Дзинннь!
Упущенный мойщицей посуды тонкостенный, с голубыми ободками стакан закончил свое существование на бетонном полу.
«Третий уже за сёдни… – непроизвольно отметила про себя мойщица, бабка Валя. – И-эхх, рученьки мои, рученьки… Допилась».
Проворно схватившись за веник, она поспешила смести осколки на кусок газеты, с недавних пор постоянно хранимый в кармане темно-синего халата. Осторожно завернув их в обрывок, постаралась запихнуть пакетик на самое дно мусорного ведра.
Стервоза – новая заведующая кафе – повадилась в него совать нос, появляясь в моечной. В отбросах она, конечно, не копалась, а вот если углядит битую посуду – сразу на ее двойную стоимость штрафует. А зарплата у бабки Вали не резиновая.
Со злом и через силу она домыла очередную порцию тарелок и стаканов, получив временную передышку.
Вытерев красные распаренные ладони о замусоленное полотенце, женщина неслышно прокралась в коридорчик, за занавеску, откуда была видна часть зала кафе. Там шла-катилась далекая от бабки Вали чужая застольная жизнь, долетающая до моечной лишь одной своей стороной: грязной посудой с остатками еды.
За ближним столиком, у колонны с табличкой: «Спиртные напитки приносить и распивать строго воспрещается!» – расположились два парня и девушка. Несмотря на летний день, молодые люди были в пиджаках. У находившегося лицом к бабке Вале над нагрудным карманом висело три медали: две на пятиугольных колодочках и одна – на прямо-угольной, меньшего размера и с боковыми выемками. Второй парень сидел к бабке Вале спиной, однако та сразу смекнула: награды, верно, есть и у него. И еще поняла, что разговор в компании «афганцев» (а кем еще они могли быть) не клеится.
Залпом проглотив остатки компота, парень, устроив-шийся напротив мойщицы, достал из кармана складной ножик. Раскрыл его, поднял с пола на колени небольшую спортивную сумку и чуть расстегнул ее молнию. Со своего наблюдательного пункта бабка Валя отчетливо заприметила высунувшееся из кожаных недр бутылочное горлышко и зачарованно сглотнула.
Жадно, немигающе смотрела она, как, срезав верх пластиковой пробки, парень воровато разливал под столом вино в стаканы из-под компота, как девушка тихо протестовала, накрыв ладонью свой, недоопорожненный, как второй парень тоже пытался урезонить друга. Но тот упорно настаивал и отобрал-таки у девушки стеклотару, остававшийся в ней напиток выплеснул в тарелку из-под первого, а освободившийся стакан тоже наполнил спиртным. Сумку опустил на пол и негромко – бабка Валя едва разобрала слова – произнес:
– За ушедших в бессрочный отпуск!
Не чокаясь, парни разом проглотили вино. Однако девушка пить не стала.
– Ты что? – с ноткой возмущения выпалил первый парень.
Девушка, жестикулируя, опять стала отказываться. Да и второй парень снова вмешался, пытаясь сгладить ситуацию.
– Нет, ты подумай! – уже громче воскликнул первый, и в его сторону оглянулись двое посетителей. – Она, видите ли, совсем ни-ни! И даже за это!
Девушка молча сгорбилась над непочатым стаканом. Ее сосед приподнял согнутую в локте руку, урезонивающе качнул ею, и бабка Валя углядела, что кисть у сидящего к ней спиной изуродована: на ней не хватает двух пальцев – мизинца и безымянного.
– Не бузи, люди смотрят…
– Да иди ты! – яростно дернул плечом первый парень, и от резкого движения медали его тревожно звякнули. – Тоже, нашел… кандидатку на благоверную! – в запальчивости продолжил он. – Мы инвалидами, войной выжатые и отброшенные, вернулись, на фиг никому не нужны, ни работы путной, ни угла! Зато бюрократы в коридорах власти смеются: а мы вас туда не посылали! Одному такому функционеру поганому я и предъявил: а что ты, сука, сделал, чтоб я туда, в натуре, не ездил? Крик, скандал, за малым до вызова милиции не дошло… Ладно, какие-никакие, а на гражданке, о чем под обстрелами мечтали. Как-то бескровную жизнь устраивать надо. Так с кем? С ней? Которой на наших погибших братьев начхать?
