Гордость и боль0

От автора. Это рассказ о времени, на первый взгляд, известном нам достаточно хорошо – и которое, тем не менее, мы знаем всё-таки поверхностно. Места и события, описанные здесь, почти не были объектом публикаций в послевоенные  годы – во всяком случае, на русском языке. И пусть читателя не смущают вставки между главами – разговор автора с воображаемым собеседником. Это не отступления от темы, а просто маленькие мостики между прошлым и настоящим…

…Скажите, вы слышали про знаменитый  город – Лас Вегас? Говорите – кто о нём не слышал? Вы даже проиграли там 214 долларов?! Да, я тоже… впрочем, не об этом речь. А вы слышали такое имя – Меир Лански? Говорите – вроде, был известный бандит с таким  именем? Что вы,  евреи не бывают бандитами. Они бывают предпринимателями. А если окажется, что их бизнес – мафия, это уже совсем другое дело. Ну хорошо, а вы знаете, что именно Ланский  додумался создать в пустыне игорную столицу? Что-то слышали… Тогда уже самый последний вопрос: а где, по-вашему, родился Меир Лански? Нет, не угадали. Ладно, я вам скажу: он родился в Гродно.

        Хорошо, а про эсперанто вы слышали? Да-да, такой общий язык для всех народов. И как вы считаете, кто его придумал? Спору нет, вы правильно рассуждаете – наверно,  еврей, больше некому. Действительно, именно еврею могло придти в голову, что один язык для всех – это дружба народов. Что вы говорите? По-вашему, причина другая? Какая же? Потому что в разных странах евреи говорят на разных языках, а свой давно забыли? И поэтому один международный  язык очень  удобен, в первую очередь, для них? Интересная мысль. Но я не об этом. Знаете ли вы, кто придумал эсперанто? Да, действительно польский еврей. Его звали… Не помните? Его звали Людвиг Заменгоф. А где он жил? Нет, не в Варшаве. Он жил в Гродно.

        Что ж, а имя Моттл Копельман вам знакомо? Вы спрашиваете, что он выдумал? Ничего не выдумал. Может, он построил бы новый город или придумал новый язык. Может быть. Он просто не успел. Его убили в январе сорок третьего. В гетто. В Гродно. Ему было 16. 

Глава 1.  СТИРАЯ  ПЫЛЬ  ВЕКОВ

        Эта местность была заселена уже в 1-м тысячелетии, хотя в письменных источниках Гродно встречается впервые только в 1127 году в Ипатьевской летописи, затем в 1128-м – в “Слове о полку Игореве”. В 1224-м его разрушили немецкие рыцари, в 1241-м – татары. А потом присоединили к себе соседи – и он стал частью Великого Княжества Литовского. В 1391 году Гродно получает Магдебургское право, т. е. полноправный статус города.

Бурные события европейской истории не обходили стороной укрепленное поселение на высоком берегу Немана. Одно время Гродно был второй столицей Литвы. Потом, после Люблинской унии 1569 г. – местом работы польского сейма. Здесь жил в управлял Польшей король Стефан Баторий. В 1705-м приехал сюда Петр I и заключил союз с польским королем Августом II против шведов. И хоть пробыл он тут три месяца и привез свои лучшие полки – Семеновский и Преображенский, противостоять врагам тогда не удалось. Захватили эти места  шведы, в 1705-1708 гг. стоял там лагерь их короля Карла XII. Прошло чуть больше столетия, и Гродно пал на пути наполеоновских войск. А вскоре, прогнав Наполеона, прохаживался по гулким залам старинного замка Денис Давыдов, поражался удивительной акустике церкви Бориса и Глеба, отражавшейся в неманских водах с 12 века. Появлению здесь русских на законных основаниях предшествовали хитроумные политические игры на рубеже 18 столетия. В городе заседал т. н. “молчаливый сейм”, который заставили утвердить второй раздел Польши. И, наконец, после ее третьего раздела, с 1795 года Гродно входит в состав Российской империи, а с 1801-го становится центром Гродненской губернии.

Евреи появились в Гродно предположительно уже в конце 12-го столетия. Одни бежали сюда с юга – из Киевской Руси, другие – из Западной Европы, от крестоносцев. Первое официальное свидетельство об их оседлом проживании в этих краях – хартия о привилегиях, дарованная евреям Великим Князем Литовским Витольдом в 1389 году. Она подтверждала, что у евреев уже есть синагога и кладбище, что они владеют недвижимостью в городе и вокруг, занимаются коммерцией, ремеслами, сельским хозяйством. Хартия регулировала отношения между евреями и христианами.

В 1816 г. в губернском городе Гродно было 9873 жителя, из них 8422 еврея, т.е. 85,3%. Потом количество евреев увеличивалось, но процент падал – появлялось много пришлого народа из ближних и дальних краев. Накануне 1939 года в городе было 42.6% евреев. Тоже совсем немало. Остальные – преимущественно поляки, а также белорусы и литовцы.

За 7 столетий евреям не раз доставалось по первое число, чтобы не забывали, что они – евреи. Уже в 1495 году их, включая гродненских, изгнали из Литвы и конфисковали всё имущество, отдав его частично местным христианам-католикам. Потом разрешили вернуться, но свою собственность они получили назад только через 50 лет, причем на нее наложили 17% налог.

Им то запрещали покупать дома, то опять разрешали. Когда в Гродно стал заседать сейм, район проживания евреев сильно ограничили. С 1616г. иезуиты стали похищать еврейских детей и обращать их в христианство. Когда в 1648-м большой друг России Богдан Хмельницкий устроил погромы и кровавую резню, его войска до Гродно не добрались, но волна еврейских беженцев докатилась до города, и местная община оказала им всяческую помощь.

Гродненские торговцы-евреи выставляли свои товары и закупали чужие не только в крупных центрах региона, но даже на знаменитой Лейпцигской ярмарке. В отместку в родных краях им запрещали покупать зерно, перевозить грузы по Неману. Чтобы не были слишком шустрыми. Местные цеха ремесленников, имевшие, как положено, значительные привилегии, старались не допускать к ним еврейских конкурентов. Но те все-таки добились в середине 17 века ряда важных прав – за 5 гульденов в год с каждого в пользу тех самых цехов и 6 фунтов пороху – для обороны города. Евреи страдали и от чужеземных нашествий, и от своих сограждан. Они были первыми, на кого обрушивались удары во время войн и смены власти. А многие горожане, охотно бравшие взаймы деньги у евреев, тут же наполнялись к ним праведным гневом и не желали отдавать долги,  изобретая на своих заимодавцев всяческие напасти.

Тем не менее, к концу 19 столетия всё еще больше половины промышленных, строительных, обслуживающих, в том числе малых, предприятий Гродно принадлежало евреям. Табачная фабрика Шерешевского являлась третьей по величине в Российской империи. Из 1800 рабочих и сотен семей, так или иначе связанных с производством, почти все были евреями. Фабрика не работала по субботам и еврейским праздникам. На ней была своя синагога для рабочих.

Гродно в 16-19 веках был важным духовным центром значительного региона – сначала в Литве и Польше, потом – в России. Совет литовских евреев, охватывавший районы Брест-Литовска, Гродно, Пинска, Вильно, Слуцка и многих меньших городов, собирался, как правило, в Гродно. Гродненский раввин был его руководителем и высшим судьей. В городе имелось большое количество еврейских учебных заведений, преимущественно религиозного характера. Еще в 1906 году в 106 школах для мальчиков занималось 1766 учеников. Действовало два современных хедера, ешива со 120 учащимися. Языки обучения – идиш и иврит, плюс еврейская история. Гродненские педагогические курсы для еврейских учителей были широко известны в России, сотни их выпускников работали в разных ее регионах.

