Коллинвудовский взгляд на историю
Обычно, стараясь обосновать свою точку зрения, мы приводим факты, потом устанавливаем между ними логические отношения и, наконец, приходим к выводам. Но история, даже археология или источниковедение, это спекулятивные науки. Подлинность документов — часто под вопросом, тогда как апокрифы и фальсификации оказываются источниками важнейшей информации и т. п. Упрекать историка в субъективности - либо глупость, либо демагогия. Историк прекрасно знает, что разные версии одного и того же события возникнут сразу же как оно произойдет, и самая тщательная документировка не поможет. Эта ситуация описана в новелле Акутагавы "Ворота Рашемон"[i] и одноименном шедевре-экранизации Куросавы. Если в естественных науках можно, по крайней мере, стремится к воспроизведению результатов экспериментов, к повторению наблюдений, то для историка это невозможно по определению. Необъективны авторы учебников, откровенно политизирован подбор материалов, необъективны историки, необъективны сами источники, свидетельства самих участников событий. Профессиональные историки знают, что объективная история невозможна. История - это творение историка: американский историк Эдвард Карр называет эту позицию Коллинвудовским взглядом на историю, полностью исключающим объективность:
"…Св. Августин видит историю с точки зрения раннего христианина, Tillamont с с точки зрения француза 17-века, Gibbon - англичанина 18-го века, Mommsen - немца 19-го века. Каждый взгляд возможен только для человека, принявшего его". [ii]
Согласно этой гипотезе факты - ничто, интерпретация - все, пишет Карр. Он отмечает, что этот принцип ранее был сформулирован Ницше:
"Ложность мнения для нас не возражение против него – вопрос в том, насколько оно продвигает жизнь, предохраняет жизнь, предохраняет виды, возможно, создает виды". [iii]
Приходится смириться с практической невозможностью объективного, независимого от принимаемой теории взгляда. А выбор теории может диктоваться и эмоциональными, и прагматическими соображениями.
"Когда мы пытаемся ответить на вопрос, что такое история, наш ответ сознательно или несознательно отражает наше собственную позицию во времени…"[iv]
Американские прагматисты, указывает Карр, продвинулись в том же направлении: знание есть знание для некоторой цели. Валидность знания зависит от валидности цели. В чем же цель моего анализа? Валидна ли она? Вопрос, в данном случае, не только в "исторической справедливости", при соответствующем умонастроении можно опровергнуть что угодно — существование иудейского Храма (палестинские "историки"), исчезновение миллионов (отрицание Катастрофы). Интерпретация подписанного документа немедленно приведет к спорам уже при переводе документа на разные языки, например, в зависимости от употребления артиклей, терминов и т.д. Примером может служить знаменитая резолюция ООН 242. Так по какой версии будет определяться жизнь живых людей — по английской или французской? Разница всего в одном артикле «The», доставляющем столько неудобства тем, кто живет без артиклей. Так «эти территории» или «все территории» или просто «территории». Интерпретация неизбежно политическая. Не случайно нормальный юридический документ начинается или сопровождается определением ключевых понятий и хороший юрист – это тот, к чьему документу трудно подкопаться. Но невозможно сопровождать словарем каждый документ. Что же говорить, например, о письме, где многое вообще непонятно тем, кому оно не адресовано. Пробелы между фактами и домыслами должны быть заполнены другими домыслами.
При интерпретации психологических конфликтов направленность, цель интерпретации выходит на первое место. Композитор Лука Ломбарди отмечает[v], что целый ряд писем Шёнберга не был включен в издание Erwin Stein [vi] и предполагает, что Штейн подверг переписку цензуре, решив не публиковать такие декларацию, которые придали бы Шёнбергу настолько отличающийся от уже известного образ, который мог бы показаться контрпродуктивным или даже компромиссным. Аналогично поступили составители собрания сочинений великого философа Германа Когена, разбив его произведения на собственно «философские» и на «еврейские», тем самым навсегда закрепив его репутацию лучшего знатока и интерпретатора Канта, у которого лишь к концу жизни слегка поехала крыша на еврейской теме. В результате главные, оригинальные работы Когена выпали из общефилософского дискурса, став предметом «Jewish Studies» (Еврейских Исследований), вполне уважаемого и нормального финансируемого направления в гуманитарных науках, представляющего интерес — ну как вы думаете для кого? Правильно.
Только чтение самих «еврейских» произведений Когена, например «Религии Разума», его главного опуса, может дать представление о том, насколько сам автор был бы против такой интерпретации его наследия, самого содержания своего послания поколениям. Он писал вовсе не для кафедр «Еврейских исследований», его намерением было сделать тысячелетний интеллектуальный поиск еврейских мыслителей частью западной философии. Услужливые ученики спасли современную философию от мощной «атаки» Когена, поместили его в золоченую рамочку и успокоили поклонников Хайдеггера: «Коген уже умер, а его наследник, Эрнст Кассирер, хороший философ - совершенно здоров на голову, никаких еврейских завихрений, совершенно не опасен». Во время знаменитого диспута в Давосе скучное академическое блеяние Кассирера, ну действительно хорошего философа, увяло под блистательным натиском Хайдеггера, великолепного писателя и оратора, и за кем потянулись молодые, еще не определившиеся еврейские интеллектуалы? Правильно. Вместо мощного, монументального строения «Религии Разума», философского основания монотеизма, стихиям языческого мифа Хайдеггера были противопоставлены сухие, рациональные «феноменологические» аргументы, которые не могли взволновать молодые сердца. Результат - Хайдеггеровское язычество стало центральным событием в философии 20-го века. Знаете, каким было одно из первых административных действий Хайдеггера на посту "фюрер-ректора" Фрайбургского университета? На основе закона о расовой чистоте его бывшему учителю, Эдмунду Гуссерлю, основателю философской школы феноменологии, запретили пользоваться университетской библиотекой.[vii] Дискуссиям об антисемитизме Хайдеггера, репрессиях еврейских студентов и коллег, его отношениях с нацистами посвящена большая литература (я немного остановлюсь на этом в 4-части), в данном контексте важно то, что «политически корректная» интерпретация наследия Когена привела к тому, что исключительность философии Хайдеггера и сейчас не требует доказательств. Он также выше элементарного нравственного суда, как великий Вагнер, как Гоголь, как Достоевский. Именно ученики Когена виновны в том, что вместо полноценного диалога двух великих философов, «Религия Разума» так и не вышла за пределы «Jewish Studies».
Трудности темы
Целью моего расследования стало воссоздание правдоподобной картины событий, приведших к разрыву отношений двух ключевых фигур в культуре и искусстве 20-го века. Более конкретно, распространенной гипотезы о том, что причина разрыва – интрига Альмы Малер, клевета, попавшая на "плодотворную почву" обостренной чувствительности или даже параноидальной одержимости Шёнберга комплексом неполноценности, связанным с его еврейским происхождением. Критики, как говорится, добавляя insult to injury, "примиряют" художников посмертно, на основании "пустяковости" их разногласий. Пег Вейс, историк и ведущий западный специалист по Кандинскому, в своем исследовании этнических корней обоих «аутсайдеров» мейнстрима,[viii] помещает Шёнберга и Кандинского в лагерь «ориенталистов», противопоставляющих себя «Западу». Это напоминает мне девочку, невинно рассказывающую своему папе-еврею, ленинградскому интеллигенту, о фильме, который она видела вместе с классом: «Там люди в мохнатых шапках, такие дикие, то ли евреи, то ли казахи, скакали на лошадях...». С точки зрения Вейса духовное родство языческого шаманизма Кандинского и иудейства Шёнберга несомненно — оба «восточного» происхождения. Мне невозможно согласится с подобной вполне правдоподобной интерпретацией, коренящейся в Кантовском отношении к иудаизму как к племенной религии, не имеющей универсального этического содержания [ix]. Действительно, сам Шёнберг эпатирующе писал о собственном ориентализме, но он имел в виду совсем другой культурный контекст. Его ориентализм был прямой противоположностью ориентализму Кандинского – всю жизнь они двигались в разных направлениях религиозного пространства, каждый — к собственной идентичности. Как писал Шёнберг, «его» Кандинский не мог бы разделять с теми, кто способен нарушить мир, в котором он хочет работать, даже такую вещь как геометрия, а иначе это не «его» Кандинский.
