Будучи женатым на профессиональной пианистке, я стал свидетелем и участником нескольких 'музыкальных' историй, которые вызывают неизменный живой интерес у всех наших знакомых, людей разных национальностей и профессий, единодушно рекомендовавших мне их опубликовать.
Скрипка и немножко нервно
Марш "Прощание славянки с инородцем".
Виктор Шендерович
Когда мы поженились, Элла была ещё студенткой, заканчивающей Гнесинский институт по классу фортепиано под руководством профессора Теодора Давидовича Гутмана. Один из её друзей-однокурсников, скрипач Эммануил Борок, жил недалеко от нас в том же новом жилом районе «Давыдково», расположенном вблизи легендарной сталинской дачи, известной в литературе как «Кунцевская дача», на которой и завершился жизненный путь диктатора.
В 60-х годах на месте бывшей деревни Давыдково, расположенной недалеко от дачи, началось массовое жилищное строительство. Многие москвичи переселились туда во вновь отстроенные кооперативные и государственные дома-пятиэтажки. Интересно, что в новом районе было всего две улицы: Славянский бульвар и Давыдковская. Наши дома располагались на Давыдковской, что служило предметом постоянных шуток в компании.
Ещё до знакомства с Моней, как его называли друзья, Элла рассказывала мне о его большом музыкальном даровании, позволившем ему уже в студенческом возрасте выиграть главные призы на Всероссийском и Всесоюзном конкурсах молодых скрипачей.
Элла объяснила, что он учится в Институте у замечательного педагога Михаила Абрамовича Гарлицкого, автора известной школы для юных скрипачей «Шаг за шагом», который хотя и не имел официального звания профессора, был хорошо известен и высоко уважаем в профессиональных кругах как ведущий специалист.
Вскоре наше знакомство состоялось. Моня оказался обаятельным и умным человеком с хорошим чувством юмора, располагающими манерами и мягким низким голосом со слегка угадывавшимся не московским произношением. Он приехал в 14 лет учиться в Гнесинскую школу для музыкально-одарённых детей из Риги, где прошёл хорошую начальную скрипичную подготовку. Его мать рано умерла, и отец с дочерью, Мониной сестрой, по-прежнему, проживали там.
Мы быстро подружились и часто прогуливались по Давыдково, обсуждая многочисленные музыкальные и не музыкальные события, встречали вместе различные праздники, помогали решать друг другу возникавшие бытовые проблемы.
Мне очень импонировала его удивительная трезвость суждений, не искажённых гримасами советского воспитания. Природный ум и прозападная рижская атмосфера, а также ранняя самостоятельная жизнь сформировали в нём человека, сильно отличавшегося от постоянно рефлексирующих молодых московских интеллигентов. Это был уверенный, твёрдо стоящий на ногах профессионал, хорошо ориентирующийся в музыке и в жизни.
Моня жил в небольшой двухкомнатной квартире со своей женой Зиной, тоже скрипачкой из Гнесинского института, и их недавно родившимся сыном, Мариком. Им постоянно помогала Зинина мама – Рахиль Львовна, энергичная и умная женщина, у которой было ещё четверо взрослых сыновей.
Меня поражала его решительность, целеустремлённость и, особенно, многочисленные рабочие навыки, не свойственные моим прежним знакомым-музыкантам. Его умелые руки были хорошо приспособлены к любому труду.
Однажды, он продемонстрировал мне сооружённый им в новой квартире деревянный шкаф, затем самостоятельно и качественно отциклевал и покрыл лаком полы. На наших посиделках он готовил собственноручно оригинальные вкусные блюда.
Вскоре в нашей семье тоже появился ребенок, и мы часто прогуливали детей вместе. С большими трудностями мне удалось добиться расширения жилплощади, и мы с Эллой и сыном переехали в том же Давыдково в трёхкомнатную квартиру, расположенную в новом многоэтажном кооперативном доме на Славянском бульваре. «Вырвались из черты оседлости»,- шутил я.
***
Элла сообщила мне с гордостью за своего одноклассника, что по окончании Института Моне предложили место в оркестре Большого театра, что считалось очень почётным для молодых музыкантов и к тому же, по советским меркам, прилично оплачивалось. Зина нашла место в оркестре Театра имени Ермоловой.