Всплеснув руками, девушка выскочила из-за стола и бросилась к выходу. Следом кинулся и ее сосед, на ходу обругав первого парня:
– Ну и скотина же ты!
На пиджаке метнувшегося за девушкой мойщица успела заметить две медали и большую красную звезду – орден. Точь-в-точь такой же она хранила дома, в ящике стола. И еще, как и у обоих парней, медаль на прямоугольной, с выемками, колодочке: «Воину-интернационалисту от благодарного афганского народа».
Подхватив сумку, со словами: «Постой, брат, я же не хотел!» – из кафе, прихрамывая, заторопился и последний из рассорившейся компании. Бабка Валя сразу подумала, что теперь его другу придется делать трудный выбор меж будущей женой и боевым товарищем. Одновременно пришла мысль, что остаток вина, скорее всего, сейчас разольется в сумке. А в следующий миг внимание наблюдательницы приковал оставшийся на столе нетронутый стакан с вином.
Решение пришло сразу. На ходу срывая с себя заляпанный клеенчатый фартук, бабка Валя вбежала в моечную, подхватила поднос с выщербившимся краем и поспешно выкатилась в зал – вроде бы собрать со столов грязную посуду.
…Только очутившись с драгоценной добычей в своем закутке, добытчица перевела дух. Стакан рубинового вина она надежно укрыла за горкой чистых тарелок. Теперь только выждать удобный момент и…
В приподнятом настроении бабка Валя полоскала посуду, а в памяти одинокой, рано состарившейся женщины предпенсионного возраста, как в ускоренном кино, бежали картины-воспоминания.
Родителей у нее – в сорок первом шестилетней деревенской девчонки – забрала война. Спасибо, дальняя родня приютила, с голоду помереть при немцах не дала. Да так и прижилась девочка у пожилой троюродной тетки, которая полюбила ее, будто родную дочь. Своих-то детей у родственницы не было.
Давно окончились бои-сражения, прошли-промчались и школьные годы Валентины… Расцвела, несмотря на все невзгоды тяжелого – особенно для деревни – времени девушка, заневестилась. (Трудилась она после восьмилетки бессменно дояркой.) Ан тетка – натура активная, властолюбивая, считавшая своим долгом и дальше наставлять воспитанницу, желчно поучала ее насчет деревенских женихов. И тот, мол, тебе не пара, и этот. Один – ленив, другой – до вина охочий, третий – эгоист с макушки до пят, четвертый – похотлив аки кот… «Не торопись! Осмотрись! Не ошибись!» – талдычил назидатель в юбке. Мягкая незамужница покорялась, а в душе со всей серьезностью надеялась на «принца на белом коне» и мечтала о какой-то иллюзорной счастливой жизни.
И ведь приехал на малую родину в отпуск, после окончания училища, молоденький лейтенант, а познакомились молодые люди по случаю – в сельском магазине… Да чуть ли не через неделю уже и посватался офицер к ладной девушке с богатой темно-русой косой, вскорости же и скромную свадьбу сыграли. (Этому браку тетка противиться не стала.) Вот только отправляться новоиспеченным супругам по мужниному распределению пришлась в зауральскую глухомань.
