В качестве вступления — несколько слов о статье С. В. Узина.
В 2005 году, когда мы уже жили в Израиле, а отца четыре года как не было на свете, на его имя из Германии пришло письмо от журналиста, активиста секции ветеранов еврейского общества, Семёна Вульфовича Узина. К письму была приложена запись интервью, взятого им у Льва Яковлевича в 1990 году в Ленинграде для книги о воинах-героях. Так мы узнали о военном прошлом отца, о том, что в 1942 году он был представлен к награждению орденом Ленина.
Узин писал: «Уважаемый Лев Яковлевич! Почти 15 лет прошло после наших двух бесед у Вас дома, и вот г-жа Яна Когосова, сотрудница редактора журнала «Слово инвалида войны» Аркадия Тимора сообщила мне Ваш адрес. Запись моей беседы с Вами была опубликована в 1997 г. в Киеве, в 3-м томе «Очерков еврейского героизма». Посылаю Вам копию этого текста. Возможно, вы о нём не знаете».
Не думаю, что «Очерки» пользуются повышенным читательским спросом. Я же, по понятной причине, прочёл присланные Узиным странички очень внимательно и с кинематографической чёткостью представляю последний бой, в котором участвовал отец: заснеженное поле, зелёные снарядные ящики, спешку, мат, напряжение всех сил, резкий взмах руки, сопровождающий команду «Огонь», приближающиеся немецкие танки, грохот взрыва и кровавое месиво возле развороченного орудия...
Я сообщил Узину о смерти отца, и Семён Вульфович ответил мне: «С Вашим отцом я встречался три раза: в ДК им. Кирова на мероприятии секции ветеранов и дважды у него дома, помню я и Вашу обаятельную маму. Там я записал его замечательный рассказ. Много очень курил Лев Яковлевич (даже с незаживающей раной в боку!), возможно, это ускорило его заболевание. Нужно сказать, что при подборе материалов в «Очерки еврейского героизма» (я был членом редакционного совета) действовал высокий критерий, и боевой путь Льва Яковлевича ему вполне соответствовал. И, как теперь выяснилось, Вы многое из его рассказа узнали впервые. Рад, что мой скромный труд оказался нужен близким Льва Яковлевича».
Поскольку статья готовилась для книги очерков о воинах ‑ евреях, в ней также затронут вопрос о роли евреев и отношении к ним в СССР во время и после войны.
Я снабдил статью примечаниями и пояснениями.
С. В. Узин
ЭКСЛЕР Лев Яковлевич
За две недели до начала войны я был принят на "Линотип" (впоследствии завод №180) учеником наладчика автоматов. Призыву я не подлежал (был признан годным к нестроевой службе из-за смещения позвонков, полученного при погрузке на 2-ом мясном комбинате, и неврита седалищного нерва – последствия отморожения ноги).
22 июня 1941 г. я явился во Фрунзенский райвоенкомат и, хотя разговаривать там со мной отказались, оставил своё заявление, и на следующее утро на работу не вышел. Через несколько дней ко мне явились из отдела кадров завода, сказали, что на меня есть бронь и я обязан работать, иначе буду привлечён к ответственности. Но я им не подчинился, так как твёрдо решил уйти на фронт, Ждать пришлось недолго; в июле меня зачислили в 3-ю стрелковую дивизию Ленинградского Народного Ополчения.
Войну я начал в Карелии; 3-я дивизия ЛАНО1 занимала там оборону по реке Тулокса (западнее города Олонец). Меня определили в отделение связи артдивизиона. Из 10 - 12 человек связистов, там было пять евреев. С одним из них, Моисеем Шмерковичем, я встречался после войны, он преподавал историю в школах Куйбышевского района. По моим наблюдениям, евреев в 3- ей дивизии было около 10%.
В конце августа 41-го года в бою на Тулоксе я был легко контужен взрывом снаряда и отправлен в госпиталь в Олонце, а оттуда переведён в Петрозаводск. Когда меня выписали, 3-й дивизии в районе Олонца уже не было, и мне выдали предписание о направлении в распоряжение Армии Народного Ополчения. Ленинград к тому времени уже был окружён, и я добрался до Шлиссельбурга под бомбёжкой по Ладожскому озеру на пароходе, буксировавшем баржу со снарядами. Затем в товарном вагоне я доехал до Ленинграда и получил назначение в формировавшуюся 56-ю стрелковую дивизию, занимавшую линию обороны в Дачном, за Лиговским каналом. Меня назначили командиром отделения связи артдивизиона, которым командовал еврей Цирлин.
