— Здравствуйте, уважаемый Алексей! Приятно видеть Вас в гостях у «Паруса». Мы рады представить нашим читателям современного прозаика, по творчеству которого на кафедре одного из московских университетов скоро будет защищена кандидатская диссертация. Алексей Котов — яркая индивидуальность и наш постоянный автор, и сегодня хотелось бы задать Вам несколько вопросов.
Вы много работаете на литературной ниве, а меня как литературоведа всегда интересовали секреты успешной писательской деятельности. Подчеркну, что любой писатель немного «одинок». Беру это слово в кавычки, потому что подлинный талант не может быть обособлен. Но род творческой деятельности всегда подразумевает, по крайней мере, определенную долю физического одиночества как необходимого условия для сосредоточенного общения с музой и воплощения замысла в книгу. А что или кто является творческой подпиткой для Вас?
— Между литературой работой и молитвой к Богу есть что-то неуловимо общее. Возможно, «одиночество», о котором вы говорите, оттуда, и главное, когда садишься за работу, заставить замолчать в себе мысли и чувства толпы. Ну, недаром же, например, телевизор называют «зомбоящиком». Я так и понимаю творческую свободу — как отсутствие «толпы в себе».
О «творческой подпитке» я никогда не думал. Как бы это странно ни звучало, но для меня важнее физическое состояние. Точнее говоря, желание и готовность влюбиться в текст, в его героев и тот смысл, который всегда похож на невесомого солнечного зайчика. Почему я называю готовность влюбиться физическим состоянием, а не душевным или даже духовным? Потому что где-то читал (давно!), что любовь — это прежде всего желание прикоснуться к тому, кого ты любишь. Заметьте, не поцеловать, не обнять, а только прикоснуться. На картине Микеланджело Буонарроти «Сотворение Адама» Бог протягивает Адаму руку… Я имею в виду именно такое прикосновение. А вот как оно происходит в творчестве — трудно, да и вряд ли возможно объяснить… Но творческая удача ободряет как ничто другое. Именно она часто и дает новые силы.
Говорят, что существуют два вида писателей: те, кто путешествуют по миру, чтобы набраться впечатлений, и те, кто путешествуют внутрь себя. Я — из вторых. Иногда мне достаточно случайной мысли, где-то услышанной фразы, чтобы увидеть образ… Как там в стихах? «…Из миража, из ничего, из сумасбродства моего — вдруг возникает чей-то лик и обретает цвет и звук, и плоть, и страсть!». Ну, и реальная жизнь, конечно, всегда рядом. Но чтобы увидеть огромное, мне не нужно глазеть на Эйфелеву башню или нью-йоркские небоскребы, мне всегда интереснее человек.
Я работаю церковным сторожем, и иногда вечером и даже ночью в храм приходят люди. Врезалась в память одна такая встреча на Рождество. Уже после окончания праздничной церковной службы разговорился с одним парнем. У него проблема: работает «дальнобойщиком», любит жену, но в другом городе у него есть другая женщина. А по-настоящему любит-то он только жену! Вот трагедия, правда?.. (Улыбнусь.) Я спрашиваю: тогда зачем тебе другая?.. Парень опускает глаза, жмет плечами и вдруг снова (в который раз!) начинает рассказывать, как сильно (нежно и преданно!) любит его жена. Я спрашиваю: «А кто красивее? Может быть, любовница?» Он: «Нет, жена». Я: «Может быть, жена ленивая?..» Он: «Что ты!» Я повышаю голос: «Тогда зачем (тут едва не помянул черта) тебе другая баба?!». Молчит… Знаете, зачем он в церковь пришел? Чтобы его Бог спас. Ну там, подзатыльник ему отвесил или громом в небе прогрохотал: мол, будешь грешить — испепелю тебя, негодник. Но Бог почему-то ничего не делает. И мой собеседник, оказывается, затаил на Него за это обиду. В конце беседы он даже воскликнул: «Да есть ли Он, ваш Бог?!». А когда уходил, уже в воротах все-таки оглянулся на церковь и… перекрестился. Может быть, он испугался своих последних слов, может быть, у него еще осталась какая-то надежда.
Знаете, а ведь если смотреть на эту трагедию без улыбки, то… не знаю, как точно сказать… в ней не увидишь смысла, что ли? Потому что я уверен: когда Бог создавал человека, Он все-таки улыбался. Нет, не «все для блага человека, все во имя человека», а Бог просто дал человеку самое главное — свободу выбора. Чуть приостыла любовь к жене, и тебя, молодого, сильного и красивого, вдруг потянуло «на сторону»? Ну, и влюбись в жену еще раз! Да, это трудно, почти невозможно, но это — твой выбор. И если Бог улыбнется над твоей неумелостью, казалось бы, тщетным старанием и, вообще, над кажущейся нелепостью твоего желания — тогда Он обязательно поможет тебе.
Иногда меня спрашивают, а почему ваш библейский Бог так жесток? Ответ будет прост: а разве был менее жесток Джек Лондон в рассказе «Воля к жизни»? Вспомните, через какие муки прошел его герой в «белом безмолвии» тундры. Почему писатель не послал ему спасительный корабль сразу, почему едва ли не довел до сумасшествия и смерти?.. Ведь автор — бог текста и все в его власти. Может быть, когда Лондон писал этот рассказ, теплый ветерок шевелил занавеску открытого окна, а на столе стоял стакан с чаем… Уют и тишина почти обязательны для божественного творчества человека, и исключения редки. Недаром же Булгаков восклицал «боги, мои боги!..», и я слышу нотку горечи в этом восклицании. Улыбнулся ли Джек Лондон, работая над «Волей к жизни» хоть раз? Я уверен, что да. И не только потому, что он — бог! — знал, что человек будет спасен. Любовь — загадочная штука… Многие задаются вопросом: а почему всесильный Бог позволяет торжествовать в мире злу? Можно задать и другой вопрос: а почему в мире торжествующего зла все-таки существует любовь? И еще вопрос: вы можете представить себе некую «диктатуру любви»? Нет?.. Я — тоже.
— Общаетесь ли Вы с собратьями по перу? С прочими творческими людьми?
