«Некоторые способные к письму узники записывали хронику
зондеркоммандо, которую упаковывали в свинцовые банки и закапывали
в надежде, что когда-нибудь кто-то их выкопает и прочтет».
Филипп Мюллер
«Дорогой находчик, ищите везде!..»
Залман Градовский
После освобождения: мародеры
После того как 27 января 1945 года Красная Армия освободила концлагерь Аушвиц-Биркенау со всеми его филиалами и ушла дальше на запад, на территории концлагеря остались полевые, а затем тыловые госпитали, а также представители ЧГК – Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию немецко-фашистских преступлений. В марте здесь были организованы различные лагеря для немецких военнопленных и интернированных поляков, но на протяжении практически всего февраля территория лагеря была предоставлена на откуп кладоискателям-мародерам из местных жителей.
На большую часть территории доступ никем не охранялся, и ничто не мешало местному населению бродить по лагерю, заходить в бараки и служебные помещения, где можно было найти кучи разных вещей, протезов, игрушек, мешки с женскими волосами, склянки с эмбрионами, извлеченными из маток беременных женщин, и т. д. Особенно волновала этих «черных археологов» из Освенцима зона бывших газовых камер и крематориев в Биркенау. Именно туда, как на охоту, ходили те, чей стяжательский энтузиазм питался исключительно мечтами о кладах с еврейским золотом и драгоценностями, которые жиды повсюду поназакапывали здесь прежде, чем принять причитающуюся им смерть.
Едва ли эти омерзительные чаяния оправдались, а если вдруг и нашелся где-то золотой зуб, то об этом уже не узнать.
Надо сказать, что «освенцимское» мародерство на еврейской крови и костях отнюдь не уникально. Точно так же вели себя, например, белорусы в Малом Тростенце, старательно перекапывая яму с еврейским пеплом, оставленную здесь «зондеркоммандо 1005»: «Золото шукаюць. Кажуць, у яурэеу яго многа было…»[1] О Пауле Блобеле никто из них не слыхал, но в своего рода интернационал осквернителей и мародеров его имени всех их можно было бы зачислить.
Но «раскопки» в Биркенау были уникальны другим. Нередко мародеры натыкались на фляжки, банки или бутылки, внутри которых действительно что-то было. Это «что-то» чаще всего оказывалось никчемными рукописями на непонятном жидовском языке, – их, скорее всего, разочарованно выбрасывали на помойку[2].
Кое-кто, однако, успел сообразить, что и на этом можно сделать деньги, и предлагал эти находки тем, кто мог их и прочесть, и купить – а именно уцелевшим евреям, чаще всего местным, освенцимским, или же бывшим узникам, которых тянул к себе, которых звал этот остывший ад, – Ад, который они пережили, а большинство – нет.
Были среди них и бывшие члены «зондеркоммандо»: они-то знали наверняка, где надо копать, и по их наводкам было действительно обнаружено несколько закладок с рукописями. Одна из первых таких находок,[3] – ею как раз и оказалась рукопись Градовского! – была сделана еще в марте 1945 года, когда ни музея в Освенциме, ни самого польского государства еще не было: как вещдок она попала в фонды ЧГК и пролежала в запасниках Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге чуть ли не четверть века – пока на нее не упал глаз историка!
В конце 1945 года было принято решение о возвращении территории бывшего концлагеря Польской народной армии и о создании в Освенциме и Бжезинке государственного музея. В апреле 1946 года был назначен его первый директор-организатор – д-р Тадеуш Войсович, бывший узник Аушвица и Бухенвальда. Фактическое открытие музея состоялось 14 июня 1946 года, в 7-ю годовщину прибытия в Аушвиц-1 первого транспорта с первыми заключенными-поляками[4].
Но не надо думать, что, как только музей в Освенциме был создан, его сотрудники тотчас же занялись активными и целенаправленными раскопками возле крематориев: самые первые археологические экзерсисы музея состоялись только спустя 15 лет – в начале 1960-х годов – и то под давлением бывших узников из «зондеркоммандо». Такая пассивность прямо вытекала из послевоенной политики стран восточного блока по отношению к Холокосту и памяти о нем.
