Глава 11
Дарвин
Утверждать, что мир сотворен, не значит отрицать эволюцию и развенчивать науку. Наоборот, это значит вступить в соглашение с наукой и признать вместе с ней целостность творения, а также его богатство и ценность. Видение мира как творение означает принять на себя обязательство по его уходу – не потому, что мы являемся наиболее развитым и самым сильным видом животного мира, но потому, что именно мы призваны быть ответственными за процветание сотворенного мира
Уильям П. Brown [1]
Мы – разумные существа, а разумные существа не могли быть сформированы грубым, слепым и бесчувственным существом... Интеллект Ньютона произошел от другого интеллекта.
Вольтер [2]
Насколько мы знаем, миниатюрные фрагменты Вселенной соединившиеся в человеке являются единственными центрами мысли и ответственности в видимом мире. Если это так, появление человеческого разума есть на данный момент высшая стадия пробуждения мира.
Майкл Полани [3]
Наука не может раскрыть последнюю тайну природы. И это так, потому что, в конечном счете, мы сами являемся частью природы и тем самым частью тайны, которую пытаемся решить.
Макс Планк [4]
Религия сталкивается с тремя главными вызовами. Первый и самый глубокий исходит из самого сердца монотеизма. Он впервые прозвучал в устах Авраама. Судия всей земли поступит ли неправосудно?» (Быт. 18:25). Как Божья благодать может сосуществовать со злом в мире и страданиями невинных? Этот вызов будет рассмотрен в следующей главе. Второй вызов является своего рода зеркальным отражением первого. Это, так сказать, не наш вопрос к Богу, но вопрос Бога к нам: «Как могут верующие в Меня совершать зло во имя Меня?». Это является предметом тринадцатой главы. Третий вызов: столкновение между религией и наукой. По форме он меняется от эпохи к эпохе, но, как правило, его суть остается неизменной. Впервые он был выражен библейским нарративом о Вавилонской башне.
Люди разрабатывают новую науку или технологию. Так, во времена Вавилонской башни они впервые овладели искусством производства кирпича. Преодолев ограничения прошлого, они начинают чувствовать себя подобными богам и решают штурмовать небеса. С каждым новым знанием или увеличением своего могущества люди впадают в высокомерие. «Не должны ли мы сами обратиться в богов?», – спросил Ницше.[5]
Возможно, Фрейд был относительно прав, но не там, где ему представлялось. Он утверждал, что миф об Эдипе объясняет большую часть человеческого поведения, включая религию. У людей, прежде всего у сыновей, есть желание убить своих родителей, особенно отцов. Затем они чувствуют стыд за свои побуждения, что по Фрейду является «возвращением вытесненного», и тогда вина становится источником религии: требовательный, неземной голос убитого отца.[6]
Как теория религии конструкция Фрейда может быть соотнесена с греческим мифом, но никак не с авраамическим монотеизмом. В греческом мифе боги были враждебны к людям. В авраамических монотеизме Бог любит людей, наделяет их своим подобием и создает пространство свободы для них. Миф об Эдипе работает намного лучше как объяснение не религиозной веры, но ее противоположности: атеизма. Люди чувствуют необходимость непрерывно расширять знания без ограничений и могут увидеть в религии, вспоминая, например, отношение Церкви к Галилею в прошлом или к эволюционной теории сегодня, подавление свободы познавать мир. И тогда у них может возникнуть побуждение убить верования и традиции прошлого ради создания пространства для будущего, которое представляется им одновременно человеческим и свободным.[7] Так рождается гнев атеизма и сильное желание вытеснить Бога-Отца. Утешительной иллюзией является скорее атеизм, а не религия. Мы свободны, потому что нет никого, кто мог бы указывать нам, что мы можем или не можем делать.
Представление о конфликте между религией и наукой во многом связано с греческим мифом, в частности с мифом о Прометее. Прометей был уникальной фигурой среди греческих божеств – богом, полюбившим людей. Ради них он украл тайну огня у Зевса и передал его смертным, за что и был наказан. Прикованный к скале, он каждый день должен был претерпевать мучительную пытку. Орел пожирал его печень, но печень заживала каждую ночь с тем, чтобы пытка повторялась.
В мифе о Прометее воплощено глубокое убеждение, что Вселенная враждебна человечеству, что знание и стремление к нему опасны, даже греховны, и что в этом антагонистическом конфликте выигрывают либо боги, либо люди. Следовательно: либо религия, либо наука, но не одновременно. Следы мифа о Прометее видны в одном из христианских прочтений нарратива о первых людях, отведавших плоды древа познания и тем самым согрешивших и заслуживших быть изгнанными из рая. Согласно такому прочтению Бог не хочет, чтобы мы овладели знаниями.
Но это не единственный способ понимания нарратива третьей главы книги Бытия. Маймонид, например, говорит, что древо познания символизировало ложный вид знания: эстетику, не физику или метафизику. Плод дерева приятен для глаз». Нам открывается внешний вид, не реальность.[8] Вспомните, когда Адам и Ева съели плод, они не познали какие-либо истины, но только увидели, что наги, и почувствовали стыд. Их восприятие мира сдвигается от слуха к зрению. Они озабочены внешним видом вещей больше, чем голосом Бога внутри своего сознания, который мы называем нравственным чувством.
В еврейской традиции Бог хочет, чтобы мы стремились к знанию. Первое, о чем просил Соломон, и первое, о чем мы просим в наших трех ежедневных молитвах, это мудрость, понимание и знание, и оно включает в себя науку. Вспомним еще раз, что раввины утвердили специальное благословение при встрече с известным ученым, является ли он иудеем или нет. Они также рассказали историю, чье содержание ясно отвергает миф о Прометее.
В иудаизме каждая Суббота заканчивается, и светское время начинается церемонией, известной как хавдала, буквально – «разделение». Она включает в себя зажигание специальной свечи. Раввины объяснили ее смысл. Адам и Ева были созданы и согрешили на шестой день творения, в пятницу. Они были приговорены к изгнанию из рая, но Бог отложил наказание на двадцать четыре часа, чтобы они могли остаться в раю еще на день, на субботу. Когда закончилась суббота и наступила ночь, они боялись идти в ночь. И тогда Бог научил их добывать огонь и освещать свой путь.[9] Именно в память о Его даре мы зажигаем свечу в конце субботы. Это контр-нарратив мифу о Прометее. Мы не должны красть секреты у Бога. Он хочет, чтобы мы знали и пользовались своими знаниями ответственно.
