ПЕРВОЕ СЛОВО
Какое, однако, большое значение мы придаём первым и последним словам человека. Особенно последним. Нам кажется, что предсмертные слова не могут быть какими-то простыми и обыденными. Но ведь человек не только смертен, он ещё и, согласно меткому замечанию Булгакова, внезапно смертен. И практически любое слово может стать последним. Об этом надо помнить. К примеру, Уолт Уитмен однажды сказал: «Поднимите меня, я хочу какать». И тут же скончался.
Впрочем, речь сейчас пойдёт не о последних словах. Как раз совсем напротив.
Обычно первыми словами детей бывают такие простые как «мама», «папа», «баба» и «дай». Чуть менее распространены «кися» и «бибика». Но иногда дети способны по-настоящему удивить родителей.
Вот у моих соседей восьмимесячная девочка первым словом произнесла «сосо». Муж забеспокоился и начал третировать жену ревнивыми вопросами о том, кто такой Сосо. Самое удивительное, что Сосо действительно существовал. Но, к счастью для мужа, он был только в телевизоре, в качестве популярного эстрадного певца.
Мой друг Вася Солованов заговорил в полтора года. Причём сразу выдал целую фразу, а именно: «Мама, папа какает». Васина мама не очень обрадовалась, поскольку Васенька произнёс это довольно громко, а дело было в поезде, идущем в Симферополь. Пассажиры радовались, как дети, а мать неожиданно заговорившего карапуза краснела, так как сынок настойчиво и громко повторял эти первые осознанные слова.
Первое, что сказала моя сестра, было «мама». Ничего, казалось бы, выдающегося. Но сказала она «мама» по-эстонски: эма. И вообще к двум годам она уже болтала вовсю, причём сразу на трёх языках – немецком, эстонском, русском. Правда, все три языка настолько перемешались в её маленькой головке, что она выдавала фразы, используя слова из всех этих языков одновременно. Это звучало примерно так:
- Май либен эма, дай мне, битте, апельсиновый сафт немножко.
- Я дам тебе сок, - отвечала мама. – Только говори со мной по-русски.
- Гуд, мама. Их либт тебя.
Со мной дело обстояло куда хуже. Я упорно молчал до четырёх лет. Совсем молчал. Абсолютно. Я улыбался, хмурился, смеялся, плакал, но не делал ни единой попытки заговорить. Зачем мне было говорить? Согласие я выражал кивком головы, а когда необходимо было сказать «нет», я отрицательно мотал головой. А когда я чего-то не знал или мне было всё равно, в моём небогатом арсенале движений и жестов специально для таких случаев хранилось красноречивое пожатие плечами.
- Он не глухонемой у вас? – интересовались у мамы.
- Что вы! – отвечала та негодуя. – Стоит мне спросить, хочет ли он молочный коктейль, и он так энергично кивает головой, что я боюсь, как бы она не отвалилась.
- Ну, может, он только немой?
- К сожалению, нет, - отвечала мама. - Не с моим еврейским счастьем. Рано или поздно он начнёт болтать, а это всегда утомительно. А пока я наслаждаюсь его молчанием.
Люди улыбались её словам. Никому и в голову не могло прийти, что она не шутит. А ещё некоторые из них говорили:
- Его надо показать доктору. Молчать до четырёх лет - это ненормально.
Уступив общественному мнению, мать отвела меня к логопеду.
Логопед порылся у меня в ротовой полости, попросил произвести, повторяя за ним, всякие смешные звуки и пару согласных.
- А теперь скажи, - предложил он, - ма-ши-на.
Я молчал.
- Хорошо, а собак ты любишь? – полюбопытствовал он вдруг.
Я кивнул.
- Очень хорошо. Тогда скажи со-ба-ка.
Я безмолвствовал.
Логопед был удовлетворён.
- Так я и думал, - сказал он матери. – Вам не нужна моя помощь. Точнее, вам нужна не моя помощь. Ведите сына к невропатологу.