По прошествии некоторого времени в его суждениях начала проскальзывать неудовлетворённость работой в Большом театре.
- Понимаешь, мне хочется играть симфоническую музыку, а этот оркестр зациклен на сопровождении оперной и балетной музыки для увеселения иностранцев, - объяснил он мне. - Я хочу попробовать пройти прослушивание к Кириллу Петровичу Кондрашину, в оркестр Московской филармонии.
Вскоре Моня сообщил нам, что прослушивание прошло очень удачно, и Кирилл Петрович предложил ему место помощника концертмейстера. В оркестре он сотрудничал с известными скрипачами Валентином Жуком и Виктором Ямпольским. Мы начали посещать концерты оркестра в Большом зале Московской консерватории, гордясь его присутствием за первым пультом.
Переход в оркестр Московской филармонии и работа с Кондрашиным явно принесли Моне музыкальное удовлетворение. Такая преданность музыке мне очень в нём импонировала.
Два личных события внесли диссонанс в эту гармоничную творческую жизнь. У Мони обнаружились камни в почках, причинявшие ему боли.
Дополнительное беспокойство было связано с решением его отца и сестры эмигрировать в Израиль, куда они вскоре переехали. Дипломатические отношения Советского Союза с Израилем были в то время разорваны, и Моне приходилось довольствоваться скудными сведениями о судьбе родных.
Однако музыкальная и творческая жизнь успешно продолжалась. Оркестр сотрудничал с выдающимися исполнителями и дирижёрами. Многие советские композиторы доверяли оркестру свои первые исполнения. Оркестр начал готовиться к гастролям в ФРГ.
Вот как Моня описал автору это критическое в его жизни событие:
- Для одобрения на поездку надо было пройти через несколько комиссий, и в финале ‘выездной комитет ЦК КПСС’ за закрытыми дверями рассматривал кандидатуры и выносил приговор.
- Я прошёл через все предварительные инстанции. К концу нашей последней перед поездкой репетиции в дверь заглянул инспектор оркестра и всем своим видом показал, что у него для Кондрашина есть важная информация.
- Кондрашин продолжал репетицию и через несколько минут после её окончания сказал мне напряжённым тоном: «Подождите, не уходите».
- Вскоре он позвал меня в артистическую. Я поднялся по лестнице, которая до сих пор сохранилась в моей памяти как шествие восторга. Много раз я стоял здесь в очереди, чтобы получить автограф или просто пожать руку великому музыканту, покорившему сердце.
- Сейчас меня сопровождали другие эмоции. Я уже знал, чего ожидать и был готов к этому.
Кирилл Петрович встретил меня. Было видно, что он с трудом сдерживает гнев: «Мне очень жаль вам сообщить, что вам в поездке отказано. Я нажал на все кнопки, потянул все струны, но в эту инстанцию мне хода нет. Не волнуйтесь, я вас отстою. Не делайте скороспелых выводов и не принимайте решений на эмоциональной основе. Не уезжайте, вам там счастья не найти. Тот мир не для вас!»
- Если я и сделаю какие-то выводы, то не по этому инциденту,- пообещал Моня.
Оркестр уехал, и мы, сидя у нас на кухне или гуляя по Давыдково, обсуждали ситуацию.
- Как можно было лишить музыканта простой возможности играть,- внутренне негодовал я, стараясь, однако, его всячески ободрить. Моня держался удивительно спокойно.
- Понимаешь, - объяснял он, - оркестру не нужен не выездной помощник концертмейстера, поэтому рано или поздно я потеряю эту работу и вряд ли найду здесь после этого что-то достойное. Мне надо отсюда уезжать.
Эмиграция в то время казалась нам обоим переходом в какую-то полную профессиональную неизвестность.
И как ты планируешь строить там свою жизнь? - спросил я.
- Мне кажется, что я смогу прочно сидеть в каком-либо западном оркестре. А если и это не получится, буду зарабатывать на жизнь, обучая детей игре на скрипке по Гарлицкому. Это уникальная система.
Незадолго до своей ранней смерти Михаил Абрамович Гарлицкий оставил Моне рукопись написанного им скрипичного учебного пособия.
