Глава третья
Операция «Голубь»
Амиц Дольникер оказался в пиковом положении. После инцидента в харчевне он избегал встреч с жителями этого «агонизирующего села». Приходилось проводить досуг наедине с Зеэвом. Весь его жизненный опыт противился такому времяпровождению.
Сколько Амиц себя помнил, он всегда был на людях, вечно витийствовал с трибун. Жить в обществе и быть вне общества он уже не мог.
– Куда мы попали! – возмущался партфунк, меряя широкими шагами улицу, – это село – хуже, чем дыра, скорее вонючая свалка. Эти недоумки понятия не имеют о цивилизации, живут в условиях, максимально приближенных к каменному веку. Идиотство какое-то!
Зеэв, приноравливаясь к быстрой ходьбе босса, гонял носком ботинка дорожные камешки. Дольникер заметил, что референт слушает его вполуха и вскипел.
– Я, кажется, с тобой говорю. Что у тебя такая постная физиономия?
– Всю ночь глаз не сомкнул. Сперва собаки выли, потом сверчки свиристели, а в полночь, слыханное ли дело, петухи раскричались! Не могли рассвета дождаться.
– Не хнычь, тебе еще повезло. Мне пришлось куда труднее. Каково слушать с вечера до утра кошачий концерт пополам с мышиным писком! Даже снотворное не помогло. Наконец, только задремал – слышу, кто-то трясет за плечо: «Не храпи так громко!» Представляешь, этот косоглазый прохиндей вторую кропить сдал своему родственнику, безмозглому пастуху. Какая наглость! Договорились ведь об изолированном номере, и на тебе! Они понятия не имеют об элементарной порядочности.
– Зря меня не послушали, босс. Ведь уговаривал же поехать в Швейцарию.
– Кто уговаривал, ты?
– А кто же?
– Что-то не припомню. Но если и так, все равно я прав. Разве Амицу Дольникеру не полагается нормальный отдых в той самой стране, которой он отдал всю жизнь без остатка? Заслуженный отдых! В своей стране!!
– Врагам не пожелаю такого отдыха. В этой занюханном Тминтаракани, уверен, даже врача не найти. Не про нас будь сказано, не дай Бог, зуб разболится... тьфу, тьфу, – Сплюнул через плечо Зеэв.
Заклинание, однако, не сработало, а, наоборот, Дольникер немедленно почувствовал нарастающую боль в нижней челюсти. «Зуб мудрости», – подумал партфунк, опасливо косясь на референта.
Дольникер не раз думал сменить помощника. Он с легким сердцем выставил бы Шлезингера за дверь, окажись под рукой исполнительный чиновник, умеющий держать язык за зубами.
Не то, что этот верхогляд и болтун, умеющий разве что накликать зубную боль. Но сейчас он и в мыслях не мог допустить подобное. Дольникер вовсе не собирался робинзонить в этом Богом забытом углу. Пока все складывается не в его пользу: с местными жителями – никакого взаимопонимания, в своей комнате тоже нет покоя – ночью его поминутно теребит пастух, днем преследуют близнецы. Эти головастики ходят за гостем по пятам и разглядывают его словно инопланетянина.
Амиц Дольникер недолюбливал детей. Когда после жениться он узнал, что его Геула – бесплодная смоковница, он даже обрадовался, будто гора с плеч свалилась. Но судьба-злодейка не скупится на испытания – подсунула ему, бездетному человеку, чудесную парочку.
Дольникер не умел общаться с малолетками, но, все же, пытаясь наладить контакты, спросил, как их зовут.
– Мейдат, – ответил один.
– Хейдат, – ответил другой.
Партфунк честно порылся в памяти, но ничего такого, что могло бы заинтересовать этих клопят, там не обнаружил. Вот стой он сейчас на трибуне, нужные слова пришли бы сами собой, таким разлился бы соловьем.
– Вы очень похожи, – нашелся он, наконец.
– Неправда, – возразил Мейдат, – Хейдат больше похож на меня, чем я на него, – и оба с хохотом выскочили из комнаты.
С пастухом, напарником по комнате, партфунк попервоначалу тоже не контачил, считая для себя зазорным вступать в разговоры с «безмозглым верзилой». На третью ночь, однако» он понял, что дольше пытку молчанием ему не вытерпеть. И как бы невзначай затеял беседу на профессиональную тему:
– Извините за нескромность, Миха, хочу спросить вас, каким методом в Знайнаших доят коров – коллективным или индивидуальным?
– Чего-о?? – выпучил тот глаза.
Хотя ответ был уклончивее некуда, Дольникер посчитал его ободряющим и немедленно пустился в рассуждения о преимуществах общественного сектора над частным. Но на самом интересном месте его импровизация была прервана могучим храпом пастуха.
– Примитив! Скотина!! Недоносок!!! – рычал партфунк в ночную тьму. Сосед храпел во все форсунки.
Дольникер, однако, уже взял разгон, тормоза отказали, и он продолжал беседу сам с собой. Пока он говорил, все шло как по маслу. Но вот пришло время слушать оппонента – и тут застопорило: слушать Дольникер не умел никого. Даже самого себя...
***
Столичные гости сидели в харчевне и уплетали стряпню Малки за обе щеки. Им нравилась местная еда, хотя в каждое блюдо стряпуха щедрой рукой добавляла тмин. По кухне шмыгал человечек в засаленном лапсердаке и с жидкой бороденкой. Обнюхивая все углы, он то и дело поднимал крышки и заглядывал в горшки.
Дольникер подозвал хозяина и поинтересовался, по какому праву этот тип сует свой нос в еду.
– Это Шохат, наш резник. Он следит за кашерностью пищи.
– Разве вы придерживаетесь ритуала?
– С какой стати?
– Зачем же вам контролер?
– Кто-то должен быть, а раввина к нам калачами не заманишь.
– Они сговорились свести меня с ума, – застонал Дольникер. – Зеэв, может ты хоть что-нибудь понял из всей этой ахинеи?
– Не велика премудрость. Они по инерции соблюдают традиции, а сами ведать о них не ведают. Кстати, этот носатый ревнитель веры еще и учитель в местной школе.
– Откуда ты взял?
– Дочь сапожника просветила.
