На фоне вечернего неба и сероватых сумерек – группа людей с тачками на узеньком мостке. Мост – на длинных сваях и основание их уходит в болотистую почву. Трудно угадать, где это место и что строила тогда рабочая бригада. Снимали издалека, лица людей едва различимы, но кажется, что и тебе передается напряжение их мышц, и ты чувствуешь, как нелегко им даётся каждый шаг с тяжёлой тачкой по узкому мосту. Моше Иоффе – в центре, худой, невысокий, в лёгкой кепке. Я угадываю его сразу, хотя познакомилась с ним, когда он был уже стар, а на фото он в самом начале своего пути, вскоре после того, как ступил на землю Эрец-Исраэль.
Было ему тогда семнадцать. И прибыл он из Крыма вслед за своим учителем Ицхаком Ландсбергом, известным в Израиле, как Ицхак Саде – создатель первых отрядов Пальмаха. Крым был в руках Врангеля, а Врангель, когда представили ему списки евреев, желающих переселиться в Палестину, не мудрствовал: «Баба с возу – кобыле легче».
Как земля, пласт за пластом возвращает прошлое, так судьбы людей открывают историю заселения Эрец-Исраэль.
То было начало двадцатых годов прошлого века: волна погромов захлестнула Россию. Евреи чувствовали себя беззащитными. Неизвестность и страх перед будущим подтолкнули их к репатриации. Много воды с тех пор утекло, но и сегодня путь в Эрец-Исраэль начинается с чувства безысходности. Только сегодня у евреев есть страна. Тогда её не было. Моше был один из тех, кто эту страну строил.
«Этими руками, – скажет он мне, протянув худую, крепкую ещё руку, – мы прокладывали железные дороги, тракторов не было – копали землю киркой, возили тачками.
Нас вела идея: мы возвращали земле жизнь, чтобы собрать здесь евреев. Другого места для них не было».
Помню, как приехала к нему домой и увидела, что могут сделать эти руки. Свой дом из тяжёлого серого камня, ладно подогнанного друг к другу, с арками над дверями и окнами, строил он сам. Была в том доме своя стать, фундаментальность и тишина. Казалось, он сохранился с прошлых веков, не ведая перемен, будто так и стоял здесь, в Шейх Абреке, на месте древнего Бейт Шеарима, о котором писал ещё Иосиф Флавий.
Но была у того дома своя волнующая история. И каждая его деталь рассказывала о переменах, которые несла с собой жизнь. Из Германии приехала тёща с группой спасённых еврейских детей, оставшихся без родителей. Пришлось срочно достраивать комнату. Рождались дети, внуки, Моше перестраивал, расширял. Появился второй этаж, и этими, теперь уже постаревшими, но всё ещё сохранявшими силу руками, поднимал он тяжёлые камни на второй этаж. А время приближало его к восьмидесяти…
Свет и тень сплетают причудливый узор на полянке перед домом, где соединяются кроны деревьев, посаженных много лет назад. Фигуры зверей, вырезанные их дерева, замерли на бегу перед домом. Срубы пней. Старый колодец. Сказка ли это, реальность?.. Моше фантазировал, руки творили, дерево помогало…
Когда-то лежал здесь клочок открытой солнцу земли. Росли колючки высотой в несколько метров. «Раз колючки растут, значит и деревья будут расти», – решил Моше. И купил землю на тяжело заработанные деньги. Вместе с ним пришли сюда и другие: обрабатывали землю, собирали урожай, но банды бедуинов и арабов поджигали дома, уничтожали урожай, убивали поселенцев.
По всей стране прокатилась волна погромов. Когда готовилось нападение на Шейх-Абрек, Моше предупредили, что подмогу дать не смогут: нет людей, но дали пять гранат и посоветовали уходить, чтобы не убили. У него был один-единственный солдат: его жена, худенькая белокурая женщина, дочь врача из Германии. Незадолго до этого Моше получил звание мефакеда – командира и право ношения оружия. Маузер, которым он очень гордился, ему купил профессор Мазар, с кем он тогда работал на раскопках. У Моше денег на покупку не было.
Он знал, что силы будут неравны, но не ушёл. «Не для того пришёл, чтобы уйти», – сказал он мне, выразив те мысли, которые когда-то удержали его на этом месте. В Шейх-Абреке остались только он и Александр Зайд. Не раз Моше приходил на помощь Зайду и Зайд – ему…
Легендарный Александр Зайд, прибывший из небольшого сибирского городка, жизнью заплатил за свою преданность этой земле… Вот он, словно вырастает перед тобой верхом на своём коне, вознесённый над всей округой. Будто только сейчас вышел в дозор. Вглядывается вдаль, пытаясь разглядеть, кто там притаился за холмами по дороге к их домам и посевам. Памятник ему стоит на холме. С холма видно далеко вокруг: Изреельская долина, горы Кармеля… Сегодня здесь всё утопает в цвету.
О родная земля,
Ты сладка и горька.
Ветер трогает камни сухие…
Кровью я обручён
С той землёй на века –
На полях Шейх Абрек и
Хартия…
Волны моря нам песни
О жизни поют.