Вскоре после возвращения Кирилла Петровича Кондрашина с гастролей двое ведущих музыкантов его оркестра Эммануил Борок и Виктор Ямпольский информировали его о своём намерении эмигрировать в Израиль. Оркестру и главному дирижёру грозили большие неприятности, и Кирилл Петрович нашёл умное решение. Он подал заявление об уходе.
Оркестр имел высокую международную известность и приносил стране изрядные валютные поступления. Вместо осуждения министр культуры Е.A.Фурцева и другие руководители принялись убеждать Кондрашина продолжить работу с оркестром. (Как известно, в декабре 1978 года после очередного концерта в Голландии, Кирилл Петрович Кондрашин принял решение не возвращаться в СССР.)
По заведённому регламенту коллектив проголосовал за отстранение Борока и Ямпольского от работы, а через месяц они были уволены. Наступили мучительно тянущиеся ожидания разрешения на выезд.
Сроки таких ожиданий были неопределённы, нужно было поддерживать семью, и Моня устроился в ансамбль «Мадригал», руководимый популярным композитором и клавесинистом, Андреем Михайловичем Волконским.
Рождённый в Женеве в семье потомка древнего дворянского рода, ведущего свое происхождение еще от легендарных Рюриковичей, и привезенный в Советскую Россию в 14 лет, князь Андрей Михайлович Волконский так и не смог воспринять лживость и лицемерие советской системы, оказав, тем не менее, сильное влияние на музыкальную жизнь страны.
Как-то придя к нам домой, Моня рассказал мне, что Андрей Михайлович попросил его найти ему какую-либо одинокую еврейскую женщину, собирающуюся эмигрировать, для фиктивного брака, который поможет ему уехать из страны. Как истинный аристократ все расходы за переезд обоих он, конечно, брал на себя.
Кажется, именно Моне удалось это осуществить, и в 1973 году Андрей Михайлович выехал на постоянное место жительства в государство Израиль, доехав, естественно, только до Швейцарии.
Я помню, как мы смеялись с Моней, заполняя для него бумаги в ОВИР, утверждавшие примерно следующее: «Я, Андрей Михайлович Волконский, прошу разрешения на выезд с моей женой… на постоянное место жительства в государство Израиль для воссоединения с моими родственниками…».
Я острил: «Моня, а что мы будем делать, когда в Израиль потянутся наследники российского престола – Романовы?»
Моня считал, что с фамилией Романов в ОВИРЕ будет проще, чем с фамилией Волконский. Она не так заметна. Главное, чтобы у них не было формы секретности, или на худой конец была хорошая государственная жилплощадь, переходившая, как известно, неучтённым образом, организациям, разрешающим отъезд. Освобождающаяся жилплощадь и личные карьеры интересовали чиновников больше, чем высокие родословные отъезжающих или, вообще, какие-либо их исторические корни, равно как и национальное достояние.
***
Вскоре Моня получил разрешение на выезд. По договорённости с женой, он решил сначала поехать один.
Прощались как будто навсегда. К тому времени я защитил докторскую диссертацию, и во избежание осложнений на моей работе договорились, что вся информация для меня будет передаваться письмами его семье на вымышленное имя приятеля.
Начали поступать письма, и Рахиль Львовна или Зина держали нас в курсе событий. А события развивались исключительно благоприятно.
Присмотревшись к израильской музыкальной жизни, Моня сообщил, что его заинтересовали два коллектива высокого уровня: филармонический оркестр под управлением Зубина Мета и камерный оркестр под руководством Гари Бертини.
Явившись на репетицию камерного оркестра и оценив его звучание, Моня подошёл к Бертини и представившись сказал, что хотел бы играть в этом оркестре.
- Дайте ему скрипку, пусть сыграет,- предложил Бертини.
Взяв чью-то скрипку, Моня начал играть. После краткого прослушивания, Бертини вскочил со своего места и начал аплодировать.
Он сообщил Моне, что по своему уровню, он должен быть концертмейстером этого оркестра, и ему сразу был предложен контракт на пять лет.
Главные проблемы были решены, и Моня вскоре начал гастролировать с оркестром в качестве его концертмейстера. Окончательно устроившись, он пригласил Зину присоединиться к нему вместе с сыном. По неизвестным нам причинам Зина начала просить Моню попробовать устроиться в США.
