Этап «предварительного» обучения
Наша жизнь в качестве полноценных курсантов Лётной школы ВВС началась с обыденного – коптёрки, обустройства в палаточном лагере – на этот раз серьёзно, со шкафчиками для личных вещей и портного. Одним из внешних «опознавательных признаков» курсантов Лётной школы была белая сантиметровая полоска вокруг каймы обычного синего берета ВВС рядового и сержантского состава. Вторым знаком были погоны – у нас, курсантов «Предварительного» этапа, были простые синие погоны; с продвижением курсанта с одного этапа на другой на погоны добавлялась полоска. Через день мы все уже щеголяли в погонах и беретах с белой полоской – все могли видеть, что мы не простые «солдатики», а курсанты Лётной школы…
В первый же день нас собрали на инструктаж со старшиной Лётной школы. Его настоящее имя Шай Янив, но все звали его «Шикель». Поговаривали, что в пятидесятых, Шикель уже служил в Лётной школе сержантом, и «гонял» нашего сегодняшнего командира школы, когда тот ещё был курсантом. Так ли это или нет мы ещё не знали, но точно знали, что все лётчики – и лейтенанты, и полковники –относились к нему с очень большим уважением и прислушивались к каждому его слову и «совету». Мы же точно знали – его слово - закон и прислушивались к его «наставлениям» для новых курсантов, особенно, когда он учил нас писаному и неписаному «уставу» поведения курсанта Лётной школы ВВС Израиля. Особое внимание он уделял процессу отдавания чести – все курсанты должны были «взять под козырёк» в качестве приветствия старших по званию при встрече с любым офицером, а тем паче с ним. И Шикель долго и упорно объяснял и показывал нам как надо держать ладонь при «козырянии». А для того, чтобы быстрей понимали сказанное, в ближайшие несколько дней он продемонстрировал нам, что относится очень серьёзно к каждому своему слову и несколько наших ребят поплатились внеочередной неделей работ на кухне за невыполнение его наказов. Это и предупреждения курсантов старших курсов имели свой эффект и проблемы с дисциплиной были редким явлением.
Я отнёсся к «наказам» Шикеля очень серьёзно – даже немного чересчур серьёзно, и это привело меня к неловкой ситуации… Однажды я зашёл по малой нужде в «солдатский» туалет вблизи нашей столовой. Спокойно сделав своё дело, я уже был в процессе застёгивания, когда в помещение стремительным шагом вошёл Шикель. На секунду я растерялся и не знал, что делать – «козыряние» в такой ситуации в таком месте Шикель в своём инструктаже не описывал… Но зная, что он очень строго относится к приветствую старших по званию, я как был, так и развернулся к нему, вытянулся в струнку, вскинул руку к виску и отдал честь, держа локоть точно под тем углом, который Шикель так любил… Шикель резко затормозил своё стремительное движение к одной из кабинок и взглянул на меня с нескрываемым удивлением. Затем, мягким голосом, сказал: «В туалете никому не надо отдавать честь. Особенно с расстёгнутой ширинкой», и поспешил закрыться в выбранной им кабинке.
После этого инцидента, каждый раз, когда я встречал Шикеляи, вытянувшись по стойке смирно, отдавал ему честь, я был уверен, что замечал лёгкую улыбку, игравшую на его лице.
Наш курс – курс №79 – был собран на основе «летнего» призыва и большинством в нём были городские ребята, выпускники средних школ, которые только что закончили сдавать свои выпускные экзамены - религиозные и атеисты, богатые и бедные, выходцы с Арабского востока и из «культурной» Европы – практически все оттенки израильского общества тех дней.
Среди «городских» выделялись ребята, закончившие 13 классов – это были ученики системы профессионального образования (обычно «ОРТ»-а) и у большинства был диплом «техника» по электронике или другой востребованной профессии. Среди них была большая группа выходцев из «ОРТ Сингаловский» Рамат-Гана, одного из пригородов Тель Авива. Они держались вместе и задавали тон, называя всех остальных «занудами» и «клещами» по всякому поводу и без него… Иерусалимцев было тоже достаточно - в том числе представителей моей гимназии. Оказалось, что среди иерусалимцев моего курса были и ребята, которых я знал по субботним молодёжным вечеринкам в городе, хотя мы не учились вместе. Среди курсантов я даже встретил знакомого парня, которого я знал ещё по школе в Хайфе, где проучился всего два месяца в 72 году. Можете себе представить его удивление увидеть меня в Лётной школе… Изначальный разброс по городам был среднестатистическим – чем больше город, тем больше было ребят оттуда.
Среди нас были и ребята из сельхоз поселений –мошавники и кибуцники – но их было сравнительно мало. Обычно им давали закончить «сезон» полевых работ и основной призыв для них был осенью. Было очень характерно то, что их уровень по математике и физике был ниже «городских», но зато они легче воспринимали условия солдатской жизни – как видно они были менее избалованы благами цивилизации. Городских они презирали – всех без исключения – и держались обособленно. О них заботились организованно разные общественные и политические движения и это выливалось в посылки и «подкормки», на которые мы – выходцы из обычных небогатых семей, смотрели с некоторой завистью…
В то время наша семья только-только начала выходить из бедственного положения – зарплаты родителей шли на оплату долгов, займов, покупок в рассрочку и огромной ипотеки, которую они взвалили на себя чтобы выкупить у «Амидара» нашу трёхкомнатную квартиру – поэтому рассчитывать на какую-то помощь в моей «подкормке» я не мог…
Однако, со временем вся «домашняя» спесь начала улетучиваться – из Лётной школы «вылетали» вне зависимости от того, где живут твои родители, чем они занимаются и где ты учился…
Первое, что выпало нашей роте из программы «Предварительного» этапа, было «наземное» обучение. Нам выдали тетрадки и карандаши, и мы уселись за парты… Вначале программа обучения в классах не очень-то отличалась от программы по математике и физике последних классов средней школы, которую большинство из нас оставило лишь несколько недель назад… Однако, мы все пришли из разных школ и уровень знаний этих предметов существенно разнился. Цель программы обучения в первую очередь была подтянуть уровень знаний этих ребят. Обучение было интенсивным, программы сжатыми, экзамены серьёзными. Всем было ясно, что дурака валять нельзя – провал на экзаменах приводил к «вылету» из Лётной школы, а этого никто из нас не хотел. Через несколько недель «чистую» математику и физику заменили другие предметы – ближе к самолётам - аэродинамика, метеорология, устройство самолёта Пайпер, и т.п.
Мне этот этап давался легко, если не считать, что мои всё ещё ограниченные знания языка и проблемы в скорости чтения и написания ответов на экзаменах давали о себе знать. А тут, в Лётной школе, никто ничего не писал и не обучал на «упрощённом» иврите «с точками».
Параллельно с учёбой нам выпало немало работ по «благоустройству» территории учебной части Лётной школы и её офисов, а также работ на кухне. Так как мы ещё не проходили школу молодого бойца («тиронут» на иврите)[1] и официально стрелять ещё не умели, то от заданий по охране авиабазы мы были освобождены, что компенсировалось двойными нарядами кухонных работ.
Пока наша рота занималась учёбой и кухней, остальные роты нашего курса уже летали и «несли потери» … Целью полётов на самолётах Пайпер было отсеивание непригодных к лётному делу и роты нашего курса (как, впрочем, и других курсов до и после нас) редели наполовину по завершению своих положенных 3 недель полётов в эскадрилье Пайперов. Очередь полётов нашей роты была в октябре и мы с волнением и трепетом ожидали её – очень хотелось полетать, но было боязно оказаться среди тех, кто провалился в полётах и «вылетел» из школы из-за этого… А пока мы изучали наизусть «Бадах[2]» для Пайпера – перечень действий в различных ситуациях – и использовали любую возможность чтобы добраться до самолётов и «посидеть» в кабине пилота, чтобы изучить местоположение рычагов, топливных кранов, тумблеров и потренироваться в действиях «Бадаха». Мы уже знали, что без отличного знания наизусть всех действий пилота в полёте – от предполётной проверки и подготовки к запуску двигателя и до выключения всех тумблеров и выключателей после остановки пропеллера – нас просто не допустят к полётам.
Однако, когда пришло наше время летать, начальство Лётной школы устроило нам сюрприз… Как результат первого призыва на базе новых критериев, задействованных после Войны Судного Дня, нас в наших ротах курса №79 было существенно больше, чем эскадрилья Пайперов Лётной школы могла «обработать» в положенное время, соблюдая обычную программу в 10 полётов. Поэтому были приняты два принципиальных решения – снизить среднее количество полётов до принятия решения «остаётся или нет» по каждому курсанту; и «укрепить» курс №78 курсантами первой роты (призыв мая 74 года) и роты «ветеранов», которые успешно «пройдут» полёты на Пайпере. По теме снижения количества «отсеивающих» полётов было решено, что все получат 5 полётов. Те, которые завершат их с хорошими оценками - перейдут на следующий этап. Те, кто их «провалит» - оставят Лётную школу. Курсанты с посредственными результатами первых пяти полётов получат шанс показать себя в ещё пяти полётах – выполнив обычную программу.
Но мы этого ещё не знали… Мы были заняты – зубрили «Бадах», бегали к Пайперам, расспрашивали друзей, которые уже завершили свои полёты - Как было? Что надо делать, а чего нет?… Мы бормотали «Бадах» на ходу, каждую свободную минуту использовали для заучивания движений рулей и рукояток управления, шагали несколько километров туда, а потом обратно, чтобы добраться до самолётов после полётов, чтобы посидеть полчаса в их кабинах.
