«Евреи не были истреблены до конца ни Египтом, ни Римом, ни фанатиками
инквизиции. Уничтожить евреев также не может и Гитлер, хотя историяеще
не знала подобного массового истребления целого народа... Выродок Гитлер
не понимает, что уничтожить народ невозможно. Евреев стало меньше, чем
было, но каждый еврей стал большим, чем он был».
Из статьи Ильи Эренбурга в еврейской газете ”Эйникайт” за 25 июня 1943 года.
Я чувствую себя неловко перед журналистами-одесситами, так как решился писать об их родном городе, о Холокосте в Одессе, о человеке-легенде из Одессы, хотя в Одессе не жил, меня четырёхлетним ребёнком и ещё четверых детей родители вывезли из Курска на Восток чуть ли не последним поездом, когда фашисты подходили к городу. А в это время немецко-румынские полчища уже вошли в Одессу, и для евреев здесь уже наступили страшные времена. Меня подвигла писать о том жутком одесском аде скромная книжечка с еврейским семицветником на обложке: поэма Льва Рожецкина «Позднее эхо», изданная небольшим тиражом в Одессе в 1992 году. Боюсь, что она стала уже библиографической редкостью, но ко мне она попала отнюдь не случайно, мне передал её мой земляк, замечательный врач Лев Гольцман, которого до отъезда в Израиль знал весь еврейский Курск. Передал с категорической просьбой: «Об этом человеке и об этой книге надо обязательно напомнить всем «русским» евреям».
Что я и пытаюсь сделать, потрясённый и самой книгой, и её автором, и теми скупыми сведениями, которые я почерпнул из книг и из статей о Холокосте в Одессе.
А начать я хочу с тех далёких довоенных лет, когда семью Рожецкиных постигло большое горе. Глава семьи, Самуил Лейбович Рожецкин, по воспоминаниям его друзей, был большим начальником на железной дороге, в звании, соответствовавшем чину полковника. Его жена, Елизавета Григорьевна, заведовала детским садом. Самуил Лейбович гордился дружбой с «самим» Лазарем Кагановичем. Но эта дружба не спасла его, и в 1937 году его арестовали и приговорили к тем самым «десяти годам заключения», которые на языке сталинских палачей означали расстрел. Его имя я нашёл в сталинских расстрельных списках, составленных через много лет для реабилитации обществом «Мемориал».
Так что с того страшного момента ареста мужа Елизавета Григорьевна воспитывала сама двух сыновей – старшего Льва и младшего Анатолия. Лёва уже в пятом классе был известным школьным поэтом, но по воспоминаниям его одноклассницы Беллы Езерской, держался от всех отстранённо, ни с кем не делясь семейным горем и страхом вероятного ареста. Кстати, уже после войны художественный дар проявился и у Анатолия. Он работал режиссёром Дома народного творчества, писал сценарии для разных клубных мероприятий и школьных олимпиад. Как пишет израильтянин Исаак Ляпидес, оба брата после войны были «заметными людьми в одесском культурном пространстве». Исаак Ляпидес учился в одном классе с Анатолием Рожецкиным. «Мы, его одноклассники (я, по крайней мере), никогда не слышали, что братья прошли страшную Доманевку, не раз были на краю гибели, но выжили… О тех почти трёх годах ежеминутной близости к смерти Анатолий не рассказывал. Помню только впечатление о поэме Льва, ярко описывающей жизнь в оккупированной Одессе… Не знаю, была ли поэма опубликована, читал её в доме Рожецкиных в рукописи».
Исаак Ляпидес уехал из Одессы в 1953 году, потеряв связь с семьёй Рожецкиных. С тех пор поэма «Позднее эхо» прошла долгий 40-летний путь до момента, когда была, наконец, опубликована.
Но вернёмся в те страшные дни, когда на Одессу надвигались фашистские полчища. Советская пропаганда уверяла, что Одессу никогда не сдадут врагу. Старики убеждали себя, что румыны и немцы – «культурные нации» и ничего плохого не сделают евреям. Те, кто не верил ни тому, ни другому, спасались, осаждая последние поезда. Семье репрессированного «врага народа» не нашлось места в поезде, и Елизавета Григорьевна, как и тысячи других еврейских семей, осталась с детьми в Одессе.