Члены местной общины были одними из первых, кто откликнулся на идею национального возрождения. Гродно стал чуть ли не самым активным сионистским центром России. На многих еврейских предприятиях организовали пункты, где молодежь готовилась к репатриации в Палестину. Между прочим, еще в 1539 году одна семейная пара из Гродно поселилась в Иерусалиме и основала фонд для создания там еврейской общины. А одним из самых активных общественных деятелей в Иерусалиме в 60-70-х гг. 19 века был реб Фишл Лапин, прибывший туда из Гродно в 1863 году.

Меня всегда интересовало, почему, кроме обычного названия национальности – евреи (что само по себе уже звучало как клеймо), нас еще преследовала оскорбительная кличка “жиды”. Вы говорите – не только нас? Это в каком смысле? Да, действительно, были “хохлы”, “чучмеки”, “чурки”, “косоглазые”, “чернож…”. Вы правы. Но откуда вообще откровенное пренебрежение к иным народам? Помню одну из самых обидных фраз: “Ты что, нерусский, что ли?” В других странах, вроде бы, этого нет. Во всяком случае, в таких масштабах. АнглийскоеJew, немецкое Jude, белорусское “габрэi” – звучало в свое время естественно и нормально. И так же естественно звучало в Польше единственное соответствующее слово – “жиди”. Существуют же до сих пор польские названия местечек рядом с Гродно: Жидовщизна, Жидомля. Но, наверно, “особое отношение” к евреям, во все времена присущее многим полякам, наложило на это слово такой отпечаток, что оно с большим пониманием и энтузиазмом было принято на вооружение российскими антисемитами. 

 

Глава 2.  НАКАНУНЕ

В 1921 г. Западная Белоруссия перешла под власть Польши. Аннексия Гродно серьезно повлияла на экономическую жизнь города – исчез российский рынок; поляки, получавшие земли и займы, переселялись в город и пригороды; центр региона власти перенесли в Белосток. Польское правительство занялось монополизацией промышленности и первым делом национализировало табачную фабрику Шерешевского. Вскоре число рабочих на ней уменьшилось втрое, а евреев среди них осталось всего 280. Стали терять работу не только на государственных предприятиях, но и на частных еврейских, многие из которых закрывались. К этому добавилась экономическая депрессия 30-х гг., которая сказалась вообще на ситуации в стране. А кто виноват, если кризис и жить стало плохо? Естественно, поднялась антисемитская пена с требованием “решить еврейскую проблему”.

Особенно усердствовали т. н. “эндеки”, члены национал-антисемитской партии “Narodowa Demokracja” (ND). Ее лозунгами были: “Польша без евреев – это сильная Польша!”, “Если ты болен, иди только к врачу-католику; если тебе нужен совет – только к адвокату-католику!”, “Покупая у евреев, ты обогащаешь их!” и т. д. Частично эти акции давали результаты: еврейские предприниматели в сфере обслуживания и те, кто занимался медициной и юриспруденцией, теряли клиентов. Но… многие поляки продолжали покупать продукты и вещи в еврейских магазинах – там они стоили дешевле. И шили у еврейских портных – их костюмы почему-то “сидели” лучше ( к тому же в 1938 г. из 364 портных в Гродно 322 были евреями). И всё же, несмотря на преобладание еврейских мастеровых во многих профессиях, 2/3 польских евреев либо существовало на несистематические пособия, либо находилось за чертой бедности. Да и у остальных жизненный уровень значительно упал.

Следует отметить, что пока у власти находился столь руганый большевиками Иосиф Пилсудский, открытых антисемитских акций в Польше не было. Но в мае 1935-го он ушел из жизни. И тогда под воздействием экономического кризиса, крепнущей власти нацистов в соседней Германии и усилившегося влияния тех же эндеков накануне 2-ой мировой войны по всей стране прокатилась волна погромов, задев и Гродно. Евреев оскорбляли и избивали на стадионах, в парках, на улицах, детей – по дороге в школу и домой. Гродненцы не восприняли враждебные действия покорным молчанием. Молодежь создала отряды самообороны Брит-ха-Хайал (“солдатский альянс”). Прошли демонстрации мелких предпринимателей, вся городская община вышла на массовый протест против “скамеек-гетто”, установленных в вузах Польши специально для евреев. Одновременно была организована взаимопомощь, и не только для своих жителей.

В Гродно в эти годы действовали еврейские Дом сирот, Дом престарелых, больница, бесплатная адвокатская консультация, комитеты и организации Лехэм Аниим (хлеб для бедных), Хахнасат Кама (приданое для бедных невест) и многие другие. Гродненцы помогали голодающим России и Украины в 20-х годах, пострадавшим от землетрясения в Палестине в 1927-м, жертвам погромов в близлежащих городах и местечках.

Религиозная жизнь оставалась важной составной частью духа и атмосферы города, еврейские традиции соблюдались неукоснительно. В Гродно в 1931 г. было 36 синагог и молельных домов. Построенная сразу после Первой мировой новейшая ешива стала одной из лучших в Польше и за ее пределами. С 1920 по 1939 годы во главе ее стоял известный ученый Рабби Шимон Шкоп, новеллы которого, основанные на Талмуде, изучают по сей день в ешивах всего мира.

В Гродно работали еврейские драматические коллективы, оркестры, хоры, музыканты. Выходило 7 газет – в основном на идиш, хотя издания и школы, связанные с сионистским движением, пользовались ивритом.

Сионизм нашел серьезную поддержку в городе. Одной из самых влиятельных стала группа Поале Сион (“работники Сиона”). Ее молодежное крыло – Ха-Шомер ха-Цаир представляло скаутскую организацию с летними тренировочными лагерями. Выходцы из нее впоследствии стали основателями ряда кибуцев в Палестине. К 1935 году туда перебралось около 5000 гродненцев.

Другая сионистская группа, Бетар, занималась военизированной подготовкой своих членов, создавая, в частности, отряды самообороны. Они называли себя “ревизионистами” – вслед за своим кумиром Зеевом Жаботинским. Во время его приезда в Гродно он был восторженно встречен своими сторонниками.

Приезжали в город и другие видные представители еврейской политики и культурной жизни. Известный поэт Хаим Бялик был поражен количеством гродненских детей, говорящих на иврите.

Среди остальных организаций следует отметить ультра-ортодоксов и коммунистическое подполье. Последние были, разумеется, против сионизма.

Итак, Гродно оставался еврейским городом, центром еврейской культуры, и в этом качестве его знали не только в Польше.

В 1939 году, в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа, Гродно стал советским. Изменения, последовавшие вслед за этим, общеизвестны. Частная собственность была ликвидирована, все предприятия национализированы. Поляки устранены с ведущих позиций. Их места заняли тысячи служащих, прибывшие из советской, восточной, части Белоруссии.

Но евреи встретили Красную Армию, вошедшую в Гродно 22 сентября, как освободительницу. Дело в том, что в первые три недели сентября город подвергся бомбардировкам немецкой авиации. Затем, перед приходом “русских”, поляки из распавшейся армии, полицейские, националисты, собравшись в две вооруженные банды, устроили в городе крупномасштабный погром – ломали, грабили, убивали. В одном из пригородов совместно еврейская и белорусская молодежь, работники стеклозавода, создали отряд самообороны. Тем не менее, ущерб был нанесен огромный, 25 человек убито, многие ранены.