Первые полёты
И вот пришёл долгожданный день, когда этап «наземного» обучения закончился и наша рота перешла в распоряжение эскадрильи Пайперов… Пришло время первого реального экзамена в воздухе…
Для начала – поход к каптенармусам для получения лётных комбинезонов, перчаток и другого инвентаря, который нам будет нужен для полётов. Потом строем в расположение эскадрильи… Шагать приходится несколько километров – эскадрильи удалены от «центра жизни» Лётной школы и авиабазы Хацерим на несколько километров…
Ведёт нас Мени - курсант, назначенный «старостой» на эти 3 недели. Мени – мошавник, у его родителей молочная ферма и персиковая плантация в одном из мошавов неподалёку от Кирьят Малахи, на полдороги между Тель-Авивом и Беер Шевой. В отличие от нас, больше похожих в нашей не подогнанной форме на огородных чучел, Мени щеголяет в ушитых по его небольшой фигуре штанах и гимнастёрке. Большинство из нас, зная об огромном отсеве на практически всех этапах обучения в Лётной школе ВВС, не удосуживалось позаботиться об ушивании нашей формы ВВС – мы чувствовали себя здесь временными гостями, которым могут в любой момент заявить об их несоответствии требуемому от лётчиков и послать обратно в Тель Ашомер. А так как подавляющее большинство ребят после «полёта» из Лётной школы оставаться в ВВС не хотело, а стремилось к боевой службе в сухопутных частях, то пришлось бы менять светлое обмундирование ВВС на зелёное… Так зачем суетиться сейчас и ушивать эту, как видно временную, форму?... Однако, мама Мени так не думала и в первые же выходные, когда её сын приволок домой свой китбэг, она уселась за швейную машинку и подогнала длинные и широкие светло-серо-бежевые штаны и рубашку которыми Мени «наградили» в день призыва. За неимением армейского опыта, и не зная современных веяний и мод в ЦАХАЛ-е, мама Мени взяла за образец солдат «зелёной» воинской части, расположенной неподалёку от Кирьят Малахи. Что создало Мени немало проблем – ушитые в талии гимнастёрки и подшитые по размеру штаны считались в «боевом» ЦАХАЛ-е уделом «тыловых крыс» и уважения не вызывали… Однако, и некоторые преимущества – в каптёрке и в очереди в «Шекем» его принимали за своего и обслуживали вне очереди, а начальство, приятно впечатлённое его внешним видом, назначило его «старостой»… В любом случае Мени своим бравым видом привлекал внимание, в том числе и фотографа Журнала ВВС, который и запечатлел его, в одном из наших походов строем в эскадрилью…
Первые дни при эскадрилье были заняты учением и зубрёжкой – на этот раз карты местности, правила и процедуры проведения полётов, и конечно же «Бадах»… Первая неделя завершилась экзаменами по новому материалу, результатов которых мы ждали с нетерпением – провал, а проходной балл был очень высок, означал недопущение до полётов, со всеми вытекающими последствиями….
В воскресенье – первый рабочий день недели в Израиле – нам сообщили результаты экзаменов и тех, кто их прошёл успешно, разделили на группки в 2-3 человека. Каждой группке выделили лётного инструктора. Нам – мне и моим двум «попутчикам» - достался «старый» лётчик-резервист, КВС[3] авиакомпании Эл-Ал в своей обычной жизни, который как видно уже годами облётывал таких птенцов как мы.
После предполётного инструктажа, на котором наш инструктор немного «погонял» нас по знанию «Бадаха» и правил поведения в полётах, он объяснил, что будем делать в воздухе и вышел вместе с первым учеником к самолёту.
Я был вторым и должен был подождать самолёт с инструктором у ВПП – взлётно-посадочной полосы. С замирающим сердцем провожая каждый Пайпер, который взлетал или садился перед нами, я и мои однокурсники, дожидались своей очереди полететь – реально, в настоящей кабине лётчика, пусть маленького, лёгкого, видавшего виды самолётика, с полотняными крыльями и фюзеляжем…
Самолёты Пайпер Каб, на которых нам предстояло летать, «родились» в конце Второй Мировой, и служили в ВВС Израиля практически с первых его дней… Когда-то, в пятидесятых и шестидесятых, они служили связными, вывозили раненых, перевозили высокопоставленных штабных и вот уже много лет применялись в Лётной школе ВВС для первичного отсеивания курсантов, которым вскоре предстояло летать на самых современных и сложных истребителях-бомбардировщиках в мире. Самолёты Пайпер были очень простыми и неприхотливыми, летали медленно и невысоко, могли держаться в воздухе 4 часа, и вот уже много лет их больше не производили…
Все Пайперы в Лётной школе были ветеранами – и несмотря на то, что технари заботились о них «денно и нощно», они выдавали свой возраст на земле и в воздухе - их обшарпанные песком Негева бока были покрытые подтёками масла, изогнутые от возраста и прежних перегрузок крылья требовали от лётчика постоянного внимания и усилий на рукоятке управления, мотор тарахтел как трактор, вибрируя всем самолётом… Но для нас эти самолёты были красивыми и желанными, хотя многие из них были старше нас. Существенно старше… И полёты на них – без современных приборов и систем управления, с открытой форточкой в кабине, без парашютов – были овеяны романтикой начала эры авиации, а лётчики, которые летали с нами в них, были такими же героями в наших глазах как первые авиаторы…
Но вот между снующими сюда и туда самолётами я вижу свой Пайпер, заруливающий на площадку перед ВПП, и моё сердце заметно увеличивает темп свой работы. Скрипнув тормозами и бросив хвост в мою сторону, самолёт останавливается практически напротив меня. Дверцы кабины открываются и оттуда «выползает» мой предшественник. Выползает и с оглушённым выражением лица и мокрыми от пота разводами на его лётном комбинезоне начинает движение не в сторону хвоста самолёта, как нас учили, а в сторону вертящегося на 700 оборотов в минуту пропеллера. Вижу, что инструктор что-то говорит ему и тут же добавляет обороты винта. Мой предшественник останавливается, затем меняет направление движения и отходит от самолёта в безопасную сторону… Да… Как видно для него этот первый полёт прошёл непросто…
Инструктор снижает обороты двигателя и знаками зовёт меня… Всё – теперь моя очередь…
Неуклюже преодолевая поток воздуха от вращающегося пропеллера, я залезаю в кабину, усаживаюсь в переднее сидение, привязываюсь, надеваю наушники. Инструктор проверяет связь. Я отвечаю... Несмотря на наушники грохот двигателя хорошо слышен и с непривычки немного оглушает. Вибрация двигателя, от которой, кажется, трясётся весь самолёт, отнимает доли внимания, и я начинаю понимать своего предшественника в кресле пилота…
На секунду я теряюсь – в голове пустота, всё, что надо делать, как-будто вылетело из головы… Но только на секунду. Слова инструктора в наушниках – «Давай «Бадах» перед взлётом!» возвращают меня в действительность, и я, встрепенувшись, начинаю декламировать, сопровождая свои слова действиями, положения «Бадаха» перед взлётом. По завершению инструктор рукояткой управления двигателем (РУД) добавляет обороты и наш самолёт катится вперёд. Инструктор просит по радио разрешение подняться на ВПП, получает его, добавляет обороты, мы выкатываемся на ВПП и выравниваемся вдоль центральной линии полосы. Тут я, уже не дожидаясь напоминания инструктора, начинаю декламировать «Бадах» взлёта. Инструктор говорит: «Хорошо!» – получает разрешение на взлёт, отпускает тормоза и уверенным движением левой руки двигает РУД вперёд до конца. Двигатель с оглушительным рёвом набирает 2700 оборотов в минуту, поток воздуха от пропеллера становится тугим и упругим, и самолёт начинает разгоняться. Инструктор неуловимым движением правой руки поднимает хвост и, балансируя ногами, держит нос самолёта направленным на другой конец ВПП. Скорость самолёта растёт и когда она достигает 70 миль в час, в ответ на другое, неуловимое движение правой руки инструктора, самолёт, слегка подпрыгнув, взмывает над асфальтом ВПП.
В первый момент моё сердце замирает, ожидая, что мы вот-вот рухнем обратно на асфальт. Но нет! Мы остаёмся в воздухе и расстояние между нами и асфальтом ВПП увеличивается… Я настолько поражён, что не сразу понимаю – МЫ ЛЕТИМ!!! И сердце вдруг нагоняет потерянное и бьётся в груди как сумасшедшее… А у меня всё волнение исчезает и я становлюсь хладнокровным как ростбиф в холодильнике…
Наш Пайпер набирает высоту, подпрыгивая на «неровностях» потоков воздуха над пустыней Негев, покачивая крыльями в ответ на удары ветра. Шум двигателя обтекает нас и уже не так оглушает… Я ловлю себя на том, что могу размышлять, и первая мысль, что я чувствую себя хорошо и меня совсем не тянет блевать, чего я очень боялся, послушав рассказы «старших товарищей», успешно завершивших свои полёты на Пайперах…
Наш самолёт долетает то точки поворота и инструктор плавно передвигает рукоятку управления рулями влево. В ответ, левое крыло немного опускается, и самолёт начинает поворот влево, продолжая набор высоты. На секунду я задумываюсь, склоняю голову вправо, пытаясь держать её перпендикулярно горизонту, но тут-же «выравниваюсь» по плоскости крыла и вместе с самолётом «вхожу в поворот» – надо быть вместе с самолётом- куда он, туда и ты…
Сверху всё выглядит иначе. Похоже, но всё-таки иначе. Вдруг у всех знакомых объектов – деревьев, зданий, дорог, людей – проявляется ещё одно измерение. Всё становится выпуклым, трёхмерным и отдалённым… И всё проплывает под нами, опадая вниз и назад…
Ощущение времени тоже меняется… Надо произвести много отдельных действий практически одновременно – следить за территорией, над который мы летим, проверять данные полёта на доске приборов, прислушиваться к радиопереговорам, наблюдать за действиями инструктора, услышать и понять его указания и вопросы. Кажется, что время растягивается безмерно и что секунда превращается в минуту, а то и больше…
В сердце праздник, в душе ликование… Мне всё это нравится и, кажется, что я в это влюбился!!!!
