Вернувшись домой из Парижа и Союза с огромным багажом документов и материалов, я вплотную принялся за работу над книгой, на которую у меня ушло три года. Это был увлекательный и часто мучительный процесс. После этого начались поиски издательства в России: было чрезвычайно важно, чтобы книга дошла до русского читателя — имя Олениной-д'Альгейм и ее выдающаяся роль в русской культуре были совершенно забыты, и цель моего труда была возродить их в истории и сознании людей.
Но сделать это было очень трудно. После развала Союза в 1990 г. развалилось все, включая мир издательств и книгопечатания. Ни одно издательство не могло публиковать книги на свои собственные фонды, их не было. От авторов требовали деньги, чтобы опубликовать что бы то ни было. И даже такое издательство трудно было найти. Мне удалось связаться с издательским домом Музыка, (издательствоКомпозитор не смог предложить даже частичное участие), благодаря редактору Музыки Софье Яковлевне Фильштейн. Она вскоре эмигрировала в Германию, но продолжала оттуда помогать мне своими редакторскими замечаниями. Издательство не приложило руку даже к элементарной словарной проверке текста. Так что книга вышла в 1995 г. с указанием: ''Публикуется в авторской редакции с сохранением особенностей орфографии и пунктуации''.
Огромную, просто неоценимую роль в публикации сыграли Игорь Рейф и Зоя Ареткулова, а также Карина Лисициан: в связях с редакцией, работе над текстом, составлении предметно-именного указателя, борьбе с бюрократизмом и беспорядочностью русских бизнесов. У меня с Игорем была почти ежедневная переписка с помощью факса, в которой он держал меня в курсе всех событий. Невозможно переоценить того, что было им сделано в Москве, в тысячах миль от Канады.
Наконец я получил первые экземпляры, не верилось, что эпопея закончена. Почти одновременно вышла книга тюремных и лагерных воспоминаний Аллы Шаг вправо, шаг влево, на ужасной, газетной бумаге, типичное советское производство. Оленина была удачливее: белая глянцевая бумага, ясный шрифт. Название, которое книга получила, это строчка из стихотворения Осипа Мандельштама Silencium:Она и музыка, и слово, подсказанная мне Аллой, большой любительницей стихов вообще и Мандельштама – в частности.
«Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.»
Это документальная биография, в которой я хотел, по мере возможности, чтобы рассказ о жизни Олениной прозвучал ее собственным голосом и словами тех, кто ее знал, с минимумом моего авторского текста.
Не могу не вспомнить в связи с книгой о дорогом друге Ефиме Григорьевиче Эткинде. Я послал ему манускрипт с просьбой просмотреть его, и буквально через день из Парижа получил его обратно с подробнейшими редакторскими пометками. После этой неожиданной помощи – я ведь ждал только общих замечаний – текст стал значительно лучше. Наша дружба продолжалась много лет. Дорогой, незабвенный Ефим Григорьевич! Мне удалось организовать приглашение Эткинда в университет Альберты в качестве гостя-ученого на три недели. Он должен был прочитать несколько публичных лекций, а также встречаться с академическим составом разных кафедр, аспирантами и студентами для консультаций и бесед. Никогда не забуду его лекций о Цветаевой, Маяковском и Блоке. После смерти Е.Г. вышел том воспоминаний его друзей и коллег, в котором была и моя статья Во имя славы и добра. Спасибо судьбе, что она позволила мне встретиться и подружиться с Ефимом Григорьевичем.
Все три недели его пребывания Ефим Григорьевич проводил у нас с Аллой много времени. Мы говорили обо всем: о поэзии, его новых книгах, об общих знакомых, о Союзе и западе и о музыке. Его увлекли мои идеи о ведущей роли текста в вокальной музыке, и я помню один вечер, когда Е.Г. анализировал стихотворение Пушкина Бесы из моего десятитомника – у меня сохранился этот том с его пометками. Мы долго говорили о связях музыки и поэзии и вскоре Е.Г прислал нам свою книгу Материя стиха, в которой целый раздел посвящен этому. Он называется От словесной имитации к симфонизму: Принципы музыкальной композиции в поэзии, и там много идей, которые Эткинд высказывал,возбужденный, у нас в доме в Эдмонтоне в один из серых зимних дней
Девяностые годы принесли много хороших новостей о нашем уже не маленьком Владике, который за все эти годы многого достиг. Владимир Александрович Туманов закончил университет Альберты, защитил магистерскую диссертацию по переводу с английского, русского и французского, и как раз в 93 г., когда я работал над публикацией моей книги, стал доктором философии по специальности Сравнительная литература. Он уже больше двадцати лет профессор университета Вестерн в г. Лондоне, Онтарио и опубликовал 6 книг, переведенных на двенадцать языков, воспитал двух детей, Александра и Ванессу. Его жена Лариса преподает французский. Для нас с Аллой это колоссальное удовлетворение. Итак, в нашей семье получилось три писателя: Алла, Владик и я.