– И часто вы беседуете? – подозрительно спросил партфунк.
– Как придется.
Дольникер вспылил:
– Послушай, Шлезингер, неопределенность нашего положения начинает действовать мне на нервы. Свяжись с местными властями и сделай все, чтобы восстановить мое реноме. Всему есть предел, даже безобразиям этих дикарей.
– Нет проблем, босс. – Зеэв протер очки и позвал харчевника. – Эй, Алифаз, мне срочно необходимо поговорить с председателем сельсовета.
– Сейчас? – часто заморгал косыми глазами тот.
– Сию минуту!
– А где я его возьму? Нет у нас таких.
– Это уже ни в какие ворота не лезет, – возмутился Дольникер.
– Малка, поди сюда, – громко позвал жену Алифаз, – переведи, что он талдычит.
У партфунка на языке повисли все ругательства – помешала какая-никакая женщина.
– Скажите, мадам, – галантно обратился он к стряпухе, – кто у вас в селе верховодит?
– Что делает? – выгнула бровь монолитная Малка.
– Ну, следит за порядком, ведает делами...
– Какими еще делами?
– Текущими.
– У нас ничего не течет, – искренне возмутился Алифаз.
– Боже милостивый, – взмолился партфунк, – как им вбить в голову, что кто-то должен представлять исполнительную власть!
– Кто-то же собирает заказы для «Тнувы», сообщает вам новости, – нашелся Зеэв.
– А-а, это забота парикмахера, – облегченно вздохнула Алифаз, – во время бритья он все новости рассказывает.
Вечером Дольникер направил стопы в парикмахерскую. Не столько чтобы избавиться от щетины, которой он оброс за эти дни, сколько любопытства ради. Хотелось увидеть, кто собирается в парикмахерской, о чем говорят. Дольникер погладил ладонью колючий подбородок и вдруг вспомнил, что челюсти у него вставные. Зубную боль как рукой сняло.
Цирюльня Залмана Хасидова находилась в двух шагах от харчевни. Дольникер пересек улицу и протиснулся в полуоткрытую дверь.
В парикмахерской было два отделения, условно разгороженных мешковиной. В первом – зале ожидания – сидело человек пять. Все они посасывали самодельные мундштуки. Только длинный, как жердь, Шохат стоял в углу и раскачивался в такт молитве, которую беззвучно шептали его губы. Во втором помещении – салоне – молча работал мастер.
Партфунк, умостившись на стуле, стал разглядывать клиентов Залмана. Его раздражала неуместная в таком заведении тишина. Сколько можно молчать и сосать мундштуки?
В зал вошел, припадая на левую ногу, сапожник.
– Две коробки деревянных гвоздей номер три, – отрывисто бросил он и уселся радом с Дольникером.
Цирюльник кивнул лысой головой, отложил бритву и записал что-то в общую тетрадь. И снова стало тихо. Дольникер зло покосился на соседа. «Хоть восьмерки в воздухе крути, все равно не стану отвечать тебе», – мысленно пригрозил он сапожнику, вспомнив дикие выкрики «хромого пса» за субботним столом. И уже через минуту сам же первый обратился к нему:
– Если не ошибаюсь, вы здешних сапожных дел мастер?
– Да, – подтвердил Цемах Гурвиц.
– Раз уж мы с вами разговорились, можно спросить, почему вы просите гвозди у парикмахера?
– Они мне нужны для ремонта обуви.
Опять навалилась гнетущая тишина. Дольникер ощутил боль в висках и тяжесть в затылке – верный признак высокого давления. «Опять подскочило» – с досадой подумал он и обратился к молчунам: мол, по состоянию здоровья он просит пропустить его без очереди. Те кивнули головами, не выпуская своих мундштуков...
– Побрить-постричь? – расторопно спросил парикмахер.
Только побрить, – бросил Дольникер, глядясь в мутное зеркало, – да почище, пожалуйста. Но прежде советую вам хорошенько направить бритву: у меня жесткий волос. Обычно я пользуюсь электробритвой, но пусть вас это не смущает, со временем кожа привыкнет к лезвию. Я буду у вас частым гостем. Кстати, почему вы не ходатайствуете о подключении села к электросети?
– Просили, – бросил цирюльник, намыливая щеки партфунка.
– И давно добиваетесь?
– Лет... двадцать с гаком. Как мертвому припарки.
– Войдите и в наше положение, товарищи, – с пол-оборота завелся Дольникер, – дел у правительства хоть отбавляй. Мы прилагаем невероятные усилия для помощи районам развития, денно и нощно работаем в этом направлении. У нас множество важных проблем, жизненно важных. И все же, поверьте мне, товарищи, на данном этапе неуместно, даже вредно ребром ставить вопрос о предпочтительности развития тяжелой промышленности перед легкой. Я лично убежден, что оба сектора следует развивать параллельно, дать зеленую улицу как тяжелой индустрии, так и легкой промышленности. Никаких приоритетов! Позволю себе, товарищи, в этой связи упомянуть отчет, который я составил одиннадцать лет назад, будучи инспектором отдела энергетики и топлива...
– Готово, – удовлетворенно вздохнул парикмахер, вытирая салфеткой щеки клиента.
Но я не закончил, – возразил Дольникер. – В таком случае сделайте и стрижку... Итак, товарищи, что мы имеем на сегодняшний день...
На сегодняшний день все, – заупрямился цирюльник, – стрижку вы не заказывали. Следующий...
***
С уходом Дольникера в цирюльне воцарился прежний покой. Все молчали, Шохат бубнил молитву.
– Откуда он взялся? – произнес после долгих размышлений один из клиентов.
– Черт его знает, – равнодушно отозвался другой.
– Чемоданов навез прорву, – заметил третий.
– Артист, стихи за столом читает, – засмеялся четвертый.
– По-моему, у него чердак поехал, – покрутил пальцем у виска Шохат, – и у слуги его тоже не все дома.
– Очкарик у меня снял угол. Он рассказал моей дочке, что старик – важная птица – то ли делец, то ли политик, – поделился свежими новостями сапожник.
– Политик?
– Это которые дают указания, почти как инженер, – объяснил парикмахер. Он на селе слыл грамотеем.
– У них денег куры не клюют, – вставил сапожник.
