ТЕОФИЛЬ ДЕ ВИО
(1590 – 1626)
ОДА
Каркнул ворон надо мной,
Тень затмила мне зеницы,
Два хоря и две лисицы
Путь пересекают мой.
Грянул гром, но где же тучи?
Бьется мой слуга в падучей,
На колени конь мой пал,
Бледный призрак мне предстал.
Слышу близкий зов Харона –
И земля разверзла лоно.
Камни кровью налились;
Бык на колокольне распят;
Здесь медведица и аспид,
Любодействуя, сплелись;
Обратился вспять ручей;
Пожирает грифа змей;
Почернело солнца чрево;
Льдину гложут пламена;
Вижу – рушится луна
И шагнуло с места древо.
СОНЕТ
Изида милая! Ты, прелестью блистая,
Амура довела до полной слепоты,
Все боги лишь одной тобою заняты
И мир забросили, мечтой к тебе слетая.
Узрев, как блещет Феб, твой образ отражая,
Они склоняются пред солнцем красоты,
И, будь не столь прочны небесные винты,
Спустились бы к тебе, молясь и обожая.
Поверь, им дела нет, поклонникам твоим,
Что делаем мы здесь, добро ли, зло творим;
Уж если небеса к моей любви не строги –
Приди ко мне в постель для сладостных утех –
Чего страшишься ты? Поверь, что сами боги
Хотели бы тебя склонить на этот грех!
Сонет
С тех пор, как создал Рим твердыни вековые,
С тех пор, как претерпел осаду Илион,
И башню заложил кичливый Вавилон,
И погубил потоп создания живые,
И тронул Фаэтон поводья огневые,
И дрогнул под стопой титана Пелион,
С тех пор, как в этот мир пришел Девкалион
И яблоко Адам испробовал впервые,
С тех самых пор, когда у Кипрских берегов
Волна восприняла божественное семя,
Венеру породив, владычицу богов, –
Ну, словом, с той поры, когда возникло время,
Доселе этот мир не создал ничего
Чудесней ваших глаз, природы торжество!
ЭПИГРАММА
Мадам во всем подобна Илиону:
Достойный муж, ломая оборону,
Десятилетия напрасно тратит,
А жеребцу на это ночи хватит.
СТАНСЫ
Сильней, чем смертный страх, нет ничего на свете.
Навряд ли в смертный час,
Свой жребий угадав по роковой примете,
Не дрогнет разум в нас.
Отважная душа, которой козни рока
Привычны издавна,
Увидя смерть в лицо, нежданно и глубоко
Всегда потрясена.
Переживая смерть задолго до свершенья,
Бесстрашный или трус,
Преступник пойманный боится разрешенья
Своих постыдных уз.
Когда ж он осужден на гибель приговором,
Когда палач спешит
И петлю скользкую ему движеньем спорым
На горле закрепит, –
Тогда у смертника кровь в жилах леденеет
И бьется дух в тисках,
И виселицы тень в мозгу его темнеет,
И ад внушает страх,
И казнь пред ним в мечтах встает стократ ужасней,
В уме его – разлад,
В здоровом теле – хворь, любой чумы опасней,
Мучительней, чем яд.
Рыдающих родных терзаньем смертной муки
Он заразить сумел,
И посторонние, до боли стиснув руки,
Белеют, словно мел.
Не площадь Гревская – пред ним жерло Эреба,
Не Сена – Ахерон,
И гром гремит над ним с безоблачного неба,
И рядом ждет Харон.
Слова священника последним утешеньем
Не тронут скорбный дух –
Он мертвеца в себе провидит с отвращеньем,
Он к увещаньям глух.
Его оставили все ощущенья разом,
Рассудок в нем угас,
Но лишь безумного не покидает разум
В бесповоротный час.
Природа, вытерпеть не в силах поруганья,
Свой отвратила лик;
Он вынес сто смертей – ведь пытка умиранья
Страшней, чем смертный миг.
ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ
(1818 –1894)
КОНЕЦ ЧЕЛОВЕКА
И было: по лицу земли скитался Каин;
Давно в могильной тьме вкушала Ева сон;
Ушел последыш, Сиф, с потомством на Хеврон;
Как древо без листвы, забыт и неприкаян,
Адам изнемогал под бременем времен.
То был уже не он, не Человек во славе,
Не тот, пред кем мираж бессмертия всходил –
Муж в цвете красоты, спокойный, полный сил,
С душою девственной в блистательной оправе,
Кого Иегова для счастья породил.
Грехопадение, и годы, и лишенья
Согнули стан его, отъяли крепость рук,
Убрали серебром чело его округ;
Таков стал Человек, больное отраженье
Адама прежнего, что ангелам был друг.
О, сколько скудных зим он просидел у входа
Пещеры сумрачной, недвижен, как скала!
Забвенья глубина его обволокла,
Умножила его морщины непогода,
Но складки на челе забота провела.
Сиф говорил не раз: – Отец, Господне чадо!
В корчагах кедровых довольно молока,
Взгляни – твоя постель из теплых шкур мягка,
Войди же! Даже льву в покое есть отрада! –
Но он оцепенел, казалось, на века.
И час пришел! Он встал. Сражалась тьма с лучами
И молнии метал пылающий закат.
Гигантские листы шумели с ветром в лад,
Чащоба полнилась ночными голосами.
Он на Хеврон взошел, к зубцам скалистых гряд.
И там, над грохотом бескрайней ночи гнева,
На плоский камень лег Эдема гость былой,
К востоку черному взор обратил с тоской,
И вновь нахлынула лавина горя: Ева,
И Авель с Каином, и первый грех людской!
Жена, любимая любовью несказанной,
Поколебала мир – но не его любовь!
Их первенец – злодей, проливший брата кровь!
И вскрикнул Человек, один во мгле туманной,
И смерти пожелал, пронзенный болью вновь.
Он руки протянул в бескрайность мирозданья,
Где для него взошел день радости земной
И горький плод еще не стал его виной...
Впервые за сто лет прервав свое молчанье,
Воззвал он: – Господи! О, сжалься надо мной!
О, сжалься! Сколько слез и горя без предела
Мне выпало! Конца моим страданьям нет!
О, сжалься, Элохим! Услышь и дай ответ!
Столь тяжко ты разил и душу мне, и тело,
Что я неуязвим для новых ран и бед!
О, сад Иеговы, обитель наслажденья!
Там Ева нежилась на мураве лугов;
Медовой свежестью примятых лепестков
Ты овевал ее – живое воскуренье!
И пламенел Восток сквозь купы облаков.
Вы, ласковые львы в тени деревьев сонных,
Где с малой птахою орел играл подчас!
Брега священных рек! Вы, ангелы, для нас
Слетавшие с небес, ничем не омраченных!
Прощайте! Вас зову теперь в последний раз.
Прости, пещерный мрак, камней нагроможденье,
Где непробудный сон мне был всего милей,
Прощай и ты, Хеврон, приют опальных дней,
Где женщина несла неслыханное бденье
Над телом лучшего из наших сыновей!
А ныне – отпусти, Творец, свое созданье!
Я горько каюсь в том, что был на свет рожден.
Ты победил меня – да буду я прощен!
Ты покарал меня – добей из состраданья,
Возьми постылый день, что был тобой зажжен! –
И только Человек умолк, как с черной тучей
Промчался ураган из края в край земли –
И мощные стволы, как травы, полегли,
И скалы сдунуло, как будто прах летучий,
С сотрясшихся вершин в заоблачной дали.
Сквозь пустоту пространств, сквозь гулкие потемки
Неслись рыдания бесчисленных сердец,
Многоголосый вопль гремел: – Прощай, Отец!
Мы живы – боль твоя, твой грех, твои потомки! –
И Человек поник, и свой приял конец.