Девяностые годы и конец восьмидесятых для нас с Аллой были знаменательны многими путешествиями, хотя начали выезжать из Канады довольно рано (уже в 1977 побывали в Израиле, потом в Нью Йорке, затем в Бостоне и т.д.), но самые активные поездки были связаны с моими исследовательскими работами. В 1985 г. — Хельсинки (конгресс о преподавании русского языка), Стокгольм, Копенгаген, Женева; потом Советский Союз (исследование для книги), снова Финляндия, Германия, Париж. В Париже - пять раз (четыре для научных исследований), так что в последних посещениях он воспринимался, как свой город. Среди путешествий невозможно забыть поездки в Японию (Токио, Киото – научный конгресс, где я прочитал доклад оНосе Шостаковича), в Гонконг, Мексику, на Ямайку. Мы старались всюду, по возможности, ходить, а не ездить на общественном транспорт или такси. Так атмосфера города воспринималась острее, и мы увозили с собой незабываемые впечатления. Сколько мы видели архитектуры, искусства, слышали музыки, разных наречий и языков, пробовали разную еду!
В 90-е годы несколько раз побывали на Гавайях. И тут, кроме благостного воздуха и океана, мы видели замечательное искусство, не только гавайское, но и, неожиданно, древние скульптуры Азии и Китая (Будду 7 века, китайских солдат, кажется, из зеленого малахита и десятки других работ, которые когда-то были вывезены огромными отелями за бесценок из Азии.
В 2000 г. книга об Олениной была переведена и опубликована издательством University of Alberta Press в переводе профессора Кристофера Барнса (ChristopherBarnes). Лучшего переводчика невозможно себе представить: специалист по русской поэзии, прекрасно владеющий языком, как русскоговорящий!, да при этом еще и музыкант.
Русское название, не слишком ясное в английском переводе, было заменено на более понятное: Жизнь и творчество М.А. Олениной-д'Альгейм (The Life and Artistry ofMaria Olenina-d’Alheim). Книга была немного дополнена новыми материалами.
Том в 360 страниц вышел с большим количеством (и лучшим качеством) фотографий, чем русское издание, помещенных не буклетом а в соответствии с текстом, большим количеством примечаний, индексом и приложением мастер-классов Олениной на английском и русском языках — вся эта роскошь - благодаря щедрому пожертвованию доктора Наталки Хоречко. Такова роль благотворительности в цивилизованной и богатой Канаде.
*****
Я уже не работал в университете, выйдя на пенсию в 66 лет в 1996 и получив титул заслуженного профессора (Professor Emeritus). Но дел было много: вначале работа по подготовке перевода книги, а потом новый проект — создание и художественное руководство первым в Эдмонтоне вокально-камерным ансамблем, получившим названиеКантилена (Cantilena). Кантилена (певучесть, связность, фразовое единство) это одна из основополагающих черт стиля бель канто. Отсюда и название.