На втором году после свадьбы народился сын. Домохозяйкой просидела с ним молодая мать весь сибирский срок погонной службы мужа. Некем было ей устроиться на работу в отдаленной воинской части, да и детского сада рядом не имелось. Хорошо хоть, что к тому времени, когда супруг в хрущевские «миллион двести» угодил, семью наконец в крупный город перевели. Сын только и успел в школу пойти, как отца – к тому времени капитана – на гражданку безжалостно выкинули. Без пенсии, без квартиры, без специальности. И подался тогда уволенный в запас офицер на Север, в надежде там дензнаков на собственное жилье наколотить. Временный якорь бросил в поселке Тазовском, в шестидесятых – центре промышленного освоения Заполярья, возросшем из старинной фактории Хальмер-Сэде. (В переводе с ненецкого – «сопка покойников»: когда-то здесь, на огромном холме, располагалось действующее кладбище.) Переквалифицировался в рыбодобытчика, стал по Обской губе ходить, живое серебро выуживать. И поначалу удачливо. Только через несколько месяцев сгинул. А местные власти его особо и не разыскивали: край глухой, да и впервые разве такое. И как ни накладно было, а поехала вдова не вдова в Ямало-Ненецкий автономный округ.
Увы, всё то же, ни с чем воротилась. Подсказали, правда, ей шепотом, что со злыми людьми – грязных дел воротилами – капитан запаса прилюдно схлестнулся, вот они его, видать, и порешили. А могилку искать – велика тундра, страсть как велика…
Ой, всякого горюшка нахлебалась женщина, пока сына на ноги подняла! Да ведь как уговаривала, чтоб в военное училище не поступал, – чуяло беду материнское сердце-вещун.
И-эхх! Не уговорила. По отцовским стопам сын пошел. Окончил с отличием военный вуз и – одним из первых в мотострелковом полку – написал рапорт с просьбой направить служить в Афганистан. Храбро провоевал там неполный год, заслужил орден и звание старшего лейтенанта… А потом в очередном жестоком бою достали его осколки душманской гранаты. И вернулся кавалер Красной Звезды домой в «Черном тюльпане».
Вот тогда-то, на поминках, впервые и присмотрелась бабка Валя к наградам сыновних сослуживцев (цинковый гроб двое сопровождали: капитан и сержант, вскрыть домовину они так и не позволили), и словосочетание «бессрочный отпуск» услышала. Ох, раненько выпал он ее единственной родимой кровинушке!
Нет на свете горя ужаснее, чем матери – свое дитя пережить. Оттого и пыталась она наложить на себя руки… Спасибо, добрые люди подоспели, из петли вынули. Пять лет после того, не снимая, носила осиротевшая черный платок. И каждый день, в любую стужу и дождь, ходила вечерами на родимую могилку. Посидит на скамеечке перед типовым обелиском из оцинковки, с красной звездой и единой обезличенной фразой: «Погиб при исполнении служебных обязанностей». Приукрашенное памятью прошлое вспомнит, с сыном поговорит. Будущего-то светлого уж впереди и не осталось.
От одиночества горького потихоньку и к рюмочке пристрастилась. А зелье хмельное и довело до места мойщицы. Кажется, уже веки вечные женщина над грязными тарелками спину гнет, и теперь все ее не иначе как бабкой Валей кличут. Только вот не судьба ей оказалась внуков понянчить. Слава богу, хоть какое-никакое жилье к старости имеется: комната в коммуналке. Но до пенсии еще неполный год надо дотянуть. Ну ничего, недолго осталось. Да к тому же в кафе по-любому лучше, чем дома затворницей в углу отсиживаться: всё к людям поближе…
Так думала бабка Валя, в приподнятом настроении перемывая посуду и нет-нет да поглядывая в уголок, где за тарелками прятался заветный стаканчик. Наконец, улучив момент, достала его из тайника.
«А от сердца парень-то с медалями сказал, – подумалось ей. – И почему бы усопших глотком вина не почтить! Хотя и сильничать здесь… тоже не с руки. И-эхх! Вечная моим родненьким память и Царствие Небесное!»
И бабка Валя с наслаждением вытянула содержимое стакана.
– Ты! Старая дура! – в дверях моечной стояла стервоза. – Опять за свое? Сколько раз я тебя предупреждала?! Ну, всё: завтра можешь не выходить, я тебя уволила! По статье! Слышишь?! По статье!!!
Дзинннннь!
Упущенный бабкой Валей тонкостенный, с голубыми ободками стакан закончил свое существование на бетонном полу…
