Теплые струйки парного молока нежно бились и бились о подойник. Сидя на маленькой скамеечке, Маня доила корову Зорьку, а сама вспоминала сегодняшнее утро, когда ей пришлось идти на поклон к Ивану – мужнему брату. Ее муж Андрей два года воевал на фронте – пока Бог хранил его от пули. Правда, он мало что писал о войне, все больше спрашивал об их житье-бытье. Знали только, что служит связистом, был легко ранен. Подлечился в госпитале и опять на фронт.
Маня хозяйничала, управляясь с тремя малолетними детьми, да старухой-свекровью. Хоть и была безграмотной, а природная мудрость и деловитость помогали в житейских делах. Весной землю взяли в лесхозе, картошкой засадили, а осенью в Куйбышев на базар. Так к школе и Коле новые брюки справили, и Валюшке на кофточку хватило, и себе ситчика на фартучек прикупила. Очень уж любил ее муж, когда она в красивых фартучках у печи возилась.
А самая главная кормилица их – Зорька. Добрая буренка, ласковая. Всегда чувствовала, в каком настроении хозяйка. Лизнет шершавым языком – всю печаль-тоску снимет. Вот и плакало сердце сейчас из-за нее: сено доброе уродилось, ребята старались, накосили, в лугах лежит, а как привезти?
Деверь Иван на фронт не попал, жил зажиточно, работал бухгалтером в лесхозе, лошадь свою имел. Маня решила пойти к нему на поклон, ведь не чужой все-таки человек.
Не ласково принял их родственничек, дальше порога и не пригласил.
– Чего с утра пораньше, случилось что?
– Иван Родионович, сам знаешь, в лесхозе все лошади заняты. Помоги увезти сено. Не дай Бог дожди пойдут, сгниет все, как с ребятишками зимовать будем? Дай на несколько дней лошадь.
– Маня, у самого дел невпроворот. Сделаю, что задумал, тогда посмотрим. А сейчас никак не могу.
Вышла Маня из хором и без воды слезами умылась.
Дома детишки не кушали, ждали мать и без слов поняли все. Каждый отложил по ржаному кусочку хлеба – для Зорьки.
За привычными, домашними хлопотами горькие мысли рассеялись. Временами поднимала взор на икону Серафима Саровского, доставшуюся ей от матери, и шептала: «Помоги!».
Вечером семья как всегда собралась за большим обеденным столом. Все дневные дела переделаны, можно отдохнуть и послушать чтение младшенькой Валюши. Была у них одна заветная книга, «Житие Серафима Саровского» называлась, тоже от матери осталась. Очень уж любила Маня слушать ее. Прочитали они и как батюшка Серафим в пустыньке жил, и как молился на камне тысячу дней, и как напали на него разбойники и избили. После этого рассказа, ночью Маня не спала, переживала: «Крестьяне еще называются. Такого доброго человека покалечить, как рука-то поднялась. Нехристи просто».
Тем вечером Валюша читала вот что:
«Однажды прибежал в обитель простой крестьянин с шапкою в руке, с растрёпанными волосами, спрашивая в отчаянии у первого встречного инока: «Батюшка! Ты, что ли отец Серафим?» Ему указали отца Серафима. Бросившись ему в ноги, он горячо заговорил: «Батюшка! У меня украли лошадь, и я теперь без неё совсем нищий. Не знаю, чем кормить буду семью. А говорят, ты угадываешь!» Отец Серафим, ласково взяв его за голову и приложив к своей, сказал: «Огради себя молчанием и поспеши в такое-то (он назвал его) село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома. Там ты увидишь калиточку, войди в неё, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча». Крестьянин тотчас с верою и радостью побежал обратно, нигде не останавливаясь. После в Сарове был слух, что он действительно отыскал лошадь в указанном месте».
Коля вскочил из-за стола:
– Мам! Батюшка Серафим всем помогал, а нам что, не поможет? Давайте тоже его попросим, чтоб нам с лошадью помог.
– Сынок! Да разве я против? Помолитесь сегодня все усердно. Серафим Саровский детишек-то очень любил.
Ночь летняя быстрая, легкая. Утром – стук в ворота. Маня, открыв, увидела соседа Василия Ивановича. Хроменький он был от рождения, поэтому и на фронт не попал.
– Маня, – весело закричал он. – Мы тут со своей хозяйкой решили тебе помочь. Слышали Иван-то отказал. Не дай Бог сено пропадет, как прозимуешь? Молоко ведь у коровы на языке.
Тут уж у Мани хлынули слезы из глаз, только от радости. Знала она, что соседям дали лошадь на несколько дней, и хлопот в хозяйстве хоть отбавляй, а не пожалели отдать. На следующий день радостно и сноровисто работали все. Потом и в лесхозе подошла их очередь на лошадь. Так что душистого сена навозили целый амбар.
Осенью Маня смогла попасть в Куйбышев. Всего две церкви на весь город, а верующие радуются – хоть эти есть. В Манином селе-то закрыли в тридцатые годы, теперь со своим горюшком и приткнуться некуда. Поставила Маня самую большую свечу перед иконой Серафима Саровского от себя и от деточек.
Суровая зима была, но пережили, и Зорька не подвела – молоко сладкое, вкусное давала, только и держались им.
А Ивана вскоре арестовали, конфисковали много добра, и самого в лагерь на Колыму отправили. Пришла от него весточка:
– Маня, голодно здесь. Пришли хоть сушеных картофельных очисток.
Послать-то Маня послала посылку, разве добрая душа не откликнется на чужое горе, да только не вернулся Иван, сгинул в чужих краях.