И теперь им предстояло пройти те круги ада, о которых потом Лев Самойлович расскажет в своих воспоминаниях и в поэме «Позднее эхо». Но ещё в гетто, пройдя вместе с мамой и братом через многие лагеря смерти, семиклассник Лев Рожецкин сочинял очерки, песни и стихи, в большинстве случаев – в уме, но что-что записывал на клочках бумаги, на дощечках. Очевидцы рассказывают, что кое-что он передавал через забор гетто какой-то девочке, но многое потом восстанавливал по памяти. «Конечно, это грозило мне смертью, - вспоминал он потом,- но я написал две антифашистские песни «Раскинулось небо высоко» и «Нина» (памяти женщины, сошедшей с ума). Иногда мне удавалось читать свои стихи моим товарищам, по несчастью. Как мне было отрадно, когда сквозь стоны и слёзы люди пели мои песни, читали стихи».
Как рассказывал потом Анатолий, их не раз выводили на расстрел, но в последний момент возвращали в барак. А Лёву звери-надсмотрщики однажды избили до полусмерти, когда нашли у него стихи Пушкина.
Елизавета Григорьевна и двое сыновей чудом избежали гибели, когда горстка оставшихся в живых евреев разбежалась по окрестным хуторам, воспользовавшись суматохой в рядах фашистов при приближении Красной Армии.
Сразу после войны Лев Рожецкин пытался опубликовать свои воспоминания и стихи о страшных днях и месяцах в гетто, докричаться до тех, кто не верил, что можно пройти через все эти ужасы и остаться в живых. В 1945 году в альманахе «Героическая Одесса» был напечатан отрывок из его поэмы. На него обратили внимание те, кто создавал «Чёрную книгу» об ужасах Холокоста, попросили передать свои воспоминания. Но ещё раньше, в годы войны, по мере того, как советские войска продвигались на Запад, обнаруживались всё новые и новые страшные подробности систематического истребления фашистами евреев. Еврейский Антифашистский Комитет, который возглавлял Соломон Михоэлс, счёл своим долгом собрать и опубликовать свидетельства очевидцев и жертв Холокоста, официальные документы и протоколы. Так возникла идея «Чёрной книги», работу над которой возглавили известные советские писатели-евреи Илья Эренбург и Василий Гроссман. К своей благородной работе они привлекли многих известных литераторов, евреев и не евреев.
«Чёрная книга» была подготовлена к печати в 1947 году, но после войны сгустились тучи над Еврейским Антифашистским Комитетом и всеми, кто пытался поведать правду о Холокосте. В январе 1948 года по приказу Сталина Соломон Михоэлс был убит, это стало началом антисемитской компании. В том же году публикация «Чёрной книги» была признана «нецелесообразной», её набор был уничтожен в типографии. Счастье, что несколько экземпляров рукописи авторы разослали в другие страны. В 1970 году, разбирая архив отца, Ирина Эренбург обнаружила папки «Черной книги» и, зная, что ими интересовался КГБ, отдала их на хранение разным людям, а затем в начале 80-х годов переправила в Иерусалим. Эта рукописная «Чёрная книга» хранится в Национальном мемориале катастрофы и героизма (Яд ва-Шем) в Израиле. За восстановление книги взялись в Израиле, где она была издана в 1980 году. Полный вариант «Черной книги» вышел с предисловием Ильи Альтмана в Вильнюсе в 1993 году. В том же году появилось подготовленное Государственным архивом Российской Федерации и «Яд ва-Шем» первое совместное российско-израильское документальное издание «Неизвестная черная книга», инициатором и одним из составителей которого тоже был Илья Альтман. Кстати, и в этом издании, как и в первом издании «Чёрной книги», мы находим воспоминания и стихи Льва Рожецкина.
К сожалению, мне неизвестно, попало ли за «железный занавес» в Советский Союз первое издание, мне удалось читать её страшные страницы уже в Израиле. И вот теперь, готовя эту статью, я вернулся к «Чёрной книге» и в главе «Одесса» – эту главу по материалам и показаниям одесситов написала Вера Инбер - нашёл несколько страниц, посвящённых Льву Рожецкину и его воспоминаниям. «Юноша, почти мальчик – он побывал во многих лагерях смерти и подробно их описал, – рассказывает Вера Инбер. – По его очеркам мы ясно представляем себе весь этот ад – цепь лагерей от Чёрного моря до Буга: Сортировочная, Березовка, Сиротское, Доманевка и Богдановка». Дальше Вера Инбер приводит слова самого Льва: «Я хочу, чтобы с особенной ясностью запечатлелась каждая буква этих названий. Эти названия нельзя забыть. Здесь были лагеря смерти. Здесь уничтожались фашистами невинные люди только за то, что они евреи». Вера Инбер приводит рассказ Льва Рожецкина о страшных мучениях и гибели тысяч людей, когда их перевозили и перегоняли умирать из одного места в другое, до последней остановки – Доманевка. Доманевку, говорит Вера Инбер, Лев описывает подробно: «Доманевка – центр смертей и убийства. Сюда пригоняли на смерть тысячные партии. Этапы следовали один за другим беспрерывно. Из Одессы нас вышло три тысячи человек, в Доманевку дошла маленькая кучка».