— Нет. Из опыта общения на «Прозе.ру» я понял, что сколько людей, столько и мнений, а два творческих человека — уже толпа, в которой тебя не слышат. Возможно, тут сыграло свою роль и то, что я родился в простой рабочей семье. Для общения с собратьями по перу нужно было еще в юности уезжать в Москву, но я остался в Воронеже. Жалею ли об этом?.. Нет. В Воронеже тише, и мне не нужна толпа. Я довольно много печатался в периодике, в том числе в воронежской, но в редакции был только два раза.
— А знаете ли своих читателей? Слышали ли отзывы о своем творчестве? Ругали ли Вас когда-нибудь? Как сейчас складывается издательская судьба Ваших книг?
— Я не считаю, что автор должен знать своих читателей. Все, что я хочу или хотел сказать, уже есть в рассказах и повестях, и мне нечего добавить. «Прикосновение» — на этот раз между писателем и читателем, на мой взгляд, излишне. Я не эстрадный певец и никогда не буду кричать в зал: «Я люблю вас!». Несколько раз видел, как писатели продают свои книги… Знаю точно — я никогда так не буду делать.
Какие отзывы на книги и какова их судьба?.. Ну, не то чтобы все очень плохо. Кстати, у меня есть оправдание: то, что я делаю, все-таки называется литературой.
Отзывы доходят… Разные.
Вот, например, в электронной библиотеке «loveread.ws» шестого октября прошлого года была размещена моя повесть «Чудо ты мое, зеленоглазое». Книга быстро набирала читательские просмотры, но уже 11 октября там появилась вот эта рецензия:
«DeVoChKaJuLi
Дата: 11-10-2014 17:44
Ээээм...ну меня не поразил, например тем, что муж избил жену и т.д честно сказать по городу таких «Светочек» четверть ходит и таак от этого устаешь, что...ох, короче не зацепил и не затянуло, хотя текст читается легко».
И оценка — «кол». Улыбнусь: нужно отдать должное автору этой рецензии (репутация +217, статус — Знаток). Своим «умелым» языком она рассказала больше о себе, чем о моей книге, в которой прочитала всего три-четыре страницы.
Есть ли положительные рецензии? Есть. Но туда, где их становится слишком много, приходят «девочки Джули». Я и книги-то свои смог издать только за рубежом — на Украине. Издаться в России просто невозможно. Правда, сейчас у нас проходит Год литературы. Очень хочется спросить: чьей именно литературы и какой литературы? И почему больше говорят о памятниках, чем о живых людях? Не так давно краем уха услышал сообщение по телевизору: мол, американцы забрасывают грантами Урал. Ну?.. Москва, наверное, тоже забрасывает или предпочитает «пилить» деньги внутри себя? Знаете, я никогда не мечтал и не думал получить какой-то грант. А вот журналам и книжным издательствам они пригодились бы.
— Всецело разделяю Вашу позицию.
— Довольно давно наткнулся на Прозе.ру вот на эти стихи:
Ангел теряет крылья,
Падая с высоты.
Душу засыплет пылью,
В грязь упадут мечты.
Путь в небеса отрезан,
Больше его не ждут,
Ангел разбит, истерзан,
Ищет ночлег, приют.
Я приоткрою двери,
Странника в дом впущу.
Кто ты? Мой ангел? Верю.
Что ты, я не грущу.
Хочешь, согрею чаю?
Или налить вина?
Что ты, я не скучаю.
Вовсе я не одна.
Видишь в чулане крылья?
Были мои. Давно.
Видишь, покрылись пылью…
Что ты, мне все равно.
Не надо на небо злиться.
У неба своя печаль.
Я — твоя ангелица,
А ты кто?
Не отвечай…
Ирина Иришкина Сд
http://www.proza.ru/avtor/iris80
Кто она, Ирина Иришкина Сд?.. И сколько таких замечательно талантливых Ирин в России брошены на произвол судьбы? Наше государство решило, что «невидимая рука рынка» расставит все по своим местам и в литературе. А вот не расставит!.. И даже не из-за «девочек Джули», а потому что «невидимая рука» — мечта любого карманника и рынок — его стихия.
С любым талантливым автором нужно много и упорно работать. В него нужно верить, ему нужно прощать и ждать-ждать-ждать!.. Кто это делает в России? Единицы изданий. Я еще держусь только потому, что двадцать пять лет «тупо бью в одну точку». И я научился терпеть. Но я-то знаю, как хрупок любой талант. Да, крохотный росток может проломить асфальт, но если по этому асфальту туда-сюда разъезжает каток, а там, за асфальтом, росток поджидает «невидимая рука» — судьба его незавидна.
— Скажите, пожалуйста, Алексей, тематика Ваших произведений чрезвычайно многообразна — есть ли среди них какие-то автобиографические ситуации?
— Да. Но почти всегда это кусочки автобиографии в вольном изложении автора.
Тут любопытно вот что: работая над статьей «Мастер и Маргарита. Заметки на полях», я прочитал много исследований булгаковедов, включая солидные работы Мариэтты Чудаковой, Альфреда Баркова и Алексея Варламова… и не нашел в них ничего, что помогло бы приблизиться к разгадке великого романа. Поэтому, как протестанты восклицают «Только Библия!», так и я говорю, важен только писательский текст, а не исследование биографии писателя. Во-первых, писатель живет и пишет не для исследователей, а для простых читателей, и, во-вторых, ни в жизни, ни в творчестве он не может быть выше таланта, дарованного ему Богом. Все самое важное — в его текстах!
— Что же, давайте обратимся к текстам. Некоторые писатели говорят о феномене отождествления: написанное ими слово обретает плоть и превращается в реальность, как будто художники сами себе пророчат грядущие события… Не случалось ли у Вас ничего подобного? Может быть, происходило невольное «совпадение» с кем-либо из вымышленных ранее персонажей?
— Знаете, нужно осторожнее пророчествовать… Если говорить более серьезно, то литературная работа не столь уж безопасна. Почему?.. Потому что душа раскрывается и становится беззащитной. Можно верить или не верить в «духов злобы поднебесной», но любой человек согласится с тем, что беззащитное легко травмировать.
