Путешествие в историю языка
В этой статье мы рассмотрим интереснейшую систему языка уличных торговцев-говорунов, который они сами определяли как острословицы, зазывы, говорки, причалки, болтушки, каламбуры, прибаутки, приговоры.
Этот языковой материал на рубеже 19 и 20 в.в. попал в поле зрения известных лингвистов (Л.В. Щерба, Е.И. Поливанов, Б.А. Ларин, В.В. Виноградов и др.) как городское просторечие и рассматривался с точки зрения профессиональных языков ремесленников; ему отводилась узкая область обитания в широком контексте литературного языка. Однако при рассмотрении этот язык, это красное словцо проявляет такие черты остроумия, насмешливости, язвительности, самовитости, меткости, парадоксальности, что он заслуживает не только особого помещения в рубрику, где он теснится где-то на обочине, но и выявления ему внутреннего своеобразия, которое представляет собой национальное достояние.
Здесь следует сказать несколько слов о беззаветном энтузиасте, собирателе городского фольклора, который на протяжении почти 30 лет проводил записи профессиональной речи, начиная с 1905 года и фактически до исчезновения не только многих профессий, но целых социальных групп – Евгений Платонович Ива́нов (1884-1967) – писатель, артист, конферансье, этнограф – один из ярких представителей «серебряного века». Человек неуёмной энергии, обаятельный, феноменально общительный, авантюрный и эксцентричный по характеру, он дружил с В. Гиляровским, А. Куприным, А. Грином, Д. Бурлюком, В. Маяковским. Его знала «вся Москва». В его квартире на Тверской можно было встретить живых носителей различных, порой экзотических профессий и ремёсел: матросов, ложечников, скоморохов, сапожников, портных, сбитенщиков, антикваров, букинистов, банщиков, брандмейстеров, водителей медведей, гробовщиков, ловцов певчих птиц. Но чаще всего он сам ходил с блокнотом по ярмаркам и трактирам. Е.П. Иванов выпустил несколько книг, которые представляют собой энциклопедию русских ремёсел.
Маргинальность. Прежде всего, бросается в глаза такая характерная особенность этого языкового материала как маргинальность (от. лат. margo – край, граница). Рядом с магистральным направлением развития культуры, представленным творчеством Пушкина, Гоголя, Достоевского, существовали и другие языковые подводные течения, но они не считались важными, ценились не более детских звукоподражательных считалок.
Называя этот языковый материал маргинальным, мы имели в виду так называемые «культурные гибриды», или лица, находящиеся на границе между прежней и новой социальной группой, каждая из которых обладала своими устоями, понятиями, речевыми формулами, моралью. В дореволюционной России крестьянство и отхожий промысел были неиссякаемыми источниками рабочей силы, которая пополняла такие социальные группы, как уличные торговцы, сапожники, банщики, парикмахеры, трактирные половые и ресторанные официанты, гробовщики и могильщики. Появление новых социальных групп или потеря ими прежнего статуса приводила к шаткости моральных принципов, иногда к воровству и пьянству, что жёстко пресекалось в деревенской общине, но зато слабо контролировалось в городской среде. Именно в этой среде проявлялась социальная активность с отклоняющимся поведением.
В торговых рядах приказчики в любую погоду стояли на улице рядом со своим заведением и настойчиво зазывали к себе посетителей. Особо ценились такие зазывы, приговоры, у которых целью было не только заманить покупателя, но и зацепить острым словом, рассмешить балаганным юмором, нечаянной рифмой райка:
– У нас без обману, материал без изъяну, имеем подушки пуховые, кровати двуспальные ольховые!
– Платья венчальные, для вдов трауры печальные, для утехи любовной не вредные – кринолины проволочные медные!
– Мех – бухарский кот, заберёт от него цыганский пот!