Я рад и доволен – тем, что лечу, всем увиденным и пережитым, и что так отлично себя чувствую – пока инструктор не выводит меня из эйфории и «заставляет» работать… И я вспоминаю, что мы здесь не для моего удовольствия, а по делу, и что моя задача это доказать, что я могу быть лётчиком – пилотом самолётов…
Инструктор задаёт вопросы, на которые мне, немного напрягшись и задействовав память и логику, надо отвечать ясно и чётко, а не мычать «ага»… Он проверяет ориентируюсь ли я в трёхмерном пространстве, показывает мне как что выглядит на земле и в воздухе, как ведёт себя самолёт в ответ на движение рулей, и даже даёт мне немного «порулить». Я пытаюсь копировать его плавные движения рулями, но у меня это не получается – в ответ на мои действия рукояткой управления самолёт раскачивается, и я, силой обжав рукоятку в кулак, пытаюсь нервными рывками стабилизировать положение самолёта и заставить его лететь прямо… Инструктор смеётся, берёт управление, самолёт тут же прекращает танцевать смесь ламбады, шимми и шейка, и успокоившись от моих нервных дёрганий за рули, возвращается в нормальное состояние полёта… Да уж, пилотировать, это не за палку дёргать… Но инструктор не даёт мне расслабляться – поток его вопросов не стихает – он проверяет как я выучил карту местности, узнаю ли я разные точки на земле, над которыми или около которых мы пролетаем, знаю ли, что нам надо делать сейчас, через минуту, а что потом, готов ли я к действиям согласно «Бадаха», правильно ли я его выполняю, и т.п. И я, несмотря на прохладный октябрьский воздух, освежающий кабину тугим потоком, потею под натиском всего того, что мне надо сделать, ответить, заметить и выучить для следующего полёта…
Наш самолёт завершает широкий круг над районами наших полётов, и берёт курс обратно в сторону нашей авиабазы. Я ловлю себя на странном ощущении – я не хочу чтобы этот полёт прекращался…
Инструктор умело заходит на посадку – самолёт в его руках покорно пересекает зебру у начала ВПП и усаживается всеми своими тремя точками на асфальт… Краткий визг шин, протестующих от прикосновения к земле, скрип тормозов, и мы, сбросив скорость, уже рулим к площадке около начала ВПП. Там нас ждёт наш третий товарищ…
Самолёт останавливается и инструктор говорит мне: «Иди, только аккуратно! Выходишь и направо!». Я снимаю наушники, отстёгиваюсь от кресла пилота, открываю дверцы кабины и вылезаю из самолёта. Ступив на землю ватными ногами, прилагаю усилие и полуповоротом направо – от винта – удаляюсь от самолёта. Мне навстречу уже идёт следующий курсант и он вопросительно смотрит на меня. Я, широко улыбаясь, поднимаю большой палец вверх и хлопаю его по плечу.
Я присоединяюсь к своим однокурсникам, которые уже закончили свои полёты. Эмоции во мне всё ещё играют и пляшут, а с моего лица не сходит счастливая улыбка… Мой лётный комбинезон весь мокрый от пота, а майку хоть выжимай… Я смотрю на часы и только тут понимаю, что мой первый полёт даже не занял 40 минут…
После завершения полёта нашего третьего товарища, инструктор собирает нас на разбор полётов. Он жёстко прошёлся по нашим знаниям «Бадаха» и скорости его исполнения, особенно в воздухе, заметил моим товарищам, что карты надо изучать лучше, объяснил как надо держать рукоятку управления – нежно, между большим и указательным пальцами, а не сжимать кулаком – и к чему готовиться для завтрашнего полёта… Немного ошарашенные от того, что завтра будет сложнее и что надо будет приложить усилия и подготовиться к завтрашнему полёту, мы расстались с нашим лётным инструктором.
После общего разбора полётов с командиром эскадрильи, мы получаем инструктаж по завтрашнему полёту, с ударениями на обычных ошибках, которые большинство курсантов совершает в лётных упражнениях… Ну а потом шагаем на ужин и домой, готовиться к завтрашним полётам.
Позже, «дома» - в наших палатках – мы делимся впечатлениями от своего первого полёта. Вечерний гам в этот день долго не утихает, но в конце-концов мы укладываемся спать, ведь завтра полёты и надо быть в своей лучшей форме.
В последующие четыре дня мы продолжали летать, меняя порядок в тройке так, что каждому досталось и заводить, и глушить мотор… Из полёта в полёт требования нашего инструктора от нас росли, наши ошибки тоже… Довольно быстро стало понятно, что летать это тяжёлая работа и что от лётчика требуется очень большое напряжение сил и внимания на всех этапах полёта, что перед каждым действием в полёте надо думать, что и как делать, что полёты выматывают не на шутку и что относится к этому надо именно так, а не как к развлечению… Также у каждого из нас быстро выявились те или другие ограничения и проблемы, которые мешали нам в продвижении из урока в урок… Мне, к примеру, было трудно привыкнуть к той «нежности», которую требовала к себе рукоятка управления рулями высоты и элеронов – я «дёргал» её чересчур агрессивно, самолёт в ответ танцевал по всем осям, а я в попытках его «успокоить» только больше раскачивал его… Когда же я обращал на это внимание и воздействовал на него спокойно и плавно, то мне удавалось добиться от самолета того, что требовалось. Наш инструктор при разборе полётов давал нам чётко понять, что и как мы делали неправильно, но не каждый раз нам удавалось это исправить в следующем полёте. И всё же, несмотря на те или другие неудачи и ошибки, и тошнотворного ощущения от дурацких промахов, ставших ясными после разбора полётов, я чувствовал себя в воздухе как в своей второй стихии…
После нашего пятого полёта и его разбора в тройке, инструктор пожелал переговорить с каждым из нас наедине. Мне он сказал, что его очень впечатлила моя способность думать в воздухе и что если я продолжу своё обучение в Лётной школе, то мне надо пользоваться этими моими способностями. Он добавил, что по его мнению, я могу стать лётчиком ВВС Израиля и что он посоветует оставить меня в школе для продолжения обучения, но это решение должна вынести специальная комиссия, которая заседает сегодня вечером по итогам наших полётов.
Понятно, что остаток дня и вечера мы все провели под большим психологическим напрягом – назавтра нас ожидал ещё один «ракетный парад»…
Утром, в эскадрилье, нас собрали в зал инструктажа. Командир эскадрильи зашёл в комнату и начал объявлять имена по каким-то своим спискам. Первую группу объявленных имён – а их было чуть меньше половины нашей роты – он попросил выйти и построиться на лужайке. Когда они вышли, он начал озвучивать второй список имён, в котором было моё имя. С трудом сдерживая волнение, я и мои товарищи по списку ждали, что нам сейчас скажут… Завершив зачитывать список, который включал в себя около трети нашей роты, командир эскадрильи объявил, что те, чьи имена он сейчас назвал, успешно прошли свои 5 полётов и на этом завершили своё участие здесь, в эскадрилье Пайперов. А посему нам надлежало сдать лётное обмундирование и перейти в распоряжение старшины Лётной школы – Шикеля. Остальные – те, чьи имена он ещё не называл, продолжат полёты и остаются в зале для прохождения инструктажа перед полётами. На вопрос, а что с первой группой, командир ответил, что они полёты на Пайпере не прошли и оставляют Лётную школу.
Наша группа – те, кто успешно прошли 5 полётов на Пайперах – радостно поспешила в коптерку сдавать лётное обмундирование. Однако, наша радость была скоро разбавлена отрезвляющим известием, что пока наши товарищи по роте продолжают летать, нам предстоит провести ближайшую неделю в нарядах на кухне… Не скрою, что в течение этой недели за чисткой гор картофеля или мойкой пригоревших кастрюль, не раз в голове мелькала мысль, что может быть стоило быть чуток похуже в полётах и полетать ещё неделю, вместо того чтобы колупаться здесь на солдатской кухне. Но радость от того, что первый экзамен в воздухе я прошёл и что остаюсь в Лётной школе, прогоняла подобные мысли прочь…
Вместе с нами на кухне был наш щеголеватый «староста»– Мени. Его радости от результатов полётов на Пайпере вообще не было предела. Дело в том, что врачи в «Ярпе» нашли у Мени какие-то проблемы со зрением и предсказали, что ему скоро придётся надеть очки и поэтому максимум, что они могут ему позволить это быть штурманом, а не пилотом боевых самолётов. Однако лётный инструктор Мени так им впечатлился, что не поленился «закатить скандал» на комиссии, и Мени перевели из «штурманов» в «пилоты»…
Через неделю, когда все остальные курсанты роты закончили свои полёты и их остатки присоединились к нам, мы получили увольнительную на субботу, чтобы привести себя в порядок и морально подготовиться к следующему этапу – знаменитому «тиронуту», т.е. Школе молодого бойца. По правде – после напряженных 3 недель в эскадрилье Пайперов нам действительно требовался отдых в домашних условиях, хотя бы на одну субботу…
Тиронут
В первый же рабочий день по возвращению из субботней увольнительной нас заново перемешали и поделили – на этот раз на взводы. Каждый взвод получил командира - офицера и пару сержантов. Часть из этих сержантов уже была нам знакома по физическому отбору и было ясно, что нас будут гонять долго и упорно. Офицеры же были выходцы из ВДВ или разведрот пехотных бригад. Большинство из них прошли огонь, воду и медные трубы Войны Судного дня 73 года, кто в боях у Порт-Саида, кто на Китайской Ферме[4], кто в боях на Голанских высотах и горе Хермон. После войны, по завершению офицерских курсов, они были направлены инструкторами пехотного дела («Мадах»-ами на иврите) в Лётную школу. Понятно, что это не очень-то им нравилось – для них более престижно было бы вернуться офицерами в свои батальоны – и за неимением лучшего развлечения, они доказывали нам, «летунам», откуда ноги растут, относясь к нам с небольшим презрением, однако, с большим уважением к «уже готовым» лётчикам… Командир нашего взвода был высоким, здоровым парнем, выходцем из ВДВ, участником боёв на Китайской Ферме и на западном берегу Суэцкого канала.
