Издательство «Возвращение» (Москва) в конце 2014 года выпустило книгу Владимира Тальми «Полный круг. Нью-Йорк - Москва и обратно. История моей жизни».Вновь мемуары. Можно ли, да и стоит ли вообще извлекать уроки из прошлого? Не слишком уверен. Но здесь особый случай. Прекрасно изданная книга В.Л. Тальми наводит на множество размышлений. Но сначала – о чем в ней речь?
В.Л.Тальми
Родители Володи, американские коммунисты, очарованные иллюзией счастья, переезжают в СССР, немало сделав до этого на пользу новой родине, мальчик Володя вместе с ними попадает в новую реальность: растет очередное чудо воплощаемого социализма – автогигант. Мальчик беспечно живет, в Горьком, в Москве, учится, взрослеет. Обрушивается война, трудфронт, училище, лейтенант, сапер на фронте, подрывается на мине, но остается в армии. Вполне понятно, что сам бог велел ему быть переводчиком, Тальми заканчивает военный институт иностранных языков, и вот он уже в администрации советских оккупационных войск в Германии. Донос по нелепому поводу, арест, 25 лет и 5 лет поражения в правах, лагерь. Беда никогда не приходит одна. Отец Тальми, журналист Леон Тальми, член Еврейского антифашистского комитета, был расстрелян 12 августа 1952 г., – мать сослана. Но – смерть «кумира и отца народов» зачет по отбытому (а это 8! лет), амнистия, 101 км. Наконец, полная реабилитация, и вновь весьма успешный переводчик Тальми – деньги, квартира, машина. И (или но) – в 1979 году Тальми возвращается на родину – в США, Нью-Йорк, Вашингтон, где его талант тоже весьма востребован. Круг замкнулся. В 2012 году Владимир Тальми ушел из жизни.
Когда я закрыл книгу, первое, что само пришло в голову, гомеровский список кораблей, настолько много в ней упоминаний имен его близких, друзей, знакомых. Возможно, это не нечаянная ассоциация.
Все ли случайно в этом мире? Долгое время мы были дружны с Володей. Встретились, когда он только-только освободился из лагеря, для Москвы нелегал, но мать к тому времени тоже вернулась, получила комнату на окраине. Объединяло нас то, что я был убегающим зайцем, он заарканенным. С ним все понятно, о себе поясню. Я москвич, после школы уехал учиться в Ленинград, сдружился с университетскими студентами, в частности с Васей Бетаки. На каникулах встретил сокашника, лейтенанта госбезопасности Вовку Осенева, он – а мы выпили водки, что тогда продавалась во всех уличных ларьках, – поведал, что я в списке по «ленинградским делам». В тот же день подвернувшимся поездом я уехал в Краснодар, там был направлен в глуховатую станицу Бакинскую, где и тянул лямку вплоть до... 9 марта 1953 года над станицей разыгралась неслыханная метель. На площади под квадратными черными в сугробах раструбами на столбе собралась вся станица, старики в тулупах, дети, замотанные в платки, расхристанные мужики рыдали, бабы бились в истерике, слушая Левитана. Я с площади сквозь метель двинулся искать попутку до Краснодара. Я вернулся. В Москве устроился в какую-то артель, что клепала выключатели для секретного объекта. Попутно вне штата работал в «Известиях», какое-то время в «Новом мире» у Симонова. Володя Тальми часто вырывался из Серпухова, где собирал мотоциклы. Зайцы вернулись в человечье обличье. И где? В тылах Колонного зала.
В Колонном зале (вход с Пушкинской, подъезд, кажется, семь) тогда была великолепная читалка – книги до 1917-го, 1920-х, 1930-х годов, даже Замятин, Ахматова, Зайцев, отличное место. А на лестничной – большой – площадке на заре оттепели возник самодеятельный клуб: курили, слушали симфонии из Колонного, горели споры, диспуты, шел треп. (Где-то в 1970-е читальный зал закрыли за ненадобностью, а книги, не сумев пристроить, почти все сожгли.)
На эти самые дни пришелся апогей века нашей невинности. Мы все – от истоптавших ГУЛАГ до ни в чем не замеченных – верили мифам, как дети. Выкормленные в аквариуме, мы – никто! ну, почти – не подозревали о размахе океана (да и был ли он?) – глотали мифы, их, как и ныне, была уйма – от славного Ленина (а глаза добрые-добрые) до невинно убиенных Тухачевского, Ежова, Федько, Рюмина и пр. в куче, от решающей роли опустившихся пролетариев до оправдания катастрофических жертв войны, далее по списку. Мы верили в свою исключительность и чистоту, бездоказательно и глубоко. Аквариум всегда не больше, чем аквариум.
Я к тому времени прибился к журналу «Советский Союз» во главе с несменяемым Николаем Грибачевым, редакция на улице Москвина. А Володя Тальми обзавелся щедро выделенной ему комнатой на улице Горького в доме с тогда еще украшавшей его статуей Лепешинской. Читалка отошла на задний план, поболтать лучше, чем здесь, не придумаешь. И вот, прихватив по дороге в Елисеевском именно чекушку (хотя поддавали мы в те годы, не приведи Господь), я шел обедать к Володе. Дальше то, что сегодня мнится чистым мифом. Я возвращался от Тальми. Улица Горького была пустынна. Задним умом понимаю, что орлы из Девятки, похоже, лопухнулись, потому что я спокойно вышел на середину улицы. В ту же секунду мимо на воющей скорости пронеслись две черные «волги». И сразу вслед я увидел, как на меня летит темно-серый «ЗИЛ». Не сбавляя скорости, «ЗИЛ» вильнул и объехал нелепую фигуру. И еще две «волги». За отдернутой занавеской я успел увидеть Хрущева – он смеялся одними глазами. Он, сколько можно заметить, всегда смеялся глазами, даже стуча ботинком по трибуне Генассамблеи. Любопытная штука – глаза неких персон. То как асфальт, тяжелые, и всегда утверждение – ты виновен. То немного не в себе: или типа собачьих – только сказать не могу, или необъяснимой важности – как у совы. И наконец, змеиные, ледяные, неподвижные буравчики, но – загадка – умеющие улыбаться так, что дрожь пронимает. Мифы! И не миф ли словно выжженный нейтронной бомбой Кутузовский и Арбат в знаменательный день? Мифы, мифы, и за каждым скрытая и неотвратимая кара.