Солнце шлёт нам лучи
Золотые.
И оливы мне шепчут:
«Да, это твой дом»,
Хору пляшут друзья и
Родные.
Каждый колос здесь мой,
Каждый камень знаком
На холмах Шейх Абрек
И Хартия…
Александр Пен посвятил эти строки Александру Зайду.
Так и связались в моей памяти два первопроходца, бывшие наши соотечественники, начавшие свой путь на этой земле в начале прошлого века, но образ Моше Иоффе увёл меня далеко от Шейх Абрека, хотя и был глубоко связан с ним…
Моше любил землю, радовался каждой травинке, каждому кустику, бережно растил деревья. То было особое чувство прикоснуться рукой к зелёному листу, выросшему на месте колючек, под которыми ещё недавно прятала свой лик земля. Но руки его потянулись к камню. Он вспоминал, как шёл раби Ханина из Вавилона в землю Эрец-Исраэль, поднимал камень величиной с кулак, чтобы почувствовать, далека ли она, земля обетованная? Если камень бывал лёгок, значит – далеко ещё, ибо сказано в Книге «Дварим»: «Земля, камни которой – железо». Чем ближе была земля Израиля, тем тяжелее становились камни. «Авнея» – камни. Убери первую букву и получится – банея–строители. Так образно называли мудрецов устной Торы. Так и зовётся на иврите каменщик: банай-строитель.
Моше стал строителем. И был он один из лучших строителей ишува. Он полюбил камень. У камня была своя душа, своя память. Он стоял веками, храня чьё-то имя, но Моше был дорог простой камень, из которого он строил дома. Главное найти для него его собственное место, чтобы держало его крепко, как в объятиях. Он вспоминал слова псалма: «Камень, который отвергли строители, стал во главу угла!» (118: 22) Краеугольный камень! Нет, совсем не сразу он нашёл своё истинное место. Отброшенный поначалу, он долго валялся в груде неприметных серых камней, пока, наконец, не пришёл его час…
Моше изучил породы камня, хорошо представлял, какими они окажутся в работе, легко мог отличить камень Хеврона от камня Иерусалима. Подобно арабским каменотёсам знал все их свойства. Камень Иерусалима был более податлив, с ним легче было работать. Из него выложены стены Иерусалима, дворцы, он лёг в основании Западной Стены Храма. Царский камень – светлый, дарящий радость при взгляде. Иное дело камень Хеврона: серый, непритязательный, у него свой характер, своя особая твёрдость. На блоках Котеля время оставило свои следы. Они подобны морщинам на лице человека. Века простояла Маарат ха Махпела, но на серых её глыбах не осталось даже царапин.
Это знание пришло к Моше не сразу. Вначале он строил кибуц Алоним, рождавшийся среди дубовых рощ и холмов нижней Галилеи. Моше осваивал профессию каменщика, учился простой кладке. Потом стал работать на восстановлении древних памятников. Памятники прошлого говорили о былом величии этой земли, но состояние их рассказывало о том, какой тяжкий путь она прошла… Они были разрушены до основания. Арабы рубили камни и строили из них дома. Разрушение продолжалось постоянно: едва успевали что-то восстановить, тут же чья-то рука безжалостно разрушала.
Он работал тогда в Кейсарии. Восстанавливал Амфитеатрон. Вокруг валялись куски порубленного мрамора, горы щебня, но камень – основа любого памятника, камень, из которого памятник сложен, – почти всегда был растаскан. «Мы строим, а они разрушают», – сказал он мне, и я не раз вспоминала эту горькую фразу. Зато камни Масады, до которых не добрались жадные руки, так и остались лежать нетронутыми.
В Масаду его позвали, когда он работал над реконструкцией Шивты, древнего города набатеев, лежащего неподалёку от Сде-Бокер. В то время не было равных Моше в искусстве восстановления древних памятников. И едва начинались раскопки, а потом и реконструкция, его приглашали.
Масада. Моше Иоффе
Солнце ещё не взошло, когда Моше со своим напарником из Шивты подошли к Масаде. Они поднимались по узкой тропе. Она пряталась среди отвесных скал, едва заметная на их фоне. Её называют «Змеиная тропа».
В стихотворении, посвящённом Масаде, Моше нашёл для неё своё определение: «тропинка, засыпанная бурями».
Идут уставшие ноги.
Потерялась тропинка,
засыпанная бурями.
С вершины скалы
Кричит ворон
И шепчет взгляд
с благоговением и трепетом:
Масада!
Оба молчали, поражённые увиденным. Потрясали скалы, близость неба и тишина. Мощные серые камни со следами пожара лежали неподалёку от основания стен. Масаду спасла высота. И скалы. Арабы не смогли до неё добраться. Моше спустил верёвки собравшимся внизу археологам, и когда они поднялись, впечатление первозданной тишины было нарушено, но он ещё долго хранил его в своей душе и образ Масады возникает в его стихотворных раздумьях.
Со дней Авраама
Твои сыновья знакомы с
жертвоприношениями.
Где же ангел, который укажет
барана,
чтобы заменить эту жертву…
Масада!