- С чего это вдруг? – нахмурилась мама. – Хотите сказать, что он псих?
- Вовсе нет.
- Тогда к чему невропатолог?
- Ваш мальчик может говорить. Но по каким-то причинам не желает этого делать.
- Почему?
- Я не знаю, - логопед выразительно развёл руками. – Это может быть следствием какой-то психологической травмы, а может, это просто обыкновенная лень… Ведь вы, наверное, и так прекрасно его понимаете, а он понимает вас. Может, мальчик…
- Алексей.
- Может, Алексей не видит никакого смысла в том, чтобы делать над собой усилие говорить.
- Ясно, - сказала, нахмурившись, мама.
- Могу вам порекомендовать хорошего специалиста…
- Обойдёмся.
- Вы напрасно отказываетесь…
- Если он не хочет говорить – это его право!
- Но…
- Оставьте своего хорошего специалиста себе.
Мама резко схватила меня за руку и вывела из кабинета.
Дома мать устроила мне допрос.
- Так ты надо мной издеваешься?
Я отрицательно помотал головой.
- Ты просто ленишься говорить?
Я пожал плечами.
- Ты понимаешь, что ты позоришь меня? – мама добавила в голос грозных ноток. - Отвечай!
Я молчал.
- Я с кем говорю?!
Ни звука в ответ.
- Алёша, не выводи меня из себя! Ты меня слышишь?
Я кивнул. Мир становился размытым – глаза заполнялись слезами.
- Раз так, мне не остаётся ничего другого, как наказать тебя. Сегодня весь вечер ты проведёшь в углу.
Я хотел пожать плечами, но затем вспомнил логопеда и выразительно развёл руками.
«Ладно, - сжалилась мать надо мной. – Иди, играй. Пошли они все на…» Мать иногда материлась. Но всякий раз подчёркивала: «Плохое слово. Но маме можно. Маме просто зла не хватает».
Мы продолжали жить как прежде. Мама ворчала. Я продолжал хранить молчание.
Но вот однажды… Наташа собиралась на улицу. Мама упросила сестру и меня взять с собой. Наташа недовольно согласилась. Мама начала меня одевать. Но когда дело дошло до обуви, я вдруг отвёл мамину руку в сторону и спокойно, но чётко произнёс: «Я сам».
Мама так и села попой на пол.
- Он говорит! – запищала сестра, словно я был и должен был оставаться бессловесным зверьком.
- Да не вопи ты так! – прикрикнула на неё мама, - а то он от страха замолкнет навеки. -
Она обратилась ко мне. – А ты у нас, значит, самостоятельный?
Я растерялся и пожал плечами.
- Опять замолчал, - грустно констатировала Наташа.
- Ещё на четыре года, - поддакнула мама.
Они около минуты глядели на меня. Видимо, ждали, что я ещё что-то скажу. Я тем временем обулся и направился к выходу.
- Сказал – сделал! – подытожила мама. – Может, и будет толк из него.
МОЙ ПАПА – ВЫСОЦКИЙ
Мне было лет пять. Почти шесть. Я рос без отца. Но я точно знал, что он у меня есть. Потому что стоило мне чем-то огорчить маму - она тут же начинала кричать, что я вечно порчу ей кровь, и что я весь в отца, и я треплю ей нервы, второй папа. А иногда, например, когда я ел или просто смотрел телевизор, лёжа на диване, подперев голову рукой, мама, полюбовавшись какое-то время моим видом, невольно произносила неожиданно ласково: «Вылитый отец».
Да, я был убеждён, что он есть. Но я его совсем не помнил. И ничего о нём не знал. Мать не любила, когда я затрагивал эту тему. На вопрос о том, где мой папа, мать начинала злиться: «Где? Я бы тоже хотела знать, где и как живёт твой папашка, пока я из последних сил тяну эту лямку одна! Ему-то что? Настругал детей и живёт себе припеваючи. У него душа не болит. Совесть не мучает. Алиментами откупается».