Что же касается отождествлений и совпадений, то я не хочу, чтобы они происходили. Я не сторонник беседы с тенями, и не только потому, что работаю церковным сторожем и ночью остаюсь в церкви один, а потому что в таких «встречах» есть что-то темное. И очень часто это не признак таланта автора, а начало его болезни. Но какая-то мистика все-таки существует… Например, я уверен, что тот, кто родился писателем, отлично знает об этом. Как и откуда происходит это знание, по-моему, говорить не стоит. Скажу только одно: знаете, я как-то раз «взбунтовался» и писать бросил… То есть, совсем. Я упрямый, но, наверное, любому человеческому упрямству есть предел. Думаю про себя: вот не пишу — и что, разве мир перевернулся?.. Кто тебя вспомнит-то? Проходит какое-то время и вдруг резко оживает одесский «Фонтан» Валерия Хайта и газета «Веста». Мол, ты шли рассказы, мы ждем!.. Вскоре наткнулся на украинское издательство и, как потом — уже позже — оказалось, изданные им книги вдруг стали добираться до «Литреса», «Эксмо», а еще разбегаться по двум-трем десяткам магазинов и электронных библиотек. И мой «бунт» кончился… Нельзя свернуть с дороги, которая стала твоей судьбой.
— Василий Васильевич Розанов не любил сатиры (вспоминается здесь его гротескная неприязнь к Николаю Васильевичу Гоголю) и говорил, что «смех может только придавить», а на чём основана Ваша неприязнь к этому жанру? (Об этом Вы упоминали, отвечая на вопросы анкеты «Паруса»).
— Да, я не люблю сатиры и, например, всегда настороженно относился и отношусь к Зощенко. Именно из-за этой нелюбви я очень поздно прочитал «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, и это… единственная книга, которой я сатиру простил! Хотя, есть ли она там? Как-то нашел в интернете «озвучку» «Мастера и Маргариты», так сказать, в сатирическом ключе и меня чуть не вырвало из-за физического отвращения. Великая книга не то чтобы не звучала, она дребезжала, скрежетала, выла, и в ней не было даже намека на смысл. Так что вопрос о том, что за странная такая сатира в «Мастере и Маргарите», пока остается открытым.
Может показаться странным, что не любя сатиру, я начинал свой видимый творческий путь (я имею в виду публикации) с крохотных юмористических рассказов, афоризмов и анекдотов. Ответ прост: в отличие от «классической сатиры» анекдот все-таки смеется не над человеком, а над ситуацией. Я всегда любил и люблю юмор, но в «творческом детстве» как и все писал стихи (лучшие отдал книге «Чудо ты мое, зеленоглазое») и неумелые рассказы.
Теперь пару слов в оправдание юмористических миниатюр. Что они такое?.. Например, анекдот, в сущности, — крохотная притча, которая как никакой другой жанр учит работе со словом и с сюжетом рассказа. И если бы я не прошел эту «школу», не думаю, что из меня что-то получилось. Уже заканчивая свое «анекдотическое творчество» я написал вот этот то ли анекдот, то ли притчу:
Умер литератор и вознесся на небо.
Бог его спрашивает:
— Сколько рассказов, повестей и книг ты написал?
Писатель, гордо вознеся голову:
— Сто, Господи!
Бог:
— Так-так… А анекдотов?
Писатель недоуменно:
— Ни одного…
Бог строго:
— Иди в ад!
Затем Бог допрашивает следующего литератора:
— Сколько рассказов, повестей и книг ты написал?
Писатель:
— Сто.
Бог:
— А анекдотов?
Писатель вздыхает:
— Девяносто девять, Господи.
Бог:
— Иди в чистилище и пусть заходит следующий.
Наконец Бог спрашивает третьего писателя:
— Сколько рассказов, повестей и книг ты написал?
Писатель:
— Сто.
Бог:
— А анекдотов?
Писатель, понимающе улыбаясь:
— Сто один, Господи.
Бог:
— Ладно, иди в рай… Но, запомни, писака, твой сотый и сто первый анекдот все-таки не были смешными.
Смысл притчи?.. «Бог целует намерения» и, на мой взгляд, тот писатель, который или не умеет, или не хочет «улыбнуть» читателя, вряд ли им является.
Теперь о Василии Васильевиче Розанове и его фразе «смех может только придавить». Простите, но придавить может насмешка, циничная издевка, хохот, гогот или (есть и такой их синоним) — «ржание», но не смех. С другой стороны, юмор, по моему глубочайшему убеждению, настолько сильно отличается от сатиры, что часто он — ее полная противоположность. Юмор не только не издевается над человеком, он чище и несоизмеримо мягче по отношению к нему.
Вот определение юмора Достоевским: «Возбуждение сострадания к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному и есть тайна юмора». Когда я впервые прочитал его, я едва не засмеялся от радости. Оказывается, не зная этого определения, я всегда стремился писать «по Достоевскому» и никакой другой юмор мне попросту не был интересен по-настоящему.
— Алексей, а как, по-Вашему, отличить юмор, скажем, от «балаганности»? От «грубого комизма»? Мне кажется, это не очень приятные вещи в любом искусстве. И возникает еще один вопрос: есть ли предел, до которого можно улыбаться?
— Давайте представим себе следующую ситуацию: человек покупает машину. Продавец расхваливает ее: мол, у нее мощный двигатель, минимальный расход горючего, чудесный салон, все удобства… Покупатель заглядывает внутрь машины и вдруг видит, что рядом с сиденьем водителя только одна педаль. Покупатель спрашиваете продавца: простите, а у этой машины есть тормоза? Продавец удивлен: а зачем они вам?.. И он снова принимается расхваливать машину.
Как вы думаете, человек купит такую машину? Конечно же, нет!
Так вот в любом человеке есть свои «тормоза». У одних они работают со скрипом и рывками, у других их почти нет, и только нормальный человек резко «затормозит» перед пошлостью. Что я имею в виду под «нормальностью»? Хотя бы уважение к самому себе, как к человеку, которые и «балаганность», и «грубый комизм» как раз разрушают. Вот вам и отличие.