Карнавал, парадокс, абсурд. Для получения торговой выгоды все средства хороши, поэтому некоторые приказчики привлекали возможных покупателей солидностью, а некоторые – не стыдились играть роль скоморохов. Скоморохи тесно связаны с карнавалом. Говоря о предпосылке общения, мы упомянули закон бинарной оппозиции как универсального средства познания мира (здесь – там, мужское – женское, правый – левый, верх – низ и т.д.) В центре концепции карнавала находится идея «инверсии двоичных противопоставлений»: мужское и женское меняются местами: мужчины надевают маски женщин, женщины используют мужскую военную форму; королём карнавала назначают нищего или дурака и воздают ему королевские почести. Слова молитв со смехом кощунственно превращаются в площадную брань. Основной целью карнавала было реальное проживание языческого аграрного культа: чтобы погребенное в землю зерно дало плод, оно должно было умереть, сгнить в грязи, и только после этого возродится очищенным. И людям тоже следовало принять как можно больше греха и грязи, чтобы потом возродится молодым, чистым и святым. В связи с карнавальными превращениями абсолютно логично выглядят такие каламбурные зазывы-перевёртыши:
– Шуба для доброго купца-молодца! Приклад – моржовый, воротник – ежовый, а вокруг всех прорех ещё нашит рыбий мех. В один рукав ветер гуляет, в другой – метель прометает, от тепла зимой зуб на зуб не попадает!
– Адресочек наш не запамятуйте: Продувной ряд, Муромский лес, в нём седьмой навес, от дороги влево, где заячья тропа на прогон скота; прямо не идите, взад не заворачивайте – сразу найдёте!
Здесь предлагают купить товар, качество которого противоречит здравому смыслу – парадоксальная ситуация. Парадокс (греч. Para – возле, около; doxia – учение, имеется в виду правильное учение) – это высказывание, резко расходящееся с общепринятым мнением. В русский язык из греческого перешёл ряд слов, образованных по той же модели: параллель – рядом идущий, паралингвистика, пароним – рядом с именем, парафраза – описательное высказывание, паразит – нахлебник, дармоед, находящийся возле еды и т.д. Во французском языке есть выражение, помогающее выявить суть: «Думай около». Парадокс по-русски значит околесица; если для него издавна было припасено русское название, то парадокс – глубоко укоренённое явление в народном сознании.
Кроме того, парадокс должен быть высказан собеседнику в максимально юмористической форме, чтобы дать человеку возможность занять дистанцию по отношении к себе. Также следуют отметить глубокое внутреннее родство этих кричалок-прибауток с творчеством поэтов обэриутов (ОБЭРИУ), их филигранной игрой со смыслами, их нетерпимостью к обывательскому здравому смыслу и очищением смысла слова от шелухи его обыденного употребления. Целью поэтики абсурда является момент интеллектуального или эмоционального шока. Усугубляя бессмыслицу, абсурд показывает нам окружающий мир в неожиданном ракурсе.
Поэтическая функция языка. Одной из характерных черт зазывов-приговорок уличных торговцев, портных, сапожников, парикмахеров, букинистов и антикваров является то, что Р.О. Якобсон назвал поэтической функцией языка. Якобсон считал, что «поэтичность – это не просто дополнение речи риторическими украшениями, а общая переоценка речи и всех её компонентов». Поэтическое проявляет себя, когда слова являются «не только представителями объекта, но когда их внешняя и внутренняя форма приобретают вес и ценность сами по себе вместо того, чтобы безразлично относится к реальности».
Вот как современники отзывались о Елизавет Петровне Масленниковой, знаменитой собирательнице и продавщице этнографических предметов:
– Мать Елисавета как жемчуг на волос надета. Вдова бессребреница, на рубль копеечница, без шубы приданница, золотая сарафанница. Запрос в карман не лезет, а деньга в мошну ползёт! Невеста с местом, чуть в годах, да самая чванливая в Ярославских рядах! Хочешь засватать – гроб по мере купи!
Парикмахеры хвалили своё ремесло на особый лад:
Красавица без волос и румянец во весь нос. Как ни отделывай мою Марью Ивановну – краше чёрта не будет. А красоточка Гризель – первый сорт мамзель, волан и гофре в бок – за ней женишки «скок да скок». Другую что надо отделаем! Корсаж на вате – семь аршин в обхвате, розан на грудь – сердца нашего не забудь, незабудочка-цветочек – не забудь меня, дружочек, а я сама не забуду, твоей навек буду. А на иной, сказать сюжет: затянется в корсет, ходит как пава – папеньке с маменькой забава.
Конфетчики из Вышнего Волочка непрерывно повторяли:
– Я из Вышнего Волочка. Наш Вышний Волочёк стоит пятачок, подходи учёный и дурачок!
– Тётка Алёна отказала тридцать три миллиона, не велела их сберегать, а велела разыграть! Кто желает участвовать в счастливой лотерее на конфеты, прошу заплатить пятналтынный скорее!
