Мамин день
Мама, как и все женщины горных селений, разбросанных по Верховине, верила в Бога. По воскресеньям надевала свои лучшие одежды — вышитую рубашку, гофрированную юбку, украшенный мелким бисером камзол, — и отправлялась в церковь — на службу Божью. Это был ее день! Все хлопотное домашнее хозяйство оставляла на отца, даже если имел он немало своих важных дел, о которых напоминал с вечера, загибая пальцы на той и другой руке. Его никто не слушал: маме надо в церковь!
Полдня суетился отец на скотном дворе с ведрами и кастрюлями, пытаясь накормить коров и поросят, которые визжали и трубили во весь голос, желая то корма, то пойла. Не унимались ни на минуту, будто знали, что хозяйки нет дома и желали поиздеваться над хозяином.
Больше всего досаждали куры, разбредавшиеся по всему огороду и старательно выпархивающие из грядок все, что там проросло. Наседка со своим многочисленным выводком важно бродила по саду, приминая траву, которую берегли для косьбы.
Картину довершали наши гуси. С утра провожал я их на реку, где они, вволю накупавшись и порыбачив, цепочкой — друг за другом — взбирались на чужой берег. И вот уже оттуда раздаются крики: «Гуси! Чьи гуси?». Кошмар… За рекой прекрасно знали, чьи гуси, но истошным криком на все село фиксировали факт, чтобы не раз потом говорить о немыслимом ущербе.
Наконец, колокольный звон извещает о том, что церковная служба закончена. Отец облегченно вздыхает и закуривает цигарку. Я бегу к воротам, где вскоре появляется мама — задумчивая, улыбающаяся, с просветленным лицом, будто несет с собой частицу того неземного мира, который открылся ей во время службы Божьей.
Несмотря на свою набожность, она никогда не принуждала меня к заучиванию молитв («Отче наш» запомнился с одного прочтения). Не заставляла без конца креститься. Но я твердо знал: помимо немыслимо тяжких грехов, о которых сказано «Не убий!», «Не укради!», есть и другие. Чтобы избежать их, не следует тянуться к куреву и вину, как это делают плохие мальчишки. Готовиться к школе, где учат добру. Чтить отца и мать. Уважать старших и при встрече непременно кланяться.
Гарный хлопчик
Лето. Полдень. Бегу в сельский магазинчик за керосином. Разумеется, босиком. Какая может быть обувка в такую пору! Солнышко в самом зените. Во все стороны рассылает свои лучи. Щедро согревает землю, прежде всего — широкую пыльную дорогу.
Бегу. Кланяюсь всем встречным:
— Слава Иисусу Христу!
Седобородый дедусь приподнимает свою шляпу. Улыбается мне:
— Навеки слава!
Бегу дальше:
— Слава Иисусу Христу!
— Навеки слава!
Говорливая молодица в цветастом платке останавливается. Решила поболтать со мной. Расспрашивает о родителях, как живут-могут. Гладит мои непослушные волосы: «Гарный хлопчик! Воспитанный! А волосы белые-белые. Вырастешь — все невесты будут твои». Мне не очень-то нравятся ее рассуждения о женитьбе. Отец с матерью частенько сетуют на семейную жизнь, на недостатки — одного-единственного сына прокормить не могут. Вспоминают о том, как хорошо им было в молодости. Слушаю и недоумеваю: зачем женились? Как-то не задумываюсь, что иначе не было бы и меня. Твердо решил — никогда не женюсь. И все же приятно слышать от молодицы, что я «гарный»…
Беседы по ночам
По вечерам матушка стоит на коленях у моей кроватки. Поднимает глаза к образам. Молится. Непременно упоминает мое имя — «сына Николу». Просит Всевышнего не забывать обо мне — и сейчас, и потом, на дорогах жизни. Перед сном расстегивает ворот моей рубашки. Спрашиваю ее:
— Чтобы ангелы прилетели?
— Чтобы прилетели…
— Но окна и двери заперты.
— Уснешь — открою форточку.
— А вы видели их, мамо?
— Конечно, видела. Спи!
В ее ответе не нахожу никакого обмана. Матушка денно и нощно молится, ходит в церковь — она святая. Ей доступно многое из того, что другим не дано. Но разбирает любопытство:
— Они такие, как на образах, — маленькие дети с большими белыми крыльями?
— Такие, с белыми крыльями… Спи, сынок.