– Еще бы, свои земли другим отдают, а сами по свету шастают, – подтвердил Шохат, – а вот этого к нам занесло.
– У нас ему делать нечего, – вынес приговор цирюльник, – только под ногами путается.
– Точно, у нас ему делать нечего, – дружно согласились остальные.
По дороге к дому сапожника Дольникер так глубоко задумался, что даже забыл постучать. Распахнув неожиданно дверь, он застал интересную картинку. Зеэв сидел на сундуке, тесно прижавшись к огненно-рыжей девице, и что-то нашептывал ей на ухо. При виде неожиданного гостя девушка сорвалась с сундука и смущенно зарделась. Зеэв вспыхнул и принялся протирать свои очки. Партфунк, будто не замечая неловкости, категорично приказал:
– Довольно. Я больше ни дня здесь не останусь, с меня хватит. Сколько можно якшаться с увечными и глухонемыми! Складывай чемоданы, Зеэв.
– Я свои и не распаковывал, босс, – с готовностью отозвался тот, на радостях тут же позабыл о своей рыжей подружке.
– Прекрасно. Трогаемся утром. Пошли отсюда! – взмахнул Дольникер рукой и двинулся к выходу.
Референт чуть ли не вприпрыжку кинулся за ним. На улице партфунк решил подвести под свое решение теоретическую базу:
– Могу ли я, мой юный друг, барахтаться в этом дерьме, общаться с вульгарными хамами? Каково мне, Амицу Дольникеру, незапятнанному члену ЦК партии выслушивать реплики невежд? Эти дикари даже не слышали о существовании утренних и вечерних газет. Нет, увольте. Завтра же – в путь.
– В добрый час, – подхватил референт, – сегодня же закажу два номера в Женеве.
– Давай. Только не удивляйся, если я впредь не стану прислушиваться к твоим советам. Хватит, сыт по горло.
Зеэв пропустил незаслуженный упрек мимо ушей. Он готов был и на большее, лишь бы состоялась поездка в Швейцарию.
В комнате Дольникера они быстренько сложили чемоданы, и Зеэв прытко побежал к хозяину харчевни.
– Мы уезжаем. Сколько с нас за все?
– За ночлег я денег не возьму, а за харчи три шекеля двадцать пять грушей. Счастливого пути, господин слуга, – откровенно обрадовался харчевник.
Зеэв извлек из бумажника десять шекелей. Алифаз, покрутив деньги перед глазами, отсчитал сдачу мелочью времен британского мандата.
– Эти деньги давно вышли из употребления, других у вас нет? – удивился Зеэв.
– Иногда попадаются, но их шофер забирает. Хотите талоны «Тнувы»?
Референту некогда было углубляться в монетарную политику Тминтаракани.
– Откуда я могу позвонить в Тель-Авив?
– По-зво-ни-ить? – у харчевника глаза разбежались в разные стороны.
Зеэв подосадовал, как он мог забыть, что в этом Знайнаших и слыхом не слыхали о телефоне.
– Хотя бы телеграмму или письмо я могу отправить? – лихорадочно искал он выход...
– Письмо – другое дело, пошлем голубя.
– Голубя?
– Спасибо «Тнуве», снабжает нас птичками. А то раньше ходили пешком за письмами аж в Цфат. По жребию, раз в полтора месяца. Надоело.
– Что же делать?
– Подождем шофера.
***
Дольникер прилег на кровать, не раздеваясь. Прислушался, крепко ли спит пастух. Тот храпел во все тяжкие, но все же надо было держать ухо востро – любая мелочь могла сорвать операцию под кодовым названием «Голубь». Ровно без четверти два партфунк сполз с кровати, крадучись спустился по лестнице, бочком выбрался на улицу. Напротив харчевни его уже поджидал под деревом Зеэв. Оба от избытка волнения пожали друг другу руки. Референт тихо шепнул:
– Вам не стоило беспокоиться, я и сам справлюсь.
– Исключено, – так же тихо ответил Дольникер. – Я должен проследить за операцией, чтобы все шло по плану.
Короткими перебежками, как и полагается заговорщикам, они двинулись выверенным маршрутом к окраине села. На последнем отрезке дистанции у них на дороге встали две сварливые собаки.
Дольникер собак боялся с детства. А года два назад, когда на международной сельхозвыставке его цапнул за ногу терьер испанского посла, он и вовсе возненавидел четвероногих друзей человека. И – на тебе, новая встреча, сулящая новые неприятности.
Партфунк нащупал под ногами твердый ком земли, метнул в рычащую собаку. А вдогонку послал незабытый русский мат. В Израиле всюду, а особенно в партийных кругах матерятся исключительно по-русски. Собаки сразу признали своего, перестали брехать и мирно вернулись в подворотню.
– Это тоже я должен делать своими руками, – не преминул уколоть референта Дольникер.
Последняя пробежка – и они оказались у склада. Голуби чутко дремали в клетке. Дольникер достал из нагрудного кармана записку, развернул, но вспомнил, что темно и прочитал наизусть:
«СОС! Срочно высылайте машину! Наши жизни в опасности!
Амиц Дольникер».
– Следовало указать, чтобы привезли репортеров, – сказал вполголоса Дольникер в спину Зеэву, который карабкался к голубятне.
– Борзописцы такой случай не упустят, – не глядя вниз, отозвался Зеэв и дрожащими руками приоткрыл дверцу клетки.
Голуби с перепугу захлопали крыльями. Зеэв исхитрился одного накрыть ладонью. Нашептывая ласковые слова, стал спускаться к боссу. Тот взял птицу и сказал ей со слезой в голосе:
– Голубка моя, принеси нам на этих крыльях избавление от тминтараканского плена!
Затем он свернул записку трубочкой, привязал к лапке голубя, пожелал ему счастливого пути и пустил в небо. Птица, нехотя помахав крыльями, сделала круг и опустилась на плечо Зеэва.
– Только этого не хватало. У них здесь даже птицы не летают, – прорычал Дольникер, забыв о конспирации.
В гневе он сорвал ветку и принялся хлестать голубя, приговаривая:
– Лети, дурень, лети, лентяй, не то шкуру с тебя спущу!
На крики из склада вышел заспанный человек.