Даже на простой вопрос об имени и фамилии собеседника можно получить поэтический ответ, упоение словом, как в былине о Микуле Селяниновиче:
– Иван Попов – крупный человек. Ездит по летам в Крым из воздуха делать дым. Ест всё, что попадётся, у него ничего не сорвётся. Имеет лысину и плешь, комар с мухой тебя ешь!
Меткая характеристика. Реализация поэтической функции языка совсем не мешает тому же поэтическому слову быть чрезвычайно метким, даже можно сказать, деловым, потому что в нескольких словах даёт полное, глубокое и точное представление о вещи или человеке. Об этой особенности русского языка Гоголь выразился так: «одной чертой обрисуют человека с головы до пят». Интересные образцы такого рода встречаются в речи букинистов:
– Молодой любитель…
– А вы почему знаете?
– Уважение в нём пока что к книге, а любви пламенной и нет. Старый любитель зубами книгу с полки срывает!
– Книга для дамы, а не девическая!
(Как тут не вспомнить усмешливую русскую пословицу: «Чего девушка не знает, то и хорошо»).
Не отстает от букинистов в меткости и речь антикваров:
– Думал яичко в два желтка, а оно без одного – болтунец. Захотел дурак у меня натурального Репина за два с полтиной купить. Ну и влип. А мне что? Дурака если не учить, он дураком и помрёт! Спасаем человека!
– Вот какую московскую любительницу знаю: в худых туфлях ходит, а чашек у неё дюжина на дюжине, все в витрине. Сакс там, Вена, Гарднер, Попов, Севр даже, императорские, а сама чай пьёт из жестянки от омаров. Меня из жестянки от сардин угощала с вареньем земляничным.
У портных другие присказки:
– Брюки отдыхать должны, день – надень, а на другой – повесь, поди и в иных покуралесь!
Парикмахеры выражаются чётко:
– За такую работу полагается в три места: в харю, в спину и в двери!
Новизна. Зазывы – болтушки и приговоры удовлетворяли, кроме того, ещё и стремление к новизне в слове и образе, в культурных и речевых практиках. Быть новым – значит постоянно самоактуализироваться. Кричалка зачастую имела конкретного автора, была спонтанной, оригинальной, неповторимой. Новизна всегда направлена против старого, привычного, приевшегося. Новое является реакцией на старое, новое и старое по отношению друг к другу ведут нескончаемый диалог. Если культура не чувствует дыхание свежего воздуха, то она становится пресной, скучной, а потому и ненужной. Тверские сапожники выкрикивали:
С ветром, с холодком чиним железным гвоздком, подмётки новые подбиваем, старые отрываем, головки правим, голенища, кому надо, убавим, а кому надо – наставим! Тверские холодные, рваные, голодные, сегодня ценой на работу сходные! Тверской сапожник ма́терный обложник, жену в кабаке пропил, да козе башмаки на копыта купил! Вот как!
Парикмахеры имели свои позывные:
– Зовут-с меня Андре-иси, с клиента на чай не проси, - сам за невероятное совершенство даст!
– Стрижём, бреем, воду греем, усы завиваем, банки наставляем!
– Василия Ляпунцова школа – все красавицами уходят. Другую муж дома признать за свою не в состоянии без свидетелей!
Скандал. Стремление к новизне, бывает, переходит собственно границы новизны и граничит со скандалом. Скандал представляет собой такой же речевой жанр как, например, просьба, благодарность, проклятие или приветствие. Возможно, в зазывах уличных торговцев скандал как способ привлечения внимания не всегда стоит на первом месте и не является основной целью сообщения, однако лёгкий привкус скандала вносит острую интригующую нотку в эти речевые действия. Здесь как нельзя кстати вспоминается пословица: «Ради красного словца не пожалеет и родного отца».
В современной культурологии категория скандала рассматривается наряду с родственной ему поэтикой бахтинского карнавала. Скандал является «резким отклонением от нормы – нормального поведения (В. Руднев), будь то в психологическом, бытовом, культурном или эстетическом смысле. В силу своей непредсказуемости скандал резко повышает количество информации в системе. Вследствие своей повышенной информативности скандал всегда присутствует при кульминации или развязке художественного произведения: неизвестное становится известным. Скандал акцентирует, искажает рутинную, бытовую нормальную семиотичность…».
