Закажи любимого вина
Ты себе и мне немного водки,
Мне с тобой, любимая, в охотку
Выпьем это за любовь до дна,
От помады враз освобожу
Я твои накрашенные губы,
Пусть пока грохочут вальсы трубы,
Я с тобой тихонько покружу,
В этот вечер синий выходной
Что eщe с тобой мы сможем сделать,
Чтобы радость пенилась, кипела,
Чтобы закипел ее прибой.
Был концерт, кривые зеркала,
Лодочка, вино, аттракционы,
И реки безвестные затоны
И веранды разного стекла
Спой же мне скорей такую песнь,
Дай же мне скорей такую радость,
Чтобы я почувствовал усталость
И заснул от счастья прямо здесь.
* * *
Изысканное слово ждет
И терпеливо и достойно,
Когда придет его черед,
Оно появится спокойно.
Не будем торопиться, нет,
И мы дождемся и расскажем,
И что есть тьма, и что есть свет,
И слово каждое докажем.
И оправдаются тогда
Терпенье наше и решимость,
И незаметного труда
Вознаграждающая милость.
ИРИНА ДОБРУШИНА (1928–2014)
ЕСЛИ ТЫ СЛЫШИШЬ
* * *
За домом – сад.
Оттуда видна дорога.
Хочется убежать.
Скоро я убегу.
А это Катя.
Как я люблю ее куклу!
Она резиновая, очень гладкая, очень розовая.
Сейчас я ее стащу.
Баю-бай, моя донечка,
Баю-бай, моя милая.
Ой, кто-то идет!
Прячься, скорее прячься!
Тебя нельзя никому показывать.
Как же я буду с тобой играть?
Баю-бай, моя донечка.
Сейчас ты вернешься к Кате.
Я тебя отнесу.
Почему не выходит мама?
Почему никого не видно?
Пойду посмотрю на дорогу.
Может быть – убегу.
* * *
Если ты слышишь,
Если ты слышишь
Мои слова,
То тебе нужна
Моя живая,
Моя рука.
Если моя рука
Ласкает твое плечо,
Если рука ласкает,
А я молчу,
То тебе нужны,
То тебе необходимы
Мои слова.
А если не останется
Ни ласки, ни слов, ни чувств,
То окажется,
Что тебе ничего не нужно,
И ты согласен на все.
* * *
Мысли бродят около,
Мысли бродят по дому,
Им бы надо быть одним,
Но они привяжутся,
Но они привяжутся.
Может, обменяемся,
Хочешь – обменяемся?
Или так – возьми.
* * *
В комнате очень яркий свет.
Я сижу, сижу,
На тебя гляжу,
А тебя все нет и нет.
ДМИТРИЙ ЛЕПЕР (1935–2007)
ГОРЧАЩИЙ ПРИВКУС ТАЙНЫ
* * *
В лесу светло от белоствольных уже безлиственных берез,
и лес,
своих непроизвольных случайных не меняя поз, как будто бы
застыл
мгновенно,
остановился на бегу,
и вслушивается вдохновенно и пристально на берегу какой-то
затаенной
муки,
тоски,
раскаянья,
вины,
и тихо долетают звуки
с потусторонней
стороны.
* * *
И мне знаком тот дымный привкус ночи,
когда народ спешит из кабаков,
и город пуст, обманчив,
и в не очень сгущенной мгле морозных облаков,
в лиловом воздухе горчащий привкус тайны,
и площадь привокзальная пуста,
и встречи так внезапны и случайны
у железнодорожного моста.
* * *
Поехать в полночь дымную, седую
на бесшабашном, бешеном такси,
и встреченную деву молодую
пообещать до дому подвезти.
И в темноте искать губами радость,
и жаркую ее найдя уже,
все пить и пить,
и, накреняясь, падать
в стремительном и жутком вираже.
За ветровым стеклом летит дорога,
бушует одинокая пурга,
и в бесприютном мире нету Бога,
и черта нет,
и жизнь не дорога.
* * *
…Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты
И. Бродский
Прохожу над жизнью мимо,
куда-то вдаль,
наискосок,
за спиною пилигрима
поместительный мешок.
Не горбат и не увечен,
ликом виден,
статен статью,
но какою-то отмечен
неприметною печатью.
Не увечен, но не вечен,
прохожу по жизни я
мимо славы, денег, женщин
в область инобытия.
Все куда-то мимо, мимо,
стороной, стороной,
словно клок седого дыма
в бездне неба ледяной.
Вакханалия
Затихающий рокот шоссе.
Лес.
Опушка.
Кустарник.
Поляна.
Синий взгляд козлоногого Пана.
Месяц желтый и травы в росе.
В бороде его клочья тумана.
По верхам шелестит ветерок,
листья трогает,
пеpебиpает,
и легко и привычно слетает с уст античных лихой матерок.
Рядом нимфа хмельная лежит.
Пеpебоp.
Утомилась вакханка.
На примятой траве самобранка.
Чуть в бутылке – да хлеба буханка.
И в объятиях местного панка в чаще третья нимфа визжит,
а другая сидит в темноте,
распустила красивые косы,
пpигоpюнилась,
ноженьки босы обняла – и грустит в темноте,
те – не эти, и эти – не те,
вековечные это вопросы.
Месяц высветил луг вдалеке,
пал туман – там, поближе к pеке,
а в лесу глухомань до рассвета.
Мрак, и морок, и обморок это,
это дохристианское лето.
И в ее отведенной pуке чуть заметно дрожит сигарета.
[1] Без тягостных сносок. Заметки о пресемантике. Арион № 3, 1996;
target=_blank>http://www.poesis.ru/poeti-
poezia/gertsik/frm_poet.htm
[2] Манифест семь. (O пресемантике и неосимволизме.) Крещатик, Вып. 26, 2004;
target=_blank>http://www.kreschatik.nm.ru/26/21.htm
[3] Буквально вчера мне, невежде, объяснили, что концептуалисты даже в проекте не имели в виду, что будут предъявлять какие-нибудь концепты (в словарном смысле этого слова). А собирались они «демифологизировать» советскую идеологию, надо полагать, в головах ее носителей (а где ж еще? не книжки же сжигать, как Псой Короленко? Была такая «акция» в садике Зверевского центра). Демифологизация (ну и словечко, куда там «ирритации»), видимо, располагает опять податься в «инженеры человеческих душ». Если судить по нынешнему состоянию умов наших сограждан, свой проект концептуалисты с грохотом провалили. А если они имели в виду демифологизацию своей собственной советской ментальности, то очень уж припозднились, лет, эдак, на двадцать.
[4] Карл Густав Юнг. Дух и жизнь / Перевод на русский язык А. Темчина. М.: Практика, 1996.