Местный житель Фейгл Бройда написал в письме своему сыну в Палестину: “Мы все живы, слава Б-гу, и Красная Армия спасла нас от польских хулиганов. Если бы приход Красной Армии задержался хотя бы на один день, не осталось бы в живых ни одного еврея”.

Часть пойманных бандитов была приговорена советским судом к расстрелу. Евреи впервые почувствовали себя такими же защищенными со стороны государства, как и остальная часть населения. Зато у поляков, традиционно испытывавших нелюбовь к русским, эта враждебность теперь еще более обострилась. Естественно, что в итоге усилились также их неприятие и злоба к евреям, которых защитили русские. Во что это вылилось, стало ясно очень скоро, в годы немецкой оккупации.

Что касается самих евреев, они приспосабливались к новой власти. Вместо синагоги – “красный уголок”, вместо хупы с раввином – загс, вместо “Гроднер момент” на идиш – “Правда” на русском. Антирелигиозная пропаганда действовала безотказно, поскольку сочеталась с конкретными мерами. Выходной – в воскресенье, не придешь на работу в субботу или на Пейсах – наказание вплоть до ареста.

Учителей всех городских школ собрали вместе, и присланный из Минска завгороно, по фамилии Шапиро, а по специальности сапожник, популярно объяснил наставникам советские методы обучения. В итоге в городе осталась одна еврейская школа и несколько польских, остальные стали русскими и белорусскими.

Из массы еврейских газет тоже оставили одну, да и то в Белостоке, поставив редактора-коммуниста. Все еврейские книги из библиотек были изъяты, исключение составили произведения Менделе Мойхер Сфорима и Шолом Алейхема. Общественная жизнь свелась к тому, что с руководителями всех еврейских общественных организаций, особенно молодежных и сионистских, быстро разобралось НКВД.

В то же время в советскую зону из оккупированной немцами большей части Польши хлынул поток евреев-беженцев. Пробираясь через границу, они оседали в разных местах, в том числе в Гродно и прилежащих к нему городах и местечках. Общее число беженцев в советскую Западную Белоруссию составило около 200 тысяч. Интересно, что многих, довольных тем, что они вырвались на свободу, отправили назад, прямо в лапы нацистов. Но оказались и такие, которые, оглядевшись, сами изъявили желание вернуться в германскую зону (не зная, что там творится). А вот этих НКВД посадило в эшелоны и отправило в Сибирь. Парадокс истории заключается в том, что тем самым депортированных евреев спасли от уничтожения.

В 70-х годах я помогал заведующему отделом гродненского историко-археологического музея Александру Ивановичу Киркевичу составлять буклет о генерале армии А. И. Антонове. Жизненный путь генерала начался в Гродно, здесь прошло его детство, потом его семья навсегда покинула эти места. Антонов был одним из самых выдающихся стратегов в годы войны, разрабатывал крупнейшие военные операции, фактически руководил Генеральным Штабом, а к концу войны был официально назначен его начальником… Простите, вы хотите что-то спросить? Вы никогда не слышали об Антонове? Возможно. Он был скромным и в высшей степени порядочным человеком. Говорите, что это объясняет, почему вы о нём не слышали? И почему же?.. Согласен с вашей точкой зрения – все, кто писал мемуары, в первую очередь, представляли в них себя как великих военачальников, всегда здраво и толково разбиравшихся в ситуации. А вот про тех, кто реально направлял их и благодаря кому они добивались успехов, предпочитали умалчивать. Особенно, если те были скромными.

Но хочу привести лишь три факта – свидетельства того, как Сталин оценивал роль и ум Антонова. Он наградил его орденом Победы, который получили всего 11 человек, включая самого вождя, и Алексей Иннокентьевич  был единственным генералом среди маршалов в этом списке. Сталин взял с собой Антонова на Ялтинскую встречу с Рузвельтом и Черчиллем и на послевоенную Потсдамскую конференцию. И наконец, вскоре после войны Сталин отправил его, как и Жукова, подальше от Москвы – в Закавказский военный округ.

Однако мы отвлеклись. В нашем историческом музее имелось всё: каменные орудия эпохи палеолита; рыцарские доспехи; документы, связанные с литовским и польским периодами города и, конечно, с российским; материалы о том, что здесь происходило, и о тех, кто здесь бывал, – шведы, Петр I, Денис Давыдов,  революции и войны, партизаны, генерал Карбышев, заводы и фабрики, Герои Советского Союза и Социалистического Труда. Не было только одного: упоминания о евреях. Я спросил Киркевича: “Александр Иванович, а евреи жили в Гродно?” “Конечно”, ответил он. “А почему нет ни одной экспозиции, посвященной им?” Он посмотрел на меня, как на умственно отсталого, и сказал: “Давай будем лучше заниматься Амтоновым”.

У вас опять вопрос? Я слушаю. Понимаю вашу мысль: во время войны погиб каждый четвертый белорус, и важнее всего в республике – память о них. Действительно, об этом много говорили и писали. Даже песня такая есть – “Каждый четвертый”. Но  белорусские партийцы, а под их дудку – историки, используя эту страшную статистику для военно-патриотического воспитания, “забывали” упомянуть про существенную деталь. Да, на фронте, в партизанских отрядах, в немецких лагерях погиб каждыйчетвертый житель республики. Но из этого числа значительную  часть составляли именно евреи, истребленные во время фашистской оккупации. Для еврейского населения Белоруссии это были, по сути, почти все, кто там жил. Такова одна из самых  трагических  страниц  Холокоста, потрясающая даже по меркам нацистского геноцида: в Белоруссии было уничтожено около 800 тысяч евреев.

 

Глава 3.  ЕВРЕЙСКАЯ  ДОЛЯ  -  ГЕТТО

Немцы вошли в Гродно уже в ночь с 22 на 23 июня 1941 г. после ожесточенной бомбардировки. В конце июня они предложили адвокату Исааку Гожанскому создать еврейский руководящий совет. Однако тот сумел уклониться, сославшись на недостаточное знание немецкого, и рекомендовал бывшего директора сионистской средней школы Давида Бравера. У директора школы уже выхода не было: немцы отвели ему на выполнение их приказа 24 часа.

 

Состоявший первоначально из 10 членов юденрат к 7 сентября был увеличен до 24 человек  - дополнительный состав предложил Бравер. В него он включил представителей разных профессий и слоев населения, бывших активистами общины до 1939 года. Одним из первых там значился адвокат Исаак Гожанский.

 

Одновременно германские власти вводили новый порядок. Евреи были поставлены вне закона. Еврейская молодежь, появившаяся на улицах, бесследно исчезла. Такая же участь постигла пациентов больницы и Дома престарелых. В рапорте айнзатцгрупп (спецподразделения для уничтожения евреев) от 13 июля 1941 г. говорилось о расстреле 96 евреев в Гродно и Лиде. На самом деле погибших было значительно больше – немцы со списками в руках провели рейд по городу, арестовав сотни человек – тех, кто составлял наиболее образованную часть еврейского населения, его интеллектуальную элиту.