В преломлении концепции Освенцимского музея это выглядело примерно так: «Дорогие посетители, вы находитесь в самом чудовищном из существовавших при нацизме концентрационных лагерей… Здесь сидели многие десятки тысяч польских патриотов. Как всем хорошо известно, мы, поляки мужественно и героически боролись с эсэсовцами и тяжко за это страдали… – Что-что, евреи? Да-да, евреи здесь тоже были, да, правда, миллион или больше, да, правда, их тоже обижали, да, часто, но все же главные жертвы и главные герои – это мы, поляки!»[5]
...В результате из нескольких десятков схронов, сделанных членами «зондеркоммандо» в пепле и земле вокруг крематориев, были обнаружены и стали достоянием истории и историков всего восемь из них.
Поиски и находки еврейских рукописей
История обнаружения, изучения, хранения и публикации рукописей, написанных бывшими членами «зондеркоммандо» в Биркенау, весьма поучительна. В сжатом виде она запечатлелась в нижеследующей таблице. Более детальные сведения о каждой из находок содержатся в специальных описаниях каждой из них в отдельности.
Сведения об обнаружении и местах хранения рукописей членов «зондеркоммандо»
Автор текста
Дата и место обнаружения
Место хранения оригинала
Место хранения официальных копий
1. ХА
2.1945, крематорий IV
Нет данных (предположительно в Париже)
APMAВ
2. ЗГ2
2–3.1945, крематорий IV
Семья Волнерман (5 листов)
Семья Волнерман; Яд Вашем
3. ЗГ1
5.3.1945, крематорий IV
ВММ
Яд Вашем, ŻIH, APMAВ
4. ЛЛ1
Лето 1952, крематорий IV
?
APMAВ
5. ЛЛ2
4.1945 / 10.1970, крематорий IV
APMAВ
Яд Вашем(?)
6. ЗЛ1
28.7.1962, крематорий III
APMAВ
7. ЗЛ2
17.10.1962, крематорий III
APMAВ
8. МН
24.10.1980, крематорий III
APMAВ
Сокращения: ХХ — Хаим Херман, ЗГ — Залман Градовский, ЛЛ — Лейб Лангфус, ЗЛ — Залман Левенталь, МН — Марсель Наджари Лейб Лангфус, автор одной из тех немногих рукописей, что были найдены, обращался к потомкам:
«Я прошу собрать все мои разные и в разное время закопанные описания и записки с подписью J.A.R.A. Они находятся в различных коробочках и сосудах на территории крематория IV, а также два более длинных описания – одно из них, под названием «Выселение», лежит в яме с кучей остатков костей на территории крематория III, а описание под названием «Аушвиц»[6] между размолотыми костями на юго-западной стороне того же двора. Позже я сделал с этого копию и дополнил, и закопал отдельно в пепле на территории крематория III. Я прошу все это вместе собрать и под названием «В содрогании от злодейства» опубликовать. <…>
Сегодня 26 ноября 1944 года»[7].
Хенрик Порембский, электрик, обслуживавший крематории по электрической части, доверенное лицо и связной «зондеркоммандо», осуществлявший связи с подпольщиками в Аушвице-1, утверждал, что члены «зондеркоммандо» начали закапывать свои сообщения в землю летом 1944 года. По его версии – после того, как после удачного побега из основного лагеря одного польского подпольщика, бывшего связным с волей, оборвался надежный канал связи для касиб.
Думается, что он все же сдвинул акценты интерпретации: евреи действительно приступили к захоронению своих свидетельств летом 1944 года и, так сказать, «у себя» – на территории, прилегающей к крематориям, но причина была иной: почувствовав себя «кинутым» польским подпольем и заплатив за это жизнью капо Каминского, бывшего к тому же ключевым звеном коммуникации между Биркенау и Аушвицем-1, и переездом в зону вокруг крематориев, они просто отказались от столь жесткой координации с подпольщиками из головного лагеря. Да и сама связь, если бы ее искали, после переезда в зону крематориев и смерти Каминского не могла не усложниться[8].
