ВДОЛЬ ВОЛГИ
С душой мальчишки, не утратив веры
В таинственный магический кристалл,
Шестой десяток лет брожу по скверам,
Которые ведут на мой причал.
И каждый день несется цепь мгновений,
Омытых долгой волжскою судьбой.
И образы десятков поколений
Торжественно встают передо мной.
Аристократы и простолюдины,
Князья, купцы, поэты, бурлаки…
Их всех соединило воедино
Магнитное течение реки.
Они бродили, на нее взирая;
Сегодня я иду здесь не спеша
По их путям, незримо в след ступая,
Просторным русским воздухом дыша.
Столетье календарь свой пролистает,
Пометки ставя на страницах дней;
Когда-нибудь мои следы растают
За чередой туманов и дождей.
Нам не дано к своей реке вернуться,
Но верю я: рубеж преодолим.
Мои созвучья в ком-то отзовутся
И вновь пройдут по скверам городским.
***
Я с детства знал, как выставлять стропила,
Как топорище продолжает руку;
Земная память предков разъяснила
Мне эту немудреную науку.
Ее азы, ее первоосновы —
Когда-то пережитые мгновенья.
И выверенный шаг, и жест, и слово —
От каждого былого поколенья.
Во все века едины дни земные
От южных гор до северного края:
Иосиф мастерит, прядет Мария,
Невдалеке малыш сопит, играя.
Мне ветер среднерусский вдруг подскажет,
Что он потомок галилейских бризов;
Архангельская стружка пахнет так же,
Как стружка вифлеемских кипарисов.
ВЕСЕННИЙ ЛЕС
Лес потемнел за пару теплых дней
И дышит легче, словно разбинтованный.
Парит земля, и первый соловей
Коленцами бравирует взволнованно.
Еще природа кисти не взяла
И серое цветами не разбавила.
Тон у природы — пепел и зола;
Лишь небо — исключение из правила.
С небес апрельских солнечный ковчег
Пронизывает светом дни весенние...
И доживает по низинам снег
Своей судьбы последние мгновения.
БОЛЬШИЕ ЛУЖИ
Посреди большой равнины, меж лугов и рощиц, где-то
За сто первым километром Ярославского шоссе,
По селу Большие Лужи бродит северное лето,
Утопая в разнотравье и в серебряной росе.
Там сегодня правит балом благодатный день субботний.
Тишина: не пилят пилы, не колотят топоры.
Добродушно смотрит даже местный пес из подворотни,
Разомлевший от обеда и полуденной жары.
Варится в тазах варенье из клубники и черники,
А у речки топят бани: вот священный ритуал!
После бани все селяне, словно боги, яснолики,
Даже древний дед Данилыч молодым и бравым стал.
Знать, ему сегодня бабка разрешит купить чекушку.
По субботам это свято, за полвека заслужил:
Был покладистым и добрым, обожал свою старушку
И хозяйствовал исправно, не жалея дней и сил.
Дух распаренный, сосновый с ветерком летит из леса;
На дороге, под ногами, россыпь из коровьих мин.
После принятой поллитры вдоль «Бродвея» куролесит
Местный столяр дядя Веня по прозванью «Витамин».
В общем, всё идет как надо, без дефолтов и эксцессов;
Где-то там, за косогором — кризис, пробки и безнал...
Лишь тарелки «Триколора», словно символы прогресса,
Двадцать первый век по крышам и фасадам разбросал.
Пусть же вечно так и будет, хоть живем мы малость странно.
От безверия и водки русских, Господи, спаси!
Огради от наносного ветра из-за океана
Золотое захолустье зачарованной Руси.
***
Мгновения прозрачны и легки,
Земля в плену закатов и восходов.
Смеркается. Над Волгой — огоньки
На рейде задремавших пароходов.
Уже не видно дальних берегов,
Переходящих в горизонт покато;
Уснул в перине пышных облаков
Последний луч брусничного заката.
Текут минуты гулкой тишиной,
Навечно уплывая по стремнине;
Но есть и те, что навсегда со мной
Наедине останутся отныне.
В мгновеньях этих — таинство души
Свой путь обозначает раз за разом...
Далекий бакен в сумрачной тиши
Подмигивает мне зеленым глазом.
НА ВЕЗУВИИ
На ладони — кусочек Везувия,
Излучающий вечности холод.
Я с собою возьму, увезу его
В свой равнинный, в свой северный город.
Что мы, люди — пред грозною силою,
Перед нравом суровой планеты!
Но Земля всё же терпит нас, милуя,
Благосклонно даруя рассветы.
Спит Везувий громадою каменной,
Чуть посапывая временами,
И кипит жарким адовым пламенем
Раскаленная лава под нами.
***
В Лас-Пальмасе — подпальмовая тишь,
В Неаполе шампанским пахнет море.
А в Ярославле каплет с мокрых крыш
И носит осень листья на просторе.
Страна снегов и спелых снегирей,
Живущая несбывшейся мечтою,
Пленительна суровостью своей
И северной спокойной красотою.