Продавец мышеловок так расхваливал свой товар:
– Не надо ни дров, ни печки, можно обойтись с огарком обыкновенной свечки. Универсальная мышеловка и крысоловка! Изобретателю ставится памятник в Москве, на песчаной косе, возле Устьинского моста, где разводят утят и где бабы топят котят, да где зять тещу хотел на дно с камнем на шее опустить, а она выплыла, поднырнула, его за бороду рванула. Всего десять копеек – время не теряйте, скорей покупайте!
Речевой садизм. Речь уличных торговцев и ремесленников отличается ещё одной интересной особенностью. В своё время А. Пушкин отметил «весёлое лукавство и насмешливость» русского ума. Аналогично этому писатель Дмитрий Евгеньевич Галковский в своём философском романе «Бесконечный тупик» (1985) выделяет три фундаментальных признака русского языка: креативность (всё сказанное превращается в действительность); револютативность, то есть оборотничество (всё сказанное превращается в действительность, но в наиболее искажённом, нелепом и неузнаваемом виде); провокативность (склонность к издевательству, глумлению, юродству).
Анализируя идеи этого романа, В. Руднев отмечает, что самой главной мыслью автора является то, что русская литература, обладающая такой мощной креативностью, должна отвечать за то, какую действительность она построила. Имеется в виду, что если бы в литературе Чернышевским не были бы созданы образы революционных демократов («бесов» по Достоевскому), то они не превратились бы в действительность.
Продолжая эту идею, В. Руднев пишет: «Итак, революционное движение «написали», но написали неумело, по-русски, «топором и долотом», то есть не только креативно, но револютивно и провокативно. В результате получилась не история, а бесовское подобие истории с издевательством, юродством и глумлением над основами русской жизни».
Мы проиллюстрируем последний, третий признак русского языка, то есть провокативность, или стремление к издёвке, ёрничеству, к провоцированию скандала, к «речевому садизму» (по выражению того же В. Руднева). Парикмахеры приговаривали свои острословицы:
– По модной картинке причёсываем господ кавалеров: с пробривкой пробора вкось – у кого глаза врозь, прямо – кому желательно быть без изъяна, на валик и поперёк – кто умом не прыток; всех красавцами сделаем, и за то клиенты нам много благодарны!
Уличная толпа не оставалась безучастной и безответной, она тоже острила по адресу универсального товара офеней:
– У нашего Якова товару всякого: шпильки, булавки, чирьи, бородавки, нитки, катушки, селёдочные кадушки, банки с помадой и дёгтем кому надо, красные платочки, мелкие гвоздочки. Есть старые башмаки, покупайте, молодые и старики!
Приказчики, торгующие в рядах одеждой, так провожали невыгодного покупателя:
– Тебе, я вижу, пальто надо не на ватине, а на свиной щетине!
– Для твоей рябой рожи – две худых рогожи, да полторы змеиной кожи, да сказать сто раз: «Помилуй боже»!
Гробовщики спокойно высказывались по поводу своего изделия с привычным профессиональным цинизмом:
– Что-с вы говорите: в ногах узко? Да рази, господин, покойному пешком домой ходить али потягиваться?.. Всё в порядке и по цене…
Два адресата, кич. При всей изобретательности выкриков торговцев и ремесленников не следует упускать из виду вполне примитивную прагматическую цель этих зазывов: увы, это всего лишь реклама товара. И прежде всего эта речь направлена к очень простому адресату. Адресат-простак видит сапог на вывеске, или ножницы парикмахера, или картинку барашка на мясной лавке и думает: «Вот то, что мне нужно». Для него важнее всего практическая цель зазыва, а его затейливая форма стоит на втором плане, хотя она непременно тоже будет снисходительно оценена.
Совсем по-другому относится к кричалкам-зазывам искушённый адресат-интеллектуал. Этот аристократический адресат (читатель, зритель) рассматривает текст как бы с определённой театральной дистанции; интеллектуал наслаждается тем, «как это сделано». Например, курьёзные, уморительные тексты вывесок смешат напыщенной претенциозностью, смесью наивности с самоуверенным невежеством:
– Парикмахер Мусью Жорис-Панкратов.
– Ольга Павловна Козова. Гадает по системе мадам Ленорманы, здесь же по кофейной гуще и ногтю.
– Шашлычный мастер из молодого карачаевского барашка с кахетинским вином. Соломон.
– Парижский парикмахер Пьер Мусатов из Лондона. Стрижка, брижка и завивка.