Кстати, я не верю, что, допустим, некая цензура сможет запретить этот «дикий цирк». Одна любопытная деталь: при Советской власти (времена Горбачева не в счет) ни одно периодическое издание не публиковало анекдоты. И много ли их было хотя бы относительно «приличных»? Десятая или даже двадцатая часть. Как это ни странно, но когда ушла цензура, анекдоты чуть «подросли», ведь нельзя же публиковать мат или порно.
Какие анекдоты и миниатюры я писал?.. Знаете, не так давно смотрел выступление Михаила Задорнова и услышал в его пересказе свою давнюю миниатюру. Еще в середине 90-х, в питерском «Вокруг смеха» была опубликована пара моих заметок «Милицейские протоколы». Они были первыми в данной «теме», и потом, в других юмористических изданиях, возникли целые рубрики. Так что я стал «отцом-основателем» «Милицейских протоколов»… Но сегодня это уже как-то не радует. Повторил бы я сейчас ту свою шутку, которую Задорнов произнес с экрана телевизора? Нет! А потому я и не могу утверждать, что я сам смог в полной мере избежать «балаганности» и «грубого комизма».
Но вот два моих анекдота (улыбнусь, могу и больше), за которые мне все-таки не стыдно:
Море. Пляж. Супербогатый «новый русский» стоит на берегу и боится заходить в воду. У него спрашивают:
— Слушайте, чего вы боитесь?
«Новый русский»:
— Говорят, что тут живет Золотая рыбка...
— Ну и что?
— Да-а-а!.. А вдруг она меня поймает?!
Беседуют три роковые женщины.
— Я отбила мужей у пяти жен! — хвастает первая.
— А я у десяти! — говорит вторая.
Третья презрительно усмехнулась.
— Вы скульптуру Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» видели?
— Видели и что?...
— Ну, так вот, вчера я отбила у той бабы рабочего.
Грубо?.. Да. Как-то раз я слушал радио, в редакцию позвонила молодая девушка и вдруг, давясь от смеха, стала рассказывать ведущему мой анекдот «про рабочего»… Я тоже улыбнулся. Я лизнул и попробовал на вкус «писательское бессмертие», ведь анекдот потерял имя своего автора и зажил самостоятельной жизнью.
Повторяю, работа над юмористическими миниатюрами и рассказами все-таки очень многое дала мне…
— Неоднократно задавала этот вопрос в той или иной форме литераторам разного толка, но хотелось бы услышать ответ и от Вас. Он тоже о природе творчества. Мы знаем, что большинство имеющихся концепций этого феномена сводятся к двум позициям: признание Божественной природы творчества и его отрицание, основанное на том, что человек, ступающий на творческую стезю, в каком-то смысле замахивается на роль Творца, да и примеров творчества, разрушающего личность, имеем в достатке — взять хотя бы начало XX века… Понятно, что если бы лично Вы считали творчество греховным занятием, мы никогда бы не узнали об Алексее Котове, но, тем не менее, никогда не возникало ли у Вас сомнений в праведности (и необходимости) литературных занятий?
— Сомнения в праведности?.. Не знаю… Отвечая на предыдущий вопрос, я ведь сказал, что небезгрешен. Но сомнений в правильности (и необходимости), если речь идет именно о литературной работе, не возникало никогда. И, надеюсь, не возникнет. Выше — только вера в Бога. Улыбнусь: и, кстати, разве я Ему конкурент?
В глубочайше не любимом мной фильме «Покаяние» Тенгиза Абуладзе звучит хороший вопрос: «Если дорога не ведет к храму, то зачем эта дорога?» Согласен, она бессмысленна. Как-то раз гуляю по церковному двору, смотрю на двери храма и вдруг ловлю себя на мысли, какую незаметную, но очень важную роль играют порожки — ведь двери в храм на высоте двух с половиной метров. Может быть, и литература должна не только, как дорога, вести к храму, но и поднимать человека, чтобы он мог войти в него?
Знаете, есть театр, а есть цирк в худшем понимании этого слова. Когда древние римляне кричали «Хлеба и зрелищ!», что они требовали? Ну, с хлебом все понятно, а что за зрелища им были нужны? «Цирк» с убийством гладиаторов, а в лучшем случае, трагедия в стиле сегодняшних мелодрам: «Его (ее) все предали, а он (она) всем отомстил».
Вы можете представить себе толпу, орущую «Хлеба и Чехова!»?.. Это невозможно, как невозможен лозунг «Очистим нашу родную речь, мать вашу, от мата!». Творчество творчеству — рознь, и примерно так же, как и человек человеку.
— Вопрос отчасти связан с предыдущим: как Вы относитесь к творчеству современных авторов, имеющих священнический сан или принявших постриг? Здесь я имею в виду, скорее, сам факт творческой деятельности, чем его конкретное наполнение — оно, впрочем, у большинства закономерно носит вполне канонический характер.
— Сначала о конкретном наполнении. Не так давно вышла книга протоирея Александра Торика «Димон». Батюшка прекрасно владеет литературным языком — читаешь, словно пьешь родниковую воду, — но с точки зрения Бого- и миропонимания эта книга для меня неприемлема. С другой стороны, есть стихи иеромонаха Романа… Большое чудо в маленьких словах. Словно семя в землю бросают, и вырастает то, без чего наша жизнь попросту немыслима.
Теперь о факте творческой деятельности. В конце или во время церковной службы священник произносит проповедь. Не знаю, может быть, есть такая книга, в которой можно найти образцы таких речей, но не сомневаюсь в том, что лучше, если священник напишет эту проповедь сам. Не скажу, что это «литературная деятельность», но то, что эта деятельность — творческая, вне всякого сомнения.
— Юрий Кузнецов, написавший небольшую поэму «Поэт и монах», в творческом споре (не на жизнь, а на смерть) принял сторону поэта. И здесь мне всегда становилось жаль монаха — не конкретного литературного героя, а обычного монаха, живущего в монастыре… Как Вы думаете, справедлив ли подобный спор и кому бы отдали предпочтение Вы?