Но разве после этого уснешь? Хочется самому увидеть небесных посланцев. Долго лежу с открытыми глазами. Прислушиваюсь ко всем шорохам в доме. Как ни сопротивляюсь, веки слипаются… Когда утром открываю глаза, вся спаленка заполнена светом. На стене ярко освещены образа со Всевышним. Он управляет Вселенной. Помогают ему в этом ангелы, которые ночью прилетали ко мне. Но прилетали или нет?
Зато точно знаю — в один из дней декабря ко мне приходит св. Николай. Вижу сквозь сон, как они с мамой стоят у моей кроватки и любуются «гарным хлопчиком». Уходя, таинственный гость оставляет мне подарок — кулек с леденцами или разноцветными петушками. Утром, еще полусонный, засовываю руку под подушку. Есть!
На всю жизнь осталось у меня пристрастие к этим бесхитростным сладостям. Покажи мне сейчас на палочке петушка — слюнки потекут. Искренне жаль своих сыновей, которые выросли на «марсах» и «сникерсах». Они так и не испытали того божественного наслаждения, какое доставалось мне в полуголодные детские годы.
В ожидании праздника
Вскоре после Николы-зимнего начинали мы готовиться к Рождеству. Делали масло, сыр — обыкновенный и брынзу. В доме появлялся веселый мужичонко с длинным ножом. Несмотря на шутки и прибаутки, он готовился зарезать нашего огромного борова, который уже еле передвигался на своих толстых и коротких ножках. К вечеру все кончено: на дымном чердаке висят длинные куски мяса и сала, колечки домашней колбасы — запас на следующий год.
Мужичонко нахваливал хозяев. Мол, умели кормить поросенка. Сало у того — с ладонь, что не часто бывает. А затем «убийца» уходил, унося под мышкой приличный кусок мяса, плату за труды.
Мама приглашала на помощь соседку. Они делали уборку в доме и на улице, чтобы не приманивать на запах крови хищного зверя. Бывали случаи, когда с гор спускались волки. Не найдя, чем поживиться, прихватывали хозяйскую собаку.
Христос родился!
Рождеству предшествовал св. Вечер. На длинном крестьянском столе появляется аккуратный сноп пшеницы, подпоясанный рушником. Весь пол в комнате отец застилает свежей соломой. Матушка еще хлопочет по хозяйству. Доит коров. Окропляет святой водой все углы скотного двора: чтобы уберечь своих буренок от болезней, от сглаза, от укуса змеи.
И вот мама входит в дом. Прикрывает рукой дрожащий огонек свечи: «Христос рождается!» Мы с отцом готовы к такому сообщению и в один голос восклицаем: «Славите Его!».
Всей семьей садимся за стол, чтобы опробовать двенадцать блюд, исключая мясные и молочные. Они будут завтра — на Рождество. Сегодня еда скромная и скоромная: картошка с огуречным рассолом, подсолнечное масло с мелко нарезанным чесноком, чтобы макать в него кусочки хлеба, селедка и многое другое. Знаем, что и в других верховинских семьях, как бы бедно ни жилось, строго придерживаются традиции.
Перекрестившись, приступаем к вечере. Начинаем с каши, заправленной медом. Называется она кутьей. Черпаем каждый по ложке и отставляем кутью в сторону — на завершение трапезы. Это тоже традиция. По моей просьбе то отец, то мать рассказывают подробности рождения Христа. Отец учился в гимназии, а поэтому библейских историй знает больше. Но рассказывает их как-то сухо и не убедительно. Мама оканчивала лишь церковно-приходскую школу. Но историю Христа в ее исполнении слушаю, затаив дыхание.
Вечеря закончена. Убираем и моем посуду, после чего с отцом идем «по грибы». Становимся на четвереньки и разбираем на полу солому в поисках щепок и палочек. Считается, кто больше их насобирает, от того летом — в настоящий грибной сезон — грибы в лесу не будут прятаться. «Нашел! Я нашел!» — кричу на весь дом, схватив что-то похожее на щепку. — «И я нашел! У меня сразу два гриба!», — откликается отец, хотя краем глаза вижу, что ничего-то нет в его зажатой ладони. Он просто мне подыгрывает. Играем с таким азартом, что даже пес Бровко, который спокойно дремал у порога, составляет нам компанию. «Ищи-ищи!», — указываем ему пальцем в солому. Вскоре он убеждается в бессмысленности поисков. Уходит обратно, после чего долго следит за нами недоумевающими, но не менее преданными глазами. А мы продолжаем искать «грибы». Отец, всегда строгий и деловой, становится таким же, как и я, — веселым, беззаботным. Эти минуты навсегда остались в моей памяти как время самой трогательной близости с отцом.