Процесс вытеснения Бога в современную эпоху начался в 1796 году с ответа Лапласа на вопрос Наполеона о месте Бога в научной системе: Jen’ai pas besoin de cette hypothèse – в этой гипотезе я не нуждался. Механистической Вселенной не нужны постоянные вмешательства Бога. Механика исключила их из картины мироздания, и на время деизм вошел в моду. Бог создал машину Вселенной, привел ее в движение, а затем ушел со сцены. Мне вспоминается граффити, увиденное мною в студенческие годы: «Бог существует, он просто не хочет вмешиваться».
Вызов дарвинизма оказался более всеобъемлющим и глубоким, потому что он объяснил, по крайней мере, биологические явления не с механистической позиции, но вместе с тем и не как воплощение какого-либо плана творения. Жизнь возникла в результате случайного, незапланированного, слепого процесса. Существование жизни, разума, сознания и самого Homo sapiens чисто случайно. «Человек, – пишет Джордж Гэйлорд Симпсон в The Meaning of Evolution («Смысл эволюции»), – является результатом бесцельного и естественного процесса, который не имел человека в виду».[10]
Если мои аргументы, изложенные в первой главе, верны, то становится сразу же ясно, почему дарвинизм оказался самым сильным вызовом религиозной вере, более тревожным для верующих, чем, скажем, атаки на нее Маркса или Фрейда, или заурядного обыденного атеизма. Фундаментальным вопросом религиозной веры, особенно авраамического монотеизма, как утверждалось в первой главе этой книги, является вопрос об осмысленности или бессмысленности человеческого существования.
Дарвинизм или, по крайней мере, его последователи в лице «новых атеистов», как кажется, предъявляет убедительные научные доказательства отсутствия смысла у жизни. Все произошло случайно. Никто ничего не планировал. Не было ни дизайна, ни цели, ни намерения, ни предвидения результатов, никакого преднамеренного акта творения, в том числе жизни на Земле. Мы здесь, потому что мы здесь просто в силу случайного совместного продукта шанса и необходимости: генетических мутаций и естественного отбора. Случилось нам оказаться их результатом, но могло и не случиться. Поэтому не удивительно было услышать от Ричарда Докинза: «Дарвин дал атеизму возможность быть рационально убедительным».[11] Дарвинизм, как кажется, есть доказательство бессмысленности жизни.
Но если моя аргументация верна, то новые атеисты ошибаются вслед за старыми, ибо наличие или отсутствие смысла не является чем-то, что может быть установлено ни внутри науки, ни ссылками на нее. Смысл или бессмысленность в голове ищущего их. Вот два очевидных примера. Первый: выставка импрессионистов в 1874 году, включавшая работы Моне и Сезанна, вызвала ярость у большинства зрителей. Для них это было не искусство, каким они его ценили. Второй пример: парижская премьера балета Стравинского «Весна священная», закончившаяся беспорядками в зале. Музыка и танцы балета порывали с традициями, но в них, как и в картинах импрессионистов, не было ничего хаотичного или бессмысленного. Они были созданы по плану их творцов с ясно продуманной целью создать новые формы живописи, музыки и танца. Должно было пройти время, прежде чем люди научились видеть и слышать по-новому.
То же самое справедливо по отношению к дарвинизму. Здесь тоже есть разные аспекты его понимания. Поначалу казалось, что он лишает жизни смысла. Она не была сотворена по какому-то плану. Не был сотворен и человек, Homo sapiens, по особому Божьему замыслу, как это традиционно представлялось людям. Дарвинизм вызвал радикальные смещения в парадигмах культуры, шокирующие и тревожные. Для некоторых людей он остается шоком и тревогой по сей день. Но, возможно, мы просто должны осмыслить творение, его дизайн и возникновение порядка по-новому, а не отрицать их реальность.
Литература о дарвинизме и креационизме обширна и в подавляющем большинстве написана учеными, критикующими религию и доводы верующих против тех или иных результатов науки. Но повторю, если я прав, обе враждующие стороны исходят из ложных предпосылок. Наука не есть религия; религия не есть наука. Каждая из них имеет свою логику, свой собственный способ задавать вопросы и искать на них ответы. Тестирование научных гипотез означает делать науку, а не читать Писание. Тестирование религии означает делать религию: спрашивать с полной честностью и пониманием, действительно ли это то, что Бог хочет от нас? Религиозная практика не является основанием для суждения об истинности или ложности той или иной научной теории.
Сказанное не является доводом в пользу размежевания, помещения науки и религии, по примеру Стивена Дж. Гулда, в две совершенно не пересекающиеся сферы знания (non-overlapping magisteria).[12] В действительности они пересекаются, потому что говорят нам об одном и том же мире, в котором мы живем, дышим, существуем. Сказанное мною является аргументом в пользу беседы и, возможно, даже их интеграции. Если наука есть знание о мире, каким он есть, и религия о мире, каким он должен быть, то религия нуждается в науке, потому что мы не можем воплощать волю Бога в мире, не понимая его. Иначе результатом будет магия или ложная вера в сверхъестественное. Мы будем полагаться на чудеса, но уже давно раввины постановили: «Не полагайся на чудеса».[13]
Равным образом, наука нуждается в религии или, по крайней мере, в некотором философском понимании условий человеческого существования и нашего места во Вселенной, ибо каждое новое знание и каждая новая технология ставят перед нами вопрос о том, как следует использовать их результаты, а для ответа на этот вопрос необходим иной, нежели научный, способ мышления. По словам Эйнштейна: Научный метод может научить нас только, как факты связаны друг с другом и обусловлены друг другом... Но в то же время ясно, что знание того, что не открывает дверь к открытию того, что должно быть... Представители науки часто делали попытки добиться фундаментальной оценки человеческих ценностей и целей на основе научного метода и тем самым ставили себя в оппозицию к религии. Все эти конфликты происходили в результате фатальных ошибок».[14]
Именно лакуна между миром, каким он есть, и миром, каким он должен быть, есть арена разговора между наукой и религией, и каждая из них должна быть открыта для восприятия позиции другой стороны. Нет вопросов: «Опровергает ли дарвинизм религию?» или «Опровергает ли религия дарвинизм?», но скорее есть вопросы: «Как одна освещает ценность другой?», «Какие прозрения дарвинизм предлагает религии?» и «Какие прозрения религия предлагает дарвинизму?». Таковы вопросы, на которые я хочу кратко ответить здесь.
Дарвинизм имеет огромные последствия для религии.
Во-первых, он говорит нам, что Бог благоволит к разнообразию. Есть, например, сорок тысяч различных видов жука, внушительное число по любым стандартам. Бог, который создал жизнь в ее ошеломляющем разнообразии, явно не является платоником, незаинтересованным в частностях. Раввинам это было ясно: «Ничто в мире Божьем не сотворено без цели. Даже те твари, существование которых кажется человеку совершенно нецелесообразным, содействуют строю и порядку мироздания, и Создатель творит волю Свою через каждое Свое творение, не исключая даже змеи, лягушки, комара».[15] Разнообразие биосферы было источником восхищения у псалмопевца:
Как многочисленны дела Твои, Господи!