ШАРЛЬ БОДЛЕР
(1821-1867)
Очарованье лжи
Когда гляжу вослед тебе, мой ангел томный,
И бьется о плафон мелодия смычков,
И странно вяжется с походкою нескромной
Скучающая грусть задумчивых зрачков,
Когда за бледным лбом, влекущим и порочным,
При газовых рожках мои глаза следят,
И розовеет он под факелом полночным,
И, как портрета взгляд, твой неотступен взгляд, –
Я говорю себе: прекрасна и свежа ты,
Но опыт, царственно-тяжелый монолит,
Тебя короновал, и сердца плод, початый,
Как эта плоть, – любовь искусную сулит.
Но кто ты – редкий плод, манящий и желанный,
Иль урна, ждущая, быть может, наших слез,
В оазисе пустынь родник благоуханный,
Подушка жаркая, корзина пышных роз?
Да, я встречал глаза – в них вещих нет секретов,
Хотя они полны возвышенной тоски.
Ларцы без жемчуга, оправы без портретов,
Как сами небеса, пусты и глубоки!
Но пусть весь облик твой – лишь видимость, не боле,
Я сердцем истины не знаю и не чту.
Бездушна, ветренна, глупа – не все равно ли?
В тебе боготворю и славлю красоту!
ПОЛЬ ВЕРЛЕН
(1844 – 1896)
ЗАКАТЫ
Рассвет в утомленье
На травы пролил
Печаль и томленье
Уснувших светил,
В печальном томленье
Мой дух опочил
Под мерное пенье
Уснувших светил,
И алые тени
Легли от светил,
И хор привидений
Вдоль моря поплыл
И в странном узоре
Стократ повторил
Громады светил,
Уснувших у моря.
***
Пасмурно в сердце моем,
Пасмурный день за окном.
Что за печаль, и о чем,
В сумрачном сердце моем?
Капли дождя нараспев
Мерно по крышам стучат,
Сердцем моим овладев –
О, этот дождь нараспев!
Сам не пойму, отчего
Тяжесть на сердце легла:
Что омрачило его?
Странная боль: ни с чего.
В том-то и корень беды:
Тошно ему ни с чего.
В нем – ни любви, ни вражды.
Имени нет у беды.
***
И тих, и ясен небосклон
Над крышей ветхой,
И клен завесил небосклон
Трепетной веткой.
И колокольный мирный звон
В просторах тонет,
И птица, слыша дальний звон,
Жалобно стонет.
О, Боже мой, твой мир хорош,
И прост, и строен,
И гомон городской хорош,
Мирно спокоен.
А ты, пропащий ни за грош,
Клянешь невзгоды.
Что ж загубил ты ни за грош
Лучшие годы?
АНТОНЕН АРТО
(1896 – 1948)
* * *
Нет, я вас не люблю, и все же вы придете;
К нам на сердца листы с деревьев облетят,
Мы вместе вознесем к неяркой позолоте
Былой наивности вдруг отрезвленный взгляд.
Неведомый порыв – и это Ветер Мира –
Пробудит отклики вечерние стволов,
И отзовется грот небесного клавира
В сквозном кружении коралловых листов.
Спокойною рукой их запускает в пляс
Незримый чародей, мутитель атмосферный;
Меня полюбите вы в этот час вечерний,
И я поверю, что влюбился в вас.
Тем звездным вечером померкнет череда
Дней, облетающих в осенней укоризне,
И в гроте наших душ угасим мы тогда
Всепожирающий костер безлюбой жизни.
БУТЫЛКА И СТАКАН
Зеленая волна абсента затопила
Прекрасный вечер; он завис и поднял вёсла,
В бутылочном стекле переливались звезды
Настоянного дня, чья легкость проступила.
У стойки в зеркале луна снега кружила,
И бил струей фонтан на площади публичной,
Где в гонке бешеной мелькали хаотично
Алмазоглазые авто, напружив жилы.
И пристрастился я, в зеленой влаге вея,
Глазеть в упор – уж так зима наворожила –
На белоснежные тела, цветы нивеи,
Тела красавиц, что любовь преобразила.