Спать ложимся поздно. Родители уже заснули, а я лежу с открытыми глазами. Прислушиваюсь. Кажется, что в комнате появляются какие-то посторонние шорохи, будто осторожный шелест крыльев...
Коляда и вертеп
Вскоре после Рождества начинается коляда. Ее участники — колядники — идут на встречу друг другу с верхнего и нижнего концов села. Выбежав на крылечко, прислушиваюсь, где они находятся и скоро ли будут у нас? Когда же колядники венчуют (поздравляют) соседей, стремглав бегу домой, чтобы предупредить родителей.
И вот под окном слышны топот ног, женские и мужские голоса… Долгожданные гости поют колядку. Как только она стихает, к окну, у которого стоит отец со свечой, подходит один из колядников, чтобы поздравить хозяина (господаря) и его семью. Говорит громко и торжественно: «Пане господарю! Венчую вас с новорожденным Иисусом Христом. Который родился в городе Вифлееме. Который жил, ходил и весь мир веселил. Желаем, чтобы Он и вас повеселил — счастьем, здоровьем, в годах сетных; и неизмеренных. Чтобы дождались вы получить корону отца Всевышнего. С этим вас поздравляю. Этого Вам желаю. Да чтобы провели вы нынешние праздники в согласии и достатке — вместе с семьей, детьми, внуками — и будущих, еще лучших, дождались.
При этих словах будьте нам здоровы!»
Отец держит паузу. Это пугает меня: как бы гости не обиделись и не ушли. Знаю, что родители намеревались пригласить колядников в дом. Припасли для этого и горилку, и закуску.
Выдержав паузу, отец отвечает: «Будьте и вы здоровы! Но устали, наверное? Заходите в дом…Милости просим!»
Колядники направляются к открытой двери. Вперед пропускают музыкантов: скрипача, «басиста» с небольшим контрабасом и бубниста. Вслед за музыкантами в дом вваливаются десятка два людей разного возраста, в том числе ребята моих лет.
Взрослые садятся за стол, чтобы пропустить рюмку-другую. Выпив, снова поют колядку. Чаще всего — «Дiва Марiя сына зродила»:
Дiва Марiя сина зродила.
В яслях положила,
Сiном притрусила
Господнього сина.
В яслях положила,
Сiном притрусила
Господнього сина.
Дiва Марiя Бога просила:
«В що ж би я сина повила?
Ти, небесний царю,
зiшли менi дари
цього дома господарю.
Ти, небесний царю,
зiшли менi дари
цього дома господарю».
Кое-кто остается еще за столом, а музыки уже встали. Рассаживаются поудобней на скамейках. Приглашая молодежь к танцу, не только играют, но и поют:
Ой як тую коломийку
Зачую, зачую,
Через тую коломийку
Дома не ночую.
Юноши и девушки образуют круг и тоже не только танцуют, но и отвечают музыкам:
Ой, музика, мамко моя.
Музика, музика!
Та вiн казав, що ня вiзьме,
Як буду велика.
Оп! Оп!… Ноги сами просятся танцевать. В кругу освобождают место каждому, кто ждет своей очереди. Повеселив хозяев, колядники так же быстро, как и начинали, останавливают свое действо — спешат к следующему дому. Наспех одеваюсь, бегу за ними. Разве усидишь дома, когда поет и веселится все село?!
В Рождественские праздники ходил и вертеп — самодеятельный театр, ставивший мини-спектакли на библейские темы. Роли исполняли не только молодые ребята, но и мужики, давно уже женатые, проявляя незаурядные сценические таланты.
Впереди шел молчаливый Ангел с грустным лицом. В руке держал большую звезду, сделанную из разноцветного стекла. Внутри ее горела свеча. Это он стоял под окном, пока другие артисты исполняли колядку, и горящая звезда вызывала у меня неописуемый восторг.
Войдя в дом, грозно смотрит по сторонам царь Ирод, вознамерившийся истребить всех младенцев. Рядом стоит Смерть — в белом одеянии, размахивает косой, разумеется, не настоящей.
Появляются три царя, узнавшие о рождении св.Младенца. На голове у каждого серебристая корона, в руках — скипетр или жезл.