Порембский вспоминал, что ему лично известно о 36 схронах на территории крематориев[9]. Он же рассказал и о «технологии», которую выработали для этого зондеркоммандовцы, в частности, на крематории IV. Сначала рукопись, спрятанную во фляжку, или в пустую банку из-под «Циклона Б», или хотя бы в плотно закрытый котелок, припрятывали в поленнице дров, уложенной вдоль внешней колючей проволоки, в том ее месте, где был не просматриваемый ниоткуда закуток между двумя рядом стоящими зданиями – газовой камерой и раздевалкой. Там же было естественное углубление, которое постепенно заполнялось различным мусором и землей. Вдоль проволоки и штабелей дров росли кусты и молодые сосенки, под корнями которых и устраивали схроны: сначала вырывали ямку, потом вынимали из временного укрытия банку, прятали ее в ямке и аккуратно засыпали землей, под конец поливая сверху водой и утрамбовывая. Поскольку нетрудно было предположить, что от самих зданий когда-нибудь камня на камне не останется, ямки делали не ближе, чем в метре от стен. Занимался всем этим, согласно Порембскому, один и тот же узник – Давид то ли из Сосновца, то ли из Лодзи (вероятно, штубовый).
Трижды приезжал Порембский в Освенцим в надежде найти их и выкопать бесценные записи. Первый раз, в августе 1945 года, он опоздал – на территории крематориев хозяйничала комендатура лагеря для немецких военнопленных. Второй раз – в 1947 году – копать ему не разрешил уже музей, опасавшийся наплыва «черных археологов». В третий раз он обратился в музей в начале 1961 года; на этот раз санкция варшавского и музейного начальства была получена. И вот 26 июля 1961 года раскопки начались: место – участок размером в 80 квадратных метров – указал Порембский. И уже 28 июля они увенчались находкой проржавевшего немецкого солдатского котелка, внутри которого оказались плотно уложенные и слипшиеся друг с другом листы бумаги – записки Э. Хиршберга из Лодзинского гетто с комментариями З. Левенталя. Рядом с котелком в земле были остатки пепла и несгоревших человеческих костей – возможно, Левенталь почтил память автора записок персональным захоронением его условных останков[10].
Станислав Янковский-Файнзильбер закопал в землю недалеко от крематория фотоаппарат, металлическую банку с остатками газа и заметки на идиш с расчетами количества убитых в Аушвице[11]. Кроме того, повар Леон закопал там же большую коробку с талесом, тфилином и молитвенником, подобранными у погибших[12]. Яков Габай утверждал, что он и некоторые другие греческие евреи закопали возле крематория III несколько символических банок с как бы индивидуальным пеплом их родственников[13].
Известно, что члены «зондеркоммандо» вели свой учет прибывающих транспортов и регулярно передавали эти сведения польскому подполью в центральном лагере: именно таким документом является, судя по всему, список эшелонов, написанный поэтому по-польски Лейбом Лангфусом и найденный среди бумаг Залмана Левенталя[14].
Но, быть может, самое уникальное, что удалось переправить на волю, – это групповые «автопортреты»: страшные фотографии живых членов «зондеркоммандо» на фоне лежащих на траве и сжигаемых на костре трупов.
Всего сохранилось четыре фотографии, сделанных в конце августа или начале сентября 1944 года сквозь квадратное окно или дверь какого-то временного укрытия близ костровища у крематория V[15]. Рамка фотографии и изображение находятся под некоторым углом друг к другу, что наводит на мысль о том, что фотографии делались лежа. Но, конечно, самое поразительное – то, что «зондеркоммандо» удалось еще и сфотографировать свое рабочее место!
По свидетельству членов «зондеркоммандо» Лейбы Филишки и Аврома-Берла Сокола от 31 мая 1946 года, фотографировал Лейб-Гершл Панич из Ломжи, нашедший в вещах погибших исправный фотоаппарат[16].
По другим сведениям, зафиксированным и в экспозиции Государственного музея «Аушвиц-Биркенау», непосредственным автором фотографий был грек по имени Алекос (Эррера?), для которого через Аушвиц-1 был специально раздобыт фотоаппарат, переданный Шломо Драгону Альтером Файнзильбером, а тому – Давидом Шмулевским. Драгон пронес заряженный аппарат на крематорий и унес его с пленкой обратно[17].