Неосознанный расчёт на восприятие двух принципиально различных адресатов сближает речь уличных торговцев и кич. Кич может быть тонкой, даже избыточно изысканной пародией, например, на мелодраму, вестерн или триллер, он может быть сделан так мастерски, увлекательно, с таким огромным количеством аллюзий, что его может смотреть любой зритель. И наивный зритель, и интеллектуал с наслаждением смотрят фильм А. Балабанова «Жмурки», или фильм Квентина Тарантино «Бульварное чтиво» («Pulp fiction»), и каждый находит в них свою «изюминку». Можно сказать, что для этих двух адресатов восприятие текста идёт параллельно, но на разных уровнях.
Ирония. Контекст, среди которого звучат кричалки-зазывы – это торговые ряды, площадь, ярмарочная толчея, полная других продавцов и разносчиков товара. Зазывы-прибаутки нужно было беспрерывно выкрикивать, пробиваясь сквозь сутолоку и разнобой других торговцев. Можно сказать, что ярмарка – это балаган, а уличный торговец – скоморох на сцене или, говоря современным языком, – это театр одного актёра. Для торговца-зазывалы важно было иметь фактурную внешность, силу голосовых связок и приятный тембр голоса. Входя в роль скомороха, разносчик товара иногда так забывался, что высшую ценность игры видел не в результате, а в самом игровом процессе.
Кто был автором прибауток и острословиц? Текст мог быть и авторским, и заимствованным, заученным с голоса, мог быть и присочинённым, отредактированным. В игре текста есть элемент творческого поиска, который высвобождает сознание от гнёта стереотипов. Текст – открытое явление, ценность и смысл которого исторически подвижны, изменчивы, поддаются переосмыслению. В среде культурологов популярно мнение, что текст с годами молодеет, поскольку обрастает всё большим количеством информации.
Речь уличных торговцев лишена следов внутренней цензуры, здесь не надо было подгонять себя под образцы, не надо было причёсываться и охорашиваться. Авторы забавных кричалок основное внимание уделяли языковой форме высказывания. Можно сказать, что при всей своей внешней простоте и наивности авторы текстов показали себя изощрёнными формалистами в самом прямом смысле слова.
Особой чертой многих острословиц была ирония, то есть сложная речевая фигура скрытого смысла текста: автор с помощью скрытой насмешки как бы сомневается в истинности реальности, или даже сожалеет, что у этой реальности нет прочности. Сам факт использования в речи такого сложного приёма как ирония говорит о том, что автор (а также и народ в целом) свободно владеет метауровнем осмысления реальности. В отличие от узконаправленного взгляда на предмет или ситуацию этот взгляд обладает стереоскопичностью. Эта множественность интерпретаций означает, что автор осознаёт относительность своего языка и своего понимания реальности. Автор уличных каламбуров выступает то под одной маской, то под другой, показывая этим, что ирония является основой свободы от диктата догмы или абсолютизации реальности.
Целью прибауток и каламбуров было не только перекричать конкурентов, но также – зацепить чьё-либо внимание или вообще сразить наповал громогласной сенсацией, как это делали, например, мальчишки – продавцы газет:
– Последние новости дня, «Вечернее время»! Хроника: Негус абиссинский купил Мясницкой. Как и почему у Фердинанда нос длинный прирос! апельсин мессинский, зонтик от дождика, два перочинных ножика! Португалия готовится к войне, Япония в дыме и огне! Как в Африке пушками сражаются с лягушками, как земля кружится, кто с кем дружится, как шах персидский шёл по улице
Языковая игра, речевой жанр. К характеристике этого языкового материала следует добавить ещё одну особенность. Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» (1953) называл различные типы речевой деятельности языковой игрой. Игру определяют как разновидность физической или интеллектуальной деятельности, в которой нет прямой практической целесообразности, но зато для личности есть возможность самореализации.
Исследователи различают в игре два первоначала. Одно из них связано преимущественно с эмоциональными переживаниями и достижением экстаза; другое начало – преимущественно рациональное, в котором чётко обозначены строгие правила, нарушение которых ведёт к прекращению игры (игра в шахматы, игра в футбол).
В языковых играх Л. Витгенштейн выделял именно рациональное начало, обусловленное наличием чётких проявил. Он перечисляет некоторые виды языковых игр: играть в театре, распевать хороводные песни, переводить с одного языка на другой, просить, благодарить, проклинать, приветствовать и т.д. Однако термином «языковая игра» некоторые исследователи стали называть такие каламбуры, остроты, шутки, основой которых является многозначность языка, созвучие, недопонимание, словообразование и т.д.