 

Уже через 7 дней после занятия города евреям предписали носить специальную нарукавную повязку, которая вскоре была заменена двумя большими желтыми нашивками на левой части груди и слева на спине. Был введен целый ряд запретов и ограничений. Например, евреи не имели права владеть радиоприемником, даже иметь корову или лошадь. Им запретили пользоваться местами отдыха и спорта, общественным транспортом, посещать театры и кино, библиотеки и музеи. Завидев немца, евреи обязаны были снимать головной убор. Более того, они не имели права ходить по тротуару, а только по центральной части улицы, в один ряд, гуськом. В итоге многие погибли или оказались покалеченными проезжавшим автотранспортом.

 

Всякий контакт между евреями и неевреями тоже был строжайше запрещен. Каждое утро евреи под страхом наказания собирались возле синагоги для распределения на  принудительные общественные работы – уборку помещений, ремонт дорог и т. д. Рабочий возраст немцы определили следующим образом: мужчины – от 14 до 60 лет, женщины – от 14 до 55.

 

Правда, оккупантам нужны были и квалифицированные работники – на постоянную и временные работы. 29 сентября 1941 года зав. промышленным отделом юденрата Абрам Лифшиц представил городским властям список специалистов, для которых он просил разрешения на работу. В нём фигурировал необычайный набор профессий – техники, слесари, мельники, плотники, столяры, трубочисты, плиточники, кузнецы, меховщики, пекари и т. д. и т. п. – всего около 600 профессий и специальностей! Часть из них не была мастерами высокого уровня, но юденрат пытался помочь всем занять менее уязвимую позицию в мире бесправия.

 

Заработок еврейского рабочего составлял 60% заработка местного жителя. Из этой суммы половину забирала городская управа, 12% шло на т. н. “социальное страхование”, остальные 38% переводили в юденрат на продукты питания. Сам работник не получал ничего. Наоборот, евреев заставляли платить. Уже в конце июня 1941 г. власти потребовали от юденрата собрать им один миллион рублей, а через два месяца – 200 000 долларов.

 

Еще через некоторое время оккупанты посчитали “свободное перемещение” посреди дороги слишком большой роскошью для евреев. 1 ноября 1941 года в Гродно было создано два гетто, на расстоянии примерно в 2 км друг от друга. Гетто-1 располагалось в старой части города, включавшей главную синагогу и окружавшие ее религиозные школы. В этот район, ограниченный улицами Виленская и Замковая, площадью менее половины квадратного километра, направили более 15000 человек. Гетто-2 устроили в пригороде Слободка, за железнодорожными путями. Туда определили свыше 10000 человек.

 

В первое гетто были отправлены квалифицированные рабочие и специалисты. Во второе – все остальные. Территорию каждого гетто окружала двухметровая ограда, в каждом имелся один вход, через который выводили на работу и приводили с нее. Покидать пределы гетто запрещалось под угрозой смертной казни.

 

На то, чтобы перебраться из занимаемых домов в районы гетто, было отпущено 6 часов – с 12 дня до 6 вечера, - естественно, без использования транспортных средств. Жилье на новом месте предстояло найти самим. Несмотря на приказ – посторонним не находиться на улицах во время этого массового переселения, группы польских хулиганов нападали на евреев на их скорбном пути и избивали их. Было холодно, выпал первый снег. Не все сразу смогли найти пристанище. Сотни семей, мебель, вещи остались под открытым небом. В течение 2-3-х недель юденрат помог всем расселиться. Но, конечно, с учетом такого количества людей на небольшой площади, особенно в гетто-1, скученность и теснота были неимоверными.

 

Прежний юденрат разделили на 2 части – по одной в каждом гетто, оставив общим главой Давида Бравера. Нацистами перед юденратом были поставлены 2 задачи. Первая, главная, - выполнение заданий немецких властей и выкачивание денег из евреев. Вторая, вспомогательная, - обеспечение жизнедеятельности гетто для выполнения первой задачи.

 

Надо отдать должное еврейским руководителям – они делали всё возможное для создания элементарных условий выживания на замкнутом ограниченном пространстве – в ловушке, из которой не было выхода. Давид Бравер считал основной целью юденратов снабжение гетто продовольствием, и благодаря ходатайствам перед армейскими чинами и контактам с гражданскими лицами успешно добивался этой цели. Помогал ему его отдел снабжения, который возглавлял Яков Эфрон.

 

Жители гетто получали 200 граммов хлеба в день за символическую плату. Кроме того, в каждом гетто работало по общественной кухне, в отдельные дни они выдавали до 3000 порций – тоже за символическую плату. Для сотен семей это была единственная горячая еда. Она состояла из бульона – обычно с “ничем”, т. е. без мяса и жира, и кусочка хлеба в 50-100 граммов. В каждом гетто летом 1942 года для общественных нужд выращивали какое-то количество овощей на местах, приспособленных под огороды. Итогом этих и других мер юденрата стало то, что, в отличие от всех остальных гетто на территории Польши, в гродненских не умер от голода ни один человек.

 

Как жили эти люди, что двигало ими в тех ужасающих условиях, в которых они очутились? Догадывались они о своей доле? Вряд ли. Абсолютное большинство узников гетто или не знали, или не хотели верить в то, что им уготовано. Если и возникали у них мысли о трагическом исходе, они старались отгонять их от себя. Столько было несчастий и напастей в еврейской истории, что  случившееся с ними иногда воспринималось как очередная кара Б-жья – правда, непонятно за какие грехи. Да и в своей довоенной жизни – в Польше и в Советском Союзе – они уже успели достаточно натерпеться. И хотя действия нацистских властей не шли ни в какое сравнение с недавними испытаниями, евреи надеялись, что это пройдет. Всё проходит. А пока надо приспосабливаться.

 

Как всегда, те, кто имели больше связей или были побогаче, – и с жильем лучше устроились и с добыванием пищи меньше проблем имели. А когда набирали в рабочие бригады – особенно для обслуживания гестапо, где положение работников считалось наиболее прочным, – туда попасть стремился каждый. Здесь в ход шло всё – и знакомства, и даже взятки. Как в обычной нормальной жизни. У кого повернется язык осуждать этих людей, которых отделяла от гибели тонкая, шаткая, почти прозрачная стена, готовая обрушиться в любую минуту? Тот, кто захочет кинуть в них камень, – пусть станет на их место.

 

Не всем дано быть сильными духом, живут на свете и слабые. Вернее, наоборот,  – все мы, люди, в основном – создания слабые, а оставаться мужественным в любых ситуациях – удел немногих. Жить без страха и упрека не так легко, как об этом пишут в книгах. Другое дело, что есть незыблемые моральные нормы: не способствовать гибели невинных, не предавать свой народ. Те, кто их преступает, теряет привилегию называться человеком.

 

А что же Давид Бравер? Предвидел ли он дальнейший ход событий? Об этом мы уже никогда не узнаем. Но он старался сделать всё, что мог для своих обреченных соплеменников. А они, сжатые в живой многотысячный клубок, жили, страдали, плакали, случалось – и смеялись. И надеялись на лучшее.

 

Летом 1965 года я, как заядлый турист, имевший опыт походов и по Белоруссии и по Кавказу, повел шестиклассников по одному из популярных в гродненских школах маршрутов – на пограничную заставу имени Виктора Усова. Обычно это происходило так: получали разрешение на выход в погранзону, договаривались с заставой о времени, доставали с помощью шефов автобус – и ехали посмотреть на служебных собак и контрольно-следовую полосу, постоять у памятника и послушать рассказ о лейтенанте Викторе Усове, погибшем здесь в первый день войны.