***
В результате, бросив через год камерный оркестр, Моня отправился в Бостон, имея, как он писал, всего лишь скрипку и пару джинсов.
Последующее развитие событий напоминало страницы самых дешёвых романов об 'американском успехе', однако всё это происходило наяву. Моня сообщил, что объявлен конкурс на совмещённую позицию помощника концертмейстера Бостонскиго симфонического оркестра и концертмейстера Бостонского оркестра популярной музыки, состоящих фактически из одних и тех же музыкантов и руководимых тем же дирижёром, знаменитым Сэйджи Озавой. Конкурс должен был состоять из шести туров и в нём собирались принять участие 35 ведущих музыкантов из Америки и Канады.
- Мне нечего терять,- писал он,- и я попробую тоже попытать счастья.
Через какое-то время пришло новое письмо:
- Ребята, я выиграл этот конкурс! Пытаюсь спросить у коллег, какая будет зарплата, а они говорят, что концертмейстер Бостонского оркестра не должен думать о деньгах. У него будет столько, сколько ему надо.
В следующем письме Моня сообщил, что 'воротилы' города Бостона пригласили его на торжественный обед, устроенный в его честь. В заключение обеда один из гостей – владелец недвижимости в Нью-Йорке попросил его принять в дар от него скрипку. Даритель хотел лишь Мониного разрешения установить на инструменте золотую пластинку с дарственной надписью.
Теперь уже ничего не мешало счастливому воссоединению семьи, и Зина с Мариком отправились в Бостон, а Рахиль Львовна, вернув квартиру кооперативу, уехала жить ближе к одному из своих сыновей. В освободившуюся квартиру переехала с другого этажа их знакомая.
***
Блестящее развитие событий было неожиданно прервано телефонным звонком в нашей Давыдковской квартире. Был поздний вечер, и мы сидели втроём с моей сестрой Валей, приехавшей к нам в гости из центра Москвы. Сын уже спал в своей комнате.
Элла взяла трубку. Звонила наша общая приятельница, Дия Вершинина, из теперь уже бывшего 'Мониного' дома. Рыдая, она сообщила, что только что получила звонок от своей знакомой, въехавшей в квартиру Мони и Зины. Та рассказала, что ей позвонил какой-то иностранец, и, сильно коверкая русские слова, попросил к телефону Рахиль Львовну. Приятельница ответила, что она переехала. Он попросил дать ему новый телефон Рахили Львовны, чтобы передать ей важную новость.
- Её зятю, Эммануилу Бороку, - сказал он,- сделали в Бостоне срочную операцию на почке, и он умер на операционном столе.
Ошеломлённая приятельница дала ему новый телефон Рахили Львовны.
Элла разрыдалась, у меня стучало в висках. Я почему-то сразу представил себе, что произойдёт, когда эта чудовищная новость будет сообщена Рахили Львовне.
Моя сестра, опытный врач-клиницист, начала растерянно размышлять:
- Что-то странно. Операция по удалению камней в почках - стандартная. Даже в самом худшем случае, когда почку удаляют, это не представляет жизненной опасности.
Я не мог отвязаться от навязчивого представления о надвигающейся угрозе убийственного звонка. Время приближалось к полуночи. Схватив трубку и ещё плохо соображая, что я буду говорить, я набрал номер Рахили Львовны.
В трубке услышал её обычный бодрый голос. Значит, он ещё не звонил и у нас есть, по крайней мере, время до утра.
Всё ещё пребывая в шоке, я начал импровизировать.
- Рахиль Львовна, я завтра собираюсь посетить предприятие вашего сына (Веня работал в 'почтовом ящике'), и мне хотелось бы с ним предварительно проконсультироваться. Дайте, пожалуйста, его телефон.
Она продиктовала номер. Перебросившись ещё парой малозначащих фраз, я извинился и быстро закончил разговор под предлогом необходимости звонить Вене, пока он ещё не спит.
Веню я, конечно, разбудил и рассказал о случившемся.
- Это, наверное, провокация,- реагировал он.
- Моя сестра-врач тоже сомневается, но сейчас надо в первую очередь обезопасить вашу маму от этого звонка.