Я не касаюсь подробностей книги Владимира Тальми, физически невозможно пересказать написанное кровью, уложить чужую боль в два абзаца, надо прочитать – всё, внимательно, от первой до последней строки. Просто мысли вслух, как бы ассоциации, возникающие сами по себе, некое сентиментальное путешествие.
Самое главное: «враг народа» – он никогда не был врагом, и в самые тяжелые дни. Реалии, что были и остались, наводят ужас, если честно, и он в них, как и все, жил. Ни о войне, ни о лагере мы с ним не говорили, я понимал почему: 16 октября 1941 года на крыше дома в Москве с щипцами я, 12-летний пацан, ожидал налета, говорить об этом было ни к чему, неинтересно.
Владимир Тальми обладал потрясающим свойством – не любил, даже на дух не терпел убежденных, просто убежденных, вообще, хоть и в доброе, правильное, вечно справедливое. «Лучше слюни пускать, сентиментальность это здорово». Он был из той породы, что большевики гневно клеймили словом «оппортунизм», – соглашатель. Я с ним.
Особо важно это теперь, когда что ни шаг неуклюжесть, – слон в посудной лавке образец грации, от «крымнаш» до бесконечности. Мы, как двоечники из дневника, вырываем страницы из истории, нас порочащие, да только бы это. Чего мы – а сейчас можно смело говорить: все «мы» – добиваемся? Мутное облако информационной радиации наглухо накрыло всю видимую из космоса поверхность.
Еще один парадокс. Владимир Тальми был благополучным человеком, и в обстоятельствах, предложенных ему, и в семье, и в работе, – судьба берегла его. И он – в любых немыслимых условиях – всегда оставался человеком в забываемом уже смысле этого слова. Два зла наших дней, что отметила М.О. Чудакова на презентации книги Тальми в Центре Солженицына, – зависть и неблагодарность, ни краешком не касались его. И он всё помнил.
Мы забыли. Сорок лет, чуть не день в день, – с 1914-го по 1953-й – канонада, очереди, выстрелы, вой от боли пыток (голод, холод, развал быта не в счет) не прерывались ни на мгновение – единый, мощный поток смерти, ливень смертопада. Как трава на английском газоне, методично и безошибочно выкашивался генофонд нации – мыслители, мастера на заводах, зажиточные селяне. Ресурса интеллекта и труда не оставалось. К власти, ибо в политике генофонд формирует руководство, шел люмпен торжествующий. Подпитывал его люмпен, заходящийся от восторга, наблюдая, как жонглируют мозгами, в том числе и его собственными. Вместо того, чтобы широко шагать к становлению нации, и нас толкают, и сами мы плетемся, не оглядываясь, к племени.
Отжитый век невинности был абсурден по существу своему. На рубеже тысячелетий грянуло еще более дикое время – постабсурд. И мы вошли в него легко и небрежно. И конечно, как всегда, торжествуя.
И что? что впереди? Товарищ, верь? Что ждет? Чем сердце успокоится?
Всё преходяще. В информационном обществе, предполагающем синтез культуры и цивилизации, примат субъекта над объектом, деятельности над действительностью, высшей ценностью становится свобода. Свобода ломает всяческие препоны, подтверждая всякий раз, что человек венец творения и он непобедим ни временем, ни случаем. Человек конечен, это слова философа В. Межуева, дух универсален.
Владимир Тальми много переводил технической литературы, он любил и ценил науку. И был прав.
Человек слаб, подвержен множеству влияний, существует, однако, некий основополагающий принцип и поведения, и творчества. Принцип этот – нравственные нормы, этика, лежащая в основе бытия на всем протяжении человеческой истории, при этом следует отметить, что цинизм свойствен человеку просто по определению. Если это «цинизм побежденных», при неявной борьбе «праведности» и «греха», сообществу грозит крах, если же, в лучших своих образцах, это здоровый цинизм, таковым ему и следует оставаться. Стремительное лавинообразное развитие и появление новых технологий во всех областях не может не привести к кардинальному обновлению всех же. Единственно открытый путь на этом направлении – путь нравственного закона, трактуемого открыто и нелицеприятно. Наличие нравственных императивов, высокоэтичного поведения не отрицается никем. Будущее цифровых технологий, рост изобилия новейшей техники со всей очевидностью влияют на всю сегодняшнюю жизнь, пока слабо, неявно и неясно, подобно ручейкам, возникающим то там, то здесь, но от этого уже не уйти, не спрятаться. Технологии всё меньше работают на войну, их цель – развитие, рост, процветание. Это очевидный путь, принцип, ничего, кроме принципа, и принцип этот, в отличие от постулата, доказуем.
Говорят: уходят лучшие. Это неверно – уходят все. От лучших остаются память и дело. И в любом случае лучшие неистребимы. Победа за ними!
Напечатно: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Kotler1.php
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Kotler1.php