 

Наш поход отличался только одним – мы отправились пешком. Туда-обратно – 75 км… Простите, вы что-то сказали? Зачем тащить детей пешком в такую даль, если можно спокойно довезти их до цели на автобусе? Вспомнили туристскую поговорку: “Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет”?.. Видите ли, мне тогда казалось, что войну надо прочувствовать. И если от жары пот зальет глаза, спина начнет ныть от тяжелого рюкзака, а до ближайшего колодца еще несколько километров, тогда – пусть даже при этом вокруг не свистят пули – дети станут совсем иначе воспринимать рассказы о минувшей войне.

 

Мы вышли  утром и, отойдя от города всего километров пять, устроились на привал. Неподалеку, за  пригорком, виднелась деревенька. Дети немедленно приступили к поеданию взятых в дорогу припасов – обычная история для всех загородных выходов и поездок. Но в данном случае у ребят вызвало восторг и вдохновило их еще и название деревеньки, обозначенное на столбике у края проселочной дороги: Колбасино. На расстеленной плащ-палатке накрыли “общий стол”, в центре которого тут же появилось несколько сортов колбасы.

 

Я отошел в сторону к странного вида сооружению, похожему на “бурты” – ямы, в которых в Белоруссии хранят зимой картошку, – только значительно большего размера. Сооружение это частично уходило в землю. Сверху ее перекрывало какое-то подобие крыши. Довольно широкое отверстие вело внутрь. Пригнувшись, я осторожно спустился вниз. Когда глаза привыкли к полумраку, я огляделся, но ничего особенного не обнаружил. Коровьи “лепешки”, грязь да не самые приятные следы человеческого посещения. Угадать, для чего служило раньше это укрытие, я не мог. Наверное, в дождь пастухи загоняли сюда стадо.

 

Я выбрался наружу, и через некоторое время мы продолжили путь…

 

Глава 4.  КОЛБАСИНСКИЙ ПЕРЕСЫЛЬНЫЙ  ЛАГЕРЬ

Относительное затишье закончилось 2 ноября 1942 года. В этот день оба гетто полностью закрыли и изолировали от внешнего мира. В гетто-2 утром у ворот, как обычно, собрались люди, ожидая отправку на работы. Внезапно появились оба коменданта – Курт Визе (гетто-1) и Отто Стреблов (гетто-2). Без всякого предупреждения они открыли огонь по толпе. 12 человек были убиты на месте, 40 получили тяжелые ранения, остальные в панике бежали. До этого убивали чаще всего поодиночке – на входе за попытку пронести в гетто съестное.

 

К вечеру того же дня среди горожан поползли слухи, что евреи из соседних городов переведены в Колбасинский пересыльный лагерь. Прошло еще несколько дней, и нацисты устроили показательное повешение перед юденратом в присутствии согнанных жителей гетто. Жертвы – Лена Пренская (дочь известного портного) и беженец из Варшавы Друкер. Их поймали в “арийской “ зоне города. Третьей жертвой стал Моше Спиндлер, смотритель дома, где жила Лена, – за то, что не донес.

 

Между тем, немцы закончили подготовительные мероприятия по ликвидации гетто. Ответственным за транспортировку их обитателей в лагеря смерти был назначен шеф гестапо Хайнц Эррелис. Первая депортация из гетто-2 состоялась 15 ноября 1942 года. В расклеенных повсюду объявлениях перечислялись улицы, подлежащие “эвакуации”, и строжайшие наказания за распространение “вредных слухов”. Людям сообщили, что их посылают на работы. По свидетельствам нескольких очевидцев, сумевших впоследствии спастись, юденрат и остальные евреи в гетто поверили этой басне. Вечером в день транспортировки входные ворота и дорога к вокзалу были иллюминированы. На станции ждали пассажирские и товарные вагоны, а также коменданты Визе и Стреблов.

 

Их только что вывели из гетто-2, они еще не знают, что их ждет эшелон в Аушвиц…

 

Депортированные прибыли в Аушвиц 18 ноября. Им раздали почтовые открытки с текстом на немецком языке: “О нас заботятся хорошо, мы работаем и всё прекрасно.” Затем приказали подписать открытки и адресовать их родственникам в Гродно. После чего абсолютное большинство привезенных сразу же уничтожили.

 

21 ноября был отправлен второй транспорт со всеми, остававшимися еще в гетто-2, включая еврейских полицейских и членов юденрата-2 во главе с его начальником. Их доставили в Аушвиц 25 ноября и поступили с ними так же, как с первой партией. Правда, некоторое количество доставленных обоими транспортами отобрали на работу, так что им предстояло еще перед смертью пройти все круги лагерного ада.

 

Потом наступил черед гетто-1. Глубокой ночью в конце ноября 1942 года мужчины и женщины, дети и старики были подняты с постелей и согнаны  в Большую синагогу. Утром появились Визе и Стреблов. Евреям приказали построиться, и начался их марш по направлению к Колбасино. По дороге идущих постоянно избивали. Впереди колонны поставили уважаемого члена общины – Скибельского. Немцы заставили его одеть шутовской колпак, играть на скрипке и пританцовывать. Все остальные должны были петь на идиш “Идл митн фидл”. Таким образом из гетто-1 вывели в два приема около 4000 человек.

 

Колбасино, в 5 км от Гродно, было когда-то владением польского фермера. В 30-х годах ферму использовали для тренировочных занятий и сельскохозяйственной подготовки члены молодежной организации Хе-Халутц ха-Мизрахи – перед тем, как уехать в Палестину. После 1939 г. советские власти устроили там МТС (машинно-тракторную станцию). Теперь нацисты превратили Колбасино в пересыльный концлагерь. Он занимал часть поля, площадью в один кв. километр, окруженную двойным рядом колючей проволоки со сторожевыми вышками на каждом углу.

 

Прибывших разместили в сооружениях, выстроенных, а точнее, выкопанных предыдущими узниками. Они представляли из себя длинные – от 50 до 100 м укрытия, шириной в 6-7 м и высотой в 2 м, из которых полметра уходило в землю. Вниз вели 5-6 ступенек. Внутри, по всей длине, – двухэтажные нары. Те, кому посчастливилось оказаться на нижнем настиле, еще могли сесть; те, кто попали наверх, в лежачем положении почти касались потолка-крыши и вынуждены были пробираться на свое место ползком. Земляной пол был кое-как прикрыт ветками и соломой. Узники называли свои новые “дома” землянками. В каждую из них вжимали от 250 до 500 человек, как правило, - земляков, т.е. жителей одного и того же города. Всего имелось 6 блоков, разделенных колючей проволокой. В каждом блоке – 14 “землянок”.

 

Комендантом лагеря был немец из Румынии Карл Ринцлер. Он изъяснялся с заключенными на языке, представлявшем смесь немецкого и идиш. Появившись с утра в лагере, он подзывал первого попавшегося ему узника и избивал его до крови резиновой дубинкой с металлическим шариком на конце. Особенно ему нравилось бить женщин. Но это была только разминка. Вскоре, уже вдребезги пьяный, он носился по лагерю с перекошенным от ненависти лицом, вытаскивал из укрытий не понравившихся ему чем-либо людей и расстреливал их – испытывая при этом садистское наслаждение и наводя ужас на еще живых.