Спросонья, Веня ещё реагировал замедленно.
- А что можно сделать?
- У вас на предприятии знают об отъезде вашей сестры в Америку?
-Да, конечно.
-Тогда срочно поезжайте на Главпочтамт, он работает круглосуточно, соединитесь с Бостоном и проясните ситуацию, а потом подготовьте маму. Теперь уже поздно, и до утра он явно не позвонит.
- Да, но я даже не знаю их телефон в Бостоне.
- Сейчас позвоню Рахили Львовне и попробую выяснить номер телефона. Ждите моего звонка, - прервал я.
Снова набирая номер телефона Рахили Львовны, я прокомментировал предстоящий ночной разговор своим растерянным женщинам:
- Пусть я буду выглядеть в её глазах идиотом, но, по крайней мере, попробую спасти ей жизнь.
Всегда доброжелательная Рахиль Львовна сделала вид, что не удивилась моему позднему повторному звонку.
- Рахиль Львовна, Элла сейчас напомнила мне. Володя Спиваков собирается в Бостон, и он просил узнать у вас номер Мониного телефона,- импровизировал я.
Я забыл, что имею дело с еврейской мамой.
- Но я бы очень хотела им кое-что передать. Попросите, пожалуйста, Володю заехать ко мне перед отъездом, и я ему всё подробно сообщу.
- Хорошо, Элла ему передаст,- пообещал я, растерянно.
На мой повторный звонок Веня сразу взял трубку. Он уже был в полной форме.
- Веня, с номером телефона в Бостоне ничего не получилось. Давайте не терять время. В конце концов, Бостонский симфонический оркестр в Бостоне один. Попросите американскую телефонистку соединить вас с дирекцией или каким-либо секретарём оркестра. Мы уже всё равно сегодня спать не будем. Звоните нам в любое время.
В пять утра раздался телефонный звонок. В трубке был торжествующий голос Вени:
- Володя, Mister Borok is OK! – процитировал он реакцию секретаря оркестра, с которой его довольно быстро связали. - Сейчас я уже у мамы. Она всё знает и благодарит всех вас.
***
Подлость учинённой провокации не давала мне покоя. Поэтому явившись утром на работу в Институт, я тут же отправился к моему хорошему знакомому, бывшему фронтовику, который многое разъяснял мне в хитросплетениях нашей непростой жизни. Я рассказал ему ночную историю.
- Типичная работа управления КГБ по дезинформации, - прокомментировал он. - Вашей Рахили Львовне они звонить и не собирались. Им надо было посеять неблагоприятные слухи о результатах эмиграции среди соседей именно там, откуда люди уехали.
Разъяснение поставило всё на свои места, но как-то легче не стало.
***
Эммануил Борок продолжил свою блистательную карьеру в Америке. После одиннадцати лет работы в Бостонском оркестре, он получил место первого концертмейстера в симфоническом оркестре Далласа, совмещая эту деятельность с профессорскими позициями в различных университетах Техаса и выступая по всему миру.
Эммануил Борок – первые снимки из Бостона, 1974 год
С Менухиным на репетиции двойного концерта Баха
С Виктором Ямпольским в рекламе к созданию дуэта New World Duo
***
Как-то, спустя несколько лет после описанных событий, мне позвонила моя сестра:
- Ты помнишь, у нас в больнице работал блестящий хирург-уролог, который уехал в Израиль. Мне рассказали, что он недавно погиб там в автомобильной катастрофе.
Я рассмеялся: «Валя, ты что, забыла Монину историю?»
- Ты думаешь это тот же случай?
- Не сомневаюсь! Тот же почерк.
Догадка потом подтвердилась. Жизнь учит даже таких простаков как мы.
***
Читатели Портала могут получить дополнительную информацию об этом талантливом музыканте из ранее опубликованных здесь источников:
1. Артур Штильман, Эммануил Борок. О жизни под звуки скрипки, Семь искусств 7(54) 2014 http://7iskusstv.com/2014/Nomer7/Borok1.php
2. Евгений Беркович. Сосед по Давыдкову. Блоги "Семи искусств" http://blogs.7iskusstv.com/?p=38244
Бетховен из Америки и борщ из «России»
И я хлебнул из чаши славы,
прильнув губами жадно к ней;
не знаю слаще я отравы
и нет наркотика сильней.