В начале ноября артдивизион расформировали и в составе маршевой роты переправили через Ладогу. Мы высадились в Новой Ладоге и ночью двинулись в расположение 311-й Сибирской стрелковой дивизии, занимавшей позиции в районе Волхова. 8 ноября немцы взяли Тихвин и приблизились к Волхову на расстояние 15 - 20 километров. Положение было критическое. Стало известно, что прибывающие пополнения немедленно бросают в бой, из которого мало кто возвращается. Было несколько случаев дезертирства. Солдаты открыто говорили: "Что нам немцы, мы как ишачили, так и будем ишачить, нам один черт". Одного дезертира я запомнил (он служил в команде, переправлявшей нас через Ладогу, и потом исчез). От него я слышал; "Вот евреи пускай и воюют, их тут много".
Все мы уже в артдивизионе голодали, хотя случаев дистрофии еще не было. Там нам выдавали в день 500 г суррогатного хлеба, бобы, нелущеный овёс, один сухарь, кусочек сала и 100 г водки. По дороге из Новой Ладоги на передовую мы подбирали и ели грязные овощи. Заходили в дома, просили что-нибудь продать, а в ответ слышали от женщин: "А что, разве русские деньги ещё ходят?".
В 311-й дивизии меня (я был уже сержантом) назначили командиром стрелкового отделения из 12—13 человек с пулемётом. Потери в Сибирской дивизии были огромные. В нашей роте сибиряков осталось всего двое — раненый взводный и повар.
Когда мы прибыли, наша часть вела затяжной бой за деревню Вячково под Волховом, которую заняли немцы. В атаки мы ходили без артподготовки, и через несколько дней я командовал уже взводом, в котором осталось всего 9 человек.
17 ноября в решающей атаке (деревня была взята) я попал под трёхслойный огонь фашистов и получил три ранения — два лёгких (в мягкие ткани левого плеча и поверхностные в левый бок) и тяжёлое — проникающее в грудь в области сердца, с повреждением лёгкого. У меня шла кровь горлом, мне казалось, что сердце моё остановилось и я убит.2Вскоре, однако, пришёл в себя: два красноармейца из моего отделения — Бубнов и Садыртиков — тащили меня 400 метров на плащ-палатке по мёрзлой пахоте до перевязочного пункта на опушке леса. Ещё раньше ко мне подползла санинструктор и надела на меня свои варежки и шерстяной подшлемник.
На перевязочном пункте другой санинструктор заявил, что тратить бинты на меня он не будет, потому что видно, как у меня кровоточит сердце. Я это слышал и считал, что он поступает разумно. Тогда мои два солдата вложили в мою глубокую рану индивидуальный пакет, притянули его шарфом и поволокли меня на ветках к дороге. Дождавшись саней, они уложили меня в них, при этом я снова потерял сознание, но вскоре очнулся в избе, где мне оказали первую помощь.
Я лежал в нескольких полевых госпиталях, затем в госпитале в Рязани, а оттуда через две или три недели меня отправили в Новосибирск. Там зимой 1942 г. я был демобилизован из армии и выписан из госпиталя на амбулаторное лечение. У меня был открытый пневмоторакс, кровохарканье и незаживающая гноящаяся рана в левом боку.
Несколько дней я бродил по Новосибирску, пытаясь привыкнуть к своему новому положению, а затем явился в управление военного округа и попросился на фронт. Там прочитали справку из госпиталя и посмотрели на меня как на идиота, но я настаивал, и меня направили для переговоров в военкомат Ипподромского района. Там был большой недобор и, поскольку я был рослый и на вид здоровый, мою просьбу удовлетворили и без осмотра отправили на формирование в Томск.
В Томске пневмоторакс закрылся, и я решил попробовать поступить в артиллерийское училище, сдал экзамены по математике и русскому языку, но был забракован медкомиссией. На мандатной комиссии меня спросили: "Ты что там жаловался на медиков?". Я ответил, что ни на что не жалуюсь и здоров. Председатель мандатной комиссии полковой комиссар Белобородов спросил: "А ты не немец?". Потом поднял голову (он читал анкету), посмотрел на меня и зачислил в училище.