— На мой взгляд, для того чтобы написать поэму «Поэт и монах» мало быть только поэтом, ради ее написания стоит побыть рядом с непридуманным монахом. Например, два-три месяца поработать послушником при каком-нибудь монастыре. Я понимаю, Юрий Кузнецов написал свое стихотворение меньше чем за две недели до смерти и вряд ли у него была возможность посетить монастырь. Но… Монах-то у него получился не столько русский и православный, сколько… тибетский, что ли.
Покуда мысли есть в уме,
Покуда в сердце есть желанья,
Для узника очарованья.
Не мысли, не желай — и ты
Достигнешь высшего блаженства
При созерцанье совершенства
Добра, любви и красоты.
Если так, то что тогда делать с молитвой?.. Ведь она — не погружение в обессмысленную нирвану, о которой говорит монах, а труд мысли и только потом — после усилия и труда — загорается сердце. А куда девать две равные друг другу заповеди Христа о любви к Богу и ближнему? Монах из стихотворения только созерцает ее, но евангельский текст имеет в виду совсем другую любовь. Мне странно слышать рассуждения монаха о некоем «блаженстве при созерцанье совершенства». Что, любуемся блокбастером «Добро побеждает зло» в кинотеатре, жуем попкорн и кайфуем, да?..
Не соглашусь я и с Юрием Кузнецовым вот тут:
Что есть в уме, то есть и в чувстве,
А значит, в сердце и в искусстве.
Искусство смешано. Пусть так.
Пусть в нашем поле плевел много.
Но Богу дорог каждый злак.
Ведь каждый злак — улыбка Бога.
К сожалению, я не помню, как называется книга Марка Твена, посвященная Жанне д’Арк, но там (в описании детства Жанны) высказывается примерно такая же мысль: все-все-все имеет право на жизнь. Благородно, правда?.. Улыбнусь: ребята, надеюсь, вы читали «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова? Так вот, и Юрий Кузнецов, и Марк Твен говорят не о христианстве, а об иешуанстве. Если Богу «дорог каждый злак», то почему в Евангелии Христос говорит, что дерево, не приносящее доброго плода, срубают? Конечно же, «добрый» Иешуа так бы не поступил. И именно тут наша российская интеллигенция вступается за Иешуа и осуждает «Бога с топором», рубящим дерево. Мол, библейский Бог — жесток.
О «жестокости» Бога я уже говорил, и давайте разберемся во всем по порядку. Помните, в начале «Мастера и Маргариты», в диалоге с поэтом Иваном Бездомным Берлиоз говорит ему, что «Христос получился у него, ну, прямо как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж»? В книге Мастера Иешуа также получился как живой, но уже как привлекающий к себе персонаж. «Все люди добрые!..» Знаете, тут дело даже не в том, что есть общеизвестный метод борьбы с идеей — подхватить ее и благополучно довести до идиотизма, а в том, что «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы». Именно Бог создал доброе — человека. Но человек не по-игрушечному свободен, и он может сам — своей волей! — превратить себя в закоренелого мерзавца. Иешуа, на примере с «убежденным палачом» Марком Крысобоем, утверждает, что ему нужно только поговорить с ним и тогда… Стоп, задумайтесь! Крысобою самому ничего и делать-то не нужно. С ним только поговорят, и он станет хорошим человеком. Тут, правда, стоит спросить, только ли с ним поговорят или перепрограммируют психику? И, конечно же, перепрограммируют во имя благой цели. Но тут возникает другой вопрос: а останется ли Крысобой свободным человеком или он превратится в добродушного зомби?
Нет, «не каждый злак — улыбка Бога». Не на райских грядках живем, господа, и не проходят ежечасно по рядам человеков заботливые Божьи руки, исправляя малейшие отклонения в развитии человека-растения. Человек — свободен, он — не растение, и Бог дал ему право быть тем, кем он хочет.
Теперь о «смешанном искусстве». Что есть творчество? Это смешение, как в басне Михалкова «Слон-живописец»?
…Все пожеланья принял Слон.
Опять за краски взялся он
И всем друзьям по мере сил
Слоновьей кистью угодил,
Изобразив снега, и лед,
И Нил, и дуб, и огород,
И даже — мед!..
Или творчество все-таки разделение?
Вот библейские строчки: «… И отделил Бог свет от тьмы», «…И создал Бог твердь и отделил воду», «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной… для отделения дня от ночи». Трава и пресмыкающиеся — «души живые» — тоже разделены «по роду и подобию».
А как, например, скульптор высекает статую? Он тоже отделяет, и как пошутил один из них, «я беру камень и отсекаю все лишнее». А художник? Как появляются семь цветов радуги, с помощью которых он создает полотно? Из разделенного чистого света.
Создать хаос, как создал его слон из басни слишком просто, а вот создать мир — можно только отделяя и разделяя, то есть упорядочивая.
Последнее, что хочется сказать о поэме Юрия Кузнецова, это то, что, на мой взгляд, она тоже разделена. Во-первых, это две даты: 1 и 5 ноября. Между ними нет тире и очевидно, что поэт работал над поэмой не пять дней, а два с довольно большим перерывом. Я думаю, он многое переосмыслил. Во второй части (уверен, что она начинается с прямого обвинения «монаха»: «Искусство — смрадный грех») действующие лица словно меняются местами, и мне гораздо ближе точка зрения Поэта. А «монах» вообще превращается в Сатану.
Под ним сыра земля горит,
И гул расходится залесьем.
— Смотри, — поэту говорит, —
Как я качаю поднебесьем.
Что ж, разделенное потому и разделяется, чтобы добро и зло стали на свои места.
Поэт вскричал: — Да это враг! —
Окстился знаменным отмахом —
И сгинул враг, как тень, в овраг...
Но где монах? И что с монахом?
Улыбнусь: перекрестился Поэт — и слава Богу. Ну, а с «монахом» ничего особенного не произошло: откуда вышел, туда и ушел. Что же касается его образа, то недаром говорят, что дьявол — обезьяна Господа Бога. Он и подражать умеет, и правильные слова говорить, да гордыня выдает — поднебесьем покачать хочется.
— Свободен ли человек в своем творчестве или ему диктуют идеи? По Платону, как мы помним, «мир идей» вполне реален, так можно ли допустить, что они — своего рода «ловцы человеков» или, может быть, сами люди ловят идеи?