Вот ещё одно доказательство того, что папа был. Каждый месяц мы с мамой отправлялись на почтамт и получали денежный перевод. На обратном пути мама неизменно ворчала: «Он думает, это деньги? Это гроши! Он хоть знает, сколько стоит детская обувь? Лично мне от него ничего не надо, но о собственном сыне он мог бы побеспокоиться. Так нет! Все деньги, небось, уходят на блядей!.. Это плохое слово. Не повторяй его никогда. Слово плохое, но маме можно. У мамы нервы, как бельевые верёвки… И зла не хватает… Понял?»
Я утвердительно кивал. Я уже выучил с полдюжины таких нехороших слов. Но повторять их в принципе не стремился.
Изредка лишь уточнял у мамы:
- Бляди – плохое слово?
- Очень плохое.
- А что это такое?
- Ну, это такие женщины, которые нравятся твоему папе.
Короче, он был. Просто его не было рядом с нами.
Как-то раз я перебирал наши грампластинки. На самом дне коробки, где они хранились, наткнулся на две пластинки, которые мы никогда не слушали.
- Не трогай их, - сказала мама, - это папины. Я не хочу их слушать.
- Папины?
Я изучил обложки. На обеих был запечатлён мужчина с гитарой. На одной обложке мужчина сидел в красном кресле, на спинке которого висел кожаный пиджак; на другой мужчина сидел на белом кубике, а рядом стояла красивая белокурая женщина.
Мне вдруг всё стало ясно. Это и был мой папа! Конечно! Точно!
Но я решил уточнить.
- Это точно папины пластинки?
- Ну ещё бы! Он ими очень дорожил, но я ему их не отдала. Из вредности. Обойдётся. Я пережила его предательство, и он переживёт…
Всё сходится! Значит, он певец. А вот эта белокурая женщина – одна из его блядей. Поэтому мама запрятала их так далеко. Чтобы не злиться.
Я был рад, что так легко всё разгадал. Я ликовал. Тайна раскрыта! Хотя мама особо и не скрывала. Она же сама призналась. Но на всякий случай я постарался контролировать себя и не выказывать своей радости.
- Давай поставим, - небрежным тоном попросил я. Так, словно мне было всё равно – поставит она или нет.
- Ты ничего не поймёшь, - сказала мама. – Тебе не понравится.
- Ну и что, поставь.
И чтобы у неё не возникло даже мысли, будто для меня это важно, я махнул рукой: мол, знаю, что не понравится, но ты поставь, пусть будет.
Мама включила магнитолу. Поставила пластинку и ушла на кухню готовить ужин.
Как только я услышал этот хриплый баритон, я тут же почувствовал – это голос моего папы. Последние сомнения улетучились. Их развеял голос. Голос отца.
Слушая песни, я внимательно рассматривал конверт, из которого была вынута заветная грампластинка. По слогам прочитал: Вла-ди-мир Вы-соц-кий.
Сердце бешено колотилось. Я находился на грани обморока. Моего папу зовут Владимир Высоцкий.
Я внимательно всматривался в лицо на обложке. Ну конечно, мама права, мы поразительно похожи. Что не удивительно. Ведь я его сын.
Прослушав первую сторону, я сам, очень аккуратно, перевернул пластинку.
В комнату заглянула мама.
- Ну что? – спрашивает.
- Ничего, – говорю, стараясь усилием воли унять колотившееся сердце.
- Нравится?
Я неуверенно кивнул и задержал дыхание. Боялся, что мама расстроится или разозлится, но она лишь покачала головой и сказала:
- Ничего не поделаешь – порода.
С тех пор я почти каждый день просил поставить мне Высоцкого. А потом научился и сам управляться с магнитолой.
Мать ворчала:
- Сколько можно слушать этого алкоголика?