Фронтовиков среди курсантов было мало, основной контингент составляли выпускники школ и студенты в возрасте от 17 до 20 лет. Первое время в училище гимнастёрка у меня на боку была в гнойной коросте, левая рука поднималась с трудом, и взводный разрешил мне не являться на занятия по физкультуре. Его разрешением я не воспользовался и прыгал через козла, опираясь только на правую руку. Мне это удавалось, злой я был тогда. Меня назначили командиром отделения.
Через пять месяцев я закончил училище, и мне было присвоено звание младшего лейтенанта. Перед самой отправкой на фронт рана в моём левом боку, наконец, затянулась. Первые полгода после госпиталя при затяжке махоркой у меня начиналось кровохарканье.
В августе 1942 г. я получил назначение на Воронежский фронт, в 875-й гаубичный артиллерийский полк Резерва Главного Командования, который, как оказалось, бросали на самые опасные участки фронта.
Я был назначен командиром взвода управления батареи, укомплектованной 122-миллиметровыми пушками — гаубицами образца 1909/1930 гг. Командиром полка был майор Нестор Данилович Мизерный.
По своей должности я постоянно находился в боевых порядках подразделений пехоты (в траншеях), а иногда и впереди них. Взвод управления состоял из двух отделений — разведки и связи.
В декабре 1942 г. мы, вместе со стрелковым батальоном, форсировали по льду излучину Дона в районе деревни Гороховка и захватили высоту 160,7 на правом берегу. В траншеях на этой высоте находились итальянцы и немцы, мы выбили их оттуда ценой больших потерь, но немцы тот час же начали нас контратаковать, чтобы вернуть высоту. Положение было тяжелое: в стрелковом батальоне осталось не так много бойцов, их командир погиб. Я принял командование оставшейся пехотой и при этом, находясь в траншее на гребне высоты, выдавал данные для стрельбы всему артиллерийскому полку (телефонные провода всё время рвались, связь восстанавливали, но при этом погибло несколько солдат). Огонь батарей полка оказался эффективным, фашисты были буквально сметены со склонов высоты.
За этот бой я был представлен к награждению орденом Ленина, но получил 1 марта 1943 г. орден Боевого Красного Знамени, который тогда встречался у немногих3.
После взятия высоты мы продолжали наступать против немцев, итальянцев, румын и венгров. В немецких частях в заметном количестве попадались при пленении украинцы и русские. Случалось что командирами взводов и унтер-офицерами были немцы, а солдатами — русские и украинцы, У нас в полку произошёл с ними трагический случай.
Взвод лейтенанта Птицына (или Синицина; были и тот и другой, их часто путали) захватил в плен 25 русских и украинцев. Был сильный мороз и сильный ветер, а пленные были одеты в лёгкие немецкие шинели.
Птицын велел поставить для них плащ-палатки, им дали махорки и сказали, что скоро отправят в тыл. В это время подъехал на лошади командир дивизиона старший лейтенант Багнюк, увидел всё это и, крепко выругавшись, накричал на Птицына: "Ты что тут творишь, расстрелять их немедленно!". Птицын выполнил приказ Багнюка, а через два дня куда-то исчез.
Другой бессудный расстрел пленных я, к сожалению, не смог предотвратить, хотя сделал всё, что от меня зависело.
У румын был один батальон безоружных карпатских евреев, снабжённых только лопатами для рытья траншей и могил. Одеты они были в шинели без погон, носили высокие бараньи шапки. Узнал я об этих евреях, когда они начали перебегать на нашу строну, человек пятнадцать (все среднего возраста) сдались мне. Они бурно выражали свою радость и, видимо, признав во мне еврея, говорили со мной по-еврейски (я не понимал), затем по-польски, по-украински, по-русски. Называли они себя "карпатише айдиш". "Наконец-то мы попали к русским, нашим освободителям. Мы спаслись от верной гибели", — говорили эти несчастные люди, большинство родственников которых были уничтожены.
Я отправил этих евреев с одним солдатом-украинцем в тыл. Он вернулся и сказал мне: "Слушай, лейтенант, твоих евреев мужики всех перестреляли по дороге. Я им стал объяснять, что они сами перебежали, а они говорят, выходит, они и вашим, и нашим. Я ничего не мог сделать". Солдат-украинец очень передо мной извинялся.