Создание ансамбля было с одной стороны делом случая, а с другой – судьбой. Делом случая то, что в течение ряда лет я преподавал вокал в Консерватории Эдмонтона, и, уже после выхода на пенсию из университета, у меня появился студент, тенор Даррил деВолт, который в это время работал в хорошем полупрофессиональном хоре под названием ProCoroи мечтал стать певцом-ансамблистом. Его голос хорошо развивался, он знал многих певцов, и мне пришла мысль осуществить свою давнюю мечту — создать вокально-камерный ансамбль, который мог бы совмещать столь любимый мною репертуар Мадригала, но с более расширенным подходом к нему. В Москве мы ограничили себя только средневековьем, ренессансом и немногими произведениями барокко просто из страха, что если выйти, принципиально, за их пределы, то нас обяжут петь советскую музыку и песни о партии и Ленине. Здесь, на западе, можно петь, что хочешь и можно найти более широкий профиль камерной музыки. Я решил, что если удастся создать ансамбль, то мы будем петь все: и старинную музыку, и романтиков, и классиков, и авангард. Читатель, наверное помнит, что еще в Торонто я пытался это сделать с Канцоной(Canzona). Так что создание Кантилены это была судьба.
Были организованы и проведены прослушивания певцов и отобрано шесть или семь, хотя для состава нужно было лишь пять. Но необходим практический выбор в работе, и в конце концов осталось 5 солистов-ансамблистов, которые по тем или иным параметрам подходили. Уровень обученности певцов был неровным, но приемлемым. Предстояла огромная работа. Репетиции начались в конце 1996 г. и 29 ноября 97го был дебют Кантилены. В первом отделении прозвучала оратория Антонио Кальдара Стабат Матер для солистов, ансамбля и органа, а во втором – вокальные ансамбли Моцарта и Бетховена, а также старинная русская музыка XVI– XVIII вв. По этой программе видна разница в репертуарной политике между Кантиленой и Мадригалом. Конечно, в пером концерте было много шероховатостей и было также видно, как различны и не совершенны певцы. Это то, над чем предстояло работать.
Но очень важным было то, что мне удалось зажечь энтузиазмом певцов, которые стали смотреть на основание нового ансамбля, как на свое дело. Осторожность первых репетиций прошла, успех концерта был обнадеживающим и теперь их работа в профессиональном коллективе приобрела смысл.
Однако существовать коллективу было нелегко. Как всегда деньги. Мне с помощью друзей удалось создать комитет добровольцев, увлеченных идеями нового ансамбля, и понемногу появились какие-то деньги от пожертвований и грантов. Их было недостаточно, но мы могли выживать и платить певцам символические деньги за каждую программу. В то же время шла и борьба за публику, т.к. денег на рекламу вообще не было.
Появлялись положительные рецензии: в газете Эдмонтон Джорнал практически все программы рецензировались, по ним можно проследить рост и успех ансамбля. В Эдмонтон Сан музыкальный критик Джон Чарльз писал, что если бы какой-нибудь утонченный любитель музыки приехал в город, то он посоветовал бы ему пойти не только в оперу или симфонический концерт, но на новую премьеру Кантилены, на ее немецкую программу.
Отрывок из рецензии в газете Edmonton Sun
Подготовка концерта под названием An die Musik и ее результат это то, что мне доставило чувство большого удовлетворения. Среди других номеров, самыми значительными были Семь слов на кресте Шютца, цикл из семи квинтетов Шуберта и его же маленькaя комическaя оперa Жаркое для свадьбы. Семь слов на кресте это предвосхищение Страстей Баха. Особенно выделился из всего ансамбля в этом произведении бас Тимоти Андерсон, исполнивший партию Христа. Причиной успеха я считал достижения ансамбля в смысле связи музыки с текстом, звуковедения и кантилены. Я испытывал почти гордость, слыша, как ровно и инструментально начали звучать голоса, особенно после выхода одной рецензии, в которой мои солисты были названы хорошо обученными певцами.
Другие программы были посвящены музыке разных стран и периодов (все, конечно, исполнялось на оригинальных языках), некоторые были смешанными. Английская музыка —Welcome to the Pleasures, французская Frаncophonie enchanson и.т.п. Охват музыкальных стилей и периодов был эклектически широким: от старинной русской музыки до Стравинского, от Куперена до Орландо Лассо и до Хиндемита и Равеля.
