***
Страстный домик из сукна
Зашивали понемногу,
Располневшую дорогу
Отучали от окна.
Сколько б служка не глядел,
Шею нам не обнимали,
Всё закончится в начале,
Дрожью выпадет из тел.
Старый друг мой заболел –
Он не плачет и не знает,
Только видит, как светает
Над окном его расстрел,
И над озером жираф
Снится, царь в тепле гуляет.
Белошвейка промышляет
Кем покажется страна,
Где выводят со двора…
Нет в огне ничьих костей.
«Нешто голова обрита…»
Друг мой, с того неба видно:
Вот он, тих, в окно глядит и
С а м уходит от людей…
Следом комнаты плывут.
Этот голод домотканый…
Ночь. На шеях светят камни,
В сон усадебный зовут.
***
ты никто ты птичка динамит горячий
сам себя жалеешь сам себя летишь
вдоль дороги горней дороги предлоги
гроздья винограда давишь и молчишь
правда никакая если есть такая
полая живая праведная жизнь
с книжной этажерки пьяной акушерки
капает смола акает слова
вот и ты агукаешь сам себя аукаешь
вот идёшь и падаешь вдоль большой воды
рыбаки подхватывают неводом обматывают
не плыви железный так лежи
что ни говори у тебя внутри
сны и фонари городские
боль
школа листопад
страшный подкроват
всё наоборот
что мне не соври у меня внутри
то же только в гроб
ляжем как одно
сном в глазное дно
линзой под язык
***
После этого лета ничего не осталось.
Впрочем, как было до, всегда так бывает после.
Ведро ежевики в сенях. Кленовый жар. Впалые
Окна дома напротив. Чёрный окрепший воздух.
Остаёшься на этом свете с запахом ягоды переспелой.
К ночи выйдешь из дома, качнёшь в палисад тело.
Словно любовь последнюю, пёструю бабочку на груди
пригреешь.
И вот уже – куколка. Куколка, ты мне веришь?
И шевелится всё, падает, словно предметы в доме,
Позабыв назначенье, превращаются в сон твой,
Тот, что тайной, - чуть прикорнёшь, – и щекочет в горле.
И скрипит половицами, плачет Гойя, Гойя,
Что давно пришёл, прозрел, да не по твою душу.
Так из моря света ползёшь на адову сушу.
А рябина спеет, горчит, ей ни до чего нет дела,
Кроме первых морозов, и вот уже горько твоим химерам,
Будто рыбам в безросой траве не надышаться.
Ничего не осталось. Но, впрочем, всё ещё есть шансы
Или подобье шансов, что вдруг перелётные птицы
Повернут к ледяным полям, где зверю в стогах не воется и не спится,
Словно зверь этот – ты, словно с ним ещё что-то случится...
Приезжий
… а бабочки лепечут невпопад,
и ты выходишь – первый полустанок,
соскрёб и гладко выучил себя,
на красной площади стоял и рот открыл,
но и жуки туда не залетали.
Как Ленин спит в распахнутом пенале
и сын твой сон небесный позабыл,
как плыл июль в расширенных зрачках,
и под руки тебя всё выводили,
сдиралось, чавкалось, пинали и несли,
как язвы жгут в холодный понедельник,
о кровь моя,
о мой ночной правитель,
мой Господи, сжигающий насквозь! –
и «помогите мне чем можете домой добраться».
Утро
1
Здесь плачут соловей и роза
Мой дом из чистого стекла
Намокшей ивы и свирели
уже надмирная игла
Лицо безликого в помаде
В хрустальных бликах и нагой
Певец расчёсывает пряди
Веселой девочки, другой
Здесь гроздья городов остались
И чёрных фабрик бутыли
Моя душа бежит пустая
И кто-то рядом говорит
Когда б ни слова не сказали
И с птичьей долей злым цветком
Звонили падали играли
На тихом поле восковом
Мой дом нигде не разобьётся
Простым лицом не прозвенит
Уже просвечивает солнце
И страшно дождик говорит.