После боя за высоту в излучине Дона я, оставаясь командиром взвода управления, фактически ещё командовал гаубичной батареей, хотя приказа не было. Мы продолжали наступление и в феврале 1943 г. подошли к г. Острожску Воронежской области. Разведчики сообщили командиру полка майору Мизерному, что на подступах к городу замечены немецкие танки. Мизерный приказал мне взять одну гаубицу, выдвинуться с ней к Острожску и, если появятся танки, вступить с ними в бой и не пропустить.4 Гаубицу мы подтянули машиной. В орудийном расчете было 7 человек (командир орудия, наводчик, заряжающий, прислуга).
Через некоторое время я увидел метрах в шестистах – восьмистах три немецких танка и приказал открыть прицельной огонь. Весь расчёт находился за щитом гаубицы, я стоял сбоку и спереди от него. Мы успели сделать три или четыре выстрела, а затем снаряд, выпущенный танком, разорвался между станинами орудия. Одному из расчёта снесло голову, другому перебило позвоночник, третьему оторвало обе ноги. Мне осколок раздробил малую берцовую кость правой ноги и вырвал кусок мяса. Тем временем командир полка успел подогнать ещё два орудия и отбил атаку танков.
Я потерял сознание, но вскоре очнулся. Прибыли машины со снарядами, и майор Мизерный приказал не разгружать одну из них и отправить на ней меня и другого раненого в полевой госпиталь. Когда меня укладывали на снаряды в машину, я потерял сознание вторично.
Мне сделали две операции. Начался остеомиелит и пиелонефрит, и меня увезли в полевой госпиталь в Бугуруслан. Там я пролежал до лета 1943 г., мне установили инвалидность и выписали с гноящейся раной.
Затем я уехал в Новосибирск. Там на оптико-механическом заводе, эвакуированном из Ленинграда, работал начальником цеха мой отец. Во время войны он был награждён орденом "Знак Почета".
В Бугуруслане и в Новосибирске я был свидетелем подъёма антисемитизма.5 Широко распространялся миф о том, что "евреи не воюют, они в тылу". В Бyгурусланском госпитале рассказывали анекдот: "Еврейские партизаны заняли три города в тылу противника — Ташкент, Новосибирск и Алма-Ату". Анекдот был встречен почти всеобщим одобрением. Осенью 1943 г. в Новосибирске начали снимать секретарей райкомов и парткомов ‑ евреев (директоров заводов не снимали до конца войны).6
На мерзкие разговоры о том, что "евреи не воюют" (этот миф с самого начала войны распространяла фашистская пропаганда), у меня был убедительный ответ: мои раны и мои боевые награды. Мог бы рассказать и о том, как воевали за Россию мои предки.
Мой прадед прослужил на флоте 20 лет, был участником Севастопольской обороны, имел ранения и боевые награды. Евреям владеть землёй запрещалось, но ему за боевые заслуги дали бесплатно 200 десятин целины в Херсонской губернии. Отец мой был призван наrepманскую войну и в 1916 г. в бою под Чарторийском получил тяжелое ранение в ногу с переломом шейки бедра. В госпиталях он пролежал до самой революции, а когда вернулся домой, земля его была уже конфискована. Трое его братьев также воевали на русско-германском фронте, а один из них в гражданскую войну командовал полком (в 1930 г. он был исключён из партии как "сын помещика").
В Новосибирске я прожил до снятия блокады Ленинграда и первым же поездом вернулся домой. Ещё много лет осколки кости выходили через кожу ноги. В 1952-53 гг. мне сделали две операции, и только тогда я начал выздоравливать. В Ленинграде я часто попадал в больницы с осложнениями после ранений, но пришлось трудиться и учиться. 10 лет я проработал электриком, получил 7-й разряд, одновременно учился заочно в институте им. Герцена. 12 лет я преподавал в средней школе химию, 8 лет проработал инженером, а после выхода на пенсию — три года электриком.
Родился я в 1922 г. в г. Верхнеднепровске (Украина). С 1930 г. живу в Ленинграде.
Этот рассказ записал с моих слов С. В. Узин, активист секции ветеранов еврейского общества. Рукопись я читал, записано верно.
Подпись
Лев Яковлевич Экслер.
16 сентября 1990 г. Литературная запись С. Узина.