– Чего разорались, спать людям не даете, – сердито выговаривал он, на ходу натягивая штаны.
Их перебранка окончательно разбудила голубя, и он взмыл ввысь. Заговорщики, довольные успехом операции, дали тягу. Они бежали, пригибаясь к земле и продираясь сквозь колючие кусты. Луна, как нарочно, скрылась за тучами, не было видно ни зги, и Дольникер с разбегу угодил в яму с застоявшейся водой. Зеэв бросился ему на помощь. Выбравшись из зловонной лужи, они увидели рядом с кустами дорогу.
– Куда ты смотришь, разуй глаза, – процедил партфунк зловещим шепотом, – тебе мало, что старый человек, как мальчишка, лезет на голубятню, ты еще и в болото меня завел.
Зеэв обиженно молчал. Под горячую руку босс и не то сказать способен, все знают, как он вспыльчив.
Благо, что и отходчив. Главное – голубь в небе, а Женева – почти что в руках.
Дольникер, насупившись, шагал к харчевне. У дверей он отряхнулся от пыли, огляделся по сторонам и крадучись пошел внутрь. Ощупью прошел через темный зал, поднялся по лестнице, нащупал дверь и сходу бухнулся в кровать. И попал в объятия жарких рук.
– Ненормальный, муж ведь спит рядом, – услышал он страстный шепот.
Дольникер не успел прийти в себя от неожиданности, как чиркнула спичка, и кто-то сильной рукой схватив его за шиворот, дал здорового пинка в зад и спустил с лестницы. Партфунк кубарем скатился вниз и потерял сознание.
***
Дольникер очнулся от прикосновения ласковых рук. Открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним Малку. Стряпуха встала до рассвета доить коров и в темноте споткнулась о лежавшего под лестницей ночного гостя.
– Господин Дольникер, вы больно ушиблись?
Дольникер смотрел на Малку сквозь приопущенные веки. Любое малейшее движение причиняло ему нечеловеческую боль.
– Ну и дела, – кудахтала над ним стряпуха, – угораздило же вас так сцепиться с моим мужем. На вас живого места нет, – пожалела она незадачливого любовника. – Все вы, мужчины, на один покрой.
– Мадам, – вяло отозвался партфунк, – произошла тотальная ошибка, я должен объясниться...
– Успокойтесь, ничего не надо объяснять, – Малка приложила к его губам пахнущий тмином палец, – только впредь будьте поосторожней, да и меня не лишне предупреждать.
Дольникера захлестнула жаркая волна. Заботливый голос женщины пробудил в нем дремавшую вот уже лет тридцать сладкую истому. Такого тихого восторга он не испытывал с тех пор, как его назначили секретарем районного комитета партии. Прежде в юном активисте жизнь била ключом, кровь бурлила. С началом же партийной карьеры исчезло все, даже сексуальная озабоченность. Правда, на людях Дольникер держался этаким бонвиваном, громко смеялся, когда в буфете Кнессета рассказывали ватерклозетные анекдоты, сам был не прочь блеснуть скабрезной шуткой. Но это все для отвода глаз, ради своего реноме. Внутри была пустота, он чувствовал себя выхолощенным. Сейчас же, под лестницей, эта пышная женщина с моложавым лицом заставила его по-другому взглянуть на себя и на свое прошлое.
Он попытался подняться на ноги. Малка, помогая ему, обвила плечи страдальца пухлыми мягкими руками, их лица оказались в опасной близости, и женщина поощрительно улыбнулась ему. Превозмогая боль, партфунк заковылял к себе. Стряпуха заботливо расстелила ему постель. Дольникер поймал себя на мысли, что ему никто в жизни не стелил постель. А Геула? Стелет, наверное, но Дольникер никогда не замечал этого. Амиц давно не видел в ней женщину, даже затруднялся вызывать в воображении ее облик – так, нечто расплывчатое, вроде амебы.
– Благодарю вас, мадам, – слабым голосом произнес он.
– Зовите меня просто Малка, – ответила она со значением.
Дольникер попытался улыбнуться, но получилась вместо этого болезненная гримаса.
– Ну, мне пора, – заторопилась она. – Вы уж не обижайтесь на Алифаза, он просто несносный ревнивец. И, пожалуйста, скажите ему, что вы зашли ко мне просто по ошибке, дверь спутали, – с этими словами она вышла, помахав ему от двери рукой.
Дольникер провалился в сон. Проснулся он в полдень, когда на лицо ему лег солнечный зайчик. Постанывая и держась за стены, он дотащился до умывальника, ополоснул лицо над глиняным тазом.
– Вы уж извините меня за вчерашнее, я малость погорячился, – услышал он за спиной голос Алифаза, – когда дело касается Малки, я теряю рассудок.
– Вышло недоразумение, я дверь перепутал. Думаю, инцидент исчерпан, забудем о нем, – откликнулся Дольникер и в подтверждение своих слов спросил:
– Вы не знаете, куда запропастился мой помощник?
– Хейдат, Мейдат, где слуга господина инженера? – перегнувшись через перила лестницы, крикнул вниз Алифаз.
– Где-где, нигде. С рыжей целуется.
Партфунк перевел разговор на другую тему:
– Вы не подскажете, любезный Алифаз, как вызвать доктора?
– Проще простого, я позову, – обрадовался тот возможности удалиться.
Не успел хозяин выйти за дверь, как в комнату проскользнули близнецы. Дольникер притворился спящим и ненарочно подслушал их разговор.
– Его зовут Амиц.
– Почему?
– Не знаю. Папа говорит, что он инженер.
– Когда?
– Когда болтает.
– А что такое инженер?
– Чокнутый...
Дольникер повернулся на бок и застонал. В этот момент появился Зеэв и шуганул близнецов. В руках у него был поднос с едой.
– Дары природы и госпожи Малки, – хохотнул он, ставя поднос в головах босса. – Но что с вами, так осунуться за одну ночь?
Дольникеру захотелось огорошить помощника.
– Вчера я вернулся во фривольном настроении и ненароком оказался в постели у хозяйки, – сообщил он, загадочно улыбаясь и оглядываясь по сторонам.
– Ясно, – догадался прозорливый референт, – вы дверь перепутали.
Дольникер таинственно замолчал.