Не буду цитировать дальше воспоминания Льва из «Чёрной книги» о страшных картинах гибели людей, когда их с мамой заставляли быть в роли могильщиков, об ужасных сценах издевательства перед убийством над тысячами людей, - об этом можно прочитать и в самой «Чёрной книге», и в электронных еврейских изданиях со всего мира и из Одессы, которые эти воспоминания Льва приводят.
А как же сам Лев Самойлович? Долгие годы он молчал, загнанный в советское цензурное гетто. Окончив филологический факультет Одесского университет, 45 лет работал учителем русского языка и литературы, досрочно вышел на пенсию с жалкими 55 рублями в месяц. В 1994 году с ним вновь встретилась его одноклассница и однокурсница, журналистка Белла Езерская, которая эмигрировала в США. Лев Самойлович делился с ней своей радостью:
– И всё равно я был счастлив, у меня появилось свободное время, раньше его не было. Я снова начал писать. Представляешь! Через 45 лет! Я написал книгу о гетто.
Эта книга и есть, очевидно, поэма «Позднее эхо». Но как ни радовался Лев Самойлович, потому что ко времени их встречи поэма уже была опубликована в Одессе в 1992 году, из предисловия к ней, написанного поэтом Юрием Михайликом, мы узнаём, какой долгий путь она прошла, как и «Чёрная книга», прежде чем увидела свет.
В 1983 году поэт Игорь Неверов передал Юрию Михайлику толстую папку со стихами, написанными верлибром, свободным стихом. Начав читать рукопись, Ю. Михайлик не мог от неё оторваться. Дома прочитал рукопись дважды и трижды, читал отрывки из неё домашним, читал их знакомым и друзьям.
Скромный человек, маленький пленник гетто, Лев Рожецкин, выжив, хранил в себе страшные воспоминания. Стихи он начал писать ещё в гетто. Но лишь став взрослым, пишет Ю.Михайлик, уже в зрелые годы, преподавая в школе русскую литературу, «вдруг понял, что нередко осознают мастера: никто другой не скажет того, что могу я, должен я. И тогда он написал Книгу…Он написал книгу о гетто. Об одесском гетто. О том, что видел сам. И сделал это с такой мерой ответственности, с таким чувством боли, с таким чувством меры и такта, с такой пронзительной обидой за человека и с такой верой в него, что эта книга куда больше обычного свидетельства… И всё же это свидетельство. Только не перед земным судом…».
Но увы, этого не понимали, вернее, не хотели понимать советские чиновники от литературы. Тщетно Юрий Михайлик и Игорь Неверов долгие годы стучались в редакторские кабинеты с просьбой издать книгу Льва Рожецкина – везде им отказывали по разным предлогам. И лишь только почти через десять лет (!), когда рухнули стены коммунистического бастиона, они сумели её издать в Одессе в 1992 году с помощью спонсоров и Одесского общества еврейской культуры имени Нотэ Лурье. Издали скромным тиражом, снабдив выразительными рисунками художника Г.А.Палатникова. Кстати Григорий Аркадьевич Палатников родился уже после войны в той самой Березовке, через которую гнали несчастных евреев в гетто. Замечательный украинский художник сопроводил текст поэмы выразительными графическими работами, которые органически вплелись в текст поэмы. Исследователи искусства справедливо пишут, что графика Палатникова - это « поэзия, темпераментная и зовущая постигать глубины философии и истории искусства». Григорий Аркадьевич иллюстрировал и сборник Льва Рожецкина «Рассказы», который вышел уже в Израиле. В нашей стране выставлялись и полотна Г.А. Палатникова.
Можно много говорить о поэме «Позднее эхо», её, конечно, лучше читать всю, целиком, – и не один раз. Попробую лишь привести несколько отрывков, где поэт от лица еврейского мальчика описывает страшные картины человеческих трагедий и утрат.