Все соделал Ты премудро;
земля полна произведений Твоих.
Это--море великое и пространное:
там пресмыкающиеся, которым нет числа,
животные малые с большими.
(Пс. 104:24-5)
Бог любит многообразие, а не единообразие. Этот факт имеет как богословское, так и экологическое значение. Каждая попытка свести разнообразие к единообразию на Земле является в определенном смысле предательством Божьего плана. Одно из определений фундаментализма и объяснение того, почему оно религиозно предосудительно, как раз и заключается в его попытке навязать одну истину всему многообразному миру.
Во-вторых, – в согласии с замечательным открытием Дарвина, –Творец одарил творение творческой силой. Мы и раньше знали, что Он создал человека творческим существом. Теперь благодаря Дарвину мы знаем, что это относится к природе тоже. Бог не создал Вселенную статической машиной, бесконечно воспроизводящей однообразные циклы рождения, роста, упадка и смерти. Он ввел в сам процесс самовоспроизводства жизни геном, то есть возможность отклонений в нем, возникновения разнообразия и новых биологических путей. Бог, создавший нашу Вселенную, радуется творчеству. В мире, где жизнь развивается, больше творчества, чем в том, где формы жизни остаются неизменными.
Бог, как Он открывается нам в книге Бытия 2, является не механиком, но садовником, тем, кто дает жизнь организмам и наделяет их способностью к саморазвитию. Постоянно развивающаяся и меняющаяся природа жизни, выявленная биологами после Дарвина, согласуется с богословским видением мира гораздо лучше, чем предопределенная изначально и навечно предсказуемая, механистическая Вселенная науки восемнадцатого века.
Популяризатор науки Тимоти Феррис утверждает, что результаты научного познания наводят на мысль, что «Бог создал Вселенную из интереса в спонтанном творчестве». Как выглядит такая Вселенная? Ее невозможно предсказывать в деталях, подобно нашей. В ней возникают явления, которые также оказываются способными к творчеству. «В нашей Вселенной существует именно такое явление, замечательно успешное в преодолении убийственного потока энтропии и в создании удивительных вещей. Мы называем это явление жизнью».[16]
В самой Библии есть намек на эволюцию в нарративе о творении. Еврейский текст книги Бытия 1:1-2:3 имеет замечательную особенность. Он четко структурирован вокруг числа семь, очевидность чего теряется в переводах. Текст говорит о творении мира в течение семи дней. Но и сам текст точно организован согласно числу семь. Так, слово «хорошо» звучит семь раз. Слово «Бог» тридцать пять раз. Слова «Небеса» и «Земля» появляются двадцать один раз каждое. Слова «свет» и «день» упоминаются семь раз в первом абзаце. Первый стих содержит семь слов, второй четырнадцать. Параграф, описывающий седьмой день, содержит тридцать пять слов и так далее. Весь текст состоит из 67x7 слов и конструирован подобно фракталу, так что семикратный мотив текста в целом отражается на более низких уровнях конструкции.
В тексте со структурой, подобной фракталу, наличие, по-видимости, лишних слов становится весьма заметным. И, действительно, последнее его слово выглядит явно лишним. Стих говорит: И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил» (2:3). Стих должен бы окончиться здесь, но он заканчивается дополнительным словом: «Бог творил и созидал», на иврите ла’асот, что означает «чтобы делать, чтобы созидать, чтобы действовать». В чем его значение здесь?
Согласно двум классическим комментаторам, Ибн Эзре и Абрабанелю, Бог сотворил Вселенную способной продолжать творить саму себя. Не придавая слову слишком широкого значения, мы можем сказать, чтола’асот означает просто «развиваться». И тогда последнее слово нарратива о творении может быть понято как указание на эволюцию.
Именно этот творческий потенциал творения вдохновил Дарвина завершить свое великое произведение «Происхождение видов» выражением чувства, близким к религиозному благоговению: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм».
Двойной процесс генетической мутации и естественного отбора является простейшим способом создания разнообразия из единства: удивительная простота порождает почти невообразимое разнообразие.
В-третьих, мы теперь знаем, что вся жизнь происходит из одного источника – замечательный и неожиданный факт! «Трехбуквенные слова генетического кода совершенно одинаковы у всех организмов. Так, CGAозначает аргинин, а GCG — аланин у всех организмов: в летучих мышах, в жуках, в водорослях и бактериях. Они означают то же самое в организмах, ошибочно названных архебактериями, живущими при температуре кипения воды в сернокислых источниках на километровой глубине Атлантического океана. Тот же код используют вирусы — микроскопические живые капсулы. Где бы вы ни оказались в мире, каких бы ни встретили животных, растений, жуков или одноклеточных амеб, если они живые организмы, у них у всех будет один и тот же словарь и код. Жизнь едина. За исключением нескольких локальный искажений, по не раскрытой еще причине у инфузорий (ciliate protozoa), генетический код один и тот же у всех живых организмов. Все мы используем один язык. Это означает, что зарождение жизни было уникальным, одноразовым событием, что может быть использовано верующими как хороший аргумент в защиту Творения».[17]
Снова можно повторить: единство в Небесах творит разнообразие на Земле.
В-четвертых, наука и нарратив книги Бытия сегодня встретились совершенно неожиданным образом. Они говорят общей метафорой: жизнь есть язык (Life is linguistic). И сказал Бог: да будет... И стало так». Еврейские мистики полагали, что вся жизнь является результатом различных перестановок букв имени Бога. Конечно, это только метафора. Это поэзия, а не наука. Но, тем не менее, чрезвычайно примечательно, что у жизни оказалась структура, которую никто не представлял себе до открытия ДНК Криком и Уотсоном. У нее есть оборудование и программное обеспечение. Ячейка представляет собой систему обработки информации. Возможно ли было такое предположить до изобретения компьютера?
Вспомним, что Крик и Уотсон работали в Кембридже в 1950-х годах, где декадой раньше Алан Тьюринг формулировал новаторские мысли о возможностях машин для обработки информации. Напомним также, что Фрэнсис Коллинз, лидер одного из двух проектов по декодированию генома человека, увидел в новых результатах науки религиозный смысл, раскрытый им в книге «Язык Бога».[18] Тот факт, что жизни присущи интеллект и лингвистическая структура, усиливает правомочность представления об Источнике жизни как одновременно интеллекте и носителе языка. Этот факт также побуждает нас видеть в природе не меньше, чем в Библии, книгу, требующую декодирования, а не машины для разборки на части. Открытие искусственного интеллекта позволяет нам глубже понять Божественный интеллект.