Игорь Губерман
Пока дойдёшь до чаши славы,
Напьёшься всяческой отравы.
В.Б.
В период, о котором пойдёт речь, Элла работала в Москве, в Институте имени Гнесиных,концертмейстером в классе виолончели.
В 1984 году она поехала в Белград аккомпанировать аспиранту Гнесинского института, Игорю Кириченко, на Международном конкурсе виолончелистов. Председателем жюри конкурса был известный французский виолончелист, Андре Наварра. Советский Союз представлял в жюри Даниил Борисович Шафран, который уже знал Эллу по ее участиям во Всероссийском и Всесоюзном конкурсах виолончелистов, где она получила дипломы за лучший аккомпанемент.
После исполнения с Игорем сонаты Брамса номер два, фа-мажор, Элла заметила, что Наварра оживился и, наклонившись к Шафрану, что-то с ним обсудил. По окончании прослушивания, они оба подошли к ней. Даниил Борисович представил Эллу знаменитому маэстро, и Наварра пригласил её аккомпанировать ему во время его планировавшихся гастролей в Москве.
Это было необыкновенно почётное предложение, и Элла приехала домой в Москву, окрылённая предстоящим содружеством с выдающимся музыкантом.
В Москве шла подготовка к VIII-ому Международному конкурсу имени П.И.Чайковского 1986 года, и Даниил Борисович, как председатель жюри конкурса виолончелистов, предложил Элле аккомпанировать участникам и первой выбрать себе трёх солистов из формировавшегося списка конкурсантов.
Основываясь на представленных документах, Элла отобрала для себя трёх музыкантов, заинтересовавших её своими биографиями. Остальные участники были распределены среди других аккомпаниаторов.
Приготовления к конкурсу шли уже полным ходом, когда вдруг, в конце апреля 1986 года произошло событие, изменившее ход мировой истории – Чернобыльская катастрофа. Зловеще расползавшиеся по миру радиоактивные облака, усиливающие своё вредоносное воздействие всеобщей паникой и неумными попытками советских властей скрывать или искажать объективные последствия аварии, оказали влияние на всю мировую деятельность.
Не избежали ущерба и международные музыкальные события, особенно связанные с Советским Союзом. Организаторам предстоящего конкурса в Москве начали поступать отказы от заявивших себя участников. Естественно, что среди первых отказавшихся были наиболее продвинутые музыканты, победители других конкурсов, не пожелавшие дополнительного риска, при уже успешно складывавшейся карьере. Среди них оказались все отобранные Эллой музыканты.
- Ну вот, теперь я могу расслабиться и наслаждаться прослушиванием музыкантов из зала, - прокомментировала Элла события даже с некоторым облегчением.
Стало известно и об отмене гастролей Андре Наварра, по-видимому, по причине ухудшения здоровья (в 1988 году знаменитый маэстро ушёл из жизни).
Семейная жизнь вернулась в устоявшееся спокойное русло.
***
В субботу утром, накануне официального открытия конкурса Чайковского, мы собирались поехать за город, в наш недавно купленный крестьянский дом, когда раздался телефонный звонок. Звонил Даниил Борисович Шафран. Он попросил Эллу аккомпанировать неожиданно приехавшему американскому виолончелисту, желающему принять участие в конкурсе. В силу безотлагательности ситуации нужно было срочно найти класс для репетиций и встретиться с этим музыкантом.
Через знакомых диспетчеров Элла быстро заказала по телефону класс в Гнесинском институте и сообщила адрес позвонившей вскоре переводчице, приставленной к этому американцу. В результате я поехал за город один, а Элла отправилась на встречу, захватив необходимые ноты.
Вернувшись в Москву на следующий день, я поинтересовался её впечатлением.
- Репетиции фактически не было, рассказала Элла. – Когда я появилась, он попросил меня аккомпанировать ему сонату Бетховена номер три, ля-мажор. Я начала играть, он сделал на виолончели пум-пум, сказал: «Всё в порядке!» и мы распрощались. Его зовут Джон, фамилию я не запомнила. В документах, которые я посмотрела, о нём сообщались только мало значащие биографические сведения.