- Он алкоголик?
- А ты что – по голосу не слышишь?
Мне хотелось сказать что-нибудь в его защиту, но я не знал, что.
И продолжал слушать Высоцкого.
Мать была права, не всё мне было понятно в его песнях. Но это не имело значения. Что не понимал – додумывал. Например, фразу «я обхожу искусы» я понимал так: человек (сам папа?) обходит место, где его могут искусать собаки.
Особенно мне нравились его шуточные песни. Про жирафа. Про утреннюю гимнастику. Но и остальные я тоже скоро разучил.
Взрослые только диву давались, когда слышали, как я вместо «голубой вагон бежит-качается» напевал: «мы не успели, не успели оглянуться, а сыновья, а сыновья уходят в бой».
А иногда по ночам я просыпался в слезах. Мне снилось, что папа приезжает к нам, весёлый, с гитарой, он поёт, рассказывает всякие интересные истории, обнимает счастливую маму, а потом он ведёт нас в кино или в зоопарк, а люди оглядываются, смотрят на нас и говорят: «Не может быть… Это Высоцкий. Лёшин папа».
Конечно, я понимал: папа артист, ему некогда приезжать к нам, но хоть бы разок, на денёк…
Затем я уговорил маму купить ещё новых пластинок. К тому времени как раз вышла новая серия - «На концертах Владимира Высоцкого». Это было что-то необыкновенное! Я был счастлив. С каждой зарплаты мама покупала по одной пластинке.
Однажды по телевизору транслировали фильм «Место встречи изменить нельзя». Раньше я не видел этого фильма. И когда на экране появилось лицо Высоцкого, я от неожиданности воскликнул:
- Папа!
- Что? – спросила мама.
Я решил, что пора признаться. Больше не имело смысла что-либо скрывать.
- Всё я знаю, - говорю. (Сообщаю это тоном доброго инквизитора.) - Знаю, - говорю, - кто мой папа…
- Я, слава Богу, тоже знаю, кто твой папа.
- Он!
И я решительно ткнул пальчиком в экран.
- Кто он?
- Высоцкий!
Мама так сильно удивилась, что потеряла дар речи, а когда полминуты спустя речь вернулась к ней, голос был сдавленным, сиплым, словно кто-то невидимый держал её крепкой рукой за горло.
- Лёшенька, ты себя хорошо чувствуешь?
- Он мой папа! – выкрикнул я. – Ты просто не хочешь говорить!
Кажется, мама поняла, что я вот-вот расплачусь, поэтому заговорила со мной тихо и ласково.
- Милый мой, хороший… Поверь мне, я не стану тебя обманывать… Твой папа – да простит меня Бог – такой же алкаш, как и этот, только менее талантливый. Я говорю правду. Твоего папу зовут Лёня. И у него такая же фамилия, как у тебя. Курилко. Но я надеюсь, что когда ты вырастешь, ты будешь совсем другим. Ты будешь честным, сильным и добрым. А может, даже и знаменитым, как этот твой Высоцкий.
- Да?
- Ну а почему нет? Чем ты хуже других? Ты у меня умный, красивый… С богатой фантазией… как оказалось.
Мама обняла меня и крепко прижала к себе.
- Тоже, глупыш, выдумал! Надо же! Сделал меня любовницей Высоцкого… Ты хоть никому об этом не рассказывал? А то ещё не хватало… Нашим сплетницам только повод дай, а уж они-то додумают – и как я на концерты к нему ездила, и как где-то в гримёрной… О майн гот! Любовница Высоцкого… У него там своих хватало… Бабы его любили…
А я сказал:
- Только ты его больше не обзывай.
- Кого?
- Высоцкого.