В-пятых, взаимосвязанность всей жизни. То, что растения, животные и люди имеют общее происхождение, помогает нам лучше понять библейскую фразу: «Да произведет земля…» и то, что общее имя для Homosapiens, человека разумного, Адамаh означает «земля». Рабби Йосеф Соловейчик увидел здесь одно из будущих центральных прозрений дарвиновской биологии, как эхо откликнувшейся на библейские слова.[19]
«Всякая плоть - трава» (Ис. 40:6).
«Нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё--суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах»(Екк. 3:19-20).
Мы ответственны за сохранение природы и животного мира, ибо мы и они являемся частью одного и того же континуума жизни. Раввины учили нас: «Когда Господь сотворил первых людей, Он провел их среди деревьев Сада Эдемского и сказал: “Посмотрите на дело рук Моих! Посмотрите, как они прекрасны и как восхитительны! Ради вас я создал их все. Следите за ними, чтобы не испортить и не разрушить Мой мир; потому что если вы разрушите, не будет никого, кто смог бы восстановить его”».[20]
Утверждение, что успехи науки за последние двести лет, – будь то в космологии, квантовой физики, теории относительности, дарвинизме, генетике и декодировании генома или позитронно-эмиссионной томографии и физиологии мозга, – опровергают наше религиозное понимание Вселенной является абсурдным.
Еврейские теологи средневековья столкнулись с гораздо более серьезной проблемой, а именно с учением Аристотеля о вечности материи, подрывавшим одну из основ авраамического монотеизма: творение Вселенной по слову Бога. Все они, не только рационалист Маймонид, но и критик рационализма Иехуда Галеви признавали, что если рассуждения Аристотеля истинны, они должны будут переосмыслить первую главу книги Бытия. Раньше я привел два примера: движение планет и возникновение души у эмбриона человека, при обсуждении которых мудрецы Торы были готовы признать, что не они, а греки были правы. Однако, как мы теперь знаем, в первом случае греки ошибались, а во втором случае у нас нет никакой возможности узнать ответ. Но религиозные мыслители признали, что в пределах своей сферы наука имеет свою собственную целостность и что вера должна быть совместима с фактами, как мы их знаем. Это следует из убеждения, что Бог творения и Бог искупления есть один Бог.
Если мысль о вечности Вселенной была приемлема богословам средневековья, то тем более должно быть приемлемым для нас исчисление ее существования в 13,7 млрд. лет. Когда некто, обеспокоенный дарвинизмом, обратился за разъяснением к знаменитому раввину Аврааму Куку, тот ответил (в 1905 году) ссылкой на древнее раввинское учение о том, что в начале времен Бог «продолжал создавать Вселенные и уничтожать их, пока не создал нашу Вселенную, сказав: “Те не нравились мне, а этот радует меня”».[21] Идея о существовании различных времен и видов, исчезнувших до нашего появления, не должна беспокоить теистическое воображение.
Конечно, не в этом заключается фундаментальный вызов авраамической вере со стороны дарвинизма. Им явилось, как казалось, ясное доказательство, что появление жизни и человека было случайным, незапланированным результатом слепого процесса накопления изменений в организмах в течение миллиардов лет. Наше существование есть результат «бесцельного естественного процесса», не имевшего нас в виду.
Здесь уместно остановиться на одной особенности библейского нарратива: его смыслы раскрываются на разных уровнях и то, что выглядит случайной чередой событий при одном прочтении, оказывается предустановленным планом при другом. Рассмотрим в качестве примера судьбу Иосифа в книге Бытия. Его братья возмущаются тем, что отец любит Иосифа больше них. Зависть переходит в ненависть. Братья раздражаются даже видом его одежды из разноцветной шерсти. Они возмущены его сновидениями, в которых они поклоняются Иосифу.
В сжатых строках перед нами раскрывается картина нарастания их гнева. Затем наступает критический момент. Братья пасут свои стада в земле Сихем, далеко от дома. Иаков посылает Иосифа проведать братьев. Мы чувствуем, что их встреча будет критической. Так оно и есть. Братья видят его на расстоянии и начинают планировать его убийство, но затем решают продать его в рабство. Как ни странно, именно этим актом начинается последовательность событий, которая приводит к исполнению снов Иосифа.
Однако на пути Иосифа к братьям происходит неожиданное событие. По прибытии в Сихем он встречает незнакомого человека. Видя как Иосиф блуждает в поле, тот спрашивает его: «Чего ищешь ты?». Иосиф отвечает: «Братьев моих ищу я; скажи мне, где они пасут?». Незнакомец говорит: «Они двинулись отсюда, ибо я слышал, как говорили: пойдемте в Дотан». И пошел Иосиф за братьями своими и нашел их около Дотана (Быт. 37:14-17).
Итак. Иосиф приходит на место, где должен был встретить братьев, но там их нет. Появляется незнакомец, который может привести Иосифа к братьям. Перед нами удивительная страница библейского текста. Повествование об Иосифе одно из самых лаконичных во всей Библии. Каждая деталь имеет значение, и нам не сказано ничего лишнего. Почему же тогда нам была поведана, как кажется, совершено несущественная информация о том, как Иосиф блуждал в поле и только с помощью незнакомца смог найти своих братьев?
Но судьба Иосифа тщательно продумана, по крайней мере, в двух планах. В одном из них это история о случайных человеческих взаимоотношениях: родительском фаворитизме и соперничестве между детьми. Люди говорят, у них возникают эмоции, и они принимают решения, у которых есть последствия. Все могло случиться иначе.
При прочтении в другом плане, в судьбе Иосифа раскрывается божественное провидение. Ее исход предсказан в начале – один из очень немногих случаев в Библии. Исход был объявлен через сны: Иосиф станет лидером, его братья поклонятся ему. Как в греческой трагедии каждый акт независимо от его намерения имеет эффект, ведущий к предопределенному концу.
С одной стороны, судьба Иосифа может быть понята как череда чистых случайностей. Он мог не найти своих братьев. Он мог какое-то время блуждать и затем вернуться домой. Ключевое событие не случилось бы. Вся драма падения и возвышения Иосифа не произошла бы.