Помимо общих трудностей, справедливых для любой темы по истории культуры, в данном случае была еще одна трудность, о которой исчерпывающе написал Dika Newlin в своем эссе «Почему так трудно написать биографию Шёнберга?»:
«Не только ученикам и друзьям, но второму поколению, т.е. ученикам учеников, похоже, было трудно писать о реальном Шёнберге. Недавний случай: мой студент обнаружил, что он испытывал серьезное препятствие в своей работе, непосредственно связанное с личностью Шёнберга. Он наглядно описал то, что я сама чувствовала много раз – практически непреодолимое чувство ответственности, накладываемой работой с музыкой и идеями Шёнберга. Это было почти как если бы он боялся рассердить Шёнберга лично. Я тоже часто испытывала это странное ощущение. В результате я смогла помочь студенту фокусировать свои мысли на идее анализа работы Шёнберга, как рекомендовал сам композитор... Ему удалось сделать это, и он недавно сообщил мне, что он почувствовал что "Шёнберг сейчас одобряет его работу". Опять же, ощущение было слишком хорошо знакомо!
Так как я никогда не сталкивался с подобной психологической реакцией у студентов или коллег, работавших над музыкой других живых или недавно умерших композиторов (не говоря о тех, что уже канонизированы музыковедением, то есть, умершие более 100 лет назад), я начинаю спрашивать себя: есть ли что-то в самом Шёнберге, что оказывает этот любопытный и приводящий в замешательство эффект? Я ищу ключ к разгадке в собственном пути Шёнберга. И кажется, я нахожу его. Ибо и он оказался творчески "заблокирован", не смог закончить основные религиозные произведения, Die Jakobsleiter и Moses und Ahron. Как я уже отмечал в "Self-Revelation and the Law" (Yuval, 1968), он предлагал несколько причин, по которым он не завершил эти работы. Нервная проблема с глазами (таинственная и не-диагностируемая!), мешавшая ему писать, то, что он не получил стипендию Гуггенхайма, которая дала бы ему время для работы, другие помехи. Опять же, поверхностное оправдание, а не реальные причины [DBG — а мне причины кажутся вполне убедительными].
Как я отмечала … Шёнберг, может быть, нашел ответ в своей лекции о Малере..., в которой он обсуждает почему столь многие композиторы умерли после завершения Девятой симфония: похоже, что Девятая является пределом. Тот, кто хочет перейти этот рубеж, должен умереть. Кажется, что-то может быть передано нам в Десятой, чего нам лучше не знать, для чего мы пока еще не готовы. Те, кто написали Девятую, встали слишком близко к потустороннему миру. Возможно, загадки этого мира будут решены, если один из тех, кто знал их, напишет Десятую. И этого, вероятно, не произойдет.... Шёнберг опасался, что Всевышний не позволит ему завершить его великие религиозные произведения. И то, чего он опасался, сбылось.
"Да, даже Шёнберг не посмел подойти слишком близко в своем диалоге с Богом: "... Пусть не говорит с нами Бог, дабы нам не умереть! "... Но как это связано с написанием биографии Шёнберга? Могут ли потенциальные биографы действительно приравнивать глубокое изучение жизни Шёнберга слишком тесному сближению с божественным? Я очень боюсь, что мое завершение биографии Шёнберга может оказаться столь же роковым, как композиция Девятой Симфонии, которую я не собираюсь писать. Это звучит слишком просто.
Я знаю, оставив на миг мой личный опыт за ее пределами, что большинство учеников Шёнберга смотрели на него как на супер-отцовскую, может, даже квази-божественную фигуру. [ DBG — то же писали об учениках создателя предыдущей теории гармонии — Пифагора]. Они...часто обижались на "контроль мыслей" осуществляемый им. Для доказательства прочтите письма Альбана Берга к жене, особенно те, в которых он описывает проблемы, испытанные Веберном при попытке дистанцироватся от подавляющего влияния Шёнберга. Как не оказаться художественно парализованным Шёнбергом и в то же время не отвергнуть его - это конфликт, через который прошли мы все![x]
Как я пришел к этой теме? Зимой 2003 года, проходя мимо Еврейского Музея в Нью-Йорке (к моему стыду я был там только однажды), я обратил внимание на афишу выставки “Schoenberg, Kandinsky, and the Blue Rider”[xi]. Имя Шёнберга, учителя Альбана Берга и автора «додекафонии», я уже слышал много лет назад от своего более музыкально эрудированного однокашника, Саши Мамедова (запомнилось, поскольку приятель звал меня Додиком). Я зашел, получил электронный путеводитель, начал бродить по залам, впервые увидел мучительные автопортреты Шёнберга и хорошо знакомую, благодаря Эрмитажу, живопись Кандинского, услышал эту странную музыку, которую не хотелось слушать, но которая чем-то царапала, озадачивала, впервые узнал о «Голубом Всаднике», о том, что эти, такие непохожие, люди дружили, потом поссорились... Ну, бывает. Впечатление было странное, немного болезненное. Не скажу, чтобы эта история привлекла особенное внимание, тем более что мои вкусы были совершенно консервативны. Скажем так, в Эрмитаже моим любимым залом была японская комната, а отнюдь не зал с Кандинским и Малевичем, и на концерт из произведений Шёнберга я бы вряд ли пошел. Оставалась загадка человеческих отношений, но углубляться в это казалось как-то неприлично. В конце концов, это чья-то личная жизнь. То, что было предназначено для публики — они предоставили в ее распоряжение, а тут личные письма... Как-то неловко — как будто подглядываешь. С такими мыслями я и вышел из Еврейского Музея и, в общем, позабыл об этом, погрузившись в хлопоты подготовки к алие.
Спустя несколько лет, уже в Израиле, я случайно набрел на официальную версию событий на сайте Шёнберга, захотел узнать подробности, начал читать его письма. Они поразили меня своей страстной силой. Произошло какое-то мгновенное узнавание, мне стало казаться, что я знаю о мыслях и переживаниях Шёнберга что-то, не понятое автором комментариев – да он и прямо пишет, что историки и биографы до сих пор не могут точно воссоздать картину событий. Мне казалось, что сам Шёнберг пишет об этом более чем однозначно – почему же биографы больше склонны доверять сплетням, чем самому герою? После короткого поиска, из 'примирительных' заметок российских критиков (см. Часть 1), я понял, что интерпретации совершенно политические. Титаническая фигура Шёнберга слишком важна для искусства и культуры 20-го века и его акцентированное еврейство создает много неудобств. Нельзя же, в конце концов, следовать примеру нацистских критиков. Получался парадокс – казалось, нацисты писали о Шёнберге более правдиво, поняли его лучше (см. Часть 1, стр. 3), чем современные критики, приспосабливающие его под собственные идеологические схемы! Попытавшись разобраться в ситуации, и, как мне казалось, лучше понимая что-то благодаря психологической близости, я захотел рассказать об этом, так сказать, «защитить» Шёнберга от фамильярности, от лакировки, что выразил сам Шёнберг, обращаясь к Кандинскому: «...Эти люди продают не свою драгоценную собственную кожу, но нашу: вашу и мою».