Примечания
1 ЛАНО — Ленинградская армия народного ополчения.
2 Осенью 1941 года отец был ранен так тяжело, что его сочли погибшим. В 1942 году семья получила на Льва «похоронку». Похоронка не сохранилась, а вот в «интернетовской» книге памяти воинов-евреев, павших в боях с нацизмом, записано, что он пропал без вести в декабре 1941-го.
[http://jmemori.com/index.php/sp.html?letter=%D0%AD%D0%BA]
В той же книге погибшими и пропавшими без вести, кроме Льва Яковлевича, числятся еще десять Экслеров:
3 «За этот бой я был представлен к награждению орденом Ленина, но получил 1 марта 1943 г. орден Боевого Красного Знамени, который тогда встречался у немногих».
Эта практика широко применялась по отношению к военнослужащим–евреям. Представление к наградам не утверждалось на более высоком уровне, или же вместо Звезды Героя Советского Союза или ордена Ленина воин получал награду более низкого ранга.
Историками и публицистами отмечается, что существовали как негласные, так и прямые указания к снижению численности награждения евреев и продвижения их по службе. Так, начальник Главного политуправления Красной Армии генерал-полковник Щербаков издал в начале 1943 года директиву: «Награждать представителей всех национальностей, но евреев — ограниченно».
***
Спустя 72 года после описываемых в статье событий мне удалось разыскать документы, иллюстрирующие рассказ отца:
— заключение вышестоящего начальника — — приказ
Наградной лист от 28.01.1943 г.
Представление лейтенанта Л.Я. Экслера к ордену Ленина (Лист 1)
Наградной лист от 28.01.1943 г.
Представление лейтенанта Л.Я. Экслера к ордену Ленина (Лист 2)
Наградной лист от 28.01.1943 г.
Представление лейтенанта Л.Я. Экслера к ордену Ленина.
Заключечие вышестоящих начальников:
достоин награждения орденом "Красное Знамя" (Лист 3)
Первый лист приказа № 32/Н от 19.02.1943 г. войскам Воронежского фронта
Майор Н. Д. Мизерный (№7 в списке) командовал полком, в котором служил отец.
о награждении орденами Красного Знамени.
***
Множество евреев вообще не были представлены к награждению, несмотря на то, что за аналогичные подвиги награждались представители других национальностей. Сбои в представлениях происходили чаще всего в московских коридорах власти, то есть при принятии окончательного решения о награждении или отказе. Существуют прямые свидетельства, что неприсвоение званий было связано с национальностью. После отказа разведчицы Мириам Фридман записаться латышкой вместо еврейки, ей не только не присвоили звание Героя СССР, к которому она была представлена, но и угрожали убийством в политотделе дивизии.
Ряду евреев – Героев СССР звание было присвоено через десятки лет после окончания войны, когда их самих уже не было в живых (Исай Казинец, Лев Маневич, Шика Кордонский), а многим, несмотря на неоднократные представления, звание Героя так и не было присвоено (Евгений Волянский, Исаак Прейсайзен, Вениамин Миндлин, Семён Фишельзон и другие — всего 49 человек). Пять раз представляли к званию Героя Советского Союза командира партизанского отряда им. Ворошилова Евгения Федоровича Мирановича (Евгений Финкельштейн). После войны он стал Героем Социалистического труда.
Историк Иосиф Кременецкий писал: «Анализируя роль и участие евреев в этой войне, нельзя отрешиться от мысли, что им приходилось воевать не только со зримым врагом — гитлеровским фашизмом, но и с незримым, но ясно ощущаемым врагом — антисемитизмом, распространённым даже на неоккупированной территории».
***
Этой темы касается и М. Веллер в рассказе «Легенда о Моше Даяне»:
«И укладывается описание совершённого подвига абсолютно точно в статут о Герое Советского Союза. Стратегически важный участок, спас положение, предотвратил вражеский прорыв нашей обороны, сам стрелял, уничтожил, удержал, плацдарм, наступление, победа. Привет. Положено давать. Рокоссовский плюет, он всегда знал, что от этих евреев и англичан одна головная боль, никаких наградных листов с разгону не подписывает, а в докладе Жукову упоминает: с союзником тут небольшая заковыка.
— Что такое?
— Да как-то, ненароком, недосмотрели, на Героя наработал.