МУЗЫКАНТ
Вот и вспыхнула твоя маска
Музыкант восковые вены
Ты зажги бессвечный подсвечник
Сплавом огненным нот своих.
Расчленяет молния чрево
Кораблей тобой оснащенных
Ты из сводов своих пещерных
Возведи нам крохотный ад.
Эти звезды что ты швыряешь
Драгоценных металлов блестки
Созидают храм быстролетный
Из обыденных наших чувств.
Вот и церковь что всех прекрасней
Раскрывает проливы нам
Сотни раз воспетая церковь
Только черти водятся там.
ПОТАЕННАЯ ЛОГИКА
Город город град огней
Город шума расточитель
Вольный наш освободитель
О лукавый о размытый
Безымянный именитый
Бьются ангелы о стекла
Кони прут сквозь тучи прочь
В небо падают кареты
В ночь ночь ночь ночь
Это словно пар дыханья
Словно выпот выдох камня
Искупленья крестный ход.
В сшибке четырех ветров
В сходке четырех небес
Конденсируется город
Непреложный город снов
Твой орган роняет в землю
Пыль гремучую громов
Пополняя бесконечность.
Из стеклянной ясной пыли
Зыбких атомов камней
О небесных сеть отдушин
Город ты себя творишь
Город камень твой послушен
Там где горестей граница
На краю тоски немой
Вырос замок потайной
Пепел сердца там хранится.
ШАРЛЬ ДОБЖИНСКИЙ
1929 – 2014)
ГОРОД В ОГНЯХ
1
Столицу прострочил витринный крап.
Дождь словно нанялся. Свистит полиция.
Сплошной стеной штампованные лица.
По небу – оторочка хвойных лап.
В метро сажают память – хлеб событий.
В тоннеле наши корни прорастают;
Земля иль рельсы кружат по орбите?
В полупроводниковых снах витают,
Дрожа под током, наших чувств регистры,
И в мире, где царят электросхемы,
Ночь мастерит из наших тел транзисторы.
Дома без парусников детства немы,
На них торчат антенны-метрономы,
Как виселицы в небе закопчённом,
Ослеплены их ложью астрономы,
И звезды беспардонно лгут ученым.
Столица расставляет нам тенета –
О, нашей страсти трассы, наши стрессы!
Дни, что мы ищем, сброшены со счета,
И солнце свищет яростней экспресса.
3
Больны удушьем красный и зеленый.
Грим улицы растекся. Округа
Парижа – в бандерильях из неона.
Из ночи день насторожил рога.
Подобному быку и тусклый шелк
Привидится багровою мулетой.
Дуэль. Схлестнулись лазеры – щелк! щелк! –
Вскормлённые луной, волчицей лютой.
За кодом – код. Такси, реклама, знаки,
Морзянка вспышек многоцветным роем –
Зародыш Млечного Пути во мраке.
И, ярмарочным выставясь героем,
Париж играет силой и сноровкой,
Его наряд из ярких блесток кроен,
Расцвечен тротуар татуировкой.
Он бой быков низвел до скотобоен,
Где стынет кровь из потрошенных туш.
Париж уйдет и вновь придет в лучах,
Возобновленный зеркалами луж,
Как тяжкий шлейф, историю влача.
4
Париж, Париж, моренные наплывы,
Ледник воспоминаний и огней,
Ты подымаешься неторопливо
От ярмарки ночной – к судьбе своей.
Париж, Париж, за счастьем ты в погоне
Перегоняешь крыши, точно скот,
От Сен-Манде скитаясь до Булони,
Где звездным сеном пахнет небосвод.
Куда мосты несутся через Сену,
Как лошади, берущие барьер?
Париж в своем театре шлет на сцену
В ночи ему приснившихся химер.
Париж меняет контуры и смыслы,
Наука здесь – законодатель мод,
В его жеоде отразясь, нависло
Предместье-спутник, словно антипод.
Центр Помпиду. Здесь по трубопроводам
Перегоняют сны наивной публики.
Париж, переиначенный народом –
Где звездные часы твоей республики?