– Вам надо подкрепиться, – поставил диагноз Зеэв.
– Все тело болит, – Дольникер сел в постели. – Знаешь, у меня дурное предчувствие, как бы наш голубь не заблудился.
– Долетит, ему не впервой.
– Хорошо еще, сторож нас не узнал.
– Должен вас огорчить, босс, он-таки нас узнал.
– Надо срочно дать опровержение. Но откуда ты взял?
– Он утром притащил Малке клетку с тремя птичками.
– Зачем?
– Говорит, чтобы воры по ночам не ломали голубятню.
Воцарилась длинная пауза. Слышно было только, как скрежещут вставные зубы Дольникера. Наконец партфунк нарушил тишину:
– Будем объективны, Зеэв. Сторож поступил благородно, проявил душевную деликатность. Вообще, надо признать, в Знайнаших живут хорошие евреи. И не будь они так глубоко невежественны, оторваны от цивилизации, не веди они такой скотский образ жизни, вполне могли бы сформировать нормальное общество со всеми атрибутами властных структур. На их каждодневном бытии, которое определяет сознание, сказывается отсутствие административных институций, централизованного управления или хотя бы муниципального совета.
– Это их забота, босс, меня больше волнует, где наш голубь.
– Пожалуйста, не перебивай меня, Зеэв, иначе я потеряю нить мысли. Итак, товарищи, я, конечно, не намерен излагать сейчас нашу партийную программу, навязывать кому бы то ни было свои политические взгляды. Амиц Дольникер прибыл сюда не в качестве идеолога, да и до выборов еще далеко. Я приехал как частное лицо, надпартийная инстанция. И только забота о процветании края толкает меня провести ознакомительную беседу с сельчанами, которые трудятся не покладая рук, дабы удовлетворить все возрастающие потребности страны в тмине. А теперь я буду рад выслушать соображения Зеэва Шлезингера. Тебе слово, референт, – взмокший от напряжения Дольникер удовлетворенно откинулся на подушки.
– Идея превосходна, у меня нет и тени сомнения, что она обречена на успех, – Зеэв решил подыграть боссу, – однако не сегодня-завтра мы распрощаемся с Знайнаших, наш голубь уже кружит где-то над «Тнувой».
– Значит, по-твоему, я должен в ожидании машины сидеть, сложа руки? Нет, Амиц Дольникер не умеет бездельничать. Время еще есть, и если мне удастся возжечь в этом царстве тьмы лучинку прогресса, считай, что наши жертвы не напрасны. Логично?
– Браво! – воскликнул Зеэв, и они во второй раз за эти сутки пожали друг другу руки.
Глава четвертая
Связующее звено
Дольникер ковылял по комнате на ватных ногах, когда появился вызванный хозяином лекарь
– Гершон Шпигель, – с достоинством представился он. – Очень рад познакомиться лично с господином инженером.
– С чего все здесь взяли, что я инженер? Я Амиц Дольникер.
Чисто выбритое лицо доктора не выразило никаких эмоций.
– Прилягте, пожалуйста, я должен вас осмотреть, – сказал он, – растопырьте пальцы, так, ноги в порядке, уши тоже чистые, посмотрим зубы. Понятно, вам шестьдесят?
– В этом районе, – уклончиво ответил Дольникер, – господин врач – терапевт?
– Не совсем. Я служу на скотном дворе.
– Простите, я не ослышался?
– Нет, нет, все верно, я ветеринар.
– Но разве здесь нет человеческого врача?
– Откуда, какой идиот согласится жить в такой глуши?
И ветеринар стал жаловаться Дольникеру на свою бестолковую судьбу. В Знайнаших он попал в разгар эпидемии ящура. Молодой специалист, без царя в голове увлекся местной вдовой, состоятельной красавицей, и перед самым отъездом предложил ей руку и сердце. Вдова милостиво согласилась стать его супругой, но только через раввинат. А пока резник Шохат сооружал хупу, машина «Тнувы» благополучно уехала.
– Так я и застрял в этой Богом и чертом забытой Тминтаракани, – вздохнул Шпигель. – Каково мне, потомственному интеллигенту, выходцу из европейской страны среди грязных невежд, круглых неучей! Да мои пациенты образованнее местных жителей. С кем тут общаться, кому душу излить?
– И давно вы здесь прозябаете? – искренне посочувствовал ему Дольникер.
– Ровно тридцать лет и четыре месяца. А господин инженер из каких краев?
– Повторяю, я не инженер и никогда им не был. Я – Амиц Дольникер.
– Боже праведный! Вы – Дольникер? Ушам своим не верю, – и ветеринар бросился обнимать функционера.
Дольникер забыл о боли и унижениях. Наконец-то его узнали, окружили должным почетом.
– Подтвердите еще раз, что вы – сам Дольникер. Господи, Откуда – и куда? – восторженно ахал Шпигель. – Значит, вы приходитесь родственником оптику Дольникеру, тому, что живет во Франкфурте-на-Майне?
– Ничей я не родственник, – Дольникер высвободился из объятий скотского доктора, – это мне всякие приходятся родственниками...
***
Ветеринар прописал пострадавшему холодные компрессы и домашний режим, посоветовал изредка прогуливаться по комнате «чтобы не застояться». Заботы о больном взяла на себя Малка. Она восхищалась столичным рыцарем, который едва не лишился живота ради дамы сердца. Меняя компрессы и примочки, стряпуха, словно ненароком поглаживала его спину, и Дольникер вздрагивал от каждого ее прикосновения.
Целыми днями партфунк томился в постели и от безделья впал в тоску. Прежде он никогда не позволял себе валяться без дела, все болезни переносил на ногах. Только однажды целый месяц провалялся в больнице с прободением язвы, но это еще когда был директором цементного завода. Однако и из больницы он через Геулу передавал ценные указания, не упуская из поля зрения кривую роста производительности труда. А когда выписался, обнаружил, что за время его болезни эта кривая поползла вверх аж на семнадцать процентов. Тогда Дольникер дал себе клятву не оставлять без присмотра вверенные ему участки или командные посты. И следовал этой клятве неукоснительно.
На третьи сутки стараниями стряпухи боли утихли, и Дольникер отважился спуститься вниз, подышать свежим воздухом. Зеэв приготовил ему сюрприз: встретил у дверей на козлах телеги:
– Карета подана, – картинно вскинул руку помощник.