— Во-первых, человек должен быть свободен, в своем творчестве и это должен его единственная несвобода. А, во-вторых, увы, и да, идеи могут ловить человека. Улыбнусь: жаль, что в искусстве нет инквизиции мудрости, и никто не проверяет этих ловцов (часто дьявольски умелых) на предмет наличия у них рогов и копыт. Библия утверждает, что не всякий дух (добавлю от себя: или идея, ведь идея часто одухотворена) — от Бога.
Расскажу вам такой пример. Это случилось очень давно. Как-то раз я ездил по делам в центр города и решил немного прогуляться, обдумывая одну любопытную и интересную мысль. Настроение было бодрым, самочувствие — прекрасным. И знаете, я вложил в свои размышления… не знаю, как точно сказать… в общем, все силы без остатка! Всю свою нервную энергию. Кстати, я и не могу иначе, ведь писательство без безумной влюбленности в творчество — пустота. Я видел целый, огромный мир, словно держал его на своей ладони и был его богом.
Дальше было по Владимиру Высоцкому:
Воля волей, если сил невпроворот, — а я увлекся:
Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот — и спекся!
Помню, как мир, который я «держал», вдруг стал исчезать. Я домечтался (или допридумывался) «до сухого бака», и мир вокруг меня — реальный мир! — вдруг стал серым и тревожным. Я подошел к автобусной остановке и вдруг понял, что мне плохо. Что именно плохо — понять трудно, вроде ноги твердо стоят, голова не кружится, в ушах не шумит, а глюков — спаси и сохрани Господи! — и в помине нет… Но внутри — страшное, давящее и черное ощущение пустоты. Мой же придуманный мир, в который я вложил все свои силы, попросту сбежал от меня. Знаете, в тот недобрый миг мне просто не на что было опереться в пустоте. И я хорошо запомнил тот страх, который возник именно из-за того, что рядом нет опоры… Это было похоже на ожог.
Все кончилось хорошо. Подошла «маршрутка», я сел в нее и подумал, что до дома не так уж и далеко. Но шрам в душе от «ожога» остался.
Я рассказал вам эту историю затем, чтобы вы поняли, что писателю нельзя придумывать то, что не сможет защитить его. Да, безусловно, в силу ряда причин приходится иметь дело и с отрицательными героями, но (может быть, сказался именно тот опыт, о котором я сказал выше) у меня их не так много. Нет, не из-за страха перед ними, а из-за ощущения их пустоты. И очень часто в творческом работе мне хватает только контура отрицательного персонажа. Хотя, так ли все просто?.. Ведь написал же я «чертенячьи» «215-ый», «Плата на столе», «Рыцарь» и «Черную книгу». В оправдание скажу только то, что там другой подход… Тот, кто уже обжигался, не будет дважды совершать ту же ошибку.
— Очень интересно. Давайте разовьем тему «рождения произведений». У каждого писателя есть своя, выработанная упорным трудом, литературная техника. Можете раскрыть свой секрет?
— Наверное, ничего существенного не скажу о «литературной технике». Но я могу кое-что рассказать о «технике литературы».
— Я понимаю, по образованию Вы — инженер-автомеханик…
— Спасибо за улыбку. А теперь скажите, пожалуйста, что общего можно найти между древнегреческим скульптором и его современным коллегой?
— Молоток и зубило?.. Мрамор, из которого скульптор высекает статую?
— Нет, не то. Чтобы вы лучше поняли мой будущий ответ, я задам еще один вопрос: что общего между «Дон Кихотом» Сервантеса и, допустим, гайдаевским фильмом «Самогонщики»? Ничего?.. Это не так. На мой взгляд, общее — типажи героев: «Трус», «Балбес» и «Бывалый». Где они в «Самогонщиках» — понятно, но эти же типажи несложно найти и в книге Сервантеса. Чем ее главный герой не «Балбес», воюющий с ветряными мельницами, а Санчо — не «Бывалый»? Где там «Трус»? Тот, кто читал «Дон Кихота» легко отыщет его, например, в несчастном, сошедшем с ума от любви, молодом человеке или в образе его невесты, согласившейся выйти замуж за другого. А близкие люди Дон Кихота?.. Тут же замечу, что типажный «Трус» самая сложная и динамичная фигура. Он может быть не только и не столько трусом (как у Гайдая), а человеком, хранящим некую тайну или душевную травму, миролюбцем на войне и воином во время мира, интеллигентом, воющим с системой, или просто городским сумасшедшим. Но всегда его роль похожа на эпизод в фильме Гайдая «Кавказская пленница», когда Бывалый и Балбес держат Труса за руки, стоя посередине шоссе, и пытаются остановить автомобиль со сбежавшей пленницей «товарища Саахова». То есть, главное отличие типажного «Труса» в том, что он несвободен в силу обстоятельств, попросту «зажат» между Балбесом и Бывалым.
Я отлично понимаю, что одного примера мало, давайте поищем эти же типажи еще. Да простит меня великий Лев Николаевич Толстой, но условных «Труса», «Балбеса» и «Бывалого» можно без труда найти и на страницах его грандиозной «Войны и мира». Например, Андрей Болконский — умный и храбрый офицер с твердым характером. Этот человек хорошо знает, что такое честь, и может за себя постоять. Улыбнусь: я понимаю, что назвать графа «Бывалым», мягко говоря, не вполне корректно, но снова напомню, что речь идет о типажах героев, и в гайдаевских «Самогонщиках», на мой взгляд, они названы наиболее точно.
Далее: Пьер Безухов… Типичный «Балбес», ведь верно? Пьер живет в придуманном мире (чего только стоит его сцена фехтования с воображаемым противником в самом начале романа), ему везет с наследством отца, но он тут же попадает в сети Элен. Пьер неумел, добр, как простодушный слон, и напрочь лишен практического рассудка.