Эта работа – не историческая монография, а попытка тенденциозного анализа, полемика с общепринятым, но не менее тенденциозным взглядом, который, как мне кажется, искажает правду. Я не утверждаю, что мне известна 'правда', я лишь предлагаю свою версию происходившего, основанную на переписке героев, на других свидетельствах. Ее мотивом была не публикация – ведь я не профессиональный историк или музыковед. Причинами были стыд и гордость. Стыд за мыслителей-евреев, не стесняющихся невежества в собственном наследии. И гордость за тех, кто под угрозой жизни не изменил своему народу. Стыд за великих мыслителей, так мало знающих о непрекращающемся тысячелетнем интеллектуальном и духовном поиске своих соседей по планете. Гордость за тех, кто под угрозой потери карьеры, а часто и жизни открывал правду о людях, создавших фундамент и непрерывно строивших дом западной цивилизации. 2-я часть значительно менее беллетристична – ее цель проанализировать, почему герои думали и поступали, так как они думали и поступали, на основе источников, малоизвестных русскоязычному читателю. Лишь незначительная часть этого материала доступна в Интернете, большая часть — это книги и статьи, опубликованные в специальных журналах. Вместо пересказа мыслей авторов я предпочитаю давать прямой перевод, чтобы хотя бы уменьшить неизбежное «влияние измерения координаты на импульс частиц» (принцип неопределенности Гейзенберга), т.е., в данном случае, влияние собственной предубежденности. Моя версия совершенно спекулятивна, «анекдотична» в английском смысле этого слова, т.е. не подкреплена дополнительными архивными находками, но она казалась мне более убедительной психологически, более когерентной с тем, что писали сами герои. Покажется ли вам моя реконструкция убедительной, в большей степени зависит от вашей позиции, чем от моих аргументов. В конечном счете, я хотел донести до слушателя одну конкретную мысль — то, что произошло — вовсе не «пустяк», не недоразумение, из-за пустяка не было бы такой драмы. Более того, то, что произошло между Шёнбергом и Кандинским, на мой взгляд, могло дать ключ к пониманию многих сходных драм, разыгрывавшихся, и продолжающих разыгрываться сегодня, ключом к центральной духовной драме ХХ века, ключом к выходящей за его пределы драме германо-еврейских, а благодаря сложности фигуры Кандинского и русско-еврейских отношений. После углубления в тему, узнав о собственных взглядах Шёнберга на сионизм, я подумал, что здесь может быть ключ и к драме современных еврейско-еврейских отношений, а после знакомства с поисками собственной идентичности Кандинским — ключ к центральной духовной драме мировой истории - противостоянию язычества и монотеизма.
Случай на курорте, или как бытие определяет сознание
Хотя первоначально я не собирался анализировать свидетельства 'Эпизода в Маттси", реакция читателей на 1-ю часть после публикации в 2010 году показала, что это сделать надо. Дело не в достоверности самого факта, а именно в восприятии его в разных источниках. На сайте Шёнберга [xii] это событие упоминается несколько раз:
«В июне 1921 Шёнберг с семьей и несколькими учениками приехал на курорт Маттси. Местные власти потребовали, чтобы он покинул территорию, потому что он еврей.
В разделе, рассказывающем об истории отношений с Кандинским [xiii], написано:
«Шёнберг стал чувствителен к своему ассимилированному еврейскому происхождению летом 1922 года из-за инцидента в Маттси, в провинции Зальцбург, где он проводил свой отпуск, когда местные власти постановили, что все евреи должны покинуть это место»....«В какой степени перерыв в работе над ораторией Лестница Иакова …был связан с "Событиями в Маттси" в прошлом году (антисемитский погром, устроенный во время летнего сезона отпусков в Зальцбурге, что привело к изгнанию еврейских гостей, в том числе Шёнберга), остается предметом спекуляций. Известно, лишь, что резкая актуализация еврейской идентичности, вызванная социально-историческим контекстом, положила конец периоду его теософской и эзотерической рефлексии на эстетическом уровне». [xiv]
Что же именно произошло на курорте, где Шёнберг собирался провести рабочее лето и откуда через несколько дней уехал? Была ли это реакция на чью-то хулиганскую выходку, реакция администрации гостиницы на жалобу других постояльцев (как в «Мистере-Твистере»!), правила курорта типа «Только для белых», какая-то новая кампания, государственная политика — неужели Шёнберг об этом не знал? Неужели благословенная Австро-Венгрия, оплот терпимости и цивилизации, сделавшая многих своих сограждан иудейского вероисповедания почти равнодушными к проблемам 'восточных евреев', ведь «антисемитизм - это там, в Польше, в России, а у нас тут, слава Б-гу, все цивилизованно, да здравствует Император!», так изменилась, став республикой, неужели там в 1922 действовали расовые законы, когда фашизм в соседних Италии и Германии был еще всего лишь одним из политических движений?!
Известный музыкальный критик Malcolm MacDonald, в своей книге «Шёнберг» [xv]пишет (стр. 60, 10-я строка снизу):
«Через несколько дней [после приезда в Маттси - DBG] Шёнберга посетила делегация из местного городского совета. Евреев, сообщили ему, больше не приветствуют в Маттси; но, конечно, если г-н Шёнберг может представить доказательство христианского крещения... Шёнберг оставил свои сертификаты о крещении в Вене; но в любом случае он отказался [бы] унизить себя их предъявлением...».
В работе Alexander Ringer [xvi] читаем:
«Маттси, австрийский курортный город, запретил евреям [пребывание] в рамках нового политического порядка, как это было при старом порядке (? - DBG). Характерно, что Шёнберг отказался представить доказательства того, что он и его семья были настоящими христианами».
Richard McBee пишет:
«Летом 1921 Шёнберг с семьей поехал на курорт Маттси вблизи Зальцбурга на столь необходимый отдых. Вскоре им было отказано [в пребывании] в соответствии с решением городского управления, о том что "евреи нежелательны". Даже если бы Шёнберг предъявил необходимое свидетельство о крещении, открытость антисемитизма [вызвала у него] отвращение». [xvii]
David Drew пишет:
"Летом 1921 Шёнберг привез свою семью на австрийский курорт Маттси, под Зальцбургом. Как все путешественники и отдыхающие в эти неспокойные времена, Шёнберги вначале должны были зарегистрироваться. К несчастью, Шёнберг не привез свои документы о крещении. Официальный ответ был однозначен: 'Jüden sind unerwiinscht' ('Евреи не желательны'). Глубоко шокированный, Шёнберг и его семья немедленно покинули курорт. Инцидент в Маттси был поворотным пунктом: после 20 лет успешной ассимиляции Шёнберга заново толкнули к осознанию своих еврейских корней". [xviii]
Mark Berry пишет:
«Мечты о всеобщем братстве не были обязательно мертвы, но они уже никогда не будут такими же. Это было доведено до Шёнберга в очень четких выражениях летом 1921 года. Он и его семья были вынуждены покинуть Маттси, город, в котором они проводили праздничный отпуск, который его обитатели предназначали только для арийцев (now held by its inhabitants to be restricted to Aryans) [xix]
До эпизода в Маттси Шёнберг привык верить, что живет в просвещенной стране, где антисемитизм может быть лишь хулиганством, но никак не поощряться администрацией или властями, тем более что по отношению к нему лично, это уже просто идиотизм — ведь он христианин с почти четвертьвековым стажем! Это событие, если можно так выразиться, 'вытряхнуло' Шёнберга из той “башни из слоновой кости”, в которой он находился. Похожее прозрение произошло с Герцлем во время процесса Дрейфуса.