- Хорошо, не буду. Сдался он мне, твой Высоцкий. Садись, смотри фильм, а я пойду, лекарство приму, а то ты меня в гроб загонишь своими фантазиями…
СКАЗАТЬ СЕСТРЕ СПАСИБО
До пяти лет сказки на ночь мне читала сестра. Но иногда её эта обязанность напрягала. Ей было невыносимо скучно. Детские сказки по понятным причинам казались ей примитивными и неинтересными. Тогда она стала читать мне на ночь то, что было интересно ей, пятнадцатилетней. Чего там только не было. «Джейн Эйр», «Портрет Дориана Грея», «Яма», «Любовник леди Чаттерлей»… И прочее в таком же духе.
Под романы я засыпал немного быстрее, чем под сказки. Минут за двадцать. Но я ни в коем случае не роптал и маме не жаловался. Мне всё равно безумно нравилось слушать, когда Наташа мне читала. Любую книгу, с любого места.
Я заразился чтением задолго до того, как научился читать самостоятельно.
И я, наверное, единственный человек, ознакомленный в пятилетнем возрасте с душевными переживаниями Наташи Ростовой.
Мама всё-таки узнала о Наташиной хитрости. Разразился нешуточный скандал.
- Ты что, совсем сбрендила – читать ребёнку Мопассана! Это же о проститутке! Тебе самой такое читать ещё рано, между прочим. Скороспелка!
- «Милый друг», - оправдывалась Наташа, - стоит в программе внеклассного чтения.
- Да? А порнография там ещё не стоит – в вашей программе внеклассного чтения?
- Ну честно, мама. Вот список рекомендуемой литературы. Читай: Ги де Мопассан, «Милый друг».
Мама повысила голос:
- «Милый друг»! А не «Пышка»! Я ещё пока из ума не выжила, слава Богу! Где ты вообще её раскопала? Это ж не наша…
- Ширяева дала.
- Твоя Ширяева – суккуб! Я давно подозревала. Куприна тоже она дала?
- Да…
- Нашла себе подружку! Ей самой место в «Яме» Куприна! Немедленно всё верни, пусть даст взамен «Как закалялась сталь». Или «Молодую гвардию». Или ещё какую-нибудь тягомотину… Стой! Куда пошла? Оставь мне «Любовника». Остальное верни!
Сестра, хитро прищурившись, улыбалась:
- Я у неё взяла только Мопассана и Куприна, остальное наше.
- Ой, не заговаривай мне зубы! Я своё слово сказала. Такое читать ещё рано! Тем паче брату.
Делать было нечего. Пришлось Наташе вновь обратиться к детским книгам. К «Айболиту». К «Мойдодыру». К «Приключениям Пиноккио». Но, читать всю эту детскую литературу она долго не могла. (Тем более не раз и не два.) Её клонило в сон.
Чтобы окончательно избавить себя от ежевечерних чтений, она решила – легче научить читать меня самого.
Началось обучение.
Я принял его с энтузиазмом. Мысль о том, что я смогу читать сам, когда угодно и что угодно, окрыляла меня.
Мне, как и всякому пятилетнему ребёнку, не хватало усидчивости и внимания. А Наташе, в свою очередь, как доморощенному педагогу, не хватало терпения.
- Какая буква? – спрашивала она, ткнув пальцем в Букварь.
- Мэ.
- Не мэ, а эм! – сердилась сестра.
- Эм, - повторял я.
- А это?
- А.
- Правильно. А вместе?
Я молчал, раздумывая.
- Ну! – подгоняла сестра. – Читай. Эм и а – что получается?
- Эма.
- Да какая, блядь, эма?! Ма!
Наташа обожала материться. Если рядом не было мамы.
Я не обижался. Я превосходно разбирался: когда матерится мама – она злится, а когда Наташа – она просто балуется. Хочет казаться ещё взрослей.
Я любил сестру. Мы умели ладить.