После первичного знакомства с командирами мы опять отправились в коптёрку Лётной школы – на этот раз за оружием и снаряжением. Дело было в начале ноября 1974 года – боевые действия в ходе Войны Судного дня завершились год назад и всё внимание логистики и тыловых служб ЦАХАЛ-а и ВВС было направлено на обновление снаряжения, амуниции и всего прочего, что требовалось боевым частям. В Лётную школу посылались остатки и бывшее в использовании снаряжение после починки. Короче всё, что никто другой не был готов принять у себя, но каптенармусам было жалко его выбросить иди списать…Мы это почувствовали сразу, как только нам начали выдавать оружие…
Почти всем из нас выдали винтовку MAUSER калибра 7.92 мм немецкого производства времён Второй Мировой. В ЦАХАЛ они прибыли ещё в 48 году, с первыми официальными поставками из Чехословакии, и все именовали эти винтовки «Чехи». На большинстве из винтовок можно было ещё увидеть орла с распростёртыми крыльями – клеймо немецкого Вермахта. Эти винтовки стреляли ружейно-пулемётными патронами Первой Мировой – с выступающим ободком – отличающуюся от общепринятого тогда стандарта в ЦАХАЛ-е (патрона 7.62 НАТО-вского образца). Таких патронов В ЦАХАЛ-е уже много не было и нам выдавали их на руки в очень ограниченном количестве. При беглом первичном осмотре оказалось, что наши винтовки очень подвержены ржавчине и мы поняли, что нам крупно не повезло… Позже оказалось, что несмотря на свою простоту наши винтовки из-за своего возраста уже не были ни надёжны, ни точны.
Но среди нас было с десяток везунчиков, которые вместо «Чехов » получили Узи – всемирно известный пистолет-пулемёт израильского производства. Узи были новее «Чехов », ржавели намного меньше, были намного более компактны и легки, чем наши старые винтовки… В отличие от «Чехов », с которыми было неудобно даже ходить по улице – всем тут же становилось ясно, что ты «тыловая крыса» - с Узи не было стыдно показаться на люди – им в те годы ещё широко пользовались в разных боевых частях, к примеру, танкисты.
Выданная нам экипировка включала в себя две пары «полевой», зелёной формы (штаны и гимнастёрка), алюминиевый «местинг[5]», два ружейных брезентовых патронташа, брезентовые ременные разгрузки с поясом, рюкзак, четыре литровые пластиковые фляжки с чехлами, каску, сапёрную лопатку, а также полотно брезента два на полтора метра, которое на самом деле было половиной полевой палатки, и спальный мешок, состоящий из внешней брезентовой оболочки и внутреннего шерстяного кокона. Всё было Б/У, потёртое, со следами въевшейся ржавчины, стиранное-перестиранное, штопанное-перештопанное…
"Местинг"
Осмотрев поближе «жильё » в наших палатках, трудно было не упасть духом – мы, курсанты самого престижного военного заведения, которые должны в скором будущем управлять самыми современными системами вооружения, получили на руки «историческую утварь», с которой обидно было показываться на глаза друзьям и одноклассникам, проходящим свою службу в ВДВ, танковых частях, и даже в простых пехотных бригадах…
Немного погоревав, мы принялись за экстренное приведение полученного оснащения в порядок и за подгонку обмундирования – каждый под себя . В тот же вечер наши усилия по подгонке экипировки прошли проверку действием – наши командиры устроили нам марш-бросок в полной выкладке километров на 10 «для утряски экипировки». По возвращению «домой» каждый знал, на основе только что заработанных мозолей и растёртой докрасна (а то и до крови) коже, где подтянуть ремешок, где подложить что-то помягче, а где зафиксировать изолентой. За одно мы познали размах шага нашего командира – на один его «шажок» некоторым из нас приходилось делать полтора, а то и два, то и дело переходя на бег, чтобы не отставать…
Назавтра утром мы погрузились на вереницу грузовиковLEYLAND, оборудованных под перевозку «неприхотливых» пассажиров, как мы, и выехали на место прохождения нашего «тиронута»… Каждый из нас был в полной «боевой» экипировке с рюкзаком, каской и лопаткой, и тащил на себе тяжёлый китбэг забитый под завязку запасной одеждой и бельём, мыльно-рыльными принадлежностями, полу-палаткой, спальным мешком с простынями и личными вещами, которые могли пригодиться в ближайший месяц. Набившись в жестяные кузова грузовиков человек по 40 в каждом, мы тряслись пару часов по дороге ведущей из Беер Шевы на север, думая что наш путь лежит в какую-то армейскую тренировочную базу в центре, или на севере Израиля, где и будет проходить наш «тиронут». Но нас ждал сюрприз и как видно не только мы были им удивлены…
В Кирьят Гате – на пол-дороги из Беер Шевы в Тель-Авив– наша колонна свернула на восток и мы запетляли – где-то на полтора часа - меж обработанных полей и рощиц, пока, восточнее Бейт Говрина, не свернули на просёлочную дорогу и стали подниматься на какой-то холм. Чуток не доезжая до вершины холма колонна остановилась и последовала команда разгружаться. Выпрыгнув из грузовиков мы начали озираться вокруг, в попытке понять куда же нас завезли…
Осмотревшись, я заметил, что мы стоим на круглом, почти лысом холме, без каких-либо застроек – всё, что виднелось, это пара грузовиков и «командкар» (пикап-вездеход, вмещающий человек 10) с небольшим прицепом-цистерной с водой. На грузовиках виднелось хозяйственное оборудование и какие-то брезентовые тюки. Кроме нескольких чахлых кустарников, вся растительность на вершине холма состояла из травы и колючего репейника. Всюду сухо и всё покрыто бурой пылью холмов пред-Иудейских гор. Ниже вершины чахлые кусты переходили в невысокий сосновый лес – результат «общественных» работ пятидесятых годов по озеленению Израиля. Вокруг виднелись такие же пустые холмы, с лысыми верхушками, озеленёнными боками и с остатками древних, натуральных террас, так характерных для израильских гор и холмов…
Но времени любоваться пейзажем нам не дали – последовала команда «Строиться!» и перед нами предстал Ифрах – старшина нашего «тиронута». С ним мы уже были немного знакомы с так недавно прошедшего физического отбора – сейчас нам предстояло познакомиться с ним поближе…
Ифрах подписал водителям грузовиков путевые листы и они запылили по дороге, ведущей вниз с холма, оставив нас в ожидании, что нам скажет наш старшина. А он сказал простую фразу «Кидбэги на плечо!» и убедившись, что мы выполнили этот приказ, скомандовал «Нале-во! Шагом марш!» и направился вслед за оседающей пылью грузовиков по дороге вниз…
Немного не поверив своим ушам мы замешкались – с чего бы это налево и вниз, ведь только что мы сюда прибыли – но послушно выполнили команду и зашагали колонной по три по пыльной просёлочной дороге за Ифрахом. Наши сержанты, которые прибыли с нами в грузовиках – только они сидели в кабинах, а не в жестяных коробках кузовов – зашагали с нами, вдоль колонны, но налегке – команда старшины о китбэгах их не касалась; их китбэги остались там, где нас высадили грузовики…
Так, в полной экипировке, с оружием на одном плече и китбэгом на другом, мы шагали за Ифрахом с пол часа вниз по пыльной дороге, не понимая, что мы делаем и зачем… Потом Ифрах остановился и приказал «На месте, стой!», обошёл строй, поправляя кое-кому экипировку, и приказав «Кру-гом! Бегом марш!» повёл нас «лёгкой трусцой» обратно наверх… А мы, бряцая прыгающими винтовками и всем, чем было у нас в рюкзаках и патронташах, с трудом удерживая на плече свои кидбэги, хрипло дыша, бежали за ним, стараясь не отставать, подстёгиваемые окриками наших сержантов…
Минут через двадцать мы стояли на том же самом месте, где менее часа назад высадились из грузовиков, потные, запыхавшиеся, чувствуя каждый мускул в ногах и спине. Так мы начали наше близкое знакомство со старшиной Лётной Школы Ифрахом…
Ифрах, великодушно позволив нам опустить кидбэги на землю и прогуливаясь перед строем, начал объяснять нам «правила поведения» на ближайший месяц и нашу задачу на сегодня. Мы быстро поняли, что с Ифрахом не надо спорить, не надо его злить, что его надо слушать, а лучше всего - это с ним дружить, стояли и прислушивались к каждому его слову…
И тут мы начали понимать, что на самом деле нас ожидает…
Оказывается, что из-за того, что наш курс №79 насчитывает такое большое количество людей, то начальству Лётной школы не удалось договориться о проведении нашего «тиронута» в обычных армейских тренировочных базах, как это делалось с прежними курсами. И было решено создать свой, временный тренировочный лагерь на одной их вершин холмов в районе Хирбет Нехуша, восточнее кибуца Бейт Говрин. Чем нам и следовало заняться немедленно сейчас, если мы хотим спать этой ночью…
Нам предстояло развернуть три большие палатки – одну для офицеров и две для сержантов. Из ещё трёх больших палаток, соединённых между собой, нам надо было «построить» столовую. Ещё одну палатку – кухню – разместить около столовой, и ещё одну – медпункт – между кухней и палатками комсостава. Так же нам надлежало, используя наши брезентовые половины палаток, построить взводные «спальные районы» для себя.