С другой стороны, мы обнаруживаем постоянное действие Божественного провидения. Именно о нем сигнализирует любопытная деталь: встреча безымянного незнакомца в поле. В нужный момент появляется человек, чтобы указать Иосифу путь к его судьбоносной встрече с братьями. Не удивительно, что еврейская традиция отождествляет незнакомца, поддержавшего Иосифа в момент растерянности, с ангелом – «ангелом, кто не знал себя ангелом», согласно тонкому замечанию раввина тринадцатого века Нахманида.[22]
В случае если мы не поняли сути нарратива, Библия позже раскрывает ее словами Иосифа. Много лет спустя, уже будучи наместником фараона, Иосиф говорит братьям: «Но теперь не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда, потому что Бог послал меня перед вами для сохранения вашей жизни... Итак не вы послали меня сюда, но Бог» (Быт. 45:5-8).
В случае если мы все еще не понимаем, о чем идет речь, Иосиф повторяет свои слова через несколько глав, годы спустя: «Вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей» (Быт. 50:20).
В Библии, здесь и в других местах, есть философский подтекст, тонкий и вместе с тем значимый. Она отвергает аристотелевский закон противоречия: «р или не-р», – то, что Уильям Блейк назвал «единое видение». Библия говорит нам, что может и не быть однозначного ответа на вопрос: «Произошло ли событие X случайно или по Божьему замыслу?». Возможно, и то и другое. Судьба Иосифа представляет собой серию случайных событий, возникавших как следствие серии человеческих решений, которые могли быть и иными, но вместе с тем, мы видим здесь действие провиденциального замысла, чей результат был объявлен вначале (в снах Иосифа).
Суждение: «Человек является результатом бесцельного и естественного процесса, который не имел его в виду» может быть истинным и ложным в равной мере. Давайте осмыслим это предложение без привлечения Божественного провидения.
Мы часто слышим, что Дарвин опроверг известный «аргумент от дизайна» в пользу существования Бога. Он и сам так думал. Но фактически Дарвин опроверг не «аргумент от дизайна», но его частную, ошибочную версию.
В 1802 году Уильям Палей опубликовал книгу под названием «Натуральная теология», получившую широкое распространение в викторианской Англии и глубоко повлиявшую на молодого Чарльза Дарвина. В ней Палей предлагает обновленную для начала девятнадцатого века версию одного из классических аргументов (высказанного еще Цицероном до рождения христианства) в пользу существования Бога.
Представьте себе, говорит Палей, что мы идем по пустоши. На нашем пути лежит камень. Увидев его, мы не зададимся вопросом, кто положил его сюда и почему. Камень просто лежит здесь. Но предположим, что на нашем пути мы нашли часы. Они не могли здесь лежать от начала времен. Тот факт, что они сделаны из самых разных материалов, точно сконструированы и явно демонстрируют организованную сложность, говорит нам, что они были задуманы неким часовщиком. Они были сделаны и представляют собой доказательство существования преднамеренного плана. Поэтому следует признать существование дизайнера. Вселенная, говорит Палей, больше похожа на часы, чем на камень. Следовательно, у нее тоже есть дизайнер.
Сила дарвиновской теории происхождения видов заключается в той простоте и элегантности, с которыми она показывает, как дизайн может возникнуть без дизайнера, посредством элементарных процессов видовых изменений и естественного отбора, повторяющихся от поколения к поколению в течение огромных промежутков времени. Внутри каждой формы жизни возникают вариации. Они борются за ограниченные ресурсы, необходимые для выживания. Та вариация вида, которая оказалась лучше приспособленной к окружающей среде, будет господствовать внутри вида и овладевать ресурсами достаточно долго, чтобы обеспечить жизнь своим потомкам. Вариации вида, менее приспособленные к окружающей среде, могут погибнуть. Это объясняет существование различных вариаций внутри вида, так как различия в экологической среде благоприятны для различных форм приспособления. Со временем эти вариации могут стать достаточно специфическими для возникновения нового вида. Двойственный процесс, объединяющий случай (генетическая мутация) и необходимость (конкуренция в захвате ограниченных ресурсов) создает дизайн без дизайнера.
По словам самого Дарвина: «Старинное доказательство [существования Бога] на основании наличия в Природе преднамеренного плана, как оно изложено у Пейли, доказательство, которое казалось мне столь убедительным в прежнее время, ныне, после того как был открыт закон естественного отбора, оказалось несостоятельным. Мы уже не можем больше утверждать, что, например, превосходно устроенный замок какого-нибудь двустворчатого моллюска должен был быть создан неким разумным существом, подобно тому как дверной замок создан человеком. По-видимому, в изменчивости живых существ и в действии естественного отбора не больше преднамеренного плана, чем в том направлении, по которому дует ветер».[23]
Но Дарвин был достаточно осторожен в своих выражениях. Он говорит об опровержении старого доказательства наличия плана в природе, каконо было дано Палеем. В конце концов, жизнь, действительно, оказалась не похожей на часовой механизм. Но кто сказал, что это единственный способ задумать и создать систему?
Одним из самых больших влияний на Дарвина оказал Томас Мальтус. Сам же Мальтус был учеником первого великого экономиста Адама Смита. В «Богатстве народов» Смит сформулировал знаменитый тезис о динамике рыночной экономики. Разделение труда ведет к экономическому росту. Чем больше людей специализируются, тем больше они способны производить, и через рыночный обмен они могут продавать свои товары и приобретать то, что им нужно. Парадокс рыночной экономики заключается в том, что она представляет собой процесс, который дает прибыль (почти) всем, реализуясь не на основе сочувствия и альтруизма, но на основе стремления к личной выгоде. ««Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов».[24]
Система в целом – свободный рынок – имеет свойство, не присущее ни одному из ее элементов, а именно ее агентам, мужчинам и женщинам с их бесчисленными операциями обмена, которые и обеспечивают работу системы. Она производит общее благо, но люди в системе преследуют только свои личные, частные интересы. Смит описал этот парадокс в почти мистических терминах: внутри рыночной экономики каждый индивид, «направляя эту промышленность таким образом, чтобы ее продукт обладал максимальной стоимостью, ...преследует лишь собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, онневидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения».[25]
Говоря о «невидимой руке», Смит имел в виду, что система имеет логику, видимую только, когда она рассматривается в целом. Макроэкономика отличается от микроэкономики. Результатом действий многих людей, ищущих личную выгоду, оказывается общая польза, «богатство народов». «Цель», следствия и эффект системы не входят в «намерения» миллионов людей, принимающих в ней участие. Для них эта цель остается «невидимой».
Такова общая особенность различных систем. От муравьиных колоний до человеческих городов мы видим, как индивиды объединяются, чтобы сформировать высоко структурированные модели поведения без кого-либо или чего-либо направляющего их действия. Этот процесс называется «возникновением» (emergence), а его результат «организованной сложностью» (organised complexity).[26]
Отличительной чертой «возникновения» является то, что оно реализуется на основе чрезвычайно распределенного снизу-вверх интеллекта, а не централизованного сверху-вниз насильственного планирования. Колонии муравьев эффективно функционируют, потому что отдельные муравьи следуют простым правилам распознавания образов, отслеживая следы феромонов[27], оставленные другими муравьями. Результатом оказывается своего рода коллективный интеллект, воплощенный колонией в целом.