Пострадавшая… Испуганная... Восставшая...
Задержала дыхание и обняла своих детей.
Масада была лишь одним этапом в жизни Моше Иоффе. На восстановлении её он проработал пять лет. И оставил своё имя в книге Игаля Ядина, посвящённой Масаде.
Я храню копию его фотографии из этой книги. Моше, худощавый, невысокий, похожий на подростка, – у одной из стен восстановленного строения квадратной формы со странными напоминающими тетрадь в клетку отверстиями. И здесь же комментарий Игаля Ядина:
«Моше Иоффе, наш главный строитель, принёс с собой маленького голубя и безуспешно пытается втиснуть его в одно из отверстий – оно оказалось слишком мало. Поэтому мы думаем, что отверстия эти предназначены для захоронения остатков кремирования, как принято в Италии, в больших зданиях. Можно предположить, что Ирод построил это здание для захоронения своих слуг – не евреев.
Текст о Моше Иоффе из книги Игаля Ядлина
Два здания, похожие по своей форме на квадраты, найдены в Северо-Западной Стене, и наверное, служили той же цели. Это колумбарий».
Масада. Колумбарий
Когда мы видим Масаду сегодня, трудно представить перед какими проблемами стояли те, кто восстанавливал её. Сколько вопросов возникало на каждом шагу, с каким трудом определяли предназначение разрушенных до основания строений. Моше привык к тому, что каждая встреча с памятниками прошлого готовит много неожиданностей. Бейт Шеарим был рядом с его домом. Арабская деревня Шейх Абрек выросла на месте древнего еврейского города, прославившего своё имя тем, что после восстания Бар Кохбы сюда перебрался Синедрион во главе с Иегудой ха Наси – составителем Мишны. Он завещал похоронить себя в Бейт Шеарим. Позже многие мудрецы Торы, оставляя этот мир, просили, чтобы их похоронили рядом с ним. Имена… Имена, выбитые в камне и сохранившиеся навечно. Всё те же еврейские имена, которые мы носим сегодня…
Спускаясь со своего холма, Моше проходил это место и памятью возвращался в юность, в те годы, когда успел ещё прикоснуться к еврейским источникам. То время было далеко от него, но реальность оказалась сильнее книг.
Земля Эрец-Исраэль сберегла свои святыни.
И всё же ничто так глубоко не проникло в его душу, как Масада. Он видел, как извлекают из пепла останки людей; в казематах, в прилегающих к ним землянках, где жили повстанцы, многое ещё напоминало об их быте. В больших залах царского дворца, разгороженных на комнаты, сохранились корзины, кожи, изделия из бронзы и стекла…
Чем углублённей были раскопки, тем ярче вырисовывалась картина жизни и смерти зелотов. Уже были найдены одиннадцать остраконов, с именами тех, кому выпало быть последними, пока не остался один – единственный, тот, кто поджёг Масаду и покончил с собой.
Перед разрушенным памятником –
Преклоню голову.
Тихий шепот:
«Остановись перед стеной,
которая упала.
Поищи, поищи дрожащей рукой,
присмотрись к темноте:
внутри бассейна, под пеплом поколений,
на ступеньках: череп, женская коса,
сандаль, и обувь ребёнка…»
Масада! Ты принесла в жертву своё сердце.
Задержала дыхание и обняла своих детей…
…Сколько строк прозы и поэзии написано о Масаде.
И первые, самые сильные, – те, что сказал Эльазар бен Яир, обращаясь к повстанцам: «Мужайтесь, герои, покройте себя славой! Уже давно постановили мы не подчиниться ни римлянам, ни другим властителям, кроме одного только Бога, ибо только Он истинный и справедливый царь над людьми. И вот наступило время исполнить наш обет… Не посрамим же себя в этот час!» Пытаюсь понять, что же так тронуло меня в словах Моше? И понимаю: встреча с памятниками прошлого не стала для него чем-то привычным – всё в нём будило волнение. Помню своё впечатление от фотографии танахического сандаля и женской косы на одной из страниц книги Игаля Ядина: потрясение и боль.
Моше касался руками этих вещей, напоминавших о чьей-то ушедшей жизни, ощущал на них пепел пожара, и в эти минуты был одним из тех, кто навсегда остался в земле Масады. Простые слова его стиха передают этот внутренний трепет… И читая их, я будто касаюсь чьей-то давно отзвучавшей души.
Не она ли, Масада, последней павшая в борьбе Иудеи против Рима, века пролежавшая в развалинах, вернула себе истинное величие, став символом свободы… Краеугольным камнем души народа.
***
Я всегда знала, что вернусь к образу Моше Иоффе. Бережно хранила давние интервью с ним, наброски мыслей, его самодельную книжку со стихами, на обложке которой нарисованы первые, встретившие его колючки из Шейх Абрека…
Меня роднило с ним его отношение к этой земле, вело желание пережить волнение от встречи с прошлым, вновь осознать, что только нам дарована эта земля, нас ждала она, лишь мы могли вернуть её к жизни.
Впервые опубликовано в газете «Новости недели» 30 апреля 2015 года.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Alon1.php