В то же время Б. Ярош называет целую фотобригаду в составе уже пятерых: Алекоса, братьев Ш. и А. Драгонов, А. Файнзильбера (С. Янковского) и Д. Шмулевского[18]. А по версии М.С. Забоченя, Шмулевский был и вовсе самим фотографом, причем единоличным[19]. Но непосредственное его участие в фотографировании все же невероятно: заместитель блокэльтесте 27 блока в Биркенау, еврей из Сосновца (или из Лодзи) и подпольщик, связанный с «Боевой командой Аушвиц», Шмулевский играл свою исключительно важную роль связного между «зондеркоммандо» и «семейным лагерем», например, но прямого доступа в зону крематориев иметь не мог.
В конце концов, не так уж и важно, кто нажимал на затвор, кто стоял «на стрёме» и т. д.: организация такого фотосеанса могла быть только коллективной. И переправка пленки на волю – составная часть этого процесса.
Это, в свою очередь, сумело сделать польское подполье: сопроводительная касиба Йозефа Циранкевича и Станислава Клодзинского в Краков, к Терезе Ласоцкой-Эстрайхер, от 4 сентября 1944 года достаточно точно датирует событие:
«Срочно. Отправьте эти две металлические катушки с пленками (2,5 и 3,5 дюйма) как можно скорей. Возможно получить отпечатки. Мы шлем фотографии из Биркенау – люди, которых газировали. На фотографии костер из тел, сжигаемых снаружи. Тела сжигают снаружи тогда, когда крематории не справляются со сжиганием необходимого количества. На переднем плане тела, приготовленные для того, чтобы быть брошенными в костер. Другая фотография показывает одно из мест в лесу, где людям приказывают раздеться якобы для того, чтобы идти в баню, а на самом деле в газовую камеру. Отправьте катушки как можно скорей…»[20]
Довид Нэнцел вспоминал также о закопанном в землю большом стальном ящике, в который были уложены фотографии, найденные у венгерских евреев, и заметки о каждом венгерском эшелоне, а также письма-отчеты Сталину, Рузвельту, Черчиллю и де Голлю, написанные на соответствующих языках[21].
Те же Филишка и Сокол утверждали, что члены «зондеркоммандо» захоранивали свои рукописи и рисунки в термосах и флягах на территории всех крематориев, но в особенности часто на территории крематория III — приблизительно в 20 метрах в сторону цыганского лагеря. Авторами этих документов, кроме Градовского, были Йосель Варшавский, Довид Нэнцел из Рифича, некий даян (судья) из Макова[22], имени которого они не называли, и Леон Француз[23], или Давид Олере, художник из Франции, старавшийся делать зарисовки всего того, что он, к сожалению, видел[24].
Постоянно вел дневник и Яков Габай, но он не смог взять его с собой при эвакуации лагеря[25]. Греческие евреи, видимо, больше интересовались семейной историей, нежели мировой. Поэтому они писали главным образом письма своим родным, закладывали их в бутылки и закапывали на 30-сантиметровой глубине в пепле. И, как ни удивительно, одно такое письмо – от Марселя Наджари – нашлось и даже «дошло»! Сам же Наджари – единственный уцелевший из числа членов «зондеркоммандо», оставивших письменные свидетельства.
В конечном итоге, повторим, было разыскано восемь схронов с девятью рукописями членов «зондеркоммандо»[26]. Самой первой – предположительно уже в середине февраля 1945 года –была обнаружена рукопись, написанная по-французски и принадлежавшая Хаиму Герману, а самой последней – в октябре 1980 года! – рукопись Марселя Наджари, написанная по-гречески. Остальные шесть рукописей писались на идише (с минимальными вкраплениями на польском и немецком, а также на иврите).
Первые три находки от последней отделяют более чем 35 лет!
Первые три были найдены практически одновременно – в первые же недели после освобождения Аушвица-Биркенау советскими войсками 27 января 1945 года. В феврале (а может быть, и в марте, да и самые последние числа января тоже не исключены) была найдена рукопись Залмана Градовского «В сердцевине ада», а 5 марта 1945 года – фляжка с двумя другими его рукописями.