Дольникер одобрительно ухмыльнулся и вскарабкался на козлы. Но оказалось, что тряска причиняет ему немыслимые боли, и партфунк решил гулять пешком. А телега сопровождала его сзади.
Такой моцион он совершал дважды в день – после обеда и после завтрака. Сельчане в это время провожали его любопытными взорами. Их интерес подогревался слухами о том, как заезжий «инженер» ночью забрался на голубятню, чтобы преподнести даме сердца живую птичку. Слухи эти распускал Зеэв не без помощи дочери сапожника. Сельчане с низкими поклонами снимали перед Дольникером шапки, хотя по-прежнему молча, без единого слова.
– Скука зеленая, – жаловался партфунк Зеэву, – как они умудряются так жить – без общественных нагрузок, без административных структур. Нет ничего удивительного, что они впали в апатию, какой-то всеобщий душевный паралич. Им просто необходима направляющая рука. Только сильная личность способна пробудить их от спячки. Может, сапожник подойдет на роль вожака, как ты считаешь?
– Не знаю, насколько Цемах сильная личность, но дочка у него – лакомый кусочек, – осклабился референт.
– Тебе лишь бы хаханьки, а Дольникер за всех голову ломай, – партфунк сердито махнул рукой и двинулся к дому сапожника.
Зеэв устроился под деревом и стал сооружать из листьев пищалки.
***
Мастерская Цемаха Гурвица размещалась в ветхом сарае. Все ее убранство составляли сапожный верстак, два стула, обувная ветошь, молоток и колодки. Несуразный старик, сидя у верстака, вбивал деревянные гвозди в доживающий третий век ботинок. В ответ на приветствие Дольникера он только недовольно пожевал губами. Из-за занавески вышел Цемах. Он только вернулся с плантации, даже фартук надеть не успел.
– О, я вижу, вы уже полностью оклемались, – он пододвинул гостю стул.
– Понемногу приходим в себя, – подтвердил Дольникер. – Господа сапожных дел мастера, мне надобно поставить резиновые подметки на пару еще вполне приличных туфель – для упругости при ходьбе. С вашего разрешения я пришлю их утром с Зеэвом.
– Зачем разрешение, мы для того здесь и сидим, – ответил сапожник, – только, пожалуйста, не завтра, господин инженер.
– Я не инженер.
– Все равно не завтра. Мне надо заказать у парикмахера материал.
Старый лис Дольникер сразу учуял, что можно ставить капкан, и как бы невзначай спросил:
– Странно, почему это парикмахер должен принимать заказы?
Гурвиц и старик воззрились на него с хитрым прищуром. Сапожник выжидательно заметил, мол, Залман только списки составляет.
– Это тоже важная функция, – заметил Дольникер, – Я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, мне только кажется, что и вы, Цемах, тоже можете справиться с заказами, ведь в сапожную мастерскую клиенты заглядывают не реже, чем в парикмахерскую.
– Признаться, я и сам об этом думал, – заулыбался Цемах.
– Почему же вы, молча, сносите ущемление гражданских прав? – партфунк хотел было упомянуть хельсинское соглашение, но спохватился, что втолковывать это сапожнику будет нелегко.
– А шут его знает, – отмахнулся тот, – раз уж так повелось, пусть так и будет.
– Стряхните пассивность, заявите о своих правах. Объявите на все село, что вы тоже не лыком шиты и можете не хуже других составлять списки. На то и гласность!
– Я еще не рехнулся. Зачем мне лишняя головная боль! Парикмахер взялся – пусть и тянет лямку. А обувь вашу можете прислать в любое время.
Дольникер в сердцах только крякнул.
– Идем отсюда, ну их, – бросил он Зеэву, терпеливо поджидавшему его под деревом. - Стыд и позор. Представляешь, никто не хочет заниматься общественно полезным делом. Всем наплевать, что село агонизирует. Спрашивается, где местный совет, городской парк, синагога, наконец? Почему они не хотят избрать демократическим путем мухтара... тьфу ты, председателя.
– Назовем лучше старостой, – подсказал Зеэв, – но зачем здесь выборные органы, тмин растет и без указаний сельсовета. А нам и подавно начхать на эти дела. Скоро в дорогу, Швейцария зовет.
– Господин Шлезингер, где ваша партийная принципиальность? Я не хочу называть все своими именами, но вы, мягко говоря, встали на путь идеологического вырождения, – партфунк огляделся по сторонам, и, указывая на тянувшуюся за ними телегу, зло произнес: – я думаю, пора избавиться от этой развалины.
– Нет проблем, босс, – привычно отозвался Зеэв, но вдруг шлепнул себя ладонью по лбу. – Я, кажется, нашел выход. Телега – это то звено, ухватившись за которое, мы вытащим всю цепь...
***
Дольникер «открыл» Зеэва лет шесть назад на слете активистов молодежного движения. Взяв себе за правило выступать в отдаленных уголках страны, партфунк был уверен, что тем самым он способствует сплочению юной поросли партии, а попутно и повышает свой рейтинг. Во время одной из встреч Дольникера приветствовал юный секретарь ячейки Зеэв Шлезингер. Он сказал примерно следующее: «Я горжусь выпавшей мне честью представить собравшимся видного деятеля партии, одного из основоположников молодежного движения, неутомимого Борца, Созидателя, Подвижника, Строителя новой жизни, соратника основателей государства, представителя славной когорты первых поселенцев, жизнь и деяния которого являют нам немеркнущий образец»...
Дольникер сразу понял, что перед ним перспективный работник, родственный по духу и образу мыслей. «Благодатный материал, из такого теста можно слепить отличного пропагандиста», – подумал партфунк и пригласил юношу на собеседование. Они обменивались мыслями до самого утра. Дольникер пространно и со вкусом рассуждал о проблемах партийного руководства, о дисциплине, экономике, атомной энергетике, грядущих выборах. Шлезингер выказал завидное умение слушать, вставлять иногда замечания – дельные и к месту.
Не прошло и трех дней, как безвестный секретарь периферийной ячейки был вызван в центр с назначением на пост помощника самого Амица Дольникера.