 

Мужчины, женщины и дети жили в землянках вместе и пользовались одним общим “туалетом” – открытой смрадной ямой. Во многих местах дырявая крыша протекала. Нары покрылись грязью. Постоянный голод, скученность, лютый холод, нечистоты и вши вызывали болезни и эпидемии. Еврейские врачи из числа заключенных помогали своим товарищам, как могли, но всё равно в день умирало в среднем 70 человек.

 

Уже через неделю после прибытия первой группы началась депортация из Колбасино в Аушвиц. Эта горькая доля выпала евреям из Скиделя, городка в 25 км от Гродно. Именно они первыми попали в пересыльный лагерь. Прошло несколько дней, и Ринцлер показал заключенным письма-открытки от увезенных, в которых они писали о хороших условиях на новом месте. “Счастливчикам”, получившим открытки, выдали по 50 граммов колбасы.

 

Юденрату было объявлено, что в связи с холодной зимой и болезнями евреев переводят на новое место с гораздо лучшими условиями. На сей раз фашистам поверили далеко не все.

 

Отправка всегда происходила глубокой ночью и в любую погоду. Гестаповцы и полицейские объявляли названия городов. Их бывшие жители выходили в центр лагеря, сдавали оставшиеся еще у них деньги, золото и ювелирные изделия, затем колонной двигались к железнодорожной станции Лососно. Стариков, больных и ослабевших от голода, которые были не в состоянии идти, расстреливали на месте. На станции людей грузили в товарные вагоны и отправляли в последний путь.

 

В декабре 1942-го острая нехватка вагонов вынудила немцев прекратить депортацию в Аушвиц из Белостокского округа. Однако взамен стали отправлять в Треблинку – она была ближе.

 

Несколько десятков смельчаков из Колбасинской пересылки сумели убежать – одни в телегах, доставлявших в лагерь продовольствие, другие – в телегах, вывозивших в Гродно оставшиеся от узников вещи. Когда объявляли об очередном “переводе к лучшим местам работы”, кое-кто пытался спрятаться в опустевших землянках или среди тех, чей черед следовать в Аушвиц еще не наступил.

 

Одна из транспортировок колбасинских узников в декабре 1942г. завершилась неожиданным для фашистов восстанием. Эшелон прибыл в Треблинку вечером, когда многие заключенные концлагеря были уже заперты в своих бараках. Доставленных вывели на площадку-распределитель. Большинство из них выполнили приказ раздеться и проследовать в “душевые” (газовые камеры). Но те, кто вышли из вагонов последними, сразу разобрались в ситуации. Восстание вспыхнуло спонтанно – в условиях Колбасино договориться о совместных действиях было невозможно.

 

Молодежь бросилась на эсесовцев практически безоружной, только кое у кого были с собой иструменты или ножи. В ход пошли бутылки. Евреи сражались с отчаянием обреченных, но силы были слишком неравными. Часть из этой, последней, группы разбежалась по территории лагеря, попытавшись спрятаться в бараках. Немцы, украинцы и капо извлекли оттуда около 20 юношей и девушек, попутно избивая местных заключенных, и расстреляли беглецов. Некоторых нашли в других уголках лагеря. Тех из них, кто сопротивлялся, убивали на месте, остальных отправили в газовые камеры. Трех эсесовцев в критическом состоянии доставили в госпиталь. Утром, когда заключенных вывели из бараков, они увидели поле, усеянное мертвыми телами.

 

В середине декабря 1942 г. все перевозки из-за отсутствия вагонов прекратились. Власти решили ликвидировать Колбасинский лагерь, и около 3000 оставшихся там евреев из Гродно, Друскеник, Суховоли (включая тех, кто раньше сумел спрятаться) отправили пешком назад в Гродно. Опять впереди шел скрипач, а те, кто брели за ним – замерзшие, голодные, окровавленные – пели на идиш. Их поместили временно в Большую синагогу.

 

Между тем, в Берлине изыскивали резервы для скорейшей реализации своего важнейшего плана – “окончательного решения еврейского вопроса”. 16 декабря 1942 г. шеф гестапо Мюллер направил главе СС Гиммлеру послание – программу возобновления депортации евреев в лагеря смерти с 11 января 1943 г.. Среди 45000, намеченных на этот раз к депортации, 30000 были из Белостокского округа – столько, сколько их еще там оставалось в живых, – в Белостоке, Гродно, Сокулке, Крынках, Пружанах и Ясиновке.

 

18 января 1943 г. в Гродненском гетто было объявлено, что евреи подлежат отправке на принудительные работы на заводы по производству вооружений. Пять дней еврейские полицейские под надзором гестаповцев вылавливали обитателей гетто. К 22 января свыше 10000 человек загнали в Большую синагогу, окружив ее плотным кольцом охраны. Однако потом отделили от остальных тех, кто работал на войлочной фабрике (там делали валенки), персонал госпиталя, специалистов, изготавливавших необходимые оккупантам вещи и товары. Им всем, членам их семей, равно как и юденрату и полицейским, разрешили остаться в Гродно. В итоге в синагоге оказался недобор до “нормы” (официально эта отправка к месту уничтожения носила название у местных нацистов “Акция 10000”). Новые облавы обрушились на попрятавшихся по разным закоулкам узников. При этом еврейские полицейские, боявшиеся, как бы ими не заполнили недостачу, усердствовали вдвойне и даже перевыполнили план. Об этом горько писать. Но это – было.

 

Колонна депортируемых растянулась печальной процессией в своем последнем пути по гродненским улицам. Как всегда, по дороге звучали выстрелы – убивали тех, кто не мог идти или пытался бежать. На станции Лососно людей стали грузить в вагоны для перевозки скота, заталкивая их туда силой, кидая друг на друга. Скот так не перевозили. Лязгнули засовы запираемых дверей. Маршрут машинисту был известен: Аушвиц-Биркенау.

 

В гетто еще оставалось около 5 тысяч человек. Немцы уменьшили его территорию, вернув часть улиц городу. В то же время они увеличили дневной рацион питания до 400-600 граммов хлеба, иногда выдавая колбасу и сигареты. На входных воротах ослабили контроль. Юденрату было объявлено, что больше депортаций не будет. Правда, Визе появлялся время от времени и расстреливал кого-нибудь ради собственного удовольствия. Но вне гетто евреям скрываться было, по сути, негде и очень опасно. Поэтому, поддавшись иллюзии нормализовавшейся обстановки, даже многие из тех, кто раньше бежали, теперь вернулись.

 

 11 февраля 1943 г. юденрат получил очередную информацию: евреи будут посланы на “новое место работы”. 13 февраля несколько сот человек взяли для обслуживания штаб-квартиры гестапо и Ройаль-отеля. Сразу после этого началась “Акция 5000”. У ворот скопились сотни людей в надежде, что их тоже возьмут на работу. Появившиеся Визе, Стреблов и охранники открыли стрельбу. Затем всех построили и повели в синагогу. Назавтра ранним утром доставили и тех,  кому повезло накануне. На сей раз среди запертых в стенах синагоги оказались и члены юденрата во главе с Давидом Бравером.

 

Теперь, когда наступил последний этап “окончательного решения”, организация евреев для выполнения квалифицированных работ теряла смысл. Соответственно менялось и отношение нацистов к юденрату. Давид Бравер почувствовал это уже в ноябре 1942-го, после ликвидации гетто-2. Когда он явился с какой-то просьбой к оккупационным властям, то получил пощечину и был осмеян. Чуть позже, в декабре, шеф гестапо Эррелис заставил его и других членов юденрата убирать снег с улицы чайными ложечками. В другой раз он же приказал Браверу надеть черный костюм и шляпу и маршировать на бочке, полной экскрементами.