Открывается поэма выразительным вступлением «Чёрная книга», которому предпослано письмо Ильи Эренбурга с просьбой прислать свои показания для «Чёрной книги». Лев Рожецкин даёт своё выразительное представление о такой книге, заканчивая его пронзительными строками:
«Чёрная книга.
чёрная, чёрная,
как небо
с погашенными навечно звёздами».
А дальше идут скорбные главы его собственной «Чёрной книги». После главы «Тень свастики», где поэт вспоминает о зловещей тени смерти, которая нависла над евреями с приходом фашистов, центральная глава поэмы своим названием говорит обо всём – «Гетто». Вот лишь два эпизода о жизни в страшном лагере, который фашисты цинично называли «синагогой».
Сон на грязных тряпках, а
«Недалеко от нас,
в правом углу,
был временный погост,
куда складывали мёртвых,
и ночами
я прижимался близко к маме,
ища защиты в её тепле».
И ещё:
«Ночью солдаты,
охранявшие нас,
врывались в «синагогу»,
как сборщики податей
на людном рынке,
они обходили спящих людей,
рылись в вещах,
как псы на свалке,
срывали шапки, платки, косынки
и требовали золото.
Золото! Золото! Золото!
Ибо какие же это евреи,
если у них нет золота?»
А вот страшная история о женщине Мане, которая старалась «крутиться» и которой фашисты за её грязную работу – она собирала золото с трупов и вырывала золотые зубы – давали еду для неё и для её доченьки Сонечки. Пока однажды румынский изверг-капрал не изнасиловал её юную Сонечку, и девочка сошла с ума. Только теперь Маня поняла, что никакой цены у фашистских извергов не имеет её стремление угодливостью выторговать привилегированное положение.
И так – все остальные главы – хроника «окаянных дней», сотни человеческих судеб, увиденных глазами подростка, который пытается понять происходящее и, повзрослев, навеки запомнить его.
Нельзя без душевного содрогания читать строки, где всё переживший поэт находит слова, чтобы обозначить суть фашизма:
«Я хочу вам напомнить
о кромешном пятнышке на карте мировых злодеяний –
о детях Доманевки,
о детях,
заживо гнивших в бараках, копошившихся в жидкой весенней грязи
на дорогах и просёлках,
а то и просто под заборами,
питавшихся подаянием,
коченевших от ночного холода,
отбивавшихся от одичавших собак…
Вы видели их –
не могли не видеть,
но сумели преодолеть в себе
всё человеческое,
и в этом преодолении,
в этом отказе от себя –
глубинная суть фашизма –
в любом национальном обличье,
под любой маской».
Это – приговор поэта фашизму, который – увы! – актуален и сегодня.
Вспоминая этот мрак, этот жуткий мир, где в уничтожении евреев принимали участие и местные помощники фашистов, поэт находит грустно-яркие, но оптимистические краски, чтобы рассказать об украинской паре, которая – увы! – безуспешно пытается спасти и усыновить еврейского мальчика-сироту, и об украинском хлопце, который погибает, пытаясь спасти полюбившуюся ему еврейскую девушку и её мать.
Гетто – это такие недетские муки, когда юноша Сруль, после гибели его мамы, говорит опекающей его женщине Бете:
«Больше не хочу…
Чего «не хочу»?
…быть евреем!
Бетя удивлённо вскинула брови:
«Деточка,
но это же
не зависит от нас».
И как она ни убеждает его, что когда кончится война, никто не упрекнёт его за еврейство (современники Рожецкиных вспоминают, как брат Лёвы Анатолий, увидев приближающегося советского солдата, бросился к нему с криком: «Дяденька, я еврей!»), юноша убеждённо говорит, что ненависть к евреям никогда не кончится. И его устами поэт произносит страшные слова, которые объясняют, почему не хотели печатать поэму в советские времена, слова, которые актуальны и сейчас:
«Это правда,
и вы это знаете
не хуже меня.
Что знаю?
Что нам всегда
достаётся больше всех!
Ну?
Нас не любят,
нас всегда не любили
и не любят».
И в конце концов юноша постигает очевидную истину: нельзя быть предателем и отказаться от своего еврейства, даже если это грозит гибелью.
Что ни глава, то новые живые трагические образы в страшном аду, запомнившиеся мальчику Лёве. А последняя глава «Позднее эхо» дала название всей поэме. И в ней – такие пронзительные строки:
«Спит душа,
как дева в летаргическом сне,
спит,
свернувшись калачиком на дне души.