«Роковая Альма»
Надо заметить, что основания для подозрений в интриге у Нины Кандинской были. Альма Малер (урожденная Шиндлер) всю свою яркую жизнь была окружена драматическими приключениями и выдающимися мужчинами. В 'официальном' списке ее любовников и мужей [xx] - художники Густав Климт и Оскар Кокошка, композиторы Александр Цемлинский и Гюстав Малер, профессор теологии, которому прочили пост кардинала Вены, Johannes Hollnsteiner, архитектор Вальтер Гропиус, биолог Пауль Каммерер, и наконец, писатель Франц Верфель.
Самым причудливым образом судьба Альмы переплетена с жизнью Шёнберга. К 1922 году Альма уже, наконец, нашла свою «тихую гавань». Правдоподобна ли версия Нины Кандинской, что Альма хотела их поссорить из женской мести Кандинскому — судите сами.
С детства Альма играла на пианино, и ее первые композиции относятся к 9-летнему возрасту. После эпизода с Густавом Климтом, “укравшим ее первый поцелуй” – романа, разрушенного вмешательством матери – Альма, которую уже называли самой красивой женщиной в Вене, в 1900 учится у талантливого композитора Александра фон Цемлинского.
Александр фон Цемлинский
Хотя именно в его руках виртуоза "произошло сексуальное пробуждение Альмы", позднее она отзывается о нем как о "карикатуре, о маленьком, уродливом гноме". У Цемлинского, которым восхищался Брамс, брал уроки контрапункта и музыкант-самоучка Арнольд Шёнберг. Музыканты подружились, позднее Арнольд женился на сестре Цемлинского, Матильде. Сложные отношения связывали Шёнберга с последним партнером Альмы, Францем Верфелем. По мнению David Drew, в музыкальном плане преданность Альмы делу Малера в сочетании с ее собственными талантом композитора склоняла ее видеть в Шёнберге естественного преемника Малера, а в его ученике, Альбане Берге, посвятившем ей оперу Вочек – еще одного члена «семьи» [xxi]. Но я немного забегаю вперед.
В 1901 году Альма Шиндлер знакомится с директором Венской Оперы Густавом Малером, бывшем на двадцать лет старше ее. Вскоре Альма становится его возлюбленной, а затем женой [xxii].
Густав Малер
Условием брака со стороны “Диктатора Венской Оперы” был отказ Альмы от сочинительства. Альма отказывается от собственных амбиций, становится заботливой женой и секретарем Густава, рожает ему двух дочерей, спасает его от долгов. Но творческая неудовлетворенность и, в особенности, внезапная смерть 5-летней дочери от дифтерии вызывают у нее тяжелую депрессию. Вместе со второй дочерью она едет лечиться на горный курорт Тобельбад (описанный в “Волшебной Горе” Томаса Манна). Здесь она знакомится с молодым и талантливым немецким архитектором Вальтером Гропиусом и влюбляется в него.
Вальтер Гропиус
Узнав об измене, влюбленный в жену Малер пытается спасти брак. Он добивается консультации у Фрейда. Диагноз Фрейда после 4-часового сеанса психоанализа – неявная лицензия на виртуальный инцест: жена Малера Альма любила своего отца, Рудольфа Шиндлера, и может любить только мужчин этого типа. Малер, в свою очередь, любил свою мать и искал ее тип в каждой женщине. Именно возраст Малера, которого он так стеснялся, делал его столь привлекательным для жены! Воодушевленный, Малер начинает поощрять музыкальные занятия Альмы. Под его руководством она подготавливает для публикации 5 своих песен, и в 1910 году издатель Малера печатает их. Альма прекращает отношения с Гропиусом, но – уже слишком поздно. Сердце Малера разбито в буквальном смысле. Во время их поездки в Нью-Йорк, куда его приглашают как дирижера, у Малера обнаруживают тяжелую инфекцию, осложненную пороком сердца (все происходит до открытия антибиотиков) и после возвращения в Вену он умирает.
После смерти Малера Альма не торопится возобновить контакты с Гропиусом.
Пауль Камерер
В 1911, очевидно, чтобы преодолеть депрессию, Альма начинает работать ассистентом-добровольцем у молодого Венского биолога, Пауля Каммерера, ставшего впоследствии одним из наиболее знаменитых биологов в мире – Нью-Йорк Таймс называла его новым Дарвином! Каммерер вызвал мировую сенсацию демонстрацией наследования приобретенных признаков у ряда животных (точнее было бы назвать его новым Ламарком — DBG). Альма, изучавшая поведение богомолов-мант, весьма критично отзывалась о научном подходе Каммерера: "…Я кормила их [мант] на затемненном дне их клетки, но они предпочитали есть высоко, при солнечном свете, и твердо отказывались измениться ради Каммерера. Я делала записи, очень подробные записи, что тоже раздражало Каммерера: менее подробные записи с позитивными результатами доставили бы ему больше удовольствия!" Короткая страстная любовь, сопровождавшая работу, зашла так далеко, что Пауль начал угрожать, что застрелится на могиле Малера, если она не выйдет за него замуж! В конце концов, Каммерер действительно застрелился в горах недалеко от Вены в 1926, но не из-за Альмы, а за своей знаменитой жабы - после того, как его обвинили в подделке образца, иллюстрирующего передачу приобретенных признаков по наследству. Надо заметить, что подход Каммерера характерен для ученых, верящих в правильность своей теории, об этом подробно пишет известный химик и философ Майкл Полани. «Разоблачение» может быть таким же малообоснованным, как и то, против чего оно направлено. Обвинение против Каммерера не было доказано окончательно, оставляя место для нескольких версий, и не исключено, что его самоубийство — вовсе не акт признания правоты обвинителей, а невозможность смирится с позором. Ошибки в науке — дело обычное и ученые постоянно перепроверяют друг друга. Но восстановить репутацию, разрушенную обвинением в подделке, невозможно.
Оскар Кокошка
Попробовав себя в науке, Альма в 1912 встречает талантливого художника чешского происхождения, enfant terrible венской богемы, Оскара Кокошку. Оскар жесток и необуздан – в прессе его называли "самым диким из всех чудовищ!" Знакомство с Альмой никого не оставляет равнодушным. Занятия любовью прерывались только в те часы, когда Альма становилась моделью для своего возлюбленного: когда он не любит ее, он пишет ее. Многие работы Кокошки, в том числе знаменитая “Невеста ветра”, – были вдохновлены Альмой. Страсть Оскара вскоре становится собственнической, он одержим ревностью. Это утомляет Альму, оба устают от эмоциональных подъемов и спадов в своих отношениях. Мать Кокошки спешит на помощь сыну и угрожает застрелить Альму, если она еще раз встретится с ним! Аборт, сделанный Альмой без его согласия, наносит Оскару удар, от которого он уже не оправился. Отослав Оскара на фронт добровольцем, Альма возобновляет контакты с Гропиусом и в 1915 году, во время одного из его армейских отпусков, выходит за него замуж. Эта новость причиняет Оскару больший удар, чем штыковое ранение, полученное в России. В глубоком отчаянии он заказывает в Мюнхене куклу в натуральную величину, которая во всех деталях должна была изображать потерянную возлюбленную. Результат был разочаровывающим и Кокошка во время дикой, разнузданной оргии в своей мастерской в Дрездене обезглавливает неуклюжее чучело из тканей, дерева и шерсти, и в такой символической, даже языческой форме (вспомним обряды охотников и колдунов), отделяет себя от Альмы — счастья и проклятия своей жизни.