После небольшого «перерыва на обед», который состоял из сэндвичей, заранее приготовленных вчера вечером в Хацерим и привезённых сюда в ледяном ящике-холодильнике на одном из грузовиков, мы приступили к очистке и выравниванию «общественной» площадки и к строительству лагеря под зорким оком Ифраха. Через час все «общественные» сооружения стояли на своих местах и их обитатели начал обживаться в них.
Потом, под руководством наших сержантов, которые получили указания и советы от Ифраха, мы стали обустраивать наши «спальни». Каждый взвод зачистил свою территорию от камней и растительности; нас разделили по парам и каждая пара начала возводить свою палатку, используя для этого полученные в коптёрке брезентовые полотна. Последнее действие оказалось непростым – не все половинки палаток подходили друг другу – оказалось, что в разные годы ЦАХАЛ закупал эти палатки у разных производителей… Пришлось «попридумывать» и импровизировать… Хуже обстояло дело с колышками и креплением палаток – земля местами была скалой и забить в неё полученные в коптёрке алюминиевые колышки было невозможно… Но и тут помогли импровизация и опыт наших сержантов в этом деле.
Палатки получились почти два-на-два, но низкие – всего метр высотой - и в них можно было только заползать, а в них только полусидеть… В построенных палатках мы развернули свои допотопные спальные мешки и установили в головах «похудевшие» китбэги. Наши спальни были готовы…
К наступлению темноты наш лагерь был готов… И оказалось, что наша кухня состоит из большого ящика-холодильника со льдом, двойной газовой конфорки, нескольких деревянных ящиков для хранения хлеба, сахара и консервов, пары походных столов на козлах и пары огромных алюминиевых кастрюль – литров на пятьдесят – для приготовления чая и кофе. При кухне был солдат-«поварёнок», но в его задачи приготовление пищи не входило. Вся еда приготовлялась на кухне в Хацерим и доставлялась в наш лагерь на грузовике, который, как планировалось, будет прибывать ежедневно к обеду. Задача «поварёнка» была разгрузить прибывшую еду и «распределить» её нам. Максимум, что он готовил это было вскипятить воду в своих огромных кастрюлях и высыпать туда чай или кофе, разбавляя их сахаром. Стало понятно, что на завтрак у нас будут варёные яйца и вчерашний салат, на обед тёплое варево из солдатской столовой, а на ужин «свежий салат» и хлеб с вареньем.
Три палатки, ставшие столовой, не могли вместить всех одновременно, и по плану мы должны были принимать пищу повзводно и быстро, освобождая вовремя место для следующего взвода. В столовой ничего, кроме пустых походных столов на козлах и скамеек к ним не было.
Всё это не очень-то нас огорчило – нет кухни, значит и нет нарядов на кухню…
Однако, следующая новость нас немного встревожила. Оказалось, что в нашем лагере нет воды, а ближайший источник питьевой воды это кибуц Бейт Говрин километрах в десяти по прямой… Но у нас был командкар и прицеп-цистерна, которые пару-тройку раз в день совершали поездку туда и обратно, привозя нам воду. Было ясно, что 200 литров на 300 с чем-то человек это мало, особенно в условиях тёплой израильской осени под ещё палящим солнцем… Так что экономное использование воды было делом обязательным – тут не до душа с ванной…
В качестве туалетов в небольшом отдалении от «общественных» и «спальных» районов были вырыты ямы – одна для комсостава, остальные для нас.
Для освещения была протянута гирлянда тусклых лампочек, работающая от небольшого переносного генератора, которая освещала площадку перед «столовой» и саму столовую. Всё остальное освещение – фонарики и свечки…
Немного ошеломлённые сюрпризами и событиями дня, усталые от марш-броска с Ифрахом и работ по созданию лагеря, поужинав салатом и хлебом с маргарином и вареньем, мы пошли спать в наших «новых» палатках… Устроившись «поудобней» в своих видавших виды спальных мешках, поёрзав на каменистой и холодной земле, от которой наши спальные мешки нас не защищали, подложив под голову китбэги – иначе они не помещались вместе с нами в палатках – мы отошли ко сну…
Было ясно, что условия нашего «тиронута» жестоки и необычны для всегда организованного ЦАХАЛ-а, заботящегося о комфорте своих бойцов, и часть из них идёт вразрез с приказами Генштаба по условиям службы солдат. Но мы были курсантами Лётной школы ВВС, всё что мы проходили и делали было отсеивающим экзаменом – «тиронут» не исключение - и надо было принимать всё, что нам выпадало как ещё один экзамен, а не пытаться «качать права». Иначе можно было расстаться на месте с мечтой стать лётчиком… А то, что нам, в большинстве своём городским «неженкам» и «маменькиным сынкам» придётся учиться жить в полевых условиях, нас не пугало, а вызывало желание познать на собственной шкуре как это…
Назавтра начались реальные действия нашего «тиронута», а с ними новые сюрпризы…
Первым делом наши командиры приказали нам снять с наших винтовок и Узи ремни. Это означало, что оружие нам придётся всегда нести в руках или на плече. Мы больше не могли взять винтовку на плечо, или повесить её себе на шею, тем самым освободив руки… С этого момента одна рука у нас всегда была занята… А так как нам полагалось всегда иметь с собой оружие, куда бы мы ни шли, то все наши действия нам предстояло делать одной рукой, удерживая тяжёлую винтовку другой. Это конечно выглядело иногда смешно, особенно когда выдавали обед, и надо было держать одну миску местинга (для еды) одной рукой, а вторую (для горячего чая) второй, не выпуская ни на минуту из рук пятикилограммовое оружие, но держащему в руке обжигающе горячий чай было не до смеха, пока он не мог донести и поставить местинг на стол. Поставить винтовки куда-то на время, даже под присмотром товарищей, не позволялось никоим образом. Оставить даже на секунду оружие было запрещено и наказывалось тут же. Тем паче случаи, когда неуклюже прислонённое оружие падало на землю… Обычным наказанием в таких случаях было «приставить» виновника к железному столбу, длиной метра в два и весом килограмм в 10 – такие столбы применялись для построения сеточных заборов и загонов, и можно было найти их в районе наших учений. Наказанный должен был таскать с собой свой столб повсюду – на учениях, в столовой, спать с ним, и не дай бог, если командир взвода или сержант заметит или подумает, что заметил, «мухлёж» - наказание продлевалось, а наказанный становился центром насмешек своего комсостава. Должен заметить, что эти меры при нашей мотивации были эффективны и вскоре мы все ловко управлялись со всеми своими делами свободно и непринуждённо манипулируя своим допотопным Маузером одной рукой даже на марш-бросках и пробежках.
Вообще-то наши командиры были очень изобретательны на воспитательные меры. Иногда их наказания носили очень оригинальный характер. Так, когда один из курсантов, спасаясь от палящего солнца, уселся в тень, когда остальные «плюхнулись» на землю там, где их застала команда комвзвода «Садись!», его командир, сказав ему «Тени захотелось? Будет тебе тень!», «приставил» его к молодой двухметровой сосне, которая лежала срубленная неподалёку. Когда кто-то из товарищей наказанного засмеялся, комвзвода повернулся к нему и сказал: «А ты «приставлен» к «джерикан[6]»-у с водой чтобы дерево не засохло!» И так несколько дней они плелись парочкой за своим взводом – с винтовкой в одной руке и деревом или 20-литровой канистрой воды в другой.
Первая неделя нашей «Школы молодого бойца» была посвящена изучению оружия и «поведению» в полевых условиях. Нас учили разбирать и собирать наши Маузеры и Узи, как выглядит граната и т.п.
Нас учили как падать из стоячего положения сразу же в позицию для ведения огня – исполняя знаменитую израильскую «Пазацту[7]», как ползти не подставляя задницу снайперу, как двигаться не привлекая внимание, как маскироваться, как окапываться, как определять расстояния на глаз, и т.п. Всё, что боец должен знать и уметь, неважно, будет ли он на поле боя ползать, проезжать на танке или пролетать сверху – десятилетия войн доказали, что ситуации могут быть разные и меняться стремительно…
Все учения проходили за пределами нашего лагеря – на опушках лесных массивов и холмах вокруг. На учения мы выходили сразу после завтрака, возвращались в лагерь к обеду, после обеды опять марш и учения, после ужина ночные марши и пробежки. Всё в полной экипировке, с оружием в руках. Каждый выход на учения был на самом деле небольшим марш-броском – за день у нас было 4 или 6 таких, и мы «натопывали» в них 15-20 километров в день. Возвращение в лагерь почти всегда было вверх по холму и почти всегда бегом. Вечерние пробежки в особенности велись по пересечённой местности и перепаханным полям. Иногда взвод брал с собой на учения складные носилки и по дороге к учениям и обратно мы тащили на руках «раненого» - обычно самого крупного парня во взводе.
Ночью мы спали как убитые, больше не обращая внимание на камни под спальными мешками и убывающую температуру земли – дневные марши и учения выматывали нас полностью…
Вообще-то, мне наша деятельность в «тиронуте» нравилась – несмотря на то, что наши командиры нас «гоняли» и «грузили», пытаясь довести до «точки перелома». Для меня всё было ново и впервые. Я не знал чего надо ожидать и воспринимал все испытания и наказания, которые наш комсостав «бросал» в нашу сторону, как ещё один шанс познать свои границы, и был искренне рад, когда я преодолевал эти ситуации, без того чтобы сломиться – физически и морально.