И Зеэв оправдал надежды покровителя. Не высовываясь вперед, он вершил многие дела, составлял для босса отчеты, писал за него статьи. Словом, слыл теневым человеком влиятельного аппаратчика.
За эти шесть лет он научился угадывать мысли начальника, излагать его соображения, развивать его тезисы. Партфунк же в зависимости от обстоятельств то отпускал его на длинный поводок, то придерживал в жестких рамках.
– Ну, выкладывай, что я там задумал с этой телегой, – подтолкнул догадливого помощника Дольникер.
Зеэв лукаво улыбнулся:
– Крестьяне, как мы с вами могли убедиться, босс, вполне довольны своей судьбой. Единственное, что им досаждает – это ежедневное пешее хождение на плантации. Значит, транспорт мог бы снять многие проблемы. Однако транспорта нет. Есть единственная телега, и она полагается старосте. Пусть он ездит на здоровье, а остальные ходят пешком и завидуют. Или добиваются выборной должности. Здоровая конкуренция. Я правильно выразил вашу мысль?
– Абсолютно верно! – воскликнул Дольникер, – хвалю, ты выдержал экзамен. Именно это я имел в виду, когда говорил о транспорте и здоровом соревновании.
– Наш час пробил, пора переходить от слов к делу.
***
Дольникер терпеливо прохаживался взад-вперед перед цирюльней, дожидаясь, когда выйдет последний клиент. Как только Хасидов остался один, партфунк ринулся в салон и шумно уселся в кресло. Словно не замечая позднего посетителя, Залман принялся закрывать ставни, а его жена Ривка взялась подметать пол.
– Какие виды на урожай, тмин цветет? – со знанием дела спросил Дольникер.
Парикмахер озадаченно посмотрел на него и вместо ответа стал взбивать в чашечке мыльную пену.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства, – настаивал партфунк, – меня интересует вопрос интенсивности вашего труда. Вы ведь с утра работаете в поле, потом принимаете клиентов, а ко всему еще ведете бухгалтерию. Залман, сколько у вас рук?
– Всего две, – показал свои руки парикмахер и стал намыливать щеки Дольникера. – Что тут говорить, адский труд.
– Я вас понимаю, потому и хочу помочь вам, – бросил он наживку цирюльнику.
– Вы мне очень поможете, если прекратите говорить, у вас и без того морщинистая кожа, брить трудно.
– Да, конечно, однако я хотел бы облегчить ваш труд.
– Решили не стричься?
– Не о том речь. Скажите, Залман, ваша плантация далеко от села?
– У черта на куличиках. Каждый день пилить туда-обратно – это знаете, сколько сил надо.
– А возвращаешься – клиенты начинают голову морочить, – подхватила пучеглазая Ривка. – Мало им стричься-бриться, еще и заказы для «Тнувы» подсовывают.
– У меня появилась мыслишка предложить вам свой экипаж, – Дольникер почувствовал, что рыбка клюнула. – Чем мотаться туда-назад пешком, не лучше ли прокатиться в коляске? Мне она ни к чему, а вам пригодится. Пользуйтесь на здоровье.
– У нас все ходят пешком. Почему вы выбрали именно меня? – смутился Залман.
– По самой простой причине. Вы ведь староста.
– Ну и словечко выкопали!
– Так называют людей, которые ведут учет потребностей села, принимают заказы. Вы ведь это делаете, значит, вы – староста де факто. Логично?
– Никакой я не де-факто. Я – парикмахер.
– Перестаньте скромничать. Разве не вы составляете списки и все такое прочее. Ведь именно вы проявляете заботу о сельчанах.
– В гробу я видел их заботы, вот они у меня где, – он бритвой показал на кадык.
– Именно из этих соображений я решил одолжить вам свой экипаж. Берите задаром, мне ваши деньги не нужны.
– Я еще умом не тронулся. Разъезжать на телеге, в которой возят корм для скота – люди засмеют.
– Не слишком ли ты возгордился, муженек, – Ривка уперла руки в бока и презрительно посмотрела на мужа. – Господин инженер проявляет заботу, а ты крахмалишься. Дают – бери, ты ведь и в самом деле за старосту. Де-факто.
– Не слушайте ее болтовню, господин Дольникер, у бабы волос долог, да ум короток, – взъерепенился вдруг Хасидов. – О телеге и речи быть не может.
– Еще посмотрим, чья возьмет – прошипела Ривка. – Утро вечера мудренее. А вам, господин инженер, огромное спасибо.
***
В Знайнаших глазам своим не поверили, когда Залман Хасидов появился на подводе. Что уж совсем невероятно – рядом с ним восседала зазнайка Ривка, и каждому встречному делала ручкой. А Залман не только не проявлял и тени смущения, но, напротив, всем своим видом давал понять односельчанам, что ничего, мол, здесь удивительного нет, экипаж ему предоставил сам господин инженер в знак того, что он, Залман, является старостой села де-факто. Так было в первый день. А назавтра все как бы привыкли к чудачеству «лысого сумасброда и его каракатицы» и просто перестали обращать на них внимание, так же как на прогулки «инженера с очкариком».
Дольникер впервые после приезда в Знайнаших довольно улыбался. Все складывалось одно к одному, и он ждал результатов. Они вскоре и проявились.
За «субботним столом» к Дольникеру обратился сапожник:
– Господин инженер, – произнес он елейным голосом, – мои земли расположены не ближе плантаций брадобрея. По справедливости мне первому полагается коляска.
Рыжей Дворе стало стыдно за отца, и она предостерегающе ткнула его в бок.
– Нашлась защитница, отцепись, – цыкнул на нее Цемах, – я старше Залмана и к тому же хромаю на одну ногу.
– Я бы с дорогой душой, уважаемый господин Гурвиц, но вы ведь не выполняете никаких общественных функций, – наставительно ответил партфунк. – Залман же составляет списки, значит, старостой является он. Де-факто. Ему и полагается персональный транспорт.
– Туфта все это. Никакой он не де-факто, а просто дурак дураком и строит из себя. – Сапожник весь ощетинился от возмущения.
– Как бы то ни было, староста – он.
– А если я буду составлять списки?
– Тогда и коляска перейдет к вам.