Углубляясь в исследование речевых игр, можно убедиться в том, что многообразие типов речевых действий или в целом речевой деятельности, требует дифференцированного подхода к этому сложному явлению. Простые типы речевых жанров несамостоятельны, подчинены конкретной ситуации, растворены в ней. Простые типы речевых жанров обычно непосредственно связаны с действием, несложны по структуре и завершаются неречевым действием. Вира! Майна! Руки вверх! Стрелять буду! Шагом марш! Сложные типы речевых жанров относительно самостоятельны, иногда направлены на самоё себя, на регуляцию речи, не столь непосредственно включены в основную неречевую деятельность. Точнее будет сказать, – они сами часто представляют собой деятельность, профессию. Таковы сложные типы речевых жанров журналиста, переводчика, редактора, критика, педагога, писателя. Эти типы речевых жанров обладают сложной внутренней структурой и требуют специального обучения для овладения ими.
Равенство речевого и неречевого действия подкрепляется простыми примерами: просьба передать хлеб могла быть заменена жестом, движением. Но как быть в более сложных случаях? Например, рецензент говорит редактору: Эта статья нуждается в редактировании на логическом уровне, и только после этого я смогу дать отзыв. Очевидно, что простым жестом в этой ситуации объясниться невозможно.
Было установлено, что внутреннюю структуру каждого речевого жанра составляют три аспекта: социальный, семантический и психолингвистический. Все речевые жанры отличаются друг от друга в силу того, что все их три аспекта своеобразны, наполнены собственным содержанием. Логично предположить, что такой речевой жанр, как речь уличных торговцев и ремесленников является столь же своеобразным во всех своих аспектах. Будем считать, что модель порождения речи, текста составляют функциональные единицы трех планов: социального (социальная группа и социальная роль), семантического (фоновое слово и высказывание, основанное на знании фона), психолингвистического (замысел, план, реализация).
Нерешённым остается вопрос: к простым или сложным жанрам относится речь уличных торговцев? С одной стороны, это простые типы речевых действий, поскольку они непосредственно связаны с ситуацией («купи мой товар! выбери его!») и завершаются в пределах этой простой ситуации. Однако, с другой стороны, украшенная форма этих зазывов, их непростая архитектоника являет родство с художественным творчеством, что свидетельствует об их принадлежности к сложным типам речевых жанров. Скорее всего, это пограничный, смешанный вариант, так как резкую границу между простыми и сложными типами жанров зачастую провести невозможно.
В каждом речевом жанре все три аспекта наполнены своеобразным содержанием. Социальный аспект этого речевого жанра раскрывают такие понятия, как маргинальность, карнавал, два адресата; семантический аспект раскрывают такие понятия, как парадокс, абсурд, поэтическая функция языка, точность, «речевой садизм», ирония.
Этот языковой материал отнюдь не относится к высокому «штилю», здесь не найдется ни поражающих воображение поэтических красот, ни глубоких философских истин. И всё же эти кричалки-зазывы обладают особым неотразимым обаянием. В чём же заключается их секрет? Вот что вызывает восхищение: как ловко сказано, как чудно скроено. Удивительно, как лихо и с каким блеском можно управлять языком. Здесь язык – ухарь и щёголь. С каким небрежным шиком соединён пустяк и мусор прозаической жизни: «…возле Устьинского моста, где разводят утят и где бабы топят котят». «…от дороги влево, где заячья тропа на прогон скота, прямо не идите, взад не заворачивайте – сразу найдёте!» Как необычно отпечатывается в этих формах своеобразное лицо и образ мыслей русского человека, его «лица необщее выраженье». И наконец – какая грусть: всё это непринуждённо-домашнее, вкусное ни на один язык не перевести, никак нельзя будет поделиться с иностранцем этой роскошью. Москва, Россия
Виктория Малеева. Культуролог, поэт, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Российского университета дружбы народов. Родилась в Хабаровске. Окончила филологический факультет Львовского Государственного университета. Преподавала в вузах г. Львова. После переезда в Москву преподает русский язык иностранным студентам в Российском университете дружбы народов. Защитила диссертацию на тему «Социально-культурный компонент терминологической лексики». Ведет курс культуры русской речи. Является автором более 30 научных работ, книги монографии-исследования «Речевая личность студента-иностранца в русской культуре (М., 2006; Бостон-Филадельфия, 2012).