С моего лица не сходила улыбка, которая выделялась на фоне угрюмых лиц моих товарищей по взводу, страдающих от физических нагрузок, мозолей и тяжёлых бытовых условий. Так выделялась, что в один прекрасный день наш лейтенант, похаживая перед выстроенным в две шеренги взводом, и «песоча» нас всех за те или другие промахи и ошибки в исполнении упражнений, наткнувшись на меня спросил: «А ты что такой весёлый? Не знаешь, чем это заканчивается?». Тут надо понимать, что спросил он на иврите, используя слово «ализ» для обозначения веселья, а слово «ализ» заканчивается на букву «з», которая находится на седьмом месте в ивритском алфавите и обозначается как «зайн». Однако, у слова «зайн» есть свой смысл – один из них очень древний и пристойный - «оружие», другой не менее древний, но не очень то пристойный – «орудие мужчины» или на латыни penis… Изюминка вопроса была в ответе, типа «в конце веселья получишь то, на что заканчивается слово «весёлый». Я, ещё не понимая всю эту игру слов и смыслов, и не зная, что ответить нашему лейтенанту, вытянулся в струнку и голосом, который бы никак не посрамил кавалергардов британской королевы, громко крикнул – «Никак нет! Не знаю, командир!».
Наш лейтенант, не поверив своим ушам, переспросил, с немного удивлённым оттенком в голосе – «Ты не знаешь, чем заканчивается «ализ»?!!». На что я повторил своё «Никак нет, командир!». Он, побагровев, приблизился ко мне и, нависая надо мной, переспросил с ноткой угрозы: «Что? Ты не знаешь, чем заканчивается «ализ»?!!». На что я, всё ещё по стойке смирно, бравым голосом выдал своё коронное: «Я новый репатриант, командир! Ещё хорошо не знаю иврит, командир!» Лейтенант растерялся и переглянулся с нашим сержантом – тот кивнул, мол «да, это верно». Но лейтенант решил не сдаваться… Намного более спокойным тоном он решил довести смысл шутки до меня и не нашёл ничего лучшего, чем спросить «Какая седьмая буква алфавита?»… Я пытался быстренько припомнить порядок букв в алфавите, но ещё быстрее понял, что это безнадёжно… Всё, что мне оставалось, это стоять на своём и я опять браво рявкнул «Не знаю, командир! Я не знаю хорошо алфавит, командир!» Тут он взорвался и заорал: «Зайн! «Ализ» заканчивается на «зайн»!!! Ты знаешь, что такое «зайн»?!!» Весь взвод взорвался хохотом! Но не наш командир! Походив туда-сюда ещё немного и решив, что так это оставить нельзя, когда грохот ржания немного спал он «выдал» наказание – мне и ещё паре ребят около меня, которые просто корчились от смеха. Я должен был «организовать» себе плакат со всеми буквами алфавита, которые должны быть пронумерованы. На всех «перекурах» и привалах я и эта пара должны были заниматься обучением меня алфавиту – взводный обещал в любой момент провести мне экзамен, и не дай Бог мне и моим наставникам, если я отвечу неправильно… Так и сделали – мне пришлось соорудить из картонки табличку с алфавитом, и наизусть изучить под каким порядковым номером находится какая буква. А взводный ещё долго пытался поймать меня, гоняя по алфавиту вперёд и назад, пока ему это не надоело. Этот курьёз некоторое время был «ходячим анекдотом» курса и ребята даже из других взводов при встрече со мной ещё долго меня спрашивали, весело улыбаясь: «Ну, так чем заканчивается «ализ»?»
Вторая неделя была посвящена стрельбе. Ближайший полигон был на расстоянии в 15 километров от нашего лагеря – мы отправлялись туда сразу же после завтрака и проводили там целый день, поедая на обед присланные из Хацерим сэндвичи. На стрельбах нас ждал новый сюрприз…
Оказалось, что на всё про всё нам выдали 15 патронов на человека для наших Маузеров и 10 для Узи. Из винтовок мы стреляли днём – 10 патронов – и ночью – 5 патронов. Из Узи только днём, из 10 патронов 5 одиночных, остальные очередью... Понятно, что хорошо стрелять мы научиться не успели. Однако, чтобы как-то попытаться получить кое-какие сносные результаты, командиры затеяли взводные соревнования на меткую стрельбу. Победивший в каждом взводе получил приз – увольнительную на субботу… Несмотря на неплохие результаты моей стрельбы, достигнутые благодаря военной подготовке в Рижской школе, а не стараниями последней недели, я всё-таки не был лучшим стрелком в нашем взводе. Мне крупно попортила стрельба из Узи – я не был готов к тому, что при автоматической стрельбе отдача так сильно поднимает ствол, и последние выстрелы моей очереди прошли выше мишени… Один из моих иерусалимских товарищей из другого взвода оказался отличным стрелком и получил увольнительную – я послал с ним весточку родителям, что со мой всё в порядке и у меня всё хорошо…
К этому времени, две недели в полевых условиях на нашей лысой горе не прошли бесследно. Мы все похудели, несмотря на то, что еды хватало, и почернели – от солнца, грязи и недостатка воды. Большинство из нас сократило свой утренний ритуал умывания до чистки зубов. Многие и я в том числе, практически перестали бриться, про душ мы и мечтать не могли – воды с трудом хватало для утоления жажды. Единственным светлым пятном на наших лицах остались верхние веки, которые виделись только, когда мы закрывали глаза… О стирке и речи не шло – наши гимнастёрки и штаны были в соляных разводах; наши носки превратились в химическое оружие и потеряли часть своей функциональности – они комкались в наших армейских башмаках и от ходьбы в них ноги покрывались мозолями и протирались до крови. Грубые швы армейского белья и полевой формы в сочетании с нашей брезентовой экипировкой протирали кожу на плечах, боках и в паху. Ежедневные полевые учения, марши, пробеги и отсутствие воды не давали ранам заживать… Появились утренние очереди у «медпункта» - палатки фельдшера, в которой обитал дежурный сержант медслужбы ВВС из нашей авиабазы в Хацерим, прикомандированный к нам на недельной основе. Очереди постепенно росли и кандидатов в них можно было узнать издалека по их осторожной и медленной ходьбе – расставляя ноги как циркули, чтобы избежать контакта содранной в паху кожи с тканью штанов, они прихрамывали и старались как можно мягче ступить на свои разбитые ноги.
Несмотря на то, что мои «нежные» ступни, которые и до армии всегда «мозолились» при переходе на новую пару обуви, от нашей усиленной деятельности быстро покрылись мозолями и начали кровоточить уже в первую неделю, я старался не приближаться к палатке медпункта до последнего… Однако к концу второй недели настал день, когда я уже не мог ходить и фельдшер, увидев мои ноги, «прописал» мне 2 дня покоя, которые я провёл в нашем лагере в работах вокруг нашего «пищеблока». К сожалению, именно на это время выпал марш-бросок к Ар Атаясим – памятнику наследия ВВС Израиля и торжественному приношению там присяги, и я долго не мог себе этого простить...
Наступившую вторую субботу в нашем палаточном лагере на нашей лысой горе мы использовали чтобы залечить раны и восстановить силы… В израильской армии в субботу нет никаких тренировок, учений и обыденных работ – только караулы и наряды на кухне[8]. С полудня пятницы и до исхода субботы (т.е. до захода солнца в субботу) мы были в принципе предоставлены сами себе. Все с радостью снимали ботинки и носки, чтобы проветрить ноги, и если можно, немного походить босиком… Большинство из нас – и я в том числе - проводили основное субботнее время в своих палатках, в исподнем, чтобы дать свежему воздуху засушить раны в паху…
И вот, где-то к обеду, меня вдруг вытаскивают из палатки и говорят, что ко мне приехали. Я, страшно удивившись, схватил свою винтовку - воспитание наших командиров не прошло даром – и заковылял к «воротам» нашего лагеря – натянутой поперёк просёлочной дороги верёвке. Там, к моему полному сюрпризу, меня ждали родители… Получив мою «весточку» и расспросив товарища, где мы находимся, они собрали корзинку «гостинцев», сели в машину и отправились в небольшое путешествие… Из сборища машин перед «воротами» я понял, что мои родители не были одиноки в своём решении «попутешествовать» в этом уголке Израиля в эту субботу…
Но, оказалось, что моё удивление было ничто по сравнению с удивлением моих родителей, когда они увидели меня – грязного, пыльного, хромающего с кровоточащими мозолями – и как я набрасываюсь на корзинку с гостинцами. Пока папа расспрашивал, что мы делаем, каков распорядок дня, как нас гоняют, из чего стреляли, и т.п., мама пыталась понять, что у меня с ногами, как я себя чувствую, как нас кормят, и т.п. Я же, поев немного, отложил остальное для товарищей по взводу, родители которых не прибыли проведать своих чад… На вопросы родителей я отвечал – где правду, а где не очень… Зачем их было волновать зря – они ничем не могли мне помочь, да и не хотел я ни их помощи, ни их сочувствия…
К началу третьей недели, жаркая погода, недостаток воды, большие физические нагрузки, а в основном, просчёты в логистике и в подвозе пищи начали косить наши ряды.