2
Здесь плачут человек и глобус
Я выхожу на свет прямой
Я упаду потом опомнюсь
Чужой дорогой земляной
Спят пауки в пустых тетрадях
По городу поводыри
Певец расчёсывает пряди
И губы трогает мои
Лежу в аквариуме полном
Не сон не зверь не человек
День падает цветком тяжёлым
На карту мира будет греть
Твоё пластмассовое солнце
На камне птица не умрёт
Я выхожу на звуки Моцарта
И слушаю Твой злой фагот
Простая рыбина без тени
Развилка три поводыря
Но плачут люди плачут звери
И телескопы говорят
***
В съёмных комнатах легче молчать,
Хоронить в холодильнике воду.
Если дождь, он яснее тебя,
Если летний, то так и надо.
Не найти Эдема потерь,
Из чужого не вырасти сада.
Где кирпичные пустыри,
Что-то сорным, родным показалось.
Будем время тянуть и месить
Тесто в плошке большой среди ночи,
Хоть к утру ни к чему хлеба, –
Запекутся чернее солнца
На губах перекушенным словом.
На стене истёршийся постер. –
Говоришь, как бы сам исчезает.
Если некуда возвращаться,
То к чему же здесь столько книг
С пустыми страницами?
Ангел твой тёмный
Или что-то ещё показалось
Важнее этих страниц?
***
Лежу на берегу. Пересохли губы.
Кого бы ещё в этот мир позвала…
Чёрные платки одевают женщины,
Стоптанные сапоги уносят мужчины,
Идут в грохочущие машинарии –
Обняться и не отпускать.
Всю жизнь сравнивала цветок с полётом,
Вот и зацвели дети зла,
Понеслись вавилонские титры.
Птица моя прилетай ко мне на память!
Будем плакать и никого не спасём,
Когда наступит жаркое лето:
Расцветающие рыбьи пузыри,
Древние украшения,
Математические звёзды.
Поиски утраченной красоты
В разбитом рыбаке –
Неуклюжая эта речь, загорелые пальцы…
Ты - мой отравленный друг,
Выучим сербский, к примеру.
***
Сколько минут назад всё это было:
Облако в небе плыло и облаком было,
Образом было, просто самим собой,
Как человек на столе лежащий к дверям ногами,
Голубь взмывающий в небо, худое пламя
У постамента, трудно – самим собой…
Лепет французский в столичной сырой кофейне…
Сколько времён назад дед заходит в отдел бакалейный,
Тростью трясёт, вдоль витрины себя несёт,
Дни как во сне, стрелка переползает столетье,
Я просыпаюсь однажды, и, кажется, вижу всё:
Гул не ослаб. Это музыка мирно стихла.
Вишня цветёт в усадьбе, пылает вишня.
Роботы плачут в поле, но им не слышно:
Гул нарастает, к земному ядру зовёт.
Вот он сейчас вдоль кофеен, квартир плывёт,
Призрак бумажный, лебедь мой тонкий, нездешний…
***
Не полыни вкус июнь с собой принёс, -
Парк заброшенных каруселей, креплёных звёзд,
Ржавый остров чёртова колеса,
Высыхающие пруда,
Переспелой земли нагретый пупок,
Рты байдарок, пьющие в большой воде.
И в прохладной церкви каменный потолок
Ни о чём не помнит, разве что о войне, -
Я не знаю зачем все идут сюда.
А вернуться домой, как с баулом покинуть дом,
Не увидеть там ни плачущих, ни у плиты,
Лишь бидон со створоженным молоком
И человек немыслимой красоты.
Он держит в руке пучок полевых трав,
Он улей с собой принёс и поставил к окну.
А как скажешь слово, вспомнишь молитву, полуденный жар,
Так и провалишься с ним во тьму.
Но очнёшься в знакомом запахе горьком, сыром
И в просторной тиши, в объятьях не знаю чьих
И увидишь, как стал огромным твой летний дом,
Твой расплавленный город, плеск радиолы, улыбки родных,
Высыхающие пруда…
А захочешь вернуться
Да только имя своё в кармане нашаришь, простой василёк
Полевой да тлеющий уголёк