Наташа Ростова… Она — ребенок, наивный и милый. Как я уже говорил, «Трус» — только условное название типажа и он не обязательно испытывает страх. В случае с Наташей Ростовой речь идет, скорее, о болезнях роста личности. Снова вспомним сцену на шоссе из «Кавказской пленницы» и комично дергающегося в чужих руках «Труса». Да, это только юмор, комедия положений, а вот Толстой пишет о несоизмеримо более серьезных вещах. Но давайте также вспомним трагедию Наташи Ростовой, когда она влюбилась в Анатоля Курагина. Я уже говорил, что Трус «зажат» между другими типажами, и не то же ли самое происходит с Наташей, тем более что Толстой описывает Курагина как глупого человека? Выбор Наташи оказался трагически неверным, но ошибки удалось избежать. И что тоже очень важно: Наташа вышла замуж именно за «Балбеса» Пьера Безухова.
Прервусь… Я буквально слышу возмущенные крики поклонников классики: как можно сравнивать гениальную «Войну и мир» и простеньких, смешных «Самогонщиков», пусть даже речь идет о типажах героев?
Мой ответ прост: знаете, я почему-то уверен, что физически все люди устроены одинаково. И у гения, и у простого смертного есть голова, руки и ноги. А, например, сердце обычного человека никак не меньше сердца гения. Примерно так же устроены и книги. И прошу вас заметить, что, говоря об их физическом устройстве — типажах героев, я не претендую на объяснение духовности мира творчества.
Еще примеры… Возьмем старые добрые советские фильмы «Белое солнце пустыни» и «Приключения Шерлока Холмса». Я уверен, что в них вы и без моей помощи отыщите «Труса», «Балбеса» и «Бывалого». Напомню вам их главных героев: солдат товарищ Сухов и Шерлок Холмс, Петруха и доктор Ватсон… «Бывалые» и «Балбесы». Но с «Трусами» снова сложнее. В «Белом солнце пустыни» их два: Саид и «Таможня». Саид то уходит от Сухова, то возвращается, потому что для него важно вернуть «долг» Джавдету, а «Таможня» мечется между желанием помочь красноармейцам и просьбами жены не вмешиваться в опасную схватку. Конечно же, Саид и «Таможня» никакие не «трусы», но именно их метания — их ситуационная зажатость! — и делают их определенными типажами. С «Трусами» в «Приключениях Шерлока Холмса» чуть проще: это те преступники, с которыми борется великий сыщик. Враги Холмса очень разные, но их литературная задача — спрятаться, не быть пойманным, — что, несмотря на их агрессивность и опасность, все-таки делает их именно типажными «Трусами».
Тут уместно спросить, а как же тогда работает писатель? Неужели он берет лист бумаги, чертит на нем три графы, называет их именами гайдаевских персонажей и вписывает в них своих будущих героев?
Нет. Подобным образом работают только графоманы. Творчество несовместимо с формальной логикой. Точнее говоря, на каком-то отрезке их пути могут совпадать, но полное совпадение не только невозможно, но и невероятно.
Как мне помогает «теория» о типажах? Улыбнусь: как костыль. Иными словами, когда я «спотыкаюсь», я пытаюсь расставить героев по своим местам… Но чем реже это происходит — тем лучше. Здоровому человеку не нужна третья точка опоры в виде литературной теории. Кстати, «Трус», «Балбес» и «Бывалый» это векторные типажи. Они скорее указывают направление, в котором нужно (точнее говоря, желательно) рассматривать поступки того или иного героя, но не его характер. Нельзя «кастрировать» и уродовать душевный мир человека, превращая его в реального труса, туповатого балбеса и грубого бывалого. К тому же, типажи не столь уж редко меняются местами и один становится на место другого… Например, это часто случается в юморе.
— Подождите, Алексей, мне понятна ваша мысль о типажах. Но объясните, пожалуйста, где и кто «Трус», «Балбес» и «Бывалый», например, в книге Даниэля Дефо «Робинзон Крузо»?»
— Да, казалось бы, там только один герой, ведь Пятница появляется ближе к концу текста. А как разделить одного героя на три типажа? Оказывается, это просто, нужно только вчитаться в текст. Когда Робинзона выбросило на остров, кем он был? Элементарным «Трусом». Первые ночи он проводил на дереве, и страх (плюс тоска) были его основными чувствами. Робинзон оказался буквально сдавленным между реальной, трагической действительностью и желанием вернуться в свой прежний мир. Потом, когда он успокоился, и попытался как-то обустроить свою жизнь, он превратился в «Балбеса». Например, выяснилось, что одному человеку очень трудно сделать не только стул и стол, а простую ровную доску. Робинзон построил лодку, но прорыть канал до моря так и не сумел. «Бывалым» герой этой чудесной книги становится только в конце повествования.
Вчитайтесь в тексты, допустим, «Они сражались за Родину» Михаила Шолохова и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. Типажи, о которых я говорил, есть и там. Ну, например, чем Воланд не «Бывалый», а Берлиоз и Бездомный — не «Балбесы»? Берлиоз быстро становится жертвой Воланда, а Иван Николаевич попадает в сумасшедший дом — и более реального «Балбеса» просто невозможно представить. С «Трусами» снова чуть сложнее. Во-первых, это окружение Воланда — Коровьев, Азазело и Кот-Бегемот. Они «зажаты» между реальным миром и миром Воланда и полностью подчинены последнему. Именно эта несвобода и делает их агрессивными, ведь не приказывал же Воланд устраивать бардак в «Торгсине» или сжигать «ресторан Грибоедова». Вторая категория «Трусов» в «Мастере и Маргарите» (но уже с изрядной долей «балбесности») — москвичи. Они стиснуты «квартирным вопросом» и бессилием перед Воландом. Как бы они ни «дергались» в руках Воланда и его шайки, изгоняют Воланда из Москвы не они, а наступающее Пасхальное Воскресение.
Теперь мне пора напомнить вопрос, который я задал в начале: что общего между древнегреческим скульптором и его современным коллегой?
Ответ прост: трехмерное пространство, в котором они работают. Время может разрушить мрамор, уничтожить инструменты, в конце концов, смертны и сами люди, но скульптура — итог творчества — всегда существует в трехмерном пространстве.