Получилось так, что пару раз нам не завезли достаточно льда и некоторые продукты, которые нам завезли из Хацерим, под влиянием жаркой осени испортились. Мы это, конечно, почувствовали – но не раньше, чем нам их скормили… Первым серьёзным симптомом стала внезапная бессонница большинства ребят из-за беготни «в туалет» на протяжении ночи и утра. Заранее приготовленных латрин не хватило для внезапного наплыва «клиентов» и не в силах дождаться своей очереди, ребята начали заполнять близлежащие расщелины скал и каменной россыпи содержанием бурлящих кишечников. Через пару ночей ночная «вылазка» в туалет превращалась в опасную затею, можно было спокойно поскользнуться на оставленной товарищем «мине» в поисках свободного места для избавления от причин бессонницы… Очиститься после такого события в наших полевых условиях было очень непросто, и запах на штанах и ботинках ещё напоминал о происшедшем ночью…
Вторым симптомом стало обезвоживание, которое доходило до потери сознания среди ребят, которые не были готовы показать слабость и продолжали оставаться в строю во время всей нашей полевой «деятельности», включая марш-броски и пробежки под палящим солнцем. Что служило отличным поводом для наших командиров послать кого-то бегом в лагерь, притащить оттуда складные носилки и «потренировать» нас вживую в марш-броске с раненым на носилках… Нам внизу было тяжело, но после пары марш-бросков с носилками, никто не хотел быть «раненым» и возвращаться на носилках в лагерь… В лагере фельдшер автоматически вводил внутривенную инфузию плазмы и «прописывал» отдых до конца дня… Но ото дня в день, количество потерявших сознание в полевых учениях увеличивалось… После того, как у нашего фельдшера закончились пакеты плазмы для внутривенных инфузий и он запросил срочную доставку в наш лагерь большой партии, кто-то в Лётной школе заволновался и решил проверить, что там на самом деле происходит в этом полевом лагере на лысой горе…
И вот, вдруг, утром одного дня в середине третьей недели в лагерь прибыло несколько офицерских машин и меж наших палаток замелькали люди в светлой форме с погонами… Среди них мы узнали командира Лётной школы, Начальника медслужбы авиабазы Хацерим и командира нашего курса. После прогулки по лагерю выражение их лиц не предвещало ничего хорошего – как видно обустройство нашего лагеря и условия жизни в нём были сюрпризом не только для нас…
Через некоторое время мы заметили бурную деятельность среди наших командиров … Они метались по лагерю и советовались меж собой как-будто их кто-то укусил… После обеда нам отменили запланированные полевые занятия и объявили, что мы сворачиваем наш лагерь, грузим «имущество» (и наши китбэги) на грузовики, которые прибудут к вечеру из Хацерим, чем мы, взволнованные развитием событий и попытками угадать, что будет дальше, и занялись.
По завершению работ по разборке лагеря и раннего ужина на скорую руку из остатков кладовки нашей «кухни», нас, в полной боевой экипировке, построили, проверили, что у каждого все четыре фляжки заполнены водой до горлышка, что мы и наша экипировка готовы к марш-броску, и объявили, что по решению командира Лётной школы наш «тиронут» немедленно завершается, и что мы возвращаемся в Хацерим. Но так как нет возможности быстро организовать транспорт для возврата имущества и нас домой на нашу авиабазу, то нам предстоит совершить марш-бросок до Хацерим, а те, кто не могут ходить останутся здесь дожидаться грузовиков и, после погрузки всего имущества, вернутся домой с ними.
И ещё до того как мы поняли ситуацию и оценили, что нам предстоит марш-бросок в полной экипировке на 60 километров, последовал вопрос/приказ – «Кто не может ходить, чувствует слабость или думает, что не сможет завершить марш-бросок – шаг вперёд!». Несколько ребят, прихрамывая и широко расставляя ноги циркулем, выковыляли из рядов – человек 15-20. Остальные – подавляющее большинство – остались стоять на своих местах. Через секунду последовала новая команда – «Нале-во! Шагом марш!», и колонна более чем 200 курсантов Лётной школы – худых, полуобезвоженных, грязных, в допотопной экипировке, с оружием в руках (оружейные ремни нам ещё не вернули), с «запасным» рулоном туалетной бумаги в рюкзаке (на всякий случай) – начали самый странный и незабываемый марш, в котором мне пришлось участвовать…
Сначала всё выглядело как обычно – повзводная колонна по два бойца в ряд, соблюдая дистанции в 30-50 метров между взводами, замыкаемая командкаром с цистерной воды, в которой устроился фельдшер со своим оборудованием и парой складных носилок, петляя по просёлочной дороге между лесными посадками спустилась с вершины нашего лысого холма к шоссе Кирьят Гат – Емек Аэла, проходящая через Бет Говрин. Там, к нашему удивлению, мы повернули вдоль шоссе на восток, вместо запада, тем самым удаляясь от самой короткой дороги в Беер Шеву. Однако, вдоль шоссе мы долго не шагали и вскоре, огибая населённые пункты, мы свернули на просёлочную дорогу, идущую вдоль полей, лесопосадок, проволочных загонов для скота и остатков древних террас, вверх и вниз по небольшим возвышенностям.
Мало-помалу наша стройная колонна стала терять свой первоначальный облик… То тут, то там из взводных рядов в сторону близлежащих кустов и других укромных мест начали выбегать скорчившиеся и держащиеся за живот люди. Сделав в спешке своё дело, стараясь не дать колонне уйти слишком далеко, они возвращались в строй бегом, напрягая свой обезвоженный поносом организм и выбиваясь из остатков своих ослабленных сил. Командиры, не в силах воевать с позывами бунтующего и бурлящего кишечника своих солдат, увеличили количество привалов, заставляя нас всех пить воду из наших фляг и заполнять их обратно из цистерны-прицепа, который тащил за собой командкар – пока цистерна не опустела... Взводные стали нас часто пересчитывать, не надеясь на эффективность перекличек, а также послали несколько сержантов в арьергард чтобы собирать и подгонять отставших.
Отменять марш-бросок никто не решил и мы продолжали шагать вперёд, хотя наша колонна растянулась до неприличия, превратилась в человеческую змею и почти потеряла управляемость…
Вскоре стемнело и при свете ярко сияющих звёзд, который через некоторое время дополнился лунным светом, мы продолжали шагать и шагать, не совсем ориентируясь на местности и не очень понимая, где мы и куда идём. Наши взводные по одним им известным картам и признакам местности продолжали вести нас к нашей цели. Единственные огни, которые были вокруг нас, были фары нашего командкара, который двигаясь за нами подбирал обессиленных ребят, которые уже не были в силах стоять на своих собственных ногах, не говоря уже об их способности ходить. Когда их набирался полный кузов, командкар, спеша на всех парах, отвозил их куда-то вперёд и возвращался за следующей «порцией». Как нам потом стало известно, он вёз их вперед, к перекрёстку Шокет на дороге из Беер Шевы в Хеврон, к месту встречи с парой вызванных из Хацерим грузовиков. Также оказалось, что наше начальство решило, что лучше будет, если мы по дороге из нашего лагеря домой, в Хацерим, обогнём Беер Шеву с востока - хотя Хацерим находится от Беер Шевы на запад – и наша, более длинная чем надо, дорога домой пролегала у подножья Хевронских гор, вдоль старой границы (т.е. границы до Шестидневной войны 1967 года) между Израилем и Иорданией. Но мы этого тогда ещё не знали…
Мы продолжали шагать, накапливая усталость, теряя силы. Наши командиры – офицеры и сержанты - задавая темп марша смешались с нами, подбадривая нас и пристально следя за нами, проверяя нашу способность продолжать шагать. Мы, переставляя ноги – левой, правой, потом опять левой и опять правой, а потом по инерции ещё шаг и ещё один, а потом опять левой, и т.д. - продвигались вперёд, пытаясь помочь своим товарищам, тем, кто слабел на глазах и снижал темпы и размах своего шага. Кто-то брал на себя оружие товарища и шагал около него – в одной руке свой Маузер, в другой винтовка товарища. Кто-то взваливал себе на плечо чужой ранец, кто-то «впрягался паровозом» и тащил за собой более слабого, который цеплялся за ремень идущего перед ним. Кто-то шагал рядом и заговаривал товарища не сдаваться и продолжать…
Не всегда это удавалось – командкар наполнялся и сновал вперёд и назад уже несколько раз, количество самостоятельно шагающих бойцов снижалось, а длина колонны сокращалась… Как и расстояние до «конечной остановки» нашего марша – авиабазы Хацерим…
Потихоньку-помаленьку становилось ясно, кто во взводах реальные, стойкие бойцы, которые не сдаются и упорно продолжают идти вперёд, не отставая от своих командиров, и отношение последних к этим ребятам на глазах становилось более человечным и дружелюбным…
Так мы – остатки колонны курсантов, которая чуть более 10 часов назад начала свой поход домой – добрались до перекрёстка Шокет. Там мы остановились на привал – нас ждали присланные из Хацерим сэндвичи и двухсотлитровая цистерна с питьевой водой. Пока мы отдыхали, утоляли жажду и жевали сэндвичи, наши командиры пришли к выводу, что наш марш-бросок надо завершать и что делать это надо сейчас, пока обезвоженные от поносов и длительного марша люди ещё «живы». Было решено грузить нас повзводно на пару-тройку грузовиков, посланных за обессиленными и ранеными, и курсировавших как челноки туда и обратно 20 километров от перекрёстка Шокет до нашей авиабазы.