Так работает естественный отбор. Из казалось бы слепого процесса репликации форм жизни и передачи их ген от одних поколений к другим возникают модификации жизни. Естественный отбор работает, отсеивая все лучшее из наименее адаптированных форм, и из этого, по-видимому, слепого процесса возникла развивающаяся биосфера с ее разнообразием, рождались жизненные формы все возрастающей сложности, пока процесс не дошел до нас. Подобно рыночной экономике с ее миллиардами трансакций никто внутри системы не планировал ее результат. Но он не случаен. Именно для получения такого результата система в целом и была задумана.
Столь мощной является идея естественного отбора, что с восьмидесятых годов прошлого века она стала использоваться в проектах по созданию искусственного интеллекта. Вдохновленные книгой Ричарда Докинза «Эгоистичный ген», Дэвид Джефферсон и Чак Тейлор из Калифорнийского университета разработали компьютерную программу, которая воспроизводит себя с незначительными случайными изменениями как при естественной эволюции. Затем они протестировали созданные таким образом программы во взаимодействии, отбрасывая неудавшиеся и сохраняя удавшиеся, давая им размножаться и так далее.[28] В результате они построили компьютер, который разрабатывает свои собственные программы для решения проблем посредством имитации процесса естественного отбора.
Следствием этого является нечто простое и важное: можно спроектировать систему, которая будет работать по типу естественного отбора. Нет ничего случайного в существовании такой системы, хотя каждый ее элемент, по-видимому, функционирует вслепую. Из мириад локальных операций, ни одна из которых не имеет в виду какую-либо цель, на уровне системы в целом возникает определенный порядок.
Что может побудить нас думать об эволюции как части более широкой системы, подобной рыночной экономике? Ответ был предложен биологом из Кембриджа С. К. Моррисом: конвергенция. Биологические системы не являются случайными. Часто, идя различные путями, они приходят к сходным результатам. Например, такие головоногие, как осьминог, имеют камерные глаза, очень похожие на глаза позвоночных животных, таких, как голубой кит. Развитие интеллекта у разных зоологических типов (phylum) показывает аналогичную конвергенцию. Пути, по которым развивались различные формы жизни, не были случайными. Они ограничены условиями, при которых ее формы функционируют, и проблемами, которые им пришлось преодолевать. Жизненные формы стартуют с разных позиций и берут разные маршруты, но они финишируют вместе с очень похожим оборудованием и программным обеспечением.
Направление эволюции не имеет открытого конца. Она является кумулятивной историей организмов постоянно растущей сложности, способных процветать в различных экологических нишах, часто в симбиозе с другими формами жизни. По известному замечанию Стивена Дж. Гулда, если бы лента эволюции была воспроизведена от начала, не было бы никакой гарантии, что Homo sapiens, человек разумный, появился бы вообще. Тем не менее, если конвергенция есть особенность эволюции, то рано или поздно появилось бы существо подобное Homosapiens с интеллектом и самосознанием. Как сам Конвей Моррис сказал: «То, что мы знаем об эволюции, побуждает принять противоположную [Стивену Дж. Гулду] позицию: конвергенция является повсеместным явлением, и ограничительные условия делают возникновение известных различных биологических свойств [например, интеллекта] очень вероятным, если не неизбежным».[29] Короче говоря, вы можете задумать создание Вселенной, в которой, в конечном счете, возникнет нечто подобное Homo sapiens, даже если бы ни один шаг в ее развитии не имел в виду такого исхода.
Из дарвиновской биологии не следует отсутствие дизайна. Дарвин опроверг не аргумент от дизайна, но его версию, предложенную Пейли. Естественная Вселенная не похожа на часы. Это не механическое, предопределенное расположение взаимно сцепленных частей. Но следует спросить: «Кто думал, что Вселенная подобна часам?». Ответом будет: «Не теологи, но естествоиспытатели и философы: Ньютон, Лейбниц, Лаплас, Огюст Конт и др.». Они считали, что все физические явления были определены законами типа механики Ньютона и что возможно предсказать траекторию и состояние каждого элемента Вселенной. Ложной в аргументе Пейли была не теология, а наука. Хорошая наука опровергает плохую науку. Но она не говорит нам вообще что-либо о Боге.
Что может побудить нас признать, что Бог создал Вселенную таким путем? Но именно так Библия изображает Его действия по отношению к человечеству. Ранние эксперименты терпят неудачу. Бог помещает Адама и Еву в рай, но они согрешили. Бог пытается предупредить Каина против насилия, но Каин не слушает. Видя мир «полный насилия», Бог посылает на землю Потоп, спасает Ноя и начинает все заново, разрешив Ною такие вещи, как употребление в пищу мяса, раннее запрещенные людям. Однако результат опять оказался неудовлетворительным. Ной напивается. Люди принялись за строительство Вавилонской башни.
Бог начинает заново, на этот раз с помощью одного человека Авраама. Но желаемый результат не достигнут немедленно. В третьем поколении дети Иакова продают брата в рабство. Тогда Бог обращает их потомков в рабов, чтобы они узнали горький вкус рабства и решились на создание общества свободы. Освобождая их, Бог дает им заповедь соблюдать Субботу, день, когда даже рабы получают свободу. Люди должны понять и помнить, что ни один человек не должен порабощать других людей. Но на осознание права всех людей на свободу ушло более трех тысяч лет.
Сложное взаимодействие между Богом и человечеством в Библии оказывается ближе по своему духу дарвиновской эволюции, чем учениям Платона или Аристотеля о неизменном двигателе, созерцающем неизменные, абстрактные формы вещей. Бог, подобно эволюции, работает во времени и посредством времени. Люди действуют, Бог реагирует, люди откликаются на Божественной ответ и так далее, причем в формах, часто удивительных и непредсказуемых. Как это согласуется с Божественным провидением остается классической проблемой еврейской теологии (в средние века Герсонид думал, что Божественное предвидение ограничено человеческой свободой. Крескас полагал, что человеческая свобода ограничена Божественным предвидением, и Маймонид учил, что человеческое и божественное знание настолько отличаются друг от друга, что мы должны признать, что никогда не будем знать так, как знает Бог).[30] Бог, как и эволюция, ориентирован на еще-не-реализованное будущее, что и выражается его именем: «Я буду тем, кем Я буду», которое в равной степени могло бы служить как дарвиновское определение жизни. Бог, подобно эволюции, творит на основе конвергенции с тем отдаленным к концу дней видением мира, когда один народ не поднимет меча на другой, и мир будет в состоянии шалом, интегрированного разнообразия, в котором нет войны.