Последняя программа, исполненная 16 и 17 мая 2000 г., состояла из итальянской и русской музыки от 16 до 20 веков. Ее заключение и центральный пункт — премьера ораторииГласность (Glasnost), написанная по заказу Кантилены (на щедрое пожертвование Сандры Андерсон в четыре тысячи долларов) канадским композитором Малькольмом Форсайтом (Malcolm Forsythe) на стихи поэтессы Инге Израэль (Inge Israel). В период гласности И. Израэль побывала в Союзе и в своих стихах передает впечатления и чувства, обуревавшие ее во время визита в московскую церковь. В Гласности у Форсайта интонации и целые отрывки из церковной музыки переплетаются с мелодикой и ритмом двадцатого века. Звуки церковной службы, молитвы и комментарии рассказчика перемежаются с бесконечными, вторгающимися объяснениями советского гида, звук которых в исполнении Аллы был записан на пленку. Критик газеты Эдмонтон Джорнал Мери Маклейн писала, что это была ''суперпрограмма, прекрасно исполненная ансамблем, который завоевывает для себя важное место на музыкальной сцене Эдмонтона''.
Мы все больше включали в наши планы двадцатый век и даже задумали и начали репетировать I часть Третьего квартета Шостаковича в переложении для вокального квинтета, с сочиненным мной текстом длинного приветствия Дмитрию Дмитриевичу. Но довести эту работу до конца не пришлось. Мне уже было 70, я устал от трудностей с деньгами и осложнения с некоторыми певцами привели меня к решению покинуть Кантилену. Было чувство облегчения и, в то же время, горечи — закончился этот интереснейший период моей жизни, длившийся четыре года.
*****
Последующие годы были отмечены многими событиями. Расскажу о трех главных: работе на радио СиБиСи в качестве музыкального комментатора, работе над мемуарами Шагивремени и переезде из огромного Эдмонтона в маленький Лондон, Онтарио, но о последнем – позже.
Мое многолетнее сотрудничество в передачах СиБиСи радио свело меня со многими ее сотрудниками, и однажды я получил приглашение выступить в качестве музыкального комментатора в программах о русской музыке. Первая такая работа — комментарии к опере Даргомыжского Русалка, которую транслировали по радио из Метрополитен Оперы. Я должен был рассказать об истории создания Русалки, о ее авторе, о его романсах (в представлении американских любителей музыки Даргомыжский, как это ни смешно, считался русским Шубертом). После Русалки была опера НосШостаковича. Всего, начиная с 2001 до 2004 года, было сделано девять программ: Русалка, Нос, о Заре Долухановой, Лоис Маршалл, Павле Лисициане, Олениной-д'Альгейм, Борисе Гмыре, Святославе Рихтере и Нине Дорлиак и опереИгрок Прокофьева.
Это была интереснейшая творческая работа и сама по себе и еще потому, что дело было важное — я знакомил канадскую публику с дотоле ей не известными советскими певцами и музыкантами и, одновременно овладевал навыками музыкального радио журнализма. Мой английский к тому времени был настолько свободен, что на записи программы я мог не читать заранее составленный текст, а вести непринужденный разговор со своим ведущим, Эриком Фризеном, чудным мастером своего дела.
Хочу рассказать немного о трех программах, которые больше всего вызвали откликов радиослушателей: Лисициан, Гмыря и Рихтер и Дорлиак. У меня было много материала, не говоря уже о том, что я был знаком лично с тремя из них (но не с Рихтером).
Рассказ о Лисициане показался интересным Эрику Фризену из-за истории его развития как певца: становления от мало образованного юноши-тенора с замечательным голосом, приехавшего из Армении в столицу, где опытный преподаватель обнаружил его естественный голос – баритон, - до знаменитого на весь Союз певца, чей бархатный, льющийся голос миллионы людей любили и узнавали с первого звука. ''Розы, розы'' … лился голос Лисициана в песне Грига, и сердца людей переполнялись грустью и радостью.
Жизнь Бориса Гмыри была полна катаклизмов, и самым страшным – Вторая мировая война и оккупация Украины. По каким-то не совсем ясным обстоятельством вторжение фашистских войск в Киев находит Гмырю в столице Украины. И он делает единственное, что может певец в таких обстоятельствах, он продолжает петь, для местного населения и иногда для нацисткой элиты. На одном из его выступлений присутствовал Гитлер.
После войны на Гмырю посыпались обвинения в сотрудничестве с немцами и измене родине. Спас певца своим вмешательством Хрущев и встреча со Сталиным, после которой он получил звание Народного артиста СССР.