В 1952 и 1970 годах были обнаружены рукописи Лейба Лангфуса, а в 1962 году, 28 июля и 17 октября, одна за другой, – две рукописи Залмана Левенталя. Последней находкой – в 1980 году! – стала рукопись Марселя Наджари, написанная по-гречески.
Но, говоря об истории обнаружения таких рукописей, следует еще раз вернуться к истории их «необнаружения».
Из девяти сохранившихся рукописей только четыре были обнаружены вследствие целенаправленного поиска государственных органов: первая рукопись Градовского в марте 1945 года (комиссия ЧГК), одна рукопись Лейба Лангфуса в 1952 году (партийная комиссия) и обе рукописи Левенталя, обнаруженные в 1962 году в рамках специальной экспедиции Государственного музея «Аушвиц-Биркенау» (правда, под большим давлением со стороны бывших узников, утверждавших, что знают, где надо копать).
Но почему же с самого начала не копал сам музей? Ведь в земле сыро, и никакая банка или фляжка от сырости целее не становится. Почему же не копали ни с самого начала, ни потом?
А вот предприимчивые «частники»-поляки в 1945 году старательно копали – копали и находили! Искали они, напомним, не еврейскую память, а еврейское золото: эдакий Клондайк у подножия крематориев!
Когда находили рукопись с непонятными еврейскими буквами, то чаще всего выбрасывали, ведь никто не призывал их тогда продавать находки музею. Только один молодой поляк, имени которого история, к сожалению, не сохранила, найдя рукопись Градовского, догадался предложить ее оказавшемуся по соседству земляку-еврею. Волнерман торговаться не стал и рукопись купил.
Еще находки
До недавнего времени мне не приходилась даже слышать о том, чтобы на местах других лагерей смерти были сделаны находки наподобие тех, что были обнаружены в Аушвице. Но, как выясняется, записки на идише были обнаружены и в других местах, по меньшей мере, в Майданеке и в Хелмно[27]. В Майданеке, в частности, в 1945 году был найден так называемый «Дневник Марилки», повествующий о событиях в Варшавском гетто, а также несколько списков советских граждан с фамилиями и номерами[28].
В самом же Аушвице и Биркенау, помимо рукописей, написанных и упрятанных членами «зондеркоммандо», существовали и были обнаружены еще и другие схроны – такие же «бутылки», брошенные в море.
Так, польский узник Ян Купец (№ 790), писарь штрафной команды, перед самой эвакуацией штрафкоманды из лагеря 18 января 1945 года сдал на уничтожение второстепенные документы, а сам запрятал между стенных досок своего бюро регистрационную книгу и часть картотеки штрафной команды, а также собственный дневник с хроникой наказаний. Он пережил эвакуацию и, вернувшись на родину, написал в Аушвиц, после чего вся эта документация была найдена и поступила в архив будущего музея[29].
Другой пример – книга с именами цыганских узников, закопанная Т. Яхимовским, И. Петржиком и Х. Порембским летом 1944 года. Найденная вскоре после войны, она была опубликована только в 1993 году[30].
Третий – так называемый «Освенцимский альбом» с 22 рисунками неустановленного автора (некоего М.М.), обнаруженный еще в 1947 году сторожем музея. Судя по тому, что на одном из рисунков изображена газовня-бункер, художник вполне мог быть и членом «зондеркоммандо».
Наконец, негативы идентификационных фотографий СС, сделанных с узников (около 390 тысяч!), снимки, документирующие строительство лагеря, газовых камер и т. д. Их тоже нашли после войны.[31]
Ну и, конечно, тысячи касиб! Тысячи касиб, переправленных польско-еврейским Сопротивлением на волю, среди них немало сведений, полученных и от «зондеркоммандо», а также несколько леденящих сердце фотографий.
Рукописи членов «зондеркоммандо» – это тоже своего рода касибы, посланные нам, но не через проволоку и не по воздуху, а через землю, напитанную кровью, обожженную и сырую.