Научный дарвинизм является не опровержением Бога Авраама, но окончательным опровержением аристотелевской науки и идеи, что цели однозначно различимы внутри природы. Библия говорит нам, как в нарративе об Иосифе, что история жизни может казаться совершенно случайной последовательностью событий, ибо нет ничего очевидного в Божественном замысле, усложненном и не всегда линейном. Требуется глубокая мудрость, чтобы распознать его, и он открывается нам не благодаря способности левого полушария мозга анализировать микроскопические детали, но благодаря способности правого полушария отойти в сторону и увидеть картину в целом.
Почему Творец предпочел действовать таким образом, направив биологическую эволюцию и процесс становления человека по извилистому, не прямому пути? По той же причине, по которой экономика Советского Союза и коммунистического Китая не удалась, а рыночная экономика Запада удалась. Плановая экономика не в состоянии освободить энергию. Она подавляет свободу, не создает творческого потенциала. Она предсказуема, расчетлива, диктаторская, то есть является всем тем, чем не является Бог Авраама.
Дарвиновская эволюция точно соответствует модели, в пользу которой я приводил доводы в первых главах этой книги и которая воплотилась в авраамическом монотеизме и в осмысленной жизни. Смысл системы лежит вне системы. Я утверждал, что этот тезис применим к системам вообще и к Вселенной в целом. Любая система состоит из правил, которые управляют событиями в системе. Эти правила объясняют, как работает система, но не почему она возникла или развилась. Именно поэтому дарвинизм имеет важное значение для понимания авраамического монотеизма. Он говорит нам, что Бог, создав условия для жизни, трансцендентен ей, как и Вселенной в целом. Поиск Бога в природе является по сути языческой идеей и представляет собой языческий остаток даже внутри учения великого Аристотеля. Вера говорит, что всякое дыхание восхваляет Бога, но она не говорит, что всякое дыхание доказывает существование Бога.
Еврейская Библия просто не заинтересована в Homo Sapiens как биологическим видом и только относительно заинтересована в Homofaber, производящем орудия и изменяющем среду существе. Она лишь коротко говорит о человеке в таком плане: «Иавал: он был отец живущих в шатрах со стадами», «Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели», «Тувалкаин, который был ковачом всех орудий из меди и железа». Еврейская Библия интересуется исключительно homo religiosus, первыми людьми, услышавшими и откликнувшимися на зов Бога.
Екклесиаст говорит, что биологически «нет у человека преимущества перед скотом». Мы земные, физические существа с физическими побуждениями. Мы живем, едим, спим, воспроизводим, стареем и умираем. Но люди остаются уникальными существами. Мы животные, создающие культуру. Существуют и другие социально действующие животные, но никто не производит, кроме как на самой зачаточном уровне, культуру, символы, системы смысла. Именно это обуславливает нашу уникальную приспособляемость. Другие животные генетически обусловлены действовать определенным образом при определенных условиях. У нас есть нечто более мощное, чем генетически закодированный инстинкт. Мы животные, создающие культуру, обменивающиеся информацией, усваивающие смыслы. Природа сформировала нас для культуры.[31]
Ни одно животное не расписало хоть карликовое подобие потолку Сикстинской капеллы. Ни одно животное не спросило: «Быть или не быть?». Ни одно животное не философствовало на тему, что оно является ничем иным, как только волосатым человеком. Насколько я знаю, ни одно животное даже не было атеистом. Мы можем разделять многие наши гены с приматами, как и с плодовыми мушками, бананами и дрожжами. Камни древнего коттеджа имеют минеральный состав, сходный с составом стен Шартрского собора. Но на этом сходство кончается.
Библию интересует не physis, но nomos (не, но номос), не законы, управляющие природой, но моральные законы, которые должны регулировать жизнь людей. В греческом переводе Торы, еврейского названия книг Моисея, она названа Номос, «Закон». Поэтому Бифюсисблия начинается не с рождения Homo sapiens, человека разумного как биологического вида, возникшего сотни тысяч лет назад, но с гораздо более позднего момента – с открытия монотеизма около шести тысяч лет назад. Критическим моментом, как кажется, было возникновение индивидуального самосознания.
Бруно Снелль утверждает в «Открытии духа», что греки увидели в человеке личность где-то между Гомером и Аристофаном, то есть между девятым и пятым веками до н.э[32]. Библия датирует это открытие на несколько тысяч лет раньше, на заре цивилизации. Адам и Ева являются типологическими представителями первых монотеистов. Открыв для себя Бога, единственного и одного, они обнаружили, что человеческая личность единственна и уникальна.
Потому что практически вся человеческая деятельность культурно опосредована и потому что люди являются единственными животными, создающими культуру (если мы исключим скромное поведение шимпанзе, обученного мыть картофель, и т.п.). Биологическое сходство между людьми и животными не имеет никакого отношения к большинству форм человеческого поведения. Сравнения животных с человеком интересны, но то, что делает человека человеком, основано на трансформации культурой основных побуждений человека: еда, воспроизведение, иерархия доминирования. Все они преобразованы культурой в искусно режиссированные менуэты, воплощающие собой смыслы.
Эволюционная психология говорит, что у нас могут быть генетически закодированные инстинкты. Некоторые из них восходят ко времени до возникновения человека и хранятся в нашем «рептильном мозгу». Религиозные мыслители знали об этом давно. Еврейские мистики говорили о «животной душе» в нас, которая должна быть преодолена нашей «Божьей душой». Даже самые непреклонные научные материалисты признают, что генетически закодированный инстинкт не имеет ничего общего с этикой. Так, Ричард Докинз пишет в «Эгоистичном гене»: «Человек обладает силой, позволяющей ему воспротивиться влиянию эгоистичных генов, имеющихся у него от рождения... Мы – единственные существа на земле, способные восстать против тирании эгоистичных репликаторов».[33] Стивен Пинкер утверждает, что мы можем действовать против генетической предрасположенности, «и если моим генам это не нравится, они могут пойти и броситься в озеро».[34] Кэтрин Хепбёрн сказала лучше всего: «Природа – говорит она с величественной интонацией, обращаясь к Хамфри Богарту в кинофильме “Африканская королева”, – есть то, куда мы помещены, чтобы возвыситься над ней».
Библейская история начинается в тот момент, когда люди уже развили у себя самосознание на уровне, позволившем им увидеть себя мыслящими, выбирающими, свободными и ответственными моральными агентами, способными, наконец, понять, что мы сотворены в природе, чтобы подняться выше ее. Библия интересуется Homo sapiens не как биологическим видом, но как моральным существом, которое в общении с Источником себя и всего бытия способно обнаружить, что хотя как у всего живого на Земле у нас есть желания, но как никакое другое животное мы можем судить о наших желаниях. И это случилось тогда, когда люди впервые услышали зов Бога.