Вальтер и Альма с дочерью
Через год у Альмы и Вальтера рождается дочь Манон (она умрет от полиомиелита в возрасте 18 лет и в память о ней Альбан Берг, член 'семьи', сочинит скрипичный концерт). Однако брак с Гропиусом не был счастливым - из-за службы Гропиус редко бывает дома и в ноябре 1917 года уже 38-летняя Альма знакомится с поэтом и писателем Францем Верфелем, который был на одиннадцать лет ее моложе.
Франц Верфель
«Жирный кривоногий еврей с вывороченными губами», как она описывает свое первое впечатление о Верфеле, вовсе не вызывает у нее отвращения, что надо понимать как отсутствие антисемитизма. Верфель, терзаемый глубокими внутренними противоречиями, о которых речь пойдет ниже, увидел в Альме своего спасителя, свою богиню, которой ему разрешено поклонятся... Муза жестока и требовательна. Она посещает Франца в его комнате в отеле "Бристоль" при любой возможности и, после занятий любовью, беспощадно отправляет его обратно за письменный стол. В начале 1918 года Альма беременеет. Мартин, «дегенеративное семя Верфеля», как с любовью пишет о нем Альма, рождается преждевременно, болеет и умирает через десять месяцев. Вначале Гропиус верил, что ребенок его, но вскоре измена была обнаружена и в 1920 году они разводятся.
С этого времени Альма посвящает всю жизнь заботам о своем "Францеле", "маленькой птичке" в ее руках, которая нуждалась в ее защите. С момента развода с Гропиусом, Альма и Верфель жили вместе, но поженились только в 1929 году. После аншлюса в 1938 году Альма и Франц, хорошо понимая что их ожидает при нацистах, бегут во Францию. С лета 1938 до весны 1940 они живут на Ривьере и в Париже 40-летний (!) Франц переносит свой первый инфаркт. После вторжения немцев во Францию и с началом депортаций евреев, они пытаются эмигрировать в Соединенные Штаты. Приобретение выездных виз невозможно, но мировая известность Верфеля играет свою роль и им организуют побег. В 1940 году вместе с Генрихом Манном и его семьей, Альма и Франц пешком (!) бегут через Пиренеи в Испанию, а оттуда, повторяя путь еврейских изгнанников пятью веками ранее – в Португалию, где, наконец, садятся на корабль, идущий в Нью-Йорк. В США Альма и Франц поселились в Лос-Анджелесе, на Голливудских холмах.
Альма с Францем Верфелем
Спустя год после смерти Франца в 1945 году, Альма становится гражданкой США, затем переезжает в Нью-Йорк, где оказывается в центре культурной жизни города. В числе ее друзей – писатель Герхарт Гауптман, певец Энрико Карузо. Леонард Бернстайн, видел в ней живую связь с Малером и Бергом, «с которыми у него не было возможности встретиться как человеку, принадлежащему более позднему поколению». Умерла Альма Малер-Верфель, женщина-легенда в возрасте 85 лет в 1964 году.
Альма в старости
Апология сверхчеловека Кандинского
Вопрос о происхождении взглядов Кандинского сам по себе достоин отдельного исследования. Его отец родился в Дальневосточной Азии. По мнению Вейса:
"...этнографические экспедиции Кандинского в отдаленные районы Вологодской губернии в 1889 году были, по крайней мере частично, продиктованы его желанием проследить его собственные корни среди финно-угорского народа Коми. Это была также попытка контакта с корнями тех древних членов клана его отца, которые эмигрировали из горной Уральской области на реке Обь, с места, известного как Кондинск, в далекую Восточную Сибирь – вначале в Якутию, а затем к еще более восточным районам – Кяхту на монгольской границе и Нерчинск, районы, населенным бурятами и тунгусами...».[xxiii]
Дор Аштон [xxiv] полагает, что корни драмы еще в российском прошлом Кандинского, вероятно, разделявшего обычные для аристократических российских кругов «умеренно» антисемитские взгляды. Но давайте по порядку. К 1923 году Кандинский пережил ужасы Мировой войны, русской революции, голод и болезни; он пережил две эмиграции и личную трагедию – смерть 3-летнего сына Володи. В Германии он переполнен новыми впечатлениями. Найдя свой дом на основанном Гропиусом в 1919 году факультете Баухауз в Веймаре, "Храме социализма", по выражению его друга, художника Лайонела Фейнингера, вновь окруженный коллегами и обожанием учеников, он хочет возродить, казалось, ушедший, дух старого времени. Первые письма в июле 1922 года были таким же теплым и сердечным, как и прежде – оба друга стремились к встрече [xxv]. Кандинский приглашает Шёнберга присоединиться к Баухаузу. Тем временем, по мере усиления напряженности в Веймарской Республике, меняется атмосфера и там. "Гражданские комитеты" в Веймаре обвинили поддерживаемый государством Баухауз в "спартаковских тенденциях" и укрывательстве "элементов чужеродного происхождения". [xxvi] Хотя государственное расследование нашло среди двух сотен студентов только 17 евреев, ассоциация евреев с политическим радикализмом в Германии 1923 года совершенно очевидна. К 1923, лидеры Баухауза стали настолько осторожны, что брошюра с упоминанием "Храма социализма" была отозвана с выставки и тираж уничтожен. Нервно наблюдая за наступлением нацистского режима, в Баухаузе не могли не касаться в своих дискуссиях хорошо заметной общественной деятельности «элементов "чуждого происхождения – еврейских художников и журналистов. Мог позволить себе что-то «этакое» в своих отзывах о евреях и Кандинский.
Ко времени получения письма 15 апреля 1923, Шёнберг (как он прямо пишет Альме) был уже в курсе разговоров в Баухаузе, и вряд ли успев «остыть» после эпизода в Маттси, не был настроен смягчать выражения. Его жесткий ответ задел, даже шокировал Кандинского, предположившего, что «кто-то преднамеренно пытался разрушить их дружбу». Вполне возможно, что ситуацию могло бы разрядить простое признание вины, так как параноиком Шёнберг уж точно не был. Но в том-то и дело, что Кандинский, по- видимому, не видел ничего предосудительного в своих взглядах, он действительно верил в антисемитский миф, хотя и был готов сделать исключение для своего друга: "Я люблю тебя, как художника и человека, или, возможно, как человек и художник..., те "немногие", которые обладают относительной внутренней свободой", как и мы" никогда не должны допускать, чтобы между нами вбивали клин...». Ну и подкрепив свой «широкий жест», обычным аргументом о том, что его лучшие друзья были евреями (как и у Вагнера), Кандинский, что называется «попал» - попав в болевую точку Шёнберга. К тому же, развивая свою мысль о принятии в «элиту», Кандинский использовал взрывное слово Übermensch, не понимая как оно звучит в уже еврейских ушах Шёнберга.