Но не менее трудной и вязкой средой, сопротивлявшейся просачиванию этих грунтовых слов к читателю, оказалась погруженная в раствор времени человеческая память. Точнее, антипамять, чья леденящая сила, словно вечная мерзлота, на многие десятилетия сковала естественное желание человека знать и намерение помнить.
И все-таки – вопреки всему – они, эти касибы, однажды и случайно уцелев, начинают до нас доходить...
История публикации текстов членов «зондеркоммандо»
История первых публикаций «свитков из пепла» из Биркенау содержит как минимум два отчетливых начальных этапа. Первый (условно говоря, польский) – растянувшийся на два десятка лет, с середины 1950-х и до середины 1970-х гг. и вобравший в себя большинство текстов членов «зондеркоммандо», выходивших в Польше на идише или на польском языке, а также в переводах на другие языки, выполненных с польского перевода.
Второй этап (условно израильский) охватил период с середины 1970-х до конца 1980-х гг. и добавил в разряд опубликованного «В сердцевине ада» Градовского и внес ряд существенных корректур к опубликованному на первом этапе. Центральным изданием этого этапа стала книга Б. Марка «Свитки Аушвица», также переведенная на многие языки.
Третий этап, начавшийся в начале 1990-х и продолжающийся до сих пор, – принципиально международный, без какой бы то ни было страны-лидера или центрального издания. Он характеризуется исправлением текстологических дефектов, порожденных на первом этапе, по крайней мере в русскоязычных изданиях, а также значительным усилением научного аппарата публикаций за счет использования в нем новых сведений, обнародованных в 1990-2000-е гг. прежде всего Г. Грайфом и А. Килианом.
Касиба, которая дошла
Спой песнь последнюю о гибнущем народе, –
Ее безмолвно ждет последний иудей…
Ицхак Каценельсон
Свитки из пепла…
Шесть авторов, десять текстов…
О жизни в гетто, о депортациях, о равнодушной луне, о селекциях на рампе и в бараках, о диктате мишпухи, о неудовлетворенной жажде мщения, о высокотехнологичном превращении людей в трупы, а трупов в пепел. Феноменален и жанровый диапазон – от бытового письма с наказами жене и дочери и комментария к чужой рукописи до летописного свидетельства, публицистического памфлета и подражания пророкам.
Но все рукописи – разные и о разном – как бы впадают в огромное кровавое море, именуемое Аушвиц-Биркенау, и уже не покидают его берегов.
И нет в литературе о Катастрофе других текстов, написанных с такой малой – лишь только руку протянуть! – дистанции от газовен и крематориев. Эти живые свидетельства – центральные и важнейшие.
«Пусть будущее вынесет нам приговор на основании моих записок и пусть мир увидит в них хотя бы каплю того страшного трагического света смерти, в котором мы жили», – так закончил Залман Градовский свое письмо из ада, свою касибу потомкам.
Письмо до нас чудесным образом дошло и, вместе с другими касибами, легло в основание этой книги. Но вечная память и тем, чьи рукописи были найдены и выброшены или не были найдены и уже никогда не будут найдены, – их унесла река времен.
Вечная память и тем миллионам евреев, что приняли мученическую смерть и не проронили об этом ни словечка. Тем больший вес ложится на уцелевшие и дошедшие до нас свитки.
Аврома Левите в свое время поразили героические полярники, и перед лицом смерти не выпускавшие карандашей из цепенеющих пальцев и продолжавшие – ради вечности и науки – делать заметки в своих полевых дневниках.
«Все мы, кто умирает тут в полярном ледяном равнодушии народов, забытые миром и жизнью, все же имеем потребность оставить что-то для вечности, если не полноценные документы, то, по крайней мере, обломки того, как мы, живые мертвецы, помнили и чувствовали, думали и говорили. На могилах, где мы лежим, засыпанные заживо, мир танцует дьявольский танец, и наши стоны и крики о помощи затаптывают ногами, когда мы уже задохнемся, нас примутся откапывать; тогда нас уже не будет, только наш пепел, развеянный по семи морям…»
Но Левите предупреждает: его бы покоробило, если этот зов дойдет не по адресу! Если грядущие хамы и фарисеи будут считать своим долгом громко «сожалеть о нас» и бросятся произносить свои пустейшие «надгробные слова», а «милосердные дамы будут вытирать глаза надушенными платочками и скорбеть о нас: ах, несчастные».