оцепеневшая память.
Лишь изредка,
оглянувшись назад,
спрашиваю себя:
«Да было ли это –
чёрный пустырь
с провалами ям,
и я на пустыре
в оглоблях тачки,
тоскливо скрипящей
под тяжестью мёртвых тел?».
«А был ли мальчик?
Может быть, мальчика не было?».
И дальше поэт пишет: да, было всё это, значит, надо торопиться и рассказать об этом ужасе, пока живы ещё «мальчики», пережившие все эти кошмары, и живы изверги, творившие зло.
И свою поэму он завершает образом, в котором тревожная суть и грозное предупреждение старым и молодым, кто обязан помнить о случившемся:
«…Эхо,
позднее эхо,
голос беды,
прорвавшийся сквозь толщу лет».
Это эхо беды, эхо Холокоста должно достучаться до слуха и сердца каждого неравнодушного человека. Это завещание оставил нам своими стихами Лев Самойлович Рожецкин.
Книга его достучалась до еврейских сердец в разных уголках планеты: в Америке, в Израиле, в России, в Казахстане, на Украине – в Одессе, в Запорожье. В Одессе создан спектакль, в котором звучат стихи из поэмы «Позднее эхо», на радио неоднократно передавали радиоспектакль, созданный по поэме. В альманахе «Дерибассовская – Ришельевская», который издаётся в Америке, был опубликован очерк «О братьях Рожецкиных», из которого мы узнаём, что Анатолий Самойлович скончался в России, а Лев Самойлович репатриировался в Израиль. Белла Езерская, которая встречалась со Львом в Одессе, вновь с ним встретилась уже в Израиле в 1998 году. Из её статьи «Памяти друга» в американском журнале «Русский базар» за 2008-й год (из этой статьи мы позаимствовали единственный портрет Льва Самойловича) мы узнаём, что Льва Самойловича уже нет в живых. Из её статьи мы узнаём, что и в Израиле Лев Самойлович продолжал заниматься литературным трудом, написал две поэмы, 26 рассказов. Сборник рассказов был издан в Израиле и тоже стал библиографической редкостью. «Я надеюсь, – пишет Б.Езерская, – что всё, что написал Лев Рожецкин, со временем будет издано. Должно быть издано, не может не быть издано». В 2010 году американский журнал «Побережье» впервые опубликовал поэму Льва Рожецкина «Бабель». Белла Езерская предпосылает поэме свой короткий очерк о её авторе, из которого мы узнаём, что Лев Самойлович скончался в 2003 году. Белла Самойловна вновь подчёркивает исключительный характер поэмы «Позднее эхо»: «Эту гениальную книгу нельзя читать без ощущения кома в горле… Это – книга, со страниц которой говорят души шести миллионов уничтоженных Гитлером евреев. Поэт остался жить, чтобы не дать человечеству забыть об их судьбе».
Лишь у одного израильского писателя А.Б. Мише (Анатолия Кардаша) в его необыкновенной книге «У чёрного моря», посвящённой судьбе одесских евреев, я нашёл упоминание о Льве Рожецкине. Рассказывая о кошмарах, которые пережили одесские евреи, оставшиеся в живых после страшного пути в бараки Доманевки, А.Б. Мише, вместе с сухими протокольными документами и воспоминаниями выживших евреев приводит строки из поэмы «Позднее эхо». Можно предположить, что в те годы – 2001-й – 2003-й, когда он писал свою книгу, он не знал, что автор поэмы жил в Израиле.
И вслед за Беллой Езерской я хочу задать прозаический вопрос, который, вероятно, при жизни не мог задать авторитетным людям скромнейший Лев Самойлович:
– Почему его произведения неизвестны широкому израильскому читателю?
– Почему поэма «Позднее эхо» не переиздана в Израиле?
Это обязательно должно произойти, это нужно не только как долг всех живых перед памятью жертв Холокоста. Эта книга нужна нашим детям и внукам, она как колокол, который стучит в сердца, предупреждая: сделайте всё, чтобы такое больше не повторилось! «Позднее эхо» - эхо Холокоста – совсем не позднее для всех евреев.
P.S. К сожалению, все мои попытки выйти на родственников или друзей Льва Самойловича, живущих в Израиле, пока не увенчались успехом. Если кто-либо из них откликнется на эту статью, тогда с их помощью можно будет рассказать подробнее об израильском периоде жизни выдающегося одессита.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" # 4(183) апрель 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer4/JPolonsky1.php
