* * *
Еще печет. Не отболело…
Не стерлось сумраком ночным.
Оттенки серого на белом
Так удивительно точны.
Еще немного лихорадит.
Еще не выстужен соблазн.
Еще невинности тетради
Так далеко до грешных глаз.
Еще бессловье дразнит жестом
Разгоряченности у рта.
Еще на тайну совершенства
Скупая смотрит немота.
* * *
Завяжи мне глаза… Я иначе тебя не забуду.
Столько память хранит, сколько выпадет ей
на роду.
Завяжи мне глаза, и тогда я беспомощной буду,
И в круженье людском заблужусь, и тебя не найду.
Завяжи мне глаза...
Пусть закончится наша коррида:
От истерзанной раны до сжатого болью плеча.
Завяжи мне глаза, чтобы я потеряла из виду
Все, что в мире есть ты: и улыбку твою, и печаль.
Завяжи мне глаза…
Пусть смеются надменные лица.
Пусть друзья не узнают: я лишняя в этой гурьбе.
Завяжи мне глаза, чтобы я, как подбитая птица,
Не смогла пролететь и мгновенье навстречу тебе.
* * *
Пуст мамин дом. В дверях затвор непрочен.
Но образ чистый светел, как всегда.
И смотрят мамы праведные очи
Сквозь жизнь и смерть на все твои года,
На почерк твой, что рвется безутешно
В надгробных начертаньях сжечь вину,
На твой надрыв, на твой приезд поспешный,
На волосы твои, на седину…
Хлебнешь печали, лишь беды не трогай.
Все души ходят к близким напрямик.
И ты, почуяв позднюю тревогу,
Прозреешь – и увидишь в тот же миг,
Что зло растет из трещины убогой,
Что грешный мир теряется во мгле,
А мать идет над грязною дорогой –
По воздуху идет, не по земле.
Идет она, как светоч, как спасенье,
Над горестным смешеньем черных вод,
От Рождества идет до Вознесенья –
Плечами подпирая небосвод.
* * *
Живем не так, встречаемся не с теми,
Не то творим, душою не горим,
Не те умом затрагиваем темы,
Не те слова друг другу говорим.
Легко бранимся, миримся натужно,
Скитаясь в одиночестве своем,
И лишь о том, кто нам и вправду нужен,
За пять минут до смерти узнаем.
* * *
Памяти ушедших друзей
Еще душа не отлетела:
Ее грехи не отцвели,
Еще она кружит над телом,
Над белым саваном земли;
Еще спешит всмотреться в лица:
Ей не мерещатся враги;
Еще, как раненая птица,
Кромсает воздух на круги
И ткет, невидимая людям,
Кайму к небесному рядну;
Еще она болит и любит
Всех ближних, чувствуя вину;
Еще глядит в земное братство,
Пускаясь в безоглядный плач;
Еще стремится разобраться
В своих зигзагах неудач;
Еще она полна раденья
К твоей душе – и держит речь
В твоих полночных сновиденьях,
Тебя спеша предостеречь;
Еще, как белый пароходик,
К причалу силится пристать;
Еще по дружбе в дом заходит
С тобой о жизни поболтать.
Гришка
И пришло время думать о «завтра»…
Отсверкали шальные огни,
Отгремели ракетные залпы,
Отодвинулись страшные дни.
Гришка, ставший от горя суровей,
Поседев за войну, отощав,
От чахоточных лет нездоровья
В бане душу свою очищал.
И мечтал, хоть «наград и не стоил»,
Чтоб война, зарастая травой,
Никогда не сошла чернотою
На сибирскую землю его;
Чтоб могла эта чудо-землица
Хлеб родить и надежду давать;
Чтоб сумел он трудом насладиться,
А не, сидя в углу, горевать;
Чтобы ладить с душой дорогою,
Как когда-то в былые года;
Чтобы знать, что с одною ногою
Он еще, брат ты мой, хоть куда;
Чтоб жена, так привычно и просто,
Отодвинула сотни тревог,
Чтоб упали тяжелые косы
На скупые ладони его;
Чтоб огонь закудрявился в печке,
Чтоб понять, что из пекла – был зван;
Чтоб надеть ей на палец колечко,
Чтобы первенца звали – Иван.
* * *
В поднебесье темно, и еще петухи не пропели.
Загорелась стыдом в тихом сердце
виновная треть…
Оглянуться назад – и увидеть блуждающий пепел,
Устремиться вперед –
и над будущим пеплом сгореть.
Раздвоились пути, нет возницы,
и лошадь стреножат.
Умножает грехи, как морщины, земная юдоль.
И куда понести эту тяжкую горькую ношу,
Чтоб суметь заглушить эту адскую черную боль?
В колыбели ночей пеленающий сон беспробудней,
В пробужденье от сна отрешенность проста и чиста.
От креста до перста –
километры распнувшихся будней,
От молитвы до сердца – кровавая вечность Христа.