- Ну, что можно ожидать от человека, случайно появившегося в последний момент?! – убедительно заключила она.
Конкурс начался, и Элла начала готовиться к выступлению в первом туре, когда опять позвонил Даниил Борисович и попросил её аккомпанировать ещё одному неожиданно появившемуся музыканту китайского происхождения, живущему в Швейцарии.
Его документы производили хорошее впечатление: он уже выиграл один международный конкурс и имел успешную карьеру в Европе. Вскоре он позвонил сам и договорился о репетиции.
- Ликвидация музыкальных последствий Чернобыльской аварии началась,- пошутил я.
Однако я явно поторопился с выводами. Настоящие музыкальные драмы только завязывались.
***
На следующий день раздался неожиданный утренний телефонный звонок. Звонила переводчица Джона. Она сообщила, что обед некоторых участников конкурса накануне, в гостинице «Россия», где они проживали, закончился тяжёлым коллективным отравлением из-за съеденного борща. Некоторых музыкантов на скорой помощи увезли в больницы, а Джон наотрез отказался ехать в больницу, несмотря на тяжёлое состояние, и сказал, что предпочитает умереть в гостинице, а не в больнице.
Она была совершенно растеряна и пыталась спасать его всеми известными ей средствами. Мы начали лихорадочно собирать среди знакомых медицинские советы, относящиеся к лечению отравлений, и перезванивать в гостиницу.
Беда, однако, не приходит одна. Вскоре позвонил швейцарский виолончелист сообщить об отмене назначенной репетиции. Он рассказал, что открывая пальцем бутылку с колой (открывалки, по-видимому, вблизи не оказалось), он повредил палец и пока играть не сможет.
Теперь наша квартира превратилась в тяжело загруженный телефонный узел отделения скорой помощи. Звонили поочередно: Даниил Борисович, интересовавшийся состоянием обоих музыкантов и их возможностью выступать в постепенно завершающемся первом туре конкурса, переводчица, энергично откачивавшая отравленного Джона, и швейцарец, систематически информировавший нас о степени распухания его повреждённого пальца.
Через несколько дней он уведомил, наконец, что палец распух до таких размеров, что он вынужден покинуть Москву ввиду полной бесперспективности скорого выздоровления, и вежливо попрощался. В силу такого развития событий его фамилия в памяти не сохранилась.
Звонок Шафрана был не более обнадёживающим. Он сообщил, что первый тур заканчивается через пару дней, и если Джон не выступит в эти дни, он будет исключён из состава участников.
Мы известили об этом переводчицу, и вскоре она перезвонила, сказав, что Джон ещё очень плох, но всё-таки намерен попробовать выступить.
К сожалению, на этот момент я должен был уехать из Москвы на научную конференцию в Белград и узнал подробности последующих событий уже по возвращении через несколько дней.
***
Элла рассказала, что появившись в последний день прослушивания участников первого тура в зале Чайковского, где соревновались виолончелисты, Джон вручил ей за кулисами виолончель, которую она должна была держать наготове, и отправился в туалет, попросив стукнуть ему в дверь, когда объявят их выступление.
Стараясь не уронить дорогой инструмент, Элла, волнуясь, ожидала тревожного развития событий. Наконец, их выступление объявили, Джон по условленному стуку, появился бледный из туалета, взял инструмент и, хлопнув не менее бледную Эллу по плечу, сказал уверенно: «Let us go!».
- Я целиком сосредоточилась на исполнении и плохо осознавала происходящее вокруг, - продолжала Элла. - Соната Бетховена была сыграна, как будто, без зацепок, и мы выскочили за кулисы. Джон опять оставил мне виолончель и ринулся в туалет, а я медленно начала двигаться с его инструментом вглубь закулисного пространства.
- Неожиданно, меня догнал Миша Хомицер, входившей в состав международного жюри.
Элла была с ним хорошо знакома.
- Эллочка, где Вы его нашли?! – возбуждённо заговорил он.
Ещё не совсем придя в себя, Элла была ошарашена, не зная, что ответить.
- Он же самый лучший! Только скажите ему, что все темпы в сонате Бетховена были замедленны. Он может выиграть это соревнование, - заключил Хомицер, поспешив назад к членам жюри.