Истории, рассказанные современной космологией и дарвиновской биологией, удивительны почти как чудеса веры. Они говорят о Вселенной, изумительно точно калиброванной для возникновения первых звезд, затем звезд второго, третьего, четвертого поколений, затем для формирования планет, на одной из которых оказались условия возможного появления жизни. Затем, путем до сих пор неразгаданным, возникла и развивалась жизнь в течение миллиардов лет, порождая самоорганизующиеся системы все возрастающей сложности, пока, наконец, не появилась форма жизни, способной выйти за пределы своих биологических влечений и развить у себя самосознание и осознание потрясающей невероятности своего собственного существования, способной почувствовать присутствие огромного интеллекта, приведшего в движение весь этот процесс и сотворившего человека в заботливой любви. Потребовалось 13,7 миллиардов лет для того, чтобы первый человек посмотрел за пределы физической Вселенной и в поисках Бога нашел Бога, ищущего нас.
Как это произошло, мы никогда не будем знать наверняка. Но в историях, рассказанных наукой, ощущается почти бесконечное терпение Бога, как оно слышится и в Библии, в масштабах, которые раньше могли представить себе только мистики. Так что я не удивлен тому, что раввины произносили благословение при встречах с учеными, ибо история творения и его эволюции остается самой неожиданной и прекрасной историей, когда-либо рассказанной.
Примечания
[1]William P. Brown, The Seven Pillars of Creation: The Bible, Science, and the Ecology of Wonder, New York,Oxford University Press, 2010, p. 240.
[2] Voltaire, The Philosophical Dictionary, selected and trans. H. I. Woolf, New York, Alfred A. Knopf, 1924.
[3] Michael Polanyi, Personal Knowledge, Chicago, Chicago University Press, 1974, p. 405.
[4] Max Planck, Where Is Science Going? trans. J. Murphy, London, Allen and Unwin, 1933.
[5]Friedrich Nietzsche, The Gay Science: With a Prelude in Rhymes and an Appendix of Songs, trans. Walter Kaufmann, New York, Vintage, 1974, para. 125.
[6] Sigmund Freud, Totem and Taboo, London, Routledge, 2001.
[7] For a similar view about poetry, see Harold Bloom, The Anxiety of Influence: A Theory of Poetry, New York, Oxford Univeristy Press, 1973.
[8] Maimonides, Guide for the Perplexed, Book I, 2.
[9] Babylonian Talmud, Pesachim 54a; Genesis Rabbah 11:2.
[10] George Gaylord Simpson, The Meaning of Evolution, A Study of the History of Life and of Its Significance for Man, New Haven, CT, Yale University Press, 1949
[11]Richard Dawkins, The Blind Watchmaker, London, Penguin, 1988, p. 6.
«Дарвиновский атеист мог бы, вслед за Хьюмом, сказать: “У меня нет никакого объяснения сложности биологического замысла. Бог — не есть хорошее объяснение, и это всё, что я знаю; и нам остаётся ждать и надеяться, что кто-нибудь предложит что-нибудь лучше”. Я думаю, что такая позиция, пусть и логически оправданная, оставляла ощущение изрядной неудовлетворённости, и хотя атеизм мог быть логически здравым и до Дарвина, но именно Дарвин дал атеизму возможность быть рационально убедительным». – Дополнение переводчика.
[12]Steven J. Gould, ‘Non-overlapping magisteria’, Natural History, March 1997.
[13] Babylonian Talmud, Shabbat 32a.
[14] Albert Einstein, Out of My Later Years (Essays), New York, Philosophical Library, 1950, p. 25. – См. http://scepsis.net/library/id_147.html
[15] Genesis Rabbah 10:8.
[16] Timothy Ferris, The Whole Shebang: A State-of-the-universe(s) Report, New York, Simon & Schuster, 1997, p. 311.
[17] Matt Ridley, Genome: The Autobiography of a Species in 23 Chapters, New York, HarperCollins, 1999, p. 21.
[18] Francis Collins, The Language of God: A Scientist Presents Evidence for Belief, New York, Free Press, 2006. (В русском переводе название книги: «Доказательство Бога» - Примечание переводчика)
[19] Joseph Dov Soloveitchik and Michael S. Berger, The Emergence of Ethical Man, Hoboken, NJ, KTAV Publishing House, 2005.
[20] Мидраш Когелет раба 7:13
[21] Genesis Rabbah 3:7; Rabbi Abraham Kook, Iggrot Re’iyah, vol. 1, 105–7.
[22] Nahmanides, Commentary to Genesis 37:15, literally, ‘an unwitting emissary of the Holy One’.
[23] Charles Darwin, Autobiographies, London, Penguin, 2002, p. 50. – См.http://charles-darwin.narod.ru/biography/religion.html. Вместе с тем в той же «Автобиографии» Дарвин подчеркнул: «Тайна начала всех вещей неразрешима для нас, и что касается меня, то я должен удовольствоваться тем, что остаюсь Агностиком». – Дополнение переводчика.
[24]Adam Smith, The Wealth of Nations, Oxford, Oxford Paperbacks, 2008, Book I, II, 19.
[25] Ibid., Book IV, II, 9.
[26]Steven Johnson, Emergence: The Connected Lives of Ants, Brains, Cities, and Software, New York, Scribner, 2001.
[27]Феромо́ны - собирательное название веществ - продуктов внешней секреции, выделяемых некоторыми видами животных и обеспечивающих химическую коммуникацию между особями одного вида. – Примечание переводчика.
[28] Ibid., p. 59.
[29] Simon Conway Morris, Life’s Solution: Inevitable Humans in a Lonely Universe, Cambridge, Cambridge University Press, 2003, pp. 283–4.
[30] Природа Божественного предвидения и его совместимости со свободой воли человека постоянно занимала еврейских теологов. См. Maimonides, Guide for the Perplexed, Book III, 21, и обмен аргументамимежду Maimonides and Raavad, Mishneh Torah, Hilkhot Teshuvah 5:5
[31]Roy Baumeister, The Cultural Animal: Human Nature, Meaning, and Social Life, Oxford, Oxford UniversityPress, 2005.
[32] Bruno Snell, The Discovery of the Mind, Oxford, Blackwell, 1953.
[33]Richard Dawkins, The Selfish Gene, Oxford, Oxford University Press, 1989, pp. 200–1.
[34] Steven Pinker, How the Mind Works, London, Penguin, 1997, p. 52
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Dynin1.php