Аштон подчеркивает, что, несмотря на незначительность их разницы в возрасте, они принадлежали к разным поколениям. Поколением Кандинского, родившегося в 1866 в России, послание о Übermensch было воспринято в том смысле, который и имел в виду Ницше. Übermensch - это творческий индивидуалист, обладающий внутренней свободой, отказывающийся от деградировавших ценностей — представим себе, например, нигилиста Базарова. В 1880-х годах Übermensch был героем, который мог отвергнуть отечество, воспитание, убеждения, родителей и спутников, кто мог, по определению Карла Ясперса, найти собственный путь самосозидания. До первой мировой войны Шёнберг, вероятно, разделил бы этот взгляд. Но к началу нового века — для людей поколения Шёнберга — понятие Übermensch уже приобрело нацистскую, расовую интерпретацию — человеку уже не надо было становится другим, он уже был другим — по факту рождения! В 1939 Генрих Манн, будучи всего на три года старше Шёнберга, посчитал вынужденным извинится за Ницше.
"Его работа страшна, вместо того, чтобы «унести нас прочь» как это было когда-то, она стала угрожающей... В те дни … мы радостно верили индивидуалисту, который был таковым до предела, до позиции противника государства, который скорее будет анархистом, чем покорным гражданином 'Рейха... остается только желать что бы мы нашли путь обратно, к самому человеку." [xxvii]
К 1923 году Шёнберг увидел во фразе Кандинского совершенно другой смысл. Для него Übermensch означал уже не художника-нигилиста, а «белокурую бестию» расы господ, новый вид, возникший в «арийской» Германии. Они говорили на разных языках! Шёнберг ответил письмом, которое должно было уязвить Кандинского еще больше. Он упрекал преподавателей и друзей Баухауса, не в антисемитизме, а в снисходительности к антисемитизму. [xxviii] Упоминая о том, как ему пришлось "покинуть место, которое я отыскал, чтобы поработать спокойно, а потом вообще не мог обрести душевный покой, чтобы работать", он, очевидно, говорит об эпизоде в Маттси. Любопытно, встретил ли бы он сочувствие у друга, если бы поделился подробностями? Осмелюсь предположить, что вряд ли — скорее всего, Кандинский ограничился бы успокоительным замечанием о «перегибе» местных властей. К тому же, давайте уж будем честными до конца, разве в нежелании курортных властей принимать еврейских постояльцев было что-то уникальное? Аналогичные ограничения сохранялись в США даже после Катастрофы. Об этом – получивший три «Оскара» фильм Элии Казана «Джентльменское соглашение» (англ. Gentleman's Agreement) 1947 года, с Грегори Пеком в роли журналиста Филиппа Грина, получившего задание написать статью об антисемитизме и решившего изучить тему на личном опыте, взяв имя Фила Гринберга. Вывод однозначен – невозможно понять, не пережив.
Аштон подчеркивает, что хотя и бесполезно спрашивать, что бы случилось, если бы Шёнберг все же приехал в Баухаус, о важности личного опыта антисемитизма свидетельствуют и все последующие работы на еврейские темы, и непоколебимая "этика" Шёнберга, которую он ассоциирует с еврейским монотеизмом. Только недавно мы смогли приблизиться к пониманию полной меры «еврейского» переворота в мироощущении Шёнберга, где свою роль сыграли и личный опыт, и наблюдения — он жил не в башне из слоновой кости. Почему же ему открылось, еще раз напоминаем, дело происходило в самом начале 20-х годов, за десять лет до прихода нацистов к власти, за 15 - до Kristallnacht, то, что большинство германских евреев не смогло, отказалось понять? Как вы увидите из дальнейшего, истинное значение нацизма стало понятно Шёнбергу уже в 1923 году – в год провалившегося «Пивного путча» – задолго до публикации «Майн Кампф», задолго до “Кристальной Ночи”, до погромов и Нюрнбергских законов, за 10 лет до прохода Гитлера к власти... Да что нацизм – безупречный этический компас Шёнберга не сумел обмануть и миф коммунизма — кто из западных либералов, идеализировавших «свет, идущий с Востока», сумел увидеть в обеих версиях социализма – национального и наднационального, одну и ту же идею тоталитаризма, враждебную индивидуализму и демократии, враждебную свободе и человеческому достоинству. И этого человека обвиняют в «паранойе», в зацикленности на «еврейских комплексах»? И сейчас, уже зная, насколько абсолютно точными оказались предчувствия и оценки Шёнберга, мы благодушно покиваем, «да мол, с кем не бывает, зато талантлив, несомненно». Большое спасибо.
Думаю Шёнберга, подобная снисходительность к его «слабостям» оскорбила бы больше, чем открытая враждебность. Он был очень гордый человек. Конечно, когда он обрушил личное разочарование и гнев на своего старого друга, он, скорее всего, не знал о его мучительном опыте войны и революции, голода и болезней, он не мог знать о потерянном ребенке Кандинских, которые всю свою жизнь держали эту трагедию в тайне. Шёнберг, отчаянно раненый, писал от сердца. Как это ни было трудно для него, Кандинский, несомненно страдавший, имел мудрость хранить молчание. Он был вынужден признать, что счастливые дни Мюнхена прошли навсегда, мир стал чернее чем когда-либо. Потеря ребенка, а теперь потеря старого друга... Да и общая ситуации становилась все хуже. Кандинского вскоре тоже постигнет судьба художников, изгнанных нацистами из Германии. Его полотна, как и картины Фейнингера и других, убраны из музеев, стали экспонатами на Гитлеровской выставке дегенеративного искусства. Он опять стал беглецом, покидая на этот раз столь милую его сердцу Германию. Заметим, что Кандинский не был в числе беженцев – интеллектуалов и художников, евреев и арийцев, оставшись во Франции до самой смерти в 1944 году. Изгнанный нацистами из немецкого искусства, он не бежит от самих нацистов. В отличие от братьев Манн, Кандинский мог жить в условиях нацистской оккупации.
Я не ставил себе целью "уличить" Кандинского в антисемитизме. Во первых, это и так на поверхности. Во вторых, подобное "разоблачение" само по себе мало что меняет в нашем отношении к его творчеству. Понимание языческих корней, славянских или арийских мотивов творчества Кандинского — действительно важно, но, в отличие от произведений, скажем, Гоголя или Вагнера, юдофобии в его картинах «не углядишь» и с самой большой лупой. Но и, по большому счету, произведения Кандинского, Канта, Пушкина, Гоголя, Достоевского, Манна, Мандельштамма, Пастернака прекрасны сами по себе, а любить или не любить – неотъемлемое право художника, да и любого из нас. Вопрос в другом – к чему привел умеренный антисемитизм Кандинского – и его самого, и тех, на кого он повлиял, тех, кто думал, так же как и он? Это вопрос об ответственности мыслителя, историка, о том, как, на первый взгляд, академические дискуссии, личное интеллектуальное и духовное развитие влияет на других людей, в конечном счете – на сам ход истории! Эти взгляды не были результатом мгновенного «откровения» или отдельного неприятного случая, они подкреплялись жизненными наблюдениями, мнениями других великих мыслителей: великой идее «арийского сверхчеловека» противостоял заговор цепляющейся за выживание паразитической расы, давно отрезанной от своих собственных культурных корней, не имеющей собственного творческого начала.