Произносят речи. Поздравляют деву Марию и вручают ей дары.
Но были и другие, не библейские, персонажи: Цыган, Еврей, даже Черт.
Чумазый Цыган предлагает хозяину свои услуги: подковать коня, укрепить запоры на дверях. При этом беспрестанно стучит молотком по куску железа, мешая другим. На замечания не реагирует, будто не слышит их. Мог он и взбежать по лесенке на чердак или заглянуть в комору, чтобы ухватить колечко колбаски, кусок сыру. Что с цыгана потом возьмешь!
Хитрый Еврей торгуется с хозяйкой — предлагает ей блестящую бижутерию, прося такие деньги, каких та отродясь не имела.
Непоседливый Черт, одетый в черное и напоминающий чем-то водолаза, с болтающимся хвостиком то выскакивает в коридор, где визжит и хохочет, то бежит по улице, пугая подслеповатых старух и зазевавшихся девиц.
Во всем селе знают — это вертеп!
Когда однажды он не появился, я стал расспрашивать взрослых: почему? Все отвечали уклончиво. Артисты не собрались…Много безобразничали в прошлом году, и никто их в дом не пускает… Истинную причину узнал я намного позже.
В те годы вели борьбу за независимость Западной Украины «лесные братья». Прекращать ее не намеревались. Местная власть по указке «сверху» организовала отряды добровольцев — «ястребков». Те исправно получали жалование, но ловить, а тем более убивать никого не собирались. Ночью слонялись неизвестно где, а днем отсиживались по домам, пьянствовали. С «лесными братьями» имели негласный договор: друг друга не трогать.
В села вошли регулярные советские войска, которых верховинцы окрестили — не без юмора — «лапайдухами» (от укр. «лапай» — лови). А в селах такое движение народа! Именно зимой, а не весной или летом, когда ловить «братьев» будет затруднительно. Кто идет навстречу — бандеровец? Колядник? «Ястребок?» Решили начать с запретов. Первым пострадал вертеп.
Отец долго хранил на чердаке его реквизит: короны и жезлы, стеклянную звезду. Ждал, видимо, лучших времен…
На первой исповеди
Перед Пасхой матушка отправляет в церковь и меня — на исповедь. По ее словам, Бог милостив, если искренне покаяться, прощает все грехи. Значит, домой вернусь почти безгрешным, с одним-единственным грехом, которые имеют даже новорожденные.
С утра стою на коленках, шепчу «Отче наш». Ополаскиваю лицо ключевой водой. Мама достает чистую рубашку, которую ношу лишь в праздники. По дороге думаю только об одном: как мне лучше каяться, чтобы на небесах поверили в мою искренность?
Когда же остаюсь один на один со священником и он задает мне вопросы, грешен ли я и в чем хочу покаяться, не могу вспомнить ни одного своего проступка. Священник терпеливо выжидает: «Покайся, раб Божий!». И тогда вспоминаю совет мамы: каяться во всем, что ни спросят. Спешу согласиться даже с тем, в чем не помню, был ли виноват: и родителей не слушался, и слова плохие употреблял. «Грешен! Грешен!..»
Чувствую, как с каждым признанием оставляет меня все то, что беспокоило и угнетало.
Из церкви — через колокольню — выбегаю к тропинке, которая ведет под гору, на большую дорогу. Дышится легко-легко. Тело почти воздушно. Кажется, если разбежаться и раскинуть руки в стороны, вполне можно взлететь. Только благоразумная мысль о том, что без крыльев люди не летают, удерживает меня от эксперимента.
Шагая домой, даю себе клятву: никогда не грешить. Совсем! Чтобы всегда было так же легко на душе…
Но в тот же вечер, разозлясь, набросился я с палкой на непослушного теленка. Колотил его, пока не услышал мамин голос: «Побойся Бога!».
А ведь знал, что животных обижать нельзя.
Даю себе другую клятву: если невозможно удержаться от всех греховных поступков, буду грешить чуть-чуть. И редко. Чтобы снова побывать в церкви, покаяться и получить прощение.
***
Придут годы всеобщего неверия и греховных дел. Детские впечатления и мамино «Побойся Бога!» уберегут меня от многих роковых шагов и поступков. Поэтому не убил! Не украл! Но с годами растерял в дорогах чистоту детской души и веру в чудо.
Больше не прилетают ко мне ангелы по ночам.
Проснувшись в день св. Николая, не заглядываю под подушку — все равно там ничего для меня нет.