– Ну, это мы уладим в два счета, – хохотнул в кулак Гурвиц и заковылял к другому концу стола.
Приблизившись к парикмахеру, Цемах дружески похлопал его по плечу и сказал:
– Знаешь, сосед, я решил помочь тебе, несправедливо на одного всех собак вешать. С завтрашнего дня списки писать буду я.
– Дай тебе Бог здоровья, – мгновенно согласился тот, но в этот момент «каракатица» больно ущипнула его под столом, и лицо Хасидова перекосила жуткая гримаса.
– Залман хотел сказать, – Ривка состроила сладкую улыбочку, – что ты, Цемах, и без того перегружен – обувь чинить дело нелегкое. А, кроме того, ты хромеешь. На обе ноги. В счете.
– А ты что нос суешь, куда не просят, я, кажется, не с тобой, а с Залманов говорю, – сцепился с ней сапожник.
– Перестаньте, все останется как есть, – подвел черту парикмахер.
– Цемах снова похлопал его по плечу, Только теперь уже высокомерно – сочувственно, и захромал к своему месту.
– «Босая голова» вдруг стал лохматым псом, – бросил он раздраженно Дольникеру и надолго замолк.
– Да-а, – протянул партфунк, – ничего не попишешь, прерогатива старосты.
***
Дольникер был в ударе: наконец-то он почувствовал себя в своей тарелке. Побаловался куриными шкварками, квашеной капусткой, пропустил пару стаканчиков вина и, расслабившись, принялся рассказывать Хасидову один из своих нержавеющих анекдотов.
Однажды, будучи на Кавказе, Сталин обмолвился, что где-то неподалеку живет друг его юности. Его, конечно, тут же нашли. Человек работал в сапожной мастерской, но его сразу сделали большим начальником. Полуграмотный бедняга понять не мог, чем он должен заниматься, и вскоре затосковал. Убедившись, что из сапожника большой начальник не получится, его вернули обратно в сапожную мастерскую.
Хасидовы намек поняли, долго хохотали.
Застолье явно удалось, все были в приподнятом настроении. Алифаз даже произнес тост «за господина инженера и его широкую душу». К удивлению Зеэва, функционер ответил коротко: мол, они еще плохо знают Амица Дольникера – общественника с младых ногтей.
Но гвоздем вечера было то, что Дольникер исподтишка назначил свидание Малке. Впрочем, если быть точным, это скорее она ему назначила свидание. Ставя на стол блюдо с едой, стряпуха шепнула ему тихонько, что с наступлением темноты будет ждать его в беседке.
– Вот-те раз, – всполошился партфунк, – для чего это?
Монументальная женщина игриво засмеялась, одобряя грубый мужской юмор. Вроде бы потянувшись за тарелкой, она приблизилась к его уху и прошептала:
– Не забудьте одеяло и спускайтесь не по лестнице, а то мужа разбудите.
Дольникер оценил всю нелепость ситуации и схватился за спасительную соломинку:
– Как же без лестницы? Исключено.
– Мне ли учить вас, дамский угодник, как рыцари с балкона прыгают, – подсказала Малка и отошла, поигрывая бедрами.
Дольникер только плутовато засмеялся.
***
Легкое головокружение не покидало партфунка и в постели. Он лежал с открытыми глазами, отгоняя накатывавшийся сон, и то и дело поглядывал на часы. Стрелки ползли медленно, как черепаха, а ведь каждая секунда приближала встречу в беседке. Дольникеру до смерти хотелось поболтать. Набравшись духу, он обратился к пастуху.
– Надеюсь, ты не спишь, Миха? Скажи без утайки, ты был когда-нибудь влюблен?
– Почему «когда-нибудь»? Я и сейчас по уши влюблен в Двору, дочь сапожника. Только папаша ни за что не отдает ее мне в жены.
– Постой, а по какому праву?
– Он же ей отец.
– Отец отцом, но, слава Богу, существует закон о равноправии женщин. Девушка сама может выбрать себе мужа.
– Золотые слова!
– Раз ты согласен, поехали дальше. На чем зиждется фундамент всех наших бед? На социальном неравенстве. Ты, Миха, как ни крути, а бедняк. Нет у тебя ни кола, ни двора, даже ночуешь у родственников. А Цемах Гурвиц – собственник, у него своя мастерская, дом.
– Да я его с потрохами...
– Прошу тебя, не перебивай на каждом слове, имей терпение выслушать до конца. Я ведь молчу, когда ты говоришь. Итак, на чем мы остановились? На равных правах людей всех национальностей. Это первое. Второе – классовое размежевание. Богатые в одну сторону, бедные – в другую. Следующий пункт – отсутствие организованности среди неимущих слоев населения. Что это значит, объясню на примере. Вы сейчас живете каждый сам по себе. Значит, кто угодно может вас обидеть. Но если бы все пастухи села объединились, то стали бы силой, способной защитить все одного и один всех. Вот как моя рука: каждый палец в отдельности – просто палец, а вместе – кулак. Сколько вас всего пастухов в селе?
– Один. Я...
Дольникер задумался, с созданием фракции не вытанцовывалось. Пришлось искать иной путь.
Тебе, Миха, для пользы дела надо заняться общественной работой. Подыщи себе какой-нибудь пост.
– Я должен поститься?
– Нет, занять административную должность. Кто на селе самый богатый?
– Я.
– Как это.
– Половина стада принадлежит мне.
– Ну и задачки ты мне задаешь! – Дольникер посмотрел на часы. – Отложим наш разговор, пора на боковую. Обмозгуй хорошенько мое предложение. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, только как я могу мозговать в такой темноте.
Вскоре раздался Михин храп. Дольникер полежал еще немного и, убедившись в полной безопасности, приступил к действиям. Наскоро привязал рукав халата к перилам балкона, сунул за пазуху одеяло и, словно по канату, спустился вниз. Но когда халат кончился, выяснилось, что длины его не хватает, и партфунк повис между небом и землей. Поболтавшись некоторое время в воздухе, он решился на затяжной прыжок. Приземление пришлось точно в центр цветочной клумбы. Дольникер начисто переломал все цветы, но сам остался цел и невредим, только в грязи перемазался.
(продолжение следует)
Напечатно: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 4(183) апрель 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer4/Kishon1.php