Мне суждено, влюбившись в сотню стран,
Жить, сообразно совести и долгу,
Там, где сороковой меридиан
Тугой струной перерезает Волгу!
ЛАВИНА
Подтянут, строен, вежлив — бизнесмен! —
Он научился быть неотразимым;
И длинный шлейф бесчисленных измен
За ним тянулся ярко-желтым дымом.
Она терпела, прячась от тоски,
Но вот однажды, трепетно и грозно,
Холодный взмах обиженной руки
Сотряс и завихрил тягучий воздух.
Потом расстались — буднично, без сцен.
Щека горела, но совсем недолго.
Возникло что-то новое, взамен
Прожитого бок о бок. Но и только.
Она не сразу, но нашла любовь,
Он окунулся с головой в работу.
И лишь порою память, вновь и вновь,
Из прошлого выхватывала что-то.
Его нашли в снегу альпийских скал,
Поломанного силою земною…
Лавину сдвинул ураганный шквал,
Рожденный той обиженной рукою.
МЕЦЕНАТ ТЫРЫШКИН
Над рекой торжественно и гулко
Час настал звонить колоколам.
Драгоценной, сказочной шкатулкой
Встал на Стрелке белоснежный храм.
Можно покупать дворцы в Майами,
Можно даже «Челси» содержать…
Меценат Тырышкин строит храмы,
Чтобы красоту приумножать.
ПАРАЛЛЕЛИ
Предчувствуя, быть может, путь недолгий
В жестоком мире алчущих людей,
Любуется царевич Дмитрий — Волгой,
Рекой Невой — царевич Алексей.
Устав от взрослых игр невыносимых,
Они хотят на берег убежать,
Услышать шелест крыльев стрекозиных
Иль камушки с обрыва побросать.
Озорничать им хочется, резвиться —
Мальчишки ведь... Но суждено судьбой
Заложниками власти им родиться,
И путь им уготован в мир иной.
Покладист Алексей, хоть хмурит бровки,
А Дмитрий ласков, весел и пригож.
Но зарядил уже наган Юровский
И Битяговский наточил свой нож.
И вот уж позади грех окаянный,
И длится череда кошмарных снов.
Испарину со лба смахнул Ульянов,
Глаз не смыкает хмурый Годунов.
Истома власти всё ж сильнее страха;
Твердят они, возмездию назло:
«Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Но до чего же в ней ходить тепло!»
От тех веков — одна зола в печурке...
Немым укором горестной земли
И в Угличе, и в Екатеринбурге
Взметнулись к небу храмы на крови.
***
Среди житейских игрищ мельтеша,
Приняв, как данность, суету эпохи,
Порою забываешь — есть душа.
Душа больна, ей холодно и плохо.
Пичужка беззащитная она
В силках у новорусского мещанства.
Вспорхнуть бы ей от мутного окна
В прозрачный мир добра и постоянства!
Спасу ее. Не разрешу стареть.
Скрыв от ненужных глаз, на всякий случай,
Теплом строфы попробую согреть
И напоить из родника созвучий.
НА РЫБАЛКЕ
Восток светлел, но Волга всё дремала
В зеленой люльке скошенных лугов.
Накрыл туман махровым покрывалом
Излучины пологих берегов.
Теченье пело в якорных канатах,
Чуть слышно переливами журча,
Талантливо и чуть замысловато,
С изяществом маэстро-скрипача.
Растаяло спасение причала
Над бездной, в нашем утлом корабле.
Приливом звездным души раскачало
В плывущей по галактике Земле.
Но колокольчик долгожданно звякнул
И, подсечёно опытной рукой,
Затрепетало солнышко, обмякнув
На лучике плотвицей золотой.
***
Листва натанцевалась до упада
С осенним ветром, покружившим всласть,
И октября последняя декада
По опустевшим скверам пронеслась.
Люблю затишье перед бурей снежной.
Вновь позабыты беды и грехи,
И в мыслях как-то сдержанно и нежно...
В такое время пишутся стихи.
***
За что мне эта Божья благодать —
Бездонность мысли, бесконечность неба,
Глубокий вдох, домашний запах хлеба,
Стихи, семья, — о чем еще мечтать?
За то, что мне дано осознавать:
Всего лишь миг Вселенной существую,
Что всё это придется потерять —
И свет дневной, и даже тьму ночную!
***
Нужно совсем немного:
Дом у лесной опушки,
Пахнущий мокрой хвоей,
Рядом с большой рекой;
Чтобы вела дорога
К сказочной той кукушке,
Что принесет с лихвою
Времени нам с тобой.
Нужно совсем немного:
Чтобы на телефонах
Звездочками светили
Нам имена детей.
Чтобы, шагнув с порога
В суетный мир перронов,
Дети нас не забыли
За суматохой дней.
Нужно совсем немного:
Ручка и лист бумаги,
Полочка со стихами,
Берег в росе, река;
В небе, поближе к Богу,
Юрких стрижей ватаги…
И, до конца, над нами
Кроны и облака.