Однако, когда нам сообщили эту «радостную» новость, разразился настоящий бунт. К этому времени все, кто уже не мог ходить и прекратил свой марш или уже был «дома», или сидел на грузовиках, дожидаясь поездки в авиабазу. Остальные, а таких было около ста, ещё «стояли» на ногах и были способны продолжать шагать - сдаваться и прекратить марш не дойдя до «дома» никому из них не хотелось, хотя и никто не знал на сколько ещё километров и часов хватит сил и здоровья. Решили так – «здоровые» продолжат марш вдоль дороги на Беер Шеву, грузовики отвезут свой груз в Хацерим и вернутся за «здоровыми», которые к этому времени уже должны быть на полдороги к городу, загрузятся и совершат ещё рейс, если надо. И мы – остатки курса и я в их числе – продолжили идти вперёд, на этот раз все в одной колонне, так как не было смысла держать строй повзводно…
Спустя час с небольшим грузовики вернулись за нами и командиры с криками и бранью загоняли нас, оставшихся на ногах, в их кузова… Несмотря на моё сопротивление и попытки остаться на марше до следующего, последнего рейса, меня загнали на борт грузовика в пяти километрах от Беер Шевы, когда окраины города были уже видны невооружённым глазом…
Несмотря на жуткие боли мышц и стёртых в кровь ступней, всю дорогу до авиабазы полулёжа-полусидя на полу грузовика – сил стоять у нас уже не было – мы были в приподнятом настроении – мы были горды, что несмотря на всё, сумели достойно выдержать и это испытание…
Однако, по прибытию «домой» оказалось, что там, из-за внезапного и незапланированного досрочного прекращения нашего «тиронута», нас не очень-то ждали и что наш постоянный лагерь не очень-то готов принять нас – койки в палатках стояли без матрасов, а коптёрка, конечно же, была закрыта. А самое обидное, что в наших душевых не было горячей воды – её просто не успели нагреть в нужном количестве. Когда мы – те, которые шагали практически до конца – добрались до душевых, оказалось, что те, которые «прекратили шагать» раньше нас уже использовали всю горячую воду, стоя часами под живительным душем, смывая трёхнедельную грязь, усталость и боль в мышцах…
К счастью, наше позднее и шумное возвращение было замечено некоторыми старшекурсниками, которые знали на своём прежнем опыте каково нам… И они, вопреки обычным правилам поведения курсантов Лётной школы, которые запрещали нахождение младших курсов в общежитиях старших, пустили нас в свои душевые, которые были в их многоэтажном здании. Забравшись под горячие струи воды, я почувствовал как силы, которые не позволяли мне сдаваться боли и физическим нагрузкам в последние 3 недели вообще, а в особенности в последние 12 часов, оставляют меня и я в изнеможении уселся на бетонный пол душевой, стараясь оставаться под потоком горячей воды и доверяя ей вернуть меня к жизни… Через час, а может и через два – не знаю, потому что под горячей водой я потерял счёт времени - я вышел из душа другим человеком… Однако, до своей палатки я добрался с трудом – мои ступни выглядели как-будто по ним прошлись грубым рашпилем, распухли под горячей водой и каждый шаг вызывал адскую боль… Все пройденные сегодня километры дали о себе знать и, с трудом делая маленькие шажки, которые мне стоили всей моей оставшейся силы воли, мне иногда казалось, что этой ночью я до своей койки не доберусь…
Однако, я добрался, хотя много времени спать уже не оставалось… На следующее утро, после обычного подъёма в 06:00, видя наше состояние, отцы командиры оставили нас в сравнительном покое и после первого нормального, горячего завтрака почти за три недели и построения, на котором командир курса похвалил нас за стойкость и упорство проявленное во вчерашнем, незапланированном марш-броске домой, две вереницы хромающих, медленно переставляющих ноги, морщащихся на каждом шагу курсантов протянулись от нашего постоянного палаточного лагеря, который нам сейчас казался вершиной солдатского комфорта, коптёркой Лётной школы и медпунктом авиабазы. В коптёрке мы с нескрываемой радостью сдавали наши допотопные Маузеры, всю экипировку, полевые «пол-палатки», спальные мешки и всё остальное, надеясь больше не увидеть эту рухлядь… А в медпункте девочки-санитарки на срочной службе, со страданием в глазах от вида наших ног, дезинфицировали наши раны, перевязывали ступни и посылали к врачу, который, бормоча себе что-то под нос про командиров-извергов, собравшихся в Лётной школе, скупо выдавал особую медицинскую справку-разрешение на трёхдневные «каникулы» от тяжёлых армейских ботинок. Мы, поначалу, были рады такому «документу», но встретившись с реакцией наших взводных на неё, мы напялили обратно башмаки на наши опухшие и перевязанные ноги, не желая рисковать своим будущим в Лётной школе из-за милосердия доктора…
Зато сейчас, по завершению «тиронута», мы гордо могли носить металлическую эмблему ВВС Израиля на наших синих беретах с белой каёмочкой…
Через несколько дней раны на ногах и в паху начали заживать, наша походка выпрямилась, питьевая вода была в каждом кране, поносы закончились, горячей воды хватало на всех и жизнь вернулась в свою стезю.
Этапы Лётной школы по своей длительности совпадали с триместрами рабочей программы ВВС тех лет и в конце ноября 1974 года заканчивался триместр 2/74 (с августа по ноябрь), а с ним и «Предварительный» этап нашего курса №79. В последнюю неделю триместра на специальной «отсеивающей» комиссии по результатам «тиронута» и на основе рекомендаций наших взводных были отчислены несколько ребят из нашего курса – тех, кто не сумел проявить свои бойцовские качества и доказать, что способен выдержать всё то, что нам ещё предстоит пройти.
Остальные переходили на следующий этап Лётной школы – «Подготовительный».
Мы простились с нашими офицерами – большинство из них заканчивали период своей работы пехотными инструкторами Лётной школы и переходили – кто обратно в свои ВДВ или в разведбаты спецназа, а кто на гражданку. Большинство наших сержантов тоже передвигались дальше – кто по службе, а кто домой, закончив срок своей срочной службы. Наш взводный, прощаясь с нами, пожелал нам преуспеть в Лётной школе и стать лётчиками, но если кто-то из нас «провалится», то пусть попросится в его батальон ВДВ– он будет всегда готов принять его в свою роту. Для нас это было комплиментом и высшей похвалой…
«Церемония» официального перехода курсантов с этапа на этап проходила в последний «рабочий» день триместра в актовом зале авиабазы. Туда собрались курсанты всех этапов Лётной школы, за исключением тех, кто уже заканчивал её – курсантов этапа «Прогрессивного» обучения. Эти ребята этим же вечером уже получали офицерские погоны и более курсантами Лётной школы не считались… В чётко назначенное время в зал вошло всё высокое начальство Лётной школы вместе со старшиной Шикелем – для ребят нашего курса это было в первый раз, когда мы видели нашего полковника с кучкой его подполковников и майоров в одном месте, в одно время… После нудных речей начальства о прошедшем триместре и ожиданий от наступающего, офицеры, пожелав всем успеха, покинули зал. Шикель, своим зычным голосом, стоя на сцене зала объявил – «Поменять погоны!», и в зале под весёлые возгласы присутствующих началось водружение заранее приготовленных новых полосок на курсантские погоны. Выделялись курсанты, переходящие на этап «Прогрессивного» обучения – их погоны не были как у всех, из картона, обшитого простым синим сукном, а из тёмно-синего материала, из которого шьются офицерские погоны, с вышитым треугольником. Такие погоны – мечта каждого начинающего курсанта – выдавались специально заранее. Также, курсанты этого этапа прощались с синим беретом ВВС – они имели право носить офицерские фуражки, которые им тоже были выданы заранее.
С тех пор, как я вместе с моими товарищами по курсу впервые пересек ворота авиабазы Хацерим, прошло всего четыре месяца. За это время из огромной группы – самой большой в истории ВВС – разношёрстных, желторотых новобранцев, прошедших физический отбор, сколотился наш курс – курс №79 Лётной школы. Мы прошли невероятные по своей яркости и контрасту с обыденным испытания – полёты, абсолютно нестандартный «тиронут» повышенной интенсивности с выматывающим марш-броском «домой». За это время нас стало вдвое меньше, чем после завершения физического отбора; мы закалились – морально и физически, и были готовы к новым испытаниям, которые были «не за горами», а всего лишь через неделю…
А пока, до начала нового триместра, мы получили «большую» увольнительную – на целую неделю, и, щеголяя погонами с одной поперечной полосой на них и нашим синим беретом курсантов Лётной школы с эмблемой ВВС, мы взвалили на спину кидбэги со всеми грязными шмотками (чтобы мама постирала и заштопала дома) и разбежались по автобусным остановкам – ловить попутки домой.
Для нас завершился первый большой шаг к воплощению мечты – стать лётчиками ВВС Израиля – и нас переполняли щенячья радость и неизмеримая гордость…
(продолжение следует)
Примечания
[1] По этой же причине на наших беретах отсутствовала металлическая эмблема ВВС Израиля – мы не имели права носить её пока не заслужим эту честь успешным завершением «тиронута».
[2] Сокращённое от ивритского «бдикот хиюниот» - в прямом переводе «обязательные проверки». Обычно делится на две части - «Белая» о действиях в обычных условиях, от предполётных проверок до действий после завершения полётов; и «Жёлтая» для действий при аварийных ситуациях.
[3] КВС – Капитан воздушного судна
[4] Китайская Ферма – «Ахава Асинит» на иврите – укрепрайон, созданный египетской армией на восточном берегу Суэцкого канала в первые дни войны, который пришлось прорывать силами пехоты ВДВ чтобы обеспечить дивизии Ариэля Шарона возможность форсировать Суэцкий канал в западном направлении в районе Большого Солёного озера.
[5] «Местинг» - от английского mess tin – часть британского наследия ЦАХАЛ-а – алюминиевый столовый набор, включающий пару открытых прямоугольных ёмкостей с ручками, служащих – по необходимости –кастрюльками, тарелками или кружками.
[6][6] Джерикан – прямоугольная жестяная канистра для воды или горючего. Произошла от английского выражения времён Второй Мировой «Jerry can», то есть «немецкая канистра» - в британской армии прямоугольных канистр до войны не было.
[7] «Пазацта» - сокращённое от «поль, зхоль, цфе, тавеах, эш», то есть «падай, ползи, осмотрись, определи расстояние, стреляй» - одно из основных упражнений в обучении молодых бойцов ЦАХАЛ-а.
[8] Так как в субботу нельзя зажигать огонь и работать, субботние «кухонные наряды» занимались приготовлением пищи до наступления субботы (т.е. до захода солнца в пятницу вечером), раздачей готовой пищи, и в «аврале» после окончания субботы, когда надо было в один вечер вымыть всю посуду за последние сутки и приготовить всё к завтрашнему утру…
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 4 (183) апрель 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer4/Mostov1.php