***
Заинтригованный всеми этими новостями, я с нетерпением ожидал их выступления во втором туре. Во время репетиции Элла сообщила Джону неофициальный комментарий жюри по поводу исполнения сонаты. В ответ он прочитал детальную лекцию об этом исполнении, цитируя по памяти исторические документы, включая письма Бетховена. Казалось, он знал всё об этой сонате и никакие советы ему не требовались.
На выступление во втором туре мы приехали в зал Чайковского заблаговременно и прошли за кулисы, где Элла познакомила меня с Джоном. Мы обменялись вежливыми репликами. В наэлектризованной атмосфере предстоящего выступления не хотелось отвлекать его разговорами.
Какой-то американский корреспондент с висевшим на шее регистрационным удостоверением отозвал Джона. Они сели недалеко от меня в удобные кресла, и начали беседовать. Я с интересом прислушался к американскому произношению, не часто звучащему в моём окружении.
- Джон, Вы такой известный музыкант. Зачем Вы приехали на этот конкурс? – услышал я.
- Ну, знаете, мне уже 27 лет, и это мой последний шанс, которым я решил воспользоваться. Конкурс ведь проводится раз в четыре года и существует возрастной предел для участия – 30 лет.
Их беседа продолжалась, а мне уже не терпелось узнать неожиданно приоткрывшиеся подробности. Когда они закончили разговор и корреспондент распрощался и ушёл, я подошёл к Джону.
- Джон, а где вы играете в Америке?
- С весны этого года я концертмейстер виолончелей (principal cellist – В.Б.) в Чикагском симфоническом оркестре, а до этого играл год в Метрополитен Опера и три года концертмейстером в симфоническом оркестре Цинциннати.
Это было невероятно. В 27 лет концертмейстер одного из лучших оркестров мира! Почти все величайшие мировые дирижёры выступали и записывались с этим оркестром. В то время им руководил легендарный Георг Шолти (Georg Solti).
- Чикагский, это который среди 'Big Five' (так называют пять самых выдающихся оркестров США – В.Б.) уточнил я для полной уверенности?
- Да, этот.
Теперь стало ясно, почему у организаторов не имелось информации о сольной деятельности Джона Шарпа.
Для того чтобы сохранить душевное равновесие Эллы, я предусмотрительно решил придержать эту информацию до окончания их успешного выступления во втором туре. Комментарий Хомицера и на этот раз был столь же восторженным.
***
По результатам трёх туров, Джону Шарпу присудили третью премию и бронзовую медаль, а Эллу наградили грамотой за лучший аккомпанемент на конкурсе виолончелистов.
Грамота VIII-ого Международного конкурса имени П.И.Чайковского, 1986 год.
Джон остался недоволен решением жюри и даже не явился за своими наградами на торжественное закрытие.
На заключительном концерте лауреатов, в Большом зале московской консерватории, они исполнили сонату Бетховена, сохранив первоначальные темпы и удостоившись в конце овации зала. Концерт транслировался по радио и телевидению. Фирма «Мелодия» выпустила пластинку с записями выступлений лауреатов.
Концерт лауреатов VIII-го Международного конкурса имени П.И.Чайковского в Большом зале московской консерватории: Джон Шарп и Елеонора Бабицкая, 1986 год.
***
В настоящее время Джон Шарп по-прежнему возглавляет виолончельную группу Чикагского симфонического оркестра, являясь одновременно профессором RooseveltUniversity (Чикаго). Интересно, появилось ли у него за это время желание ещё раз попробовать борщ?!
Элла продолжила свою концертмейстерскую деятельность в Европе, многократно участвуя в мастер-классах Даниила Борисовича Шафрана и других известных музыкантов в различных городах Италии, Германии, Франции и совмещая это с постоянной концертмейстерской работой в Великобритании, где мы проживаем.
Бывшие студенты и аспиранты, которым она аккомпанировала в институте, разъехались по всему миру. Игорь Кириченко, завоевав несколько почетных международных музыкальных наград, уже много лет выступает в составе известного парижского квартета ‘Elysee’.
Приготовляемые Эллой борщи с честью выдерживают европейские испытания.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 6(63) июнь 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://7iskusstv.com/2015/Nomer6/Babicky1.php