И даже Того, кого он обвинил в глухоте и нежелании слышать, он тоже не считает адресатом, хотя и просит Его не дать этим узническим запискам пропасть: «Да будет воля Твоя, не слышащий голос плача, сделай для нас хоть это – сложи слезы наши в кожаный мех Твой. Сохрани эти страницы слез в дорожной суме бытия, и да попадут они в правильные руки и совершат свое исправление».
Он словно предугадал адорновскую максиму («Это варварство – после Аушвица писать стихи», 1949) – и заранее дал на нее возражение.
Да, произошла беспримерная планетарная Катастрофа, как если бы в Землю врезалась комета ненависти и выжгла смертным огнем половину одного небольшого народа. От удара образовался глубочайший кратер, Anus Mundi, земная кора растрескалась, но планета не раскололась.
Да, евреев уничтожали, – но евреев не уничтожили. И долг уцелевших – засвидетельствовать и сохранить память об этой Катастрофе, рассказать о ней так, чтобы именно после Аушвица могли бы возникнуть новые стихи – такие, каких еще не знала поэзия. Такие, в которых, – о чем бы они ни были, хоть о пингвинах в Антарктиде, – уже отразились бы подспудно весь опыт аушвицких газовен, бабиярских рвов и развалин восставшего гетто, под которыми прятались последние, как им самим казалось, оставшиеся на Земле евреи.
И в этом, возможно, главное назначение публикуемых здесь свитков и рассказа об их истории.
Отныне прочесть их сможет каждый желающий. Но их истинный адресат – те самые «правильные руки», еврейские и нееврейские, в которых строки из Ада оживут, обретут свои голоса и по-настоящему заговорят.
POSTSCRIPTUM
На первый взгляд, этот корпус «свитков из пепла» имеет вид подытоживающей сводки. Но это иллюзия. Максимум того, на что тут можно претендовать, – промежуточная версия. Напротив, издание скорее призвано стимулировать свое продолжение.
У двух текстов из десяти – все еще не установлены местонахождения оригиналов! Их непременно надо искать и найти – в Польше и во Франции.
Но самое, пожалуй, главное: на текстах Градовского, Лангфуса, Левенталя и Наджари просто рано ставить точку. Ведь прочитанность рукописи Градовского, хранящейся в Санкт-Петербурге, – всего 60 %, а прочитанность остальных, хранящихся в Освенциме и Варшаве, гораздо ниже.
А ведь отнюдь не исключено и некоторое приращение прочитанного – с помощью современных технологий и технических средств, применяемых, например, в криминалистике. Их грамотное и осторожное приложение к рукописям зондеркоммандовцев позволило бы впервые прочитать те места, что до сих пор не поддавались расшифровке. Или, по крайней мере, существенную их часть.
Одной их таких перспективных технологий является метод гиперспектрального отображения[32], основанный на специальном фотографировании с применением света разных длин волн – от ультрафиолетового до инфракрасного. Получается условный гиперкуб, одна из осей координат которого записывается в виде длины волны, а остальные две относятся к сфотографированной площади. Специальная контрастная обработка данных позволяет обособлять буквы и, стало быть, заново выделить и распознать письменный текст.
Таким образом часто удается прочитать выцветшие, поблекшие или, как в нашем случае, сильно размытые чернила. Прочитанное же можно записать и перевести, а переведя – попытаться осмыслить отвоеванную у небытия информацию.
Правда, на этом пути, кроме технологических, могут встать и иные преграды: бюрократические. И тут гиперспектрограммы бессильны.
К сожалению, ряд уже предпринятых попыток к успеху пока не привел – ни в Санкт-Петербурге, ни в Освенциме. А ведь чем больше времени будет упущено, – тем слабее будет эффект от применения новейших технологий.
Однако прочтение непрочитанного представляет настолько большой историко-культурный интерес, что рано или поздно будут преодолены и эти преграды.
Примечания
[1] Скобло, 2006. С. 10-12.