Правда, когда я чуть подрос, мы с ней начали частенько ссориться. И довольно-таки серьёзно. В возрасте семи-восьми лет я уже умело и дерзко огрызался. Если мама нас не слышала, мы переходили всякие мыслимые границы приличий. Она обзывала меня хохляцким выблядком, а я её – ёбаной эсэсовкой. Эдакая невинная детская перебранка.
Достигнув совершеннолетия, Наташа сбежала из дому, скоро выскочила замуж и вообще уехала в другой город. Я остался один на один с неврастеничной и несчастной матерью.
Вечера протекали одинаково и тихо. Мать недовольно бурчала; я, не вслушиваясь, кивал, соглашаясь со всем, что говорила мама. А со временем понял: она уже не нуждается не только в собеседнике, но и в обыкновенном слушателе. Мне иногда казалось, она и сама себя не слушает.
А я читал. Одну книгу за другой. И постепенно осознавал, что вымышленная реальность волнует меня куда сильнее, чем настоящая действительность.
Я благодарен сестре за то, что она научила меня читать прежде, чем покинула нас. Чтение – вот что скрашивало серые вечера моего незавидного детства. Книги мне попадались чудесные. «Денискины рассказы», «Незнайка», Приключения капитана Врунгеля», «Книга джунглей», «Карлсон, который живёт на крыше», «Винни-Пух и все-все-все…». Чуть позже - «Робинзон Крузо», «Том Сойер», «Остров сокровищ»… А потом книги Майн Рида, Джека Лондона, Герберта Уэллса…
Господи, да разве можно перечислить все книги, читать которые, а равно и перечитывать было истинным наслаждением. А ведь именно желание перечитать книгу лучше всего её характеризует.
Читал я запоем. Со временем у меня развилась настолько сильная зависимость от чтения, что я читал всё без разбору.
Каждую субботу я отправлялся в библиотеку, сдавал пять книг, взамен брал новые пять и в страшном нетерпении, самый счастливый в мире, спешил домой.
Ещё в детстве я захотел и сам писать.
Уже в школе принялся за сочинительство. Прекрасно помню своё первое художественное произведение в прозе. Эдакий вольный пересказ какого-то фильма о служебной милицейской собаке.
Тот малюсенький рассказик на полстраницы полностью сохранился. Нисколько не стыдясь его незрелости, привожу рассказ без купюр. Единственное, что я позволил себе, – исправить многочисленные орфографические ошибки.
«Он родился чёрным, как ночь. Поэтому его назвали Вулкан. Его хозяин был хорошим мальчиком, почти дядей. Поэтому он пошёл служить в армию, а собака пошла с ним. Раз он был не один, а с Вулканом, то его взяли на границу ловить разных подлых шпионов. Вулкан наловил столько шпионов, что их уже некуда было складывать. Вулкана и его хозяина часто награждали медалями и мясом. Они были очень счастливы.
После армии они пошли служить в милицию. Они ловили бандитов, воров, а иногда и преступников. А однажды они по нюху находят целую банду, которая нагло грабила деньги и даже убила сторожа. Хозяин вулкана по имени Вадим сказал Вулкану – бери след. А когда Вулкан взял, они побежали по следу. Но их было только двое. И всего один пистолет. А бандитов было трое, и у каждого был нож и пистолет, потому что они были бандитами, а бандиты всегда вооружены до зубов. Но на самом деле зубы были только у Вулкана, а у его хозяина по имени Вадим - пистолет. И Вадим крикнул банде: «Вы окружены, и сопротивление бесполезно». Бандиты испугались. Один сдался, а двое выпрыгнули в окно. Хозяин Вулкана стал стрелять и ранил бандита. Потом они бежали за самым главным бандитом, за главарём. Когда главарь забежал в тупик, попав таким образом в безвыходное положение, то он повернулся и, скривив свою мерзкую рожу, стрельнул в храброго милиционера Вадима, но Вулкан бросился между ними и прикрыл хозяина своим собачьим телом. Пуля попала в Вулкана. Он упал. Он заскулил от боли. Он мог умереть, но он был счастлив, что защитил Вадима. Застрелив бандита, Вадим гладил Вулкана и плакал, а Вулкан из последних сил махал хвостом, и на это было грустно смотреть. И вся милиция плакала потом».