Так после войны Гмыря продолжал свою карьеру ведущего баса в Союзе.
Нина Дорлиак и Святослав Рихтер составляли необыкновенный ансамбль, в котором голос и фортепиано были равными партнерами: не голос на первом плане, а аккомпанемент на втором, но два музыканта, составляющие замечательное единство. Конечно, нельзя сравнить гений Рихтера с талантом Дорлиак, но они в концертах и записях вместе укрепляли и вносили новое в традиции русской вокально-камерной школы. В этом сыграли роль близость их музыкальных вкусов и стремлений.
Репертуар был широким: русская и зарубежная классика, барокко, советский авангард того времени — Прокофьев и Шостакович. Исполнение Гадкого утенка Прокофьева стало сенсацией, прекрасное пение Дорлиак и незабываемые сольные части для фортепиано в исполнении Рихтера. В звуках рояля мы слышали и буквально ощущали, как замерзает вода в озере, где плавает гадкий утенок, борясь за свою жизнь.
Однажды к Нине и Славе пришел Шостакович и принес свое новое сочинение, цикл песен на слова еврейских поэтов. Он сыграл и спел все песни и попросил Дорлиак и Рихтера быть первыми исполнителями и найти еще двух певцов: меццо-сопрано и тенора. Времена в Советском Союзе были тяжелые и Еврейские песни были исполнены только через 7 лет, через 3 года после смерти Сталина. После визита Шостаковича возбужденный Рихтер сказал: ''Ниночка, ты понимаешь, кто к нам приходил, это ведь как если бы к нам пришел Чайковский!''
Первая запись еврейского цикла была осуществлена не с Рихтером, а с Шостаковичем за роялем. Это шедевр. Первый номер, Плач по мертвому ребенку, — дуэт сопрано и альта, - Нина Дорлиак и Зара Долуханова. Диалог между двумя женскими голосами вызывает слезы:
А кто родился? — Мальчик, мальчик.
А как назвали? — Мойшеле, Мойшеле.
А в чем качали? — В лю-ю-льке
А чем кормили? — Хлебом да луком.
А где похоронили? — В моги-и-и-ле.
Мою последнюю программу, опера Игрок Прокофьева, я сделал уже не в Эдмонтоне, а в Лондоне, Онтарио, куда мы переехали в 2004 г., там живет наш сын с семьей. Лондон это меленький провинциальный город, ничего общего с большим Лондоном. Но у нас есть все, как у большого — река Темза, крошечная улица Пикадилли, рынок Ковент Гарден, где, однако, нет оперы, а в 45 минутах езды шекспировский фестиваль в городе Стратфорде, и если Лондон ничем не знаменит, то Стратфордский фестиваль известен на весь мир.Игрок был моей последней работой, связанной с официальным миром. Теперь я стал частной личностью и всерьез перешел на пенсию в 74 года. Но у меня была еще одна задача — написать воспоминания о себе, моих близких и о временах, в которые я жил. Начало этого проекта 2005 г., а с 2011 мои воспоминания, Шаги времени, публиковались в интернетных русских журналах Заметки по еврейской истории и Семь искусств, под редакцией Евгения Берковича, которому я очень благодарен за поддержку и терпение. Теперь и это закончено. Что дальше? Это мне покажут шаги времени.
*****
Вместо эпилога
Шаги времени…
Шаги времени, несущие радость и взлеты, горе, разочарования и падения – всегда неумолимо идут вперед. Шаги времени - это открытия юности, уверенность и ошибки зрелости, мудрость и ограниченность старости, идущей к неизвестности? Вечности? Слушая шаги времени, кто-то решает двинуться в новом направлении и находит себя в эмиграции, для одних - одной из самых больших трагедий, для других – открытие новых горизонтов. Шаги времени вырывают эмигранта первого поколения из привычной жизни. Позади остаются корни: родная культура, язык, люди. Но все так или иначе приспосабливаются, осваивают язык, обычаи, а многие добиваются успехов и удовлетворения. Шаги времени могут быть и жестокими, и приносить счастье. Шаги времени нужно слышать и понимать.
Прощай, дорогой читатель. Слушай шаги времени…
Напечатано: в журнале "Записки по еврейской истории" № 4(183) апрель 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer4/Tumanov1.php