 

Попав в скопище напуганных людей, выловленных в облавах, глава юденрата понимал, что это – конец. Но он пробыл в синагоге недолго. Визе обнаружил, что двое связных юденрата, Шулькес и Басс, сбежали из гетто. Он тут же вызвал наружу Бравера и застрелил его. А заодно и третьего связного, Сарнацкого.

 

В течение дня люди предпринимали попытки вырваться из синагоги или найти щель внутри здания, куда можно было бы забиться и остаться незамеченным. Несколько парней выбили дверь уборной, и молодежь бросилась наутек. Визе открыл огонь из пулемета, убив часть беглецов.

 

Облавы в гетто продолжались до 10 часов вечера. Ночью задержанных вывели, построили по пять и повели к станции Лососно. Пользуясь темнотой, несколько десятков человек сумели бежать. Эшелон покинул Лососно в 5.40 утра и прибыл в Треблинку днем, в 10 минут первого…

 

Надо отметить, что основная масса изолированных в гетто людей не знала истинного положения дел и судьбу депортируемых. Эмиссары еврейских организаций из Вильно, неоднократно посещавшие Гродно, приносили вести об истреблении евреев в Слониме и других акциях, но эта информация не выходила за пределы подпольных групп, с которыми они общались. Только после ликвидации гетто-2 поползли слухи о массовом уничтожении евреев. Но даже потом, когда вывозили обитателей гетто-1, многие по-прежнему верили, что их пошлют на работу, и получаемые ими открытки от депортируемых усиливали их уверенность.

 

Только к февральской акции большинство прозрело. Бравер долго верил немецким обещаниям. Правда, по некоторым сведениям, он полагал, что евреев можно спасти лишь через работу – немцы рано или поздно будут разбиты, а работающие останутся в живых. Накануне “Акции 5000” он, наконец, призвал евреев действовать самостоятельно, искать пути спасения. Но немного осталось тех, кто мог услышать его призыв. Поняли и еврейские полицейские, что им не избежать общей участи. Во время последних облав большинство из них не старались во что бы то ни стало найти прятавшихся от угона. Хотя нашлись всё же и такие, кто остались выродками до конца, – они вытаскивали обнаруженных евреев из тайников и требовали взятку. А если не получали ее, гнали своих соплеменников на расправу к нацистам.

 

Во время январской акции, не дожидаясь депортации, покончили с собой некоторые представители интеллигенции. Они понимали, что их ждет. Выбрал себе такую же участь и Арье Мардер, директор департамента статистики юденрата. Незадолго до этого он обнаружил, что гестапо использует его данные для подготовки очередных актов уничтожения.

 

После всех акций на территории гетто еще оставалось свыше 1000 человек. Половина из них – легально работавшие: те, кто трудились на гестапо; работники госпиталя и кухни, полицейские и другие, включая 120 тифозных больных. Другая половина – нелегалы, сбежавшие и прятавшиеся в опустевших домах. Еды в гетто для них не было. С риском для жизни они могли выскользнуть за ограждение, чтобы обменять или продать кое-какие вещи. Но легальные работники стали в это время получать вполне приличный по оккупационным меркам паек, которым они щедро делились с нелегалами. Солидарность среди евреев в гродненском гетто после февральской акции стала ярким фактом, слухи о ней дошли и до Белостока.

 

Именно туда, в белостокское гетто, и отправили 12 марта 1943 года последних евреев из Гродно – 1148 человек. Почти все они приняли мученическую смерть, вместе с теми, кто уже до них ожидал там решения своей судьбы.

 

13 марта 1943 года по городу были расклеены объявления, извещавшие, что отныне Гродно “Judenrein” – “очищен от евреев”.

 

Соломон Жуковский был неотделим от Гродно, в котором он прожил всю свою жизнь. Стройный, подтянутый, всегда гладко выбритый он остро ощущал всё происходившее вокруг, хотя годы делали свое дело. На моих глазах он постарел, появилась палочка, опираясь на которую он не спеша вечером прогуливался по улице Ожешко вместе со своей женой Бузей. Иногда я присоединялся к ним, и тогда у нас неизменно вспыхивал спор – по любой теме, которой мы касались в разговоре. Жуковский возражал, распалялся, начинал сыпать фактами и примерами… Да-да, я, пожалуй, согласен с вашим комментарием: если старый еврей начинает что-то доказывать, остановить его не сможет даже взрыв атомной бомбы. В чём-то вы, конечно, правы, но надо  учесть, что, во-первых, Соломон был исключительно эрудированным человеком, а, во-вторых, он свято верил в советскую власть и коммунистические идеи еще с юношеского возраста, с польских времен. Его веру не смогло поколебать даже то, что при этой власти он жил долгие годы в старом неблагоустроенном доме и уже много лет стоял в очереди на квартиру.

 

… В начале 1943 года в гродненском гетто была создана еще одна молодежная подпольная группа, куда вместе с другими активистами довоенной коммунистической организации вошел и Соломон Жуковский. К ним присоединились члены Поале Сион. В один из дней 16 ребят ускользнули из гетто и добрались до Скиделя, где встретились с партизанским связным Костей Буцко, помогавшим евреям. Затем они вернулись в Гродно. Через две недели их руководитель, Лейб Рейзер, работавший плотником в военном госпитале, вскрыл окно в оружейную комнату и вынес 4 пистолета и 150 патронов. В ту же ночь 26 ребят, вооруженных, кроме пистолетов, еще и пятью винтовками, ушли в пущу Нача. Там они встретились с Буцко и двумя верховыми-евреями, которые провели группу в соседние, Радунские леса. К ним присоединились многие, бежавшие из других гетто, люди разного возраста. 35 человек, в основном гродненцы, вошли в батальон Анатолия Станкевича из партизанской бригады “Ленинский комсомол” и участвовали в боевых операциях. Остальные из разросшейся группы Лейба Рейзера остались жить семейным лагерем в лесу. В июле 1943 года во время рейда в пуще Нача в поисках партизан немцы и литовцы обнаружили семейный лагерь. Большинство скрывавшихся в нём – 96 человек – были карателями убиты.

 

Картина будет неполной, если не упомянуть еще один фактор. В той же пуще Нача располагалось немало небольших действовавших против немцев отрядов белополяков. И если в их руки попадали евреи, пытавшиеся выйти на партизан, поляки безжалостно расправлялись с ними.

 

Вообще, евреи, с риском для жизни бежавшие от фашистов в единственное, как они считали, спасительное место – лес, неожиданно оказались в ловушке. Мало того, что в партизанские отряды без оружия не принимали, а достать оружие значило – либо найти кем-то брошенное, либо (будучи безоружным) убить немца или полицая. Так еще, кроме этого, все партизанские командиры получили из Центра радиограмму, запрещавшую принимать в свои соединения евреев, бежавших из гетто…Вы удивлены? Говорите – это абсурд? Тогда я уточню, почему ввели такой запрет. В радиограмме говорилось, что  евреи могут оказаться немецкими шпионами… Вы поражены еще больше? Говорите – а как насчет тех же литовцев или украинцев, которые открыто служили нацистам, - их можно было принимать? Конечно.  На представителей всех других национальностей, живших в Советском Союзе, запрет не распространялся, и они в шпионаже не подозревались. Вы спрашиваете, где же логика? Пожалуйста, я вам отвечу. Логика была. Сталинская. Ведь это указание пришло явно с его подачи. Рассуждения великого вождя понять несложно: если еврей попал в гетто, он там будет уничтожен (и спасибо за это Гитлеру). Если же он оттуда убежал, - значит, немцы специально его отпустили, и он – шпион. Сталин никак не мог допустить, чтобы так хорошо задуманное Гитлером окончательное решение еврейского вопроса срывалось из-за того, что какие-то упрямые евреи не захотят быть уничтоженными и возьмут в руки оружие.