Сейчас мне читать этот наивный «шедевр» смешно. Но тогда, будучи первоклассником, я чрезвычайно собой гордился.
Я определился с будущей профессией. Я верил в себя.
Я решил: буду великим писателем. Что мне могло помешать? Лично я никаких препятствий не видел.
Ныне у меня больше сомнений. В детстве их не было вовсе. Я решил - и приступил к реализации. Начало было положено. Будущее представлялось в радужном свете.
Ах, детство…
ТАК МАМА ГОВОРИЛА
На людях моя мама обычно была замкнутой и молчаливой. Совершенно не коммуникабельной. Держалась в сторонке, при первой же возможности старалась исчезнуть. И друзей, и врагов заводила неохотно.
Дома она была не столь замкнутой и отчуждённой, но и тогда я не назвал бы её особенно разговорчивой. Однако если её что-то задевало за живое, она могла выдать такой длинный и горячий по накалу монолог, что я только диву давался. Целую тираду.
Помню, со свадьбы дочери она вернулась сама не своя, возбуждённая и злая. Она принесла мне два кусочка торта, завёрнутые в салфетку. Пока я ел, она говорила: «Сколько я для неё сделала! Недосыпала, недоедала, всё для неё, а в результате никакой благодарности. Я что – многого прошу? Мне ведь на самом деле ничего не надо! Просто подойди и скажи: «Мамочка, милая, спасибо тебе за всё. За всё, что ты сделала. За то, что родила, воспитала, жопу мне подтирала, обувала, одевала, души во мне не чаяла, сама пахала, как сраная Золушка, чтобы я, тварь неблагодарная, ни в чём не нуждалась, чтобы я наконец встретила своего носатого нерусского принца и свалила от тебя к ёбаной матери!» Так нет! Какой там! Я сидела с самого краю, как бедная родственница. Я уверена, многие так и не поняли, кто я такая. Родителям этого перезрелого жениха слово дали. Объявили: сейчас, дескать, слово предоставляется родителям. А ты бы видел этого жениха. Лысый, толстый, сорок лет. Он скорее мне в мужья подходит, хотя я с таким не то что в постель – в гроб не легла бы! Он же такой страхуил, не приведи Господь! Я сидела, глядела на них и думала: это ж как нужно любить деньги, чтоб за такого выйти. О, майн гот! Вся в ому пошла. Та тоже деньги любила. Хотя с мужем ей больше повезло. Опа такой представительный, интеллигентный…»
Ома и опа - это Наташины бабушка и дедушка, родители маминого мужа. Первого мужа. И последнего. Так как мой папа на маме не женился.
Сложным человеком была моя мама.
Любила литературу. Особенно поэзию. Знала сотни стихов наизусть. Сама в молодости писала лирические стихи. А при этом материлась, как биндюжник.
Верила в Бога. Ходила в церковь. Но при этом была способна спокойно проклясть человека по малейшему поводу. Если квартплата повышалась хотя бы на копейку, она проклинала всё советское правительство в целом: «Ах, чтоб вы, суки, не дождали! Чтоб вы все повыздыхали в один момент от самой страшной чумы, и чтоб вас даже в ад не приняли, а затолкали бы в общий барак и кормили бы дождевыми червями!»
Учила меня быть независимым и плевать на мнение окружающих, а сама всю жизнь боялась того, «что подумают соседи».
Повторяла народную глупость: «Бедность не порок». Заставляла меня поддерживать в доме идеальный порядок и вдалбливала мне в голову одну и ту же мысль: «Пусть бедно, но чисто». Но при этом стеснялась нашей бедности и запрещала пускать на порог кого бы то ни было. По этой причине ни о каком праздновании моего дня рождения в кругу друзей не могло быть и речи.