Но если физическое пространство вокруг нас трехмерно (без учета времени), то, может быть, существует и трехмерное литературное пространство, и «Трусы», «Балбесы», «Бывалые» совсем не случайные типажи в литературе? Я уверен, что да. Все из нас хорошо знают, что такое декартова система координат: это оси Х, У и Z, расположенные в пространстве под прямым углом друг к другу. Система Декарта определяет местоположение точки в пространстве с помощью трех координат. Но не то же ли самое делают три основных литературных типажа? А тогда о какой точке идет речь? Я уверен, что эта точка — автор. Автор — бог текста, его главный герой, и хотя бы потому что именно он владеет его временем, только он и может создавать объемный смысл. Да, многие писатели жалуются, что, мол, их герои выходят из-под их контроля и живут своей, уже независимой от автора жизнью, но… Разве автор перестает быть их богом? Такое может случиться только в одном случае, — когда некая идея пожирает самого автора. Например, это Мастер в уже упомянутом романе Булгакова «Мастер и Маргарита». Я уверен, что Михаил Булгаков хотел показать, как идеи ловят человека и, главное, какова природа этих идей.
Теперь перейдем от «техники литературы» к реальным людям. Все уже не раз слышали хвалебное определение дара писателя: «он описывает все, как в реальной жизни». Улыбнусь!.. Как говорил Шурик своей соседке в «Иван Васильевич меняет профессию», если бы Вы были моей женой, я бы повесился. Иначе говоря, если бы «реальная жизнь» была мерилом литературной ценности произведения, искусства просто бы не было. Тут дело не только в том, что, создавая так называемый «реалистичный текст», писатель перестает быть его богом, а в том, что он попросту превращается в репортера. Не он владеет временем, а время буквально пожирает его самого и его произведения (кто их помнит через пять-десять лет?), и не он рождает идею, а идея (либеральная, коммунистическая, национальная, лю-ба-я!) ловит его в свои сети. И ей нужно правдоподобие — «все, как в реальной жизни». Господа реалисты, да кто же из вас знает, что такое реальная жизнь?! В нашем детерминированном мире все зависит от причинно-следственных связей — сегодня идет дождь, потому что вчера было жарко над Средиземноморьем, человек споткнулся, потому что кто-то бросил на дорогу камень и т.д. Но если Иммануил Кант поднимает человека (возвышает!) над этим безбрежным океаном обстоятельств, причин и следствий, то писатель-«реалист», расследуя события, превращается в мелкотравчатого судью. Иногда ему и не обязательно произносить приговор вслух, но он написан на его «литературном лице» — это или презрение к человеку, или разочарование им, или… Короче говоря, черт его знает! Но это знает именно черт, а не бог, которым писатель перестает быть. «Не судите и да не судимы будете».
Да, «Труса», «Балбеса» и «Бывалого» не существует в «реальной жизни». Но тогда почему, казалось бы, придуманный, искусственно созданный с их помощью мир куда притягательнее и, главное, реальнее того, в котором нет ни намека на прощение и улыбку? Может быть, точка, «координаты» которой дают придуманные «трусы», «балбесы» и «бывалые», и есть куда большая реальность, чем все остальное?..
В 1999 году в возрасте 72 лет немецкий писатель Гюнтер Грасс был удостоен Нобелевской премии в области литературы. А не столь давняя статья с сайта «mignews.com», посвященная этому писателю, сообщает о скандале, разгоревшемся вокруг знаменитого писателя-антифашиста, «совести немецкой нации». Гюнтер Грасс признался, что служил некоторое время в войсках СС — хотя не ясно, был ли он добровольцем или его призвали принудительно.
«Сам Грасс постоянно преследовал буквально каждого из тех, кто скрывал свою политическую карьеру в нацистский период — это двуличие и чудовищное лицемерие, я крайне разочарован», — приводит слова известного литературного критика Гельмута Карадзека агентство Euronews.
Признание Грасса привлекло всеобщее внимание к его новой автобиографической книге «Счищая с луковицы шелуху». Многие поклонники творчества Нобелевского лауреата потрясены новым фактом его биографии, но не разочарованы в писателе.
«Как бы то ни было, Гюнтер Грасс — один из крупнейших мировых писателей. Именно благодаря таким людям Германия стала тем, что она есть сегодня — сильной демократической страной»,— считает один из читателей и почитателей Грасса…» (http://mignews.com/news/scandals/world/170806_174048_05936.html)
Я совсем не собираюсь рассуждать на тему, был ли Гюнтер Грасс убежденным эсэсовцем или нет. На мой взгляд, тут дело совсем в другом — во лжи и отсутствии личного покаяния. Но вот «покаять»… «покаивать»… Господи, да даже слова такого нет!.. А правильное литературное «призывать к покаянию других» звучит натянуто. Но именно этого Гюнтер Грасс и хотел. Вот так писатель перестает быть главным героем своих книг, той единственной «точкой», в которой сходятся все образы, и богом вне зависимости от того, есть ли в его книгах какие-то прообразы автора или там их нет. По большому счету, дело тут не только в Гюнтере Грассе, его ошибках или «трусах», «балбесах» и «бывалых». Ошибаться может любой из нас, а «оси» литературного пространства могут быть названы иначе. Но если писатель пытается изменить человека, пусть даже с помощью возвышенного искусства и пусть даже в лучшую, по его мнению, сторону, это является высшей степенью насилия над человеческой личностью и духовной свободой человека. Этим, на мой взгляд, и отличается христианская литература от «иешуанской». Человек должен меняться сам, осознавая и понимая себя перед Богом, и его не нужно менять, перепрограммируя его психику в сторону любого вида толерантности или идейной убежденности. Да, человеку можно и нужно помочь, поддержать его, показать дорогу, но нельзя вкладывать в это знание поймавшую тебя некую идею, какой бы благородной она ни казалась. Я признаю только три вида писательского «насилия» над читателем: его добрую улыбку, его чистое сердце и его личный опыт покаяния.
— Напоследок: как прозвучит пожелание от нашего автора нашим читателям?
— Знаете, в жизни любого человека есть обстоятельства, которые нельзя победить, но можно пережить. Нет, я желаю читателям не терпеливости, я желаю им мужества и любви.
— Спасибо за интересную беседу, Алексей, журнал «Парус» желает Вам вдохновения, сил, творческой энергии и новых книг.
Беседовала Ирина Калус.