Посмотрим, как это происходило. Заслуга формулировки этой точки зрения принадлежит гениальному Рихарду Вагнеру:
"…Еврейскому композитору предоставлено лишь торжественное служение Иегове как единственное музыкальное выражение его народа: синагога — единственный источник, из которого еврей может извлечь понятные ему народные мотивы. Если мы пожелаем представить себе это музыкальное богослужение в его первоначальной чистоте весьма благородным и возвышенным, то тем вернее мы должны будем сознаться, что эта чистота дошла до нас в виде противнейшей мути: в течение тысячелетий здесь не было никакого дальнейшего развития их внутренних жизненных сил, но всё, как и в еврействе вообще, застыло в одном содержании и одной форме. Форма же, никогда не оживляемая возобновлением содержания, делается ветхой, и если ее содержанием являются чувства уже не живые, то она становится бессмысленной. Кому не случалось убедиться в этом при слушании богослужебного пения в собственно народной синагоге? Кем не овладевало противнейшее чувство, смешанное с ужасом и желанием смеяться при слушании этих хрипов, запутывающих чувство и ум, этого запевания фистулой, этой болтовни? Ни одна карикатура не могла бы в более безобразном виде выразить то, чтó здесь представляется с наивной, но полной строгостью. В последнее время, правда, стало заметно деятельное стремление к реформе, пытающееся восстановить в песнях старинную чистоту: но всё, что в этом направлении может быть сделано со стороны высшей еврейской интеллигенции, всё будет бесплодно. Их реформы не пустят корней в народную массу. И поэтому образованному еврею никогда не удастся найти источник художественного творчества в своем народе. Народ ищет того, чем он мог бы жить; того, чтó для него было бы поистине настоящим, но не отраженным, не реформированным. А таким настоящим для евреев является только их искаженное прошлое…
«… Для еврея сделаться вместе с нами человеком — значит, прежде всего, перестать быть евреем... Принимайте же — не стесняясь, мы скажем евреям — участие в этой спасительной операции, так как самоуничтожение возродит вас! Тогда мы будем согласны и неразличимы! Но помните, что только это одно может быть вашим спасением от лежащего на вас проклятия, ибо спасение Агасфера — в его погибели. [xxix]
Итак, как видим, речь всего лишь о творчестве, прямых призывов к употреблению ядовитых газов нет, а достоверность цитат из его личной переписки, опровергнута [xxx]. К тому же, мало ли что кто кому говорил — раз мы ставим вопрос о влиянии на других людей, средством влияния могут быть только опубликованные, публично доступные высказывания.
Что же, согласно Википедии, под влиянием идей Вагнера и французского графа Гобино, писателя-романиста, социолога, автора арийской расовой теории [xxxi] сложились взгляды Хьюстона Стюарта Чемберлена («Замечания к Лоэнгрину», 1892), «Анализ вагнеровской драмы», 1892), а также в биографии Вагнера (The Life of Wagner, Munich, 1895-1897). Чемберлен осуществил синтез существовавших в течении пангерманизма антисемитских школ с позицией расизма. Через весь его главный труд [xxxii] красной нитью проходят две основные темы: арийцы — как творцы и носители цивилизации, и евреи — как негативная расовая сила, разрушительный и вырождающийся фактор истории. Уильям Ширер в книге «Взлёт и падение Третьего рейха» подчёркивал влияние Чемберлена на расовую доктрину национал-социализма и формирование взглядов Розенберга и Гитлера [xxxiii]. Йозеф Геббельс называл Чемберлена «Отцом нашего духа» [xxxiv]. Евгений Майбурд, проанализировавший «страсти по Вагнеру» пишет:
«Поползновения Альфреда Розенберга, сотворить для немцев языческую религию на основе скандинавских мифов о Вотане и Валгалле, естественно подогревали экстаз нацистов по поводу Вагнера. Зять Козимы, Хьюстон Чемберлен, законченный юдофоб, скомпилировал туманные, противоречивые высказывания Вагнера о «еврейской расе», препарировал, утрировал и написал свою биографию Вагнера и книгу «Основы XIX века». Именно в таком виде получили нацисты «своего Вагнера» и вознесли его на пьедестал»[xxxv]
Майбурд подчеркивает, что иные из антисемитских выступлений Вагнера звучат не как нечто из ряда вон выходящее, а лишь как вариации на тему, которая уже громко обсуждалась вокруг. Виноват ли Вагнер, что именно его ядовитая риторика получила академическое выражение в трудах Чемберлена, приобрела черты идеологии у Розенберга и стала программой действий у Гитлера? Виноват ли Кандинский в увлечении теософскими и антропософскими сочинениями Рудольфа Штайнера? Повторюсь: Альма Мале-Верфель называет носителей взглядов, озвучиваемых Кандинским, "арийцами". Заметьте, не антисемитами, а арийцами. Для понимания взглядов Кандинского важны и его детские впечатления о еврейской Одессе и большевистско-еврейском Петрограде, и непосредственное участие в идеологических сражениях "евреев" и "арийцев" в период Веймарской республики (см. комментарий к последнему письму Шёнберга). О поисках арийской идентичности Кандинским в восточном, славянском и германском язычестве (например [xxxvi] и [xxxvii]) и его влиянии, например на сербского расового философа Дмитрия Митриновича. [xxxviii] я уже писал в 1-й части.
Как и «героические тевтонские аспекты» в сочинениях Вагнера, языческая мифология Кандинского, выраженная многими его произведениями, созвучны мифологиии нацизма. Но можно ли обвинять Кандинского в политической наивности? Да что Кандинский — Гитлер стал воплощением «подлинности» для самого Мартина Хайдеггера, по мнению многих - самого влиятельного философа 20-го века. Лишь грубые факты жизни поставили Манна, Кандинского и многих других влиятельных интеллектуалов в оппозицию нацизму, враждебному не только к евреям – своим конкурентам в борьбе за мировое господство, но и к любым интеллектуалам вообще. Интеллектуалы становились скорее помехой. Пускай катятся куда подальше вместе со своими еврейскими друзьями – если успеют. Став кумиром 'массы' народа, Гитлер уже не нуждался в помощи в деле творения мифов, он сам стал воплощением мифа и этот миф становился реальностью.
Обвинение Вагнера, Кандинского, Манна и многих других искренних и умных мыслителей в откровенной или завуалированной юдофобии [xxxix] мало что меняет. Интересно, почему они так думали. Только ли в личном эмоциональном опыте («одноклассник-еврей задавался», «лавочник-еврей надул», «приходится у них деньги одалживать», «критики-евреи совсем обнаглели» и т.д.) дело? Всего этого достаточно для бытового антисемитизма, который вполне может быть преодолен личным позитивным опытом («одноклассник-еврей всегда давал списывать», «лавочник-еврей никогда не обсчитывал», «всегда помогут, и не только своим»), но не для фундаментальной теории исторического развития. А что остается думать не настолько образованному еврею? Если такие люди так думают – так может это правда? Может быть действительно еврейство – это генетический дефект, наследственная болезнь, а наша хваленая живучесть – сродни неистребимости крыс и тараканов. Справедливость такого взгляда подтверждалась признаниями самих представителей "злосчастной расы", нашедших в себе мужество осудить свою дегенеративную наследственность.
"Еврейская ненависть к себе" - так называется работа Теодора Лессинга вышедшая в свет в 1930 году - за три года до прихода Гитлера к власти. [xl] В ней Лессинг попытался дать психологическое объяснение внутренней трагедии еврейства, которую сам испытал на своем веку: как и Шёнберг, в студенческие годы Лессинг перешел в лютеранство, но уже в 1900 г. вернулся к иудаизму. Проанализировав отношение многих деятелей немецкой культуры к своему еврейству, Лессинг пришел к выводу о наличии непрерывного внутреннего конфликта между стремлением порвать с еврейством и неспособностью преодолеть его в себе. Сам Лессинг видел преодоление этого экзистенциального конфликта в возрождение еврейской национальной жизни, считая задачей сионизма синтез жизненных принципов, сохраненных еврейским народом со времен Библии, и духовных приобретений в рассеянии. Я остановлюсь на примерах "Еврейской ненависти к себе" как типичных, и каким-то образом связанных с героями моего расследования, в следующей, 3-й части моего опуса. Привожу также оглавление 3, 4 и 5-й частей, подготавливаемых с публикации.