Часто была непостоянна. Сегодня говорила одно, завтра другое. Когда я имел неосторожность пару раз сакцентировать на этом её внимание, она принималась кричать:
«Жене своей будешь указывать!» и неизменно после добавляла: «Если найдёшь себе дуру».
Любила юмор, но сама никогда не смеялась. И плохо запоминала анекдоты. Зная, что я люблю свежие анекдоты, она приносила их домой с работы записанными на клочках газеты. Так как всякий раз, когда она надеялась на память, происходило примерно следующее. Приходит и ко мне:
- Лёшенька, мастер цеха рассказал новый анекдот. Значит, папа Карло просит Буратино: «Сынок, моя смерть близка. Я умираю. Но гроб себе сделать не успел. Пойди в лес, сруби мне три сосны и сооруди гроб». Буратино отвечает… - мама задумывалась. – Буратино отвечает, что… нет, не пойду. Я ведь тоже из дерева… А, нет! Он отвечает что-то, дескать, я не могу, потому что в каждом дереве… Точнее… О, майн гот! Короче говоря, Буратино что-то в таком духе отвечает, а папа Карло говорит: «Сплюнь и постучи по дереву». В общем, я что-то важное упустила, но финал точно такой: сплюнь и постучи по дереву.
- Спасибо, мама. Надеюсь, это было смешно.
Мама с видом игрока в покер, без всякого выражения, без намёка на мимику, признавалась:
- Очень смешно. Просто я ключевую фразу забыла. Но ты же у меня юморной мальчик, допридумай сам.
О, за ней самой можно было записывать. Она порой такие перлы разбрасывала.
Меняя мне по субботам постель, мама объявляла:
- Ты только погляди на этого поросёнка! Господи! Простынь такая чёрная, как будто на ней негры боролись!
Были фразы, которые прикреплялись к какому-нибудь слову или поступку. Проходили годы, но фразы не менялись.
Например, если я вставал из-за стола не доев, она, конечно же, говорила:
- Вообще-то у нас свиней нет.
Это означало, что доедать за мной некому. Если же я всё-таки упорствовал, говорил, что мне не нравится или я наелся досыта и в меня больше не влезет, она качала головой и скорбно замечала:
- Блокады на вас нет.
Часто мама говорила:
- Не ценишь ты меня, говно такое. Когда-нибудь вспомнишь меня, да поздно будет: меня уже черви съедят на Байковом кладбище.
Мама имела склонность к мрачному юмору. Помню, она говорила вечером:
- Целый день на работе думала, что сегодня сделать на ужин – жаркое или харакири.
Подозреваю, это была шутка. Хотя до конца не уверен. Шутила она всегда с абсолютно бесстрастным лицом. Я редко когда мог понять по её виду, в шутку она говорит или всерьёз.
Если я, скажем, просил её купить мне какую-нибудь игрушку, она серьёзно предлагала: «Ты позвони, попроси папу. У него как раз деньги куры не клюют».
Помню, я просил её спеть мне смешную песню о слоновьем пупке (была такая). Она говорила, что не сейчас, позже.
Я канючил:
- Ну спой, пожалуйста…
- Потом. Вечером, перед сном…
- Нет, сейчас… Ну мам… Ну пожалуйста…
Она в ответ, психанув:
- Я сказала, подождёшь! Ничего страшного! Не горит! Я тебя девять месяцев ждала – и ты подождёшь!
Как по мне, совершенно справедливое предложение. Но тогда, в детстве, я был не способен оценить его по достоинству.
Коротко о себе. Я живу и работаю в Киеве. Мне 38 лет. Лауреат "Гоголевской" и "Русской" премий. Автор пяти книг. Рассказы выходили в международной периодике: альманах "Крещатик", журнал "Радуга", "Слово/Word”, газета "Наша Канада" и др.