— Твою мать. Я же предупреждал.
— Личное мужество. Плацдарм. Совершил. Настрелял. Так чего?..
— Но таких указаний, чтоб английским наблюдателям Героя давать, не предусматривалось. А Хозяин никакой непредусмотренной информации не любит. Хотя, в принципе, наградить союзника будет уместно, правильно.
И Жуков с медлительностью скалы роняет:
— Значит, так. Дай ему своей властью Знамя. Хватит.
То есть Героя дает Верховное Главнокомандование и подписывает Президиум Верховного Совета, Москва, а Боевое Красное Знамя Командующий фронтом вправе дать на своем уровне, и дело с концом».
История о награждении Моше Даяна орденом Красного Знамени – одна из «легенд Невского проспекта», созданных воображением Михаила Веллера, но такой разговор вполне мог состояться в реальности.
***
Орден Красного Знамени — второй по значимости после ордена Ленина. Из статута ордена: «Орден Красного Знамени учрежден для награждения за особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества.... Награждение орденом производится: — за особо значительные подвиги, совершенные в боевой обстановке с явной опасностью для жизни...».
Фронтовики называли этот орден «орденом Боевого Красного Знамени», чтобы отличить его от ордена Трудового Красного Знамени, которым награждали за выдающиеся успехи в труде. Поэтому отец и называет этот орден именно так. Ордена эти очень похожи, разница между ними — в надписи на красном знамени: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «СССР».
4 Конечно же, у майора Нестора Мизерного, приказавшего отцу выдвинуться на огневой рубеж с одной 122-мм гаубицей образца 1909 г. и вступить в бой с танками, не было другого выхода, но он посылал расчёт на верную гибель. Это орудие не предназначалось для борьбы с танками и было против них полностью беззащитно: по причине небольшой начальной скорости снаряда его траектория не обладала высокой степенью настильности и, как следствие, дистанция прямого выстрела была невелика. Вместе с узким сектором горизонтального обстрела гаубицы и её неустойчивостью при ведении огня под малыми углами возвышения это делало орудие крайне неподходящим для борьбы с танками даже при наличии кумулятивных снарядов; вероятность попадания в движущуюся цель для типичных условий боя была близка к нулевой. У отца не было в этом бою никаких шансов, и он, выпускник артиллерийского училища, это знал. В его рассказе это остаётся «за кадром», оно и понятно: и люди, и техника выполняли в то время непосильные задачи; выхода другого не было ― немцев нужно было остановить любой ценой.
Перед войной часть старых гаубиц образца 1909 и 1910 гг. подверглась незначительной модернизации, в частности, деревянные колёса были заменены на металлические с литой резиной, но тактико-технические характеристики практически не изменились. Поэтому в 1939 г. была принята на вооружение новая 122-мм гаубица (М-30) образца 1938 года, которая могла, наряду со своими основными задачами ―уничтожением укреплённых районов и живой силы противника, применяться также и для борьбы с танками, самоходными артиллерийскими установками и другими бронированными машинами.
5 «В Бугуруслане и Новосибирске я был свидетелем подъёма антисемитизма. Широко распространялся миф о том, что «евреи не воюют, они в тылу». В Бугурусланском госпитале рассказывали анекдот: «Еврейские партизаны заняли три города в тылу противника — Ташкент, Новосибирск и Алма-Ату». Анекдот был встречен почти всеобщим одобрением».
Антисемитизм в СССР во время Великой Отечественной войны проявлялся в следующем:
· Еврейские погромы и массовые убийства евреев, совершаемые коллаборационистами на оккупированной территории, выдача скрывающихся евреев.
· Помощь нацистам в выявлении евреев среди военнопленных.
· Отказ в приёме в партизанские отряды и отправка бежавших из гетто назад, издевательства и даже расстрелы как немецких шпионов.
· Распространение на неоккупированной территории слухов о том, что «евреи не воюют», что на фронте их нет, что все они устроились в тылу.
· Отказ в продвижении по службе, непредставление к наградам, задержка наград и т. п.
Бытует мнение, что евреи уклонялись от службы в армии вообще и в боевых частях в частности. Например, Александр Солженицын в книге «Двести лет вместе» пишет: «Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что участниками войны считались и 2-й и 3-й эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и ещё вся машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, — и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой». Было распространено выражение, что евреи воюют на «Ташкентском фронте», с намёком, что они все эвакуировались в глубокий тыл.