Что же дальше?
Часть 3. Еврейская ненависть к себе
Философ: Отто Вайнингер
Писатели: Верфель, Кафка, Мандельштам
Ученый: Фрейд
Спиноза: эмансипация интеллекта
Мендельсон: эмансипация изгоев
Часть 4. Интеллектуальный антисемитизм
Философы: Кант, Фихте, Гегель
Теолог: Герхард Китель
Гуманист: Томас Манн
Новое время: Мартин Хайдеггер
Часть 5. Альтернатива Шёнберга
Библейский путь
Диалог Моисея и Аарона
Послесловие
Дальнейшее чтение
Как отмечал в начале, я не историк не музыковед. Поэтому рекомендую более серьезное чтение по теме.
1. Юрий Окунев. Вхождение в еврейскую культуру.
2. Марк Райс. Два эссе об Арнольде Шёнберге
3. Марк Райс. Арнольд Шёнберг - певец непокорной мысли
4. Марк Райс, Максим Тюленин. Шёнберг contra Вагнер
5. Артур Штильман «Любите ли вы Вагнера?»
6. Артур Штильман. Письмо Рихарда Штрауса Стефану Цвейгу
7. Артур Штильман. Пророк «новой венской школы» и его опера «Моисей и Аарон»
8. Павел Юхвидин. Шенберг
9. Павел Юхвидин. Пророк без отечества
Иерусалим. 2010-2015
Примечания
[i] Акутагава Рюноскэ - Ворота Расемон
[ii] Collinwood R. The Idea of History (1946). p. xii.
[iii] Nietzsche "Beyond Good and Evil". ch. i.
[iv] Carr E. H. "What is History?" Pelican Books. 1964.
[v] www.lucalombardi.net/pdf/Text%20Lombardi%20Desire.pdf
[vi] Schoenberg's Letters, selected and ed. Erwin Stein, trans. Eithne Wilkins and Ernst Kaiser (London, 1964).
[vii] Стайнер А. Дело Мартина Хайдеггера, философа и нациста
[viii] Weiss, Peg (1986) "Kandinsky and "Old Russia": An Ethnographic Exploration," Syracuse Scholar (1979-1991): Vol. 7: Iss. 1, Article 5.
[ix] ЕЭБЕ/Кант, Иммануил
[x] Dika Newlin Why Is Schoenberg's Biography So Difficult to Write? Perspectives of New Music, Vol. 12, No. 1/2 (1973-1974), pp. 40-42
[xi] http://www.thejewishmuseum.org/exhibitions/SchoenbergKandinsky
[xii] http://www.schoenberg.at/1_as/bio/biographie_e.htm
[xiii] Separation – 1923. http://www.schoenberg.at/4_exhibits/asc/Kandinsky/Trennung_e.htm
[xiv] http://www.schoenberg.at/1_as/bio/biographie_e.htm
[xv] Malcolm MacDonald. Schoenberg. Oxford University Press. Second Edition. OUP USA Master Musicians Series. 2008
[xvi] Alexander L. Ringer Two Assimilation and the Emancipation of Historical Dissonance. In: Constructive Dissonance: Arnold Schoenberg and the Transformations of Twentieth-Century Culture. Berkeley: University of California Press. 1997.
[xvii] Richard McBee. Return to Sinai. Moses und Aron by Arnold Schoenberg (2004) http://richardmcbee.com/moses_und_aron.htm
[xviii] David Drew. Der Weg der Verheissung: Weill at the Crossroads. Tempo, New Series, No. 208 (Apr., 1999), pp. 33 -50. Cambridge University Press. http://www.jstor.org/stable/944671
[xix] Mark Berry. Arnold Schoenberg’s ‘Biblicalway’: Ffrom ‘die Jjakobsleiter’ to ‘Moses und Aron’. Music & Letters,Vol. 89 No. 1, (2007). Oxford University Press
[xx] The most beautiful girl in Vienna (1879 - 1901) http://www.alma-mahler.at/engl/almas_life/almas_life.html
[xxi] David Drew. Der Weg der Verheissung: Weill at the Crossroads. Schoenberg and Der biblische Weg.
[xxii] Иехуда Векслер. Драма апостазии. http://7iskusstv.com/2010/Nomer1/Veksler1.php
[xxiii] Peg Weiss. Three Evolving Perceptions of Kandinsky and Schoenberg: Toward the Ethnic Roots of the "Outsider" In: Brand, J, and C. Hailey, eds. Constructive Dissonance: Arnold Schoenberg and the Transformations of Twentieth-Century Culture. Berkeley: University of California Press, c1997 1997. http://ark.cdlib.org/ark:/13030/ft52900620/
[xxiv] Dore Ashton No More than an Accident? Critical Inquiry, Vol. 3, No. 2 (Winter, 1976), pp. 235-249. The University of Chicago Press. http://www.jstor.org/stable/1342887
[xxv] Brand, Juliane, and Christopher Hailey, editors. Constructive Dissonance: Arnold Schoenberg and the Transformations of Twentieth-Century Culture. Berkeley: University of California Press, c1997 1997. http://ark.cdlib.org/ark:/13030/ft52900620/
[xxvi] Hans Maria Wingler, The Bauhaus: Weimar, Dessau, Berlin, Chicago, ed. Joseph Stein, trans. Wolfgang Jabs and Basil Gilbert (Cambridge, Mass., 1969), pp. 38-39. Winter 1976 239
[xxvii] Heinrich Mann, Foreword to Nietzsche (London, 1939), pp. 1-3.
[xxviii] Dore Ashton No More than an Accident? Critical Inquiry, Vol. 3, No. 2 (Winter, 1976), pp. 235-249. The University of Chicago Press.
[xxix] Интернет-версия статьи Рихарда Вагнера “Еврейство в музыке”
[xxx] Евгений Майбурд. Халтурщики всех стран, соединяйтесь!
[xxxi] Виктор Клемперер. LTI. Язык Третьего рейха.
[xxxii]Чемберлен Х.С. Основания девятнадцатого столетия / Пер. Е.Б. Колесниковой. В 2 т. Т.I.- Спб.: "Русский миръ", 2012.- 688 с.
[xxxiii]Уильям Ширер. Взлет и падение третьего рейха (Том 1). Москва. Воениздат, 1991 (William Shirer. The Rise And Fall оf тhe Third Reich. London, 1960)
[xxxiv]Саркисянц М. Английские корни немецкого фашизма
[xxxv] Евгений Майбурд. Халтурщики всех стран, соединяйтесь!
[xxxvi] Н.Б. Автономова, Об этнографических исследованиях Василия Кандинского.
[xxxvii]М.Керимова, Номадийская наследственность Василия Кандинского.
[xxxviii]H. Rutherford, C. General Introduction. Certainly, Future: Selected Writings by Dimitrije Mitrinovic. East European Monographs 222. Boulder; New York: Columbia UP, 1987. 1-16.
[xxxix] Термин 'антисемитизм» часто служит началом долгой казуистической дискуссии, - «арабы – тоже семиты», а современные европейские евреи, скорее всего – потомки хазар-тюрок и т.д.
[xl] Евгений Беркович. Теодор Лессинг – пророк и жертва.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 6(63) июнь 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://7iskusstv.com/2015/Nomer6/Chernoguz1.php