[2] Ср.: «Если бы тогда в «зоне смерти» в Биркенау были проведены систематические раскопки, то, вероятно, были бы обнаружены записки не только Градовского, но и многие тайные рукописи других членов «зондеркоммандо». Большинство этих бесценных документов, по-видимому, было безвозвратно утрачено вскоре после освобождения лагеря, когда сюда устремились бесчисленные мародеры из окрестностей. Они ископали всю землю вокруг крематориев в поисках золота и драгоценностей, поскольку по окрестным деревням прошел слух, что евреи перед смертью закапывали в землю золото и драгоценности. Мародеры искали золото, а разные там бумаги не представляли для них ценности. Так что наиболее вероятным местом, куда попадали рукописи «зондеркоммандо», была помойка». (Friedler, Slebert,Killian, 2002. S. 309.)
[3] Если не считать находок мародеров — «черных археологов», сделанных, скорее всего, в феврале 1945 г. (среди них вполне могла быть и вторая из найденных рукописей З. Градовского).
[4] Официально музей открылся только 2 июля 1946 г., когда польский парламент принял соответствующий закон.
[5] В целом сверхнастороженное отношение к памяти замученных нацистами евреев было характерным не только для Польши и так называемых соцстран, но и для всего послевоенного общественного сознания Европы. Многие европейские страны — Швейцария, например — просто-напросто хорошо нажились на еврейской Катастрофе.
[6] Так в тексте.
[7]Inmitten des grauenvollen Verbrechens…, 1972. S. 127-128.
[8] Впрочем, как показывает транспортировка пороха и гранат на крематории, евреям, при необходимости и решимости, были под силу и не такие задачи!
[9] Jezierska, 1963. P. 1-2.
[10] См. в анонимной преабмуле: Bergung der Dokumente // Briefe aus Litzmannstadt...1967. S. 7–13.
[11] Jankowski, 1972. S. 69.
[12] Дов Пейсахович из Бессарабии знал об этом и даже пытался в 1965 г. разыскать нужное место, но так ничего и не нашел. См.: JVA. TR17. JM.3498.
[13] Greif, 1999. S. 201–202. Это свидетельство вызывает, однако, большое сомнение. Создатели крематориев из фирмы «Тëпф и сыновья» недаром говорили об отсутствии всякого пиетета к трупам, так как никакой технологической возможности отделить пепел одной жертвы от пепла другой в Биркенау просто не было!
[14] См. ниже.
[15] APMAB. № 280–282. В 1950-е гг. оригинальные пластины были утеряны, но сохранились негативы, сделанные с их пересъемок. Обычно публикуются первые две фотографии, причем отредактированные: на них изображены только люди и дым, без какой бы то ни было рамочной перспективы; гораздо реже печатается третья и почти никогда четвертая, где людей нет, а только пейзаж (см. подробнее: Stone, 2001. . P. 131‑148).
[16] Сам Панич, застрелив в день восстания эсэсовца, совершил самосожжение в печи (ZIH. 301/1868.То же: YVA. M.11, папка 224).
[17] Нам сообщено В. Плосой (APMAB).
[18] Jarosch, 1994. P. 248.
[19] Забочень, 1965. С. 117.
[20] Цит. по: Stone, 2001. P. 142.
[21] Friedler, Slebert, Killian, 2002. S. 265-266.
[22] Это, вне всякого сомнения, Лейб Лангфус (см. ниже).
[23] А это, очевидно, Леон Вельбель (см. Приложение 2).
[24] О Довиде Нонцлэ и о Леоне Французе высказывается предположение, что они выжили.
[25] Greif, 1999. S. 205. 500-страничный дневник погиб, но Я. Габай подчеркивает, что уже одно его наличие тренировало его память, благодаря чему он прекрасно помнит не только события, но и многие даты.
[26] Индивидуальные истории их обнаружения приводятся в соответствующих местах части 2 наст. издания.
[27] Сообщено Н. Гальперин
[28] Сообщено Р. Кувалеком.
[29] См.: Strzelecka, 2002. S. 325.
[30] См.: Swiebocki, 1993.
[31] См.: Swiebocki, 1993. S. 128–131.
[32] Этим описанием метода я обязан И. Рабин.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинльной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Poljan1.php