Однако множество источников, включая официальную статистику, опровергают это мнение. В частности, историк Марк Штейнберг отмечает, что в армии служили 20% от всех евреев, оставшихся на неоккупированной территории, и приводит цифры невозвратных потерь: если в среднем по армии они составили 25%, то среди евреев боевые потери составили почти 40%. По мнению Штейнберга, это было бы невозможно, если бы евреи служили в тыловых частях, а не на передовой.
По данным историка Павла Поляна, доля добровольцев-евреев была самой высокой среди всех народов СССР (27%). Среди воинов-евреев, погибших и умерших от ран, 77,6 % составляли рядовые солдаты и сержанты и 22,4 % — младшие лейтенанты и старшие лейтенанты. Это свидетельствует, что евреи гибли не во втором эшелоне и не в тылу, а именно на передовой.
По данным Центрального архива Министерства обороны России в ходе войны с Германией в войсках насчитывалось около 501 тысячи евреев, в том числе 167 тысяч офицеров и 334 тысячи солдат, матросов и сержантов. По данным этого же архива за годы войны погибло в боях, умерло от ран и болезней, пропало без вести 198 тысяч военнослужащих-евреев. Это составляет 39,6% от их общего числа.
В командовании Красной армии насчитывалось 305 евреев в звании генералов и адмиралов, 38 из них погибли в боях. По родам войск генералы распределились следующим образом: общевойсковых генералов — 92, генералов инженерно-технической службы — 34, генералов артиллерии — 33, генералов авиации — 26, генералов танковых войск — 24, генералов инженерно-авиационной службы — 18. Евреями были 9 командующих армиями и флотилиями, 8 начальников штабов фронтов, флотов, округов, 12 командиров корпусов, 64 командира дивизий различных родов войск, 52 командира танковых бригад. За годы войны число евреев-генералов, непосредственно сражавшихся на фронте, составило 132 человека.
***
Об антисемитских настроениях в марте 1943 г. с возмущением говорил Илья Эренбург: «Вы все, наверное, слышали о евреях, которых «не видно на передовой». Многие из тех, кто воевал, не чувствовали до определенного времени, что они евреи. Они почувствовали лишь тогда, когда стали получать от эвакуированных в тыл родных и близких письма, в которых выражалось недоумение по поводу распространяющихся разговоров о том, что евреев не видно на фронте, что евреи не воюют. И вот, еврейского бойца, перечитывающего такие письма в блиндаже или в окопе, охватывает беспокойство не за себя, а за своих родных, которые несут незаслуженные обиды и оскорбления».
Ещё более серьёзные проблемы историки отмечают на оккупированной территории. Существовали массовые антисемитские проявления, как в самих партизанских отрядах, так и в центральном командовании. В частности, доктор исторических наук профессор Давид Мельцер приводит информацию, что «с ведома И. Сталина в начале ноября 1942 г. Москва направила радиограмму подпольным партийным органам и командирам партизанских формирований, запрещающую принимать в отряды спасшихся евреев». При этом следует понимать, что отказ в приёме в партизаны означал для еврея почти гарантированный смертный приговор.
В 1944–1945 гг. на освобождённой от немцев территории Украины прокатился ряд антиеврейских погромов. Высшей точкой этой волны стал погром в Киеве 7 сентября 1945 г., когда около 100 евреев были зверски избиты, 37 из них госпитализированы; пятеро скончались.
6 «Осенью 1943 г. в Новосибирске начали снимать секретарей райкомов и парткомов - евреев (директоров заводов не снимали до конца войны)».
В 1943–1944 гг. был издан ряд закрытых инструкций, в соответствии с которыми началось регулирование процентного состава представителей разных национальностей на руководящих постах. Ключевую роль в этом отношении сыграло расширенное совещание, созванное Сталиным осенью 1944 г., во вступительном слове на котором сам Сталин призвал к «более осторожному» назначению евреев; выступивший вслед за тем Георгий Маленков со своей стороны призвал к «бдительности» в отношении еврейских кадров; по итогам совещания было составлено директивное письмо, подписанное Маленковым (так наз. «Маленковский циркуляр»), перечислявшее должности, на которые не следует назначать евреев.
Напеччатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Uzin1.php