 

Тысячи людей, вырвавшихся из смертельных объятий гетто, погибли впоследствии потому, что остались в лесу одни без помощи. Но и тысячи спаслись благодаря командирам, не выполнившим приказ. И еще по одной причине – евреи создали свои отряды. В сентябре 1943-го из Новогрудского гетто (в Гродненской области) бежало 230 человек, сделав более чем двухсотметровый подкоп-тоннель. Только ста из них удалось уйти от немцев, но уже вскоре эта сотня превратилась в еврейский партизанский батальон под руководством Тувия Бельского, состоявший из 1200 человек. Неподалеку от него действовал другой такой же отряд под командованием Шолома Зорина (свыше 600 человек)… Вы спрашиваете, в каком из них был Соломон Жуковский? Соломон не попал к партизанам. Его судьба сложилась иначе.   

 

Глава 5.  СВИДЕТЕЛЬСТВА  ПОГИБШЕГО

От 23 июня 1941 года до 13 марта 1943 года прошел один год 8 месяцев 20 дней. Это время между надеждой и смертью, так медленно тянувшееся и так быстро пролетевшее, вобрало в себя не только трагедию людей, поверивших в то, что оккупанты могут быть добрыми. Эти страшные дни были наполнены и стремлением к сопротивлению и героизмом. Трудно было бы ожидать готовности к борьбе от обремененных детьми женщин, больных и стариков. Но еврейская молодежь, еще до сентября 1939 г. организованная в различных объединениях, в условиях нацистского гнета стала искать пути к сплочению.

 

На начальном этапе, когда тысячи людей загнали за колючую проволоку гетто, главной задачей стали выживание и взаимопощь. Члены Ха-Шомер ха-Цаир создали несколько групп, в каждой по 25-30 детей от 10 до 12 лет. Проводились тренировки руководителей групп и встречи 2-3 раза в неделю в укромных местах – в домах, садах, на кладбище. Учили детей еврейской истории. Помогали продуктами питания семьям. Отделение Дрор-Хе-Халутц ха-Цаир (около 80 человек) организовали маленький киббуц, жили одним кооперативом и ухаживали за частью огорода, который был под эгидой юденрата.

 

Гродно лежал на пересечении путей, связывавших три крупных города, - Варшаву, Вильно и Белосток. Во всех трех были большие гетто. Между ними существовала постоянная связь – обмен информацией, даже людьми. Связь эту осуществляли специальные эмиссары – парни и девушки, обязательно с “арийской” внешностью и свободно владевшие польским языком. Руководили их действиями еврейские организации, продолжавшие свою деятельность в оккупированной Польше в условиях подполья. Они обеспечивали их и поддельными документами.

 

Первая их этих эмиссаров, Белла Хазан, прибывшая в Гродно из Вильно в октябре 1941-го, попала как раз к заключению евреев в гетто. Она устроилась на работу в гестапо в качестве переводчика и получила настоящие арийские документы. Ее комнатка на краю города стала местом конспиративных встреч. В конце 1941 г. она побывала в Вильно и привезла оттуда страшные известия о массовом уничтожении евреев. В юденрате, где она рассказала об этом и попросила помощи, ей не поверили. Только доктор Цви Белко дал деньги и фальшивые документы для спасения виленских евреев.

 

Белла обратилась к членам молодежных движений с призывом готовить восстание. Это же предлагал и другой эмиссар, прибывший из Варшавы в начале 1942-го, Мордехай Тенненбаум, - личность яркая и незаурядная, убедивший своими доводами многих. Началась подготовительная работа. В середине 1942 г. разные группы объединились для совместных действий. Однако абсолютное большинство узников гетто, как уже отмечалось, верило в то, что пока фашистам нужен их дешевый труд, никто их трогать не станет. На вопрос: “А события в Вильно?” – они отвечали: “Случайный эпизод. У нас такого не будет”.

 

Между тем, предпринимавшиеся в тот период попытки связаться с партизанами потерпели неудачу, и шансы добиться этого в будущем оставались неопределенными. В то же время до подпольщиков доходило всё больше слухов о расправах над евреями в Литве и Белоруссии. Было ясно, что вот-вот наступит и их черед. И тогда еврейская молодежь гродненского гетто приняла решение провести “контракцию”. Они понимали, что этим обрекают себя на гибель, но – на гибель в борьбе, и надеялись, что нескольким тысячам в ходе восстания удастся вырваться и рассеяться.

 

Но всё оказалось не так-то просто. За те несколько месяцев, которые у них оставались до ликвидации гетто (о чём они, естественно, не знали), они не смогли подготовиться и разработать план “контракции”. Члены юденрата соглашались помочь подпольщикам, найти для них работу, но были против вооруженного восстания. Они утверждали, что у молодежи нет оружия, нет опыта и нет никаких шансов найти опору в городе. Увы, они были правы. После войны на судебном процессе бывшему шефу гродненского гестапо Хайнцу Эррелису был задан вопрос, предостерегали ли немцы поляков от помощи евреям. На что Эррелис ответил, что в этом не было необходимости, так как с самого начала и до конца поляки испытывали удовлетворение от исчезновения евреев.

 

Переброска в Колбасино и транспортировка в лагеря смерти грянули неожиданно. Молодежь предпринимала попытки спастись во время движения эшелонов – разбить окна вагонов и бежать. Некоторые из попыток увенчались успехом.

 

В январе 1943-го подполье приняло решение ликвидировать Стреблова – коменданта гетто-2, командовавшего акциями уничтожения в обоих гетто. На третий день “Акции 10000” Наум Кравиц и Моттл Копельман ночью, затаившись в кромешной темноте у входа в гетто, ожидали Стреблова. Вооружены они были медными кастетами и пистолетом. Когда Стреблов приблизился, луч его фонарика выхватил фигуры заговорщиков. Он моментально выстрелил в упор, убив обоих, прежде чем они успели сдвинуться с места.

 

Соломон Жуковский не попал в группу, пробившуюся тогда же, в начале 1943-го, к партизанам. Но ему удалось бежать. “Наконец, мне повезло, и я установил контакт с христианами. Мой друг Федор Борон, с которым я проработал вместе 12 лет, свел меня с Катей”, записал он впоследствии. Катя и ее муж прятали Соломона в двух местах – погребе для хранения яблок  и на чердаке дома в деревне Лососно, где они жили. Там Жуковский вел дневник, который сохранился и находится сейчас в Музее Холокоста Яд Вашем в Иерусалиме. В дневнике он высказал свои две просьбы – своеобразное завещание на тот случай, если он погибнет. Во-первых, чтобы Катя и ее муж были вознаграждены за проявленное самопожертвование с риском для жизни, укрывая его; и во-вторых, чтобы каждый остерегался фашизма. Соломону повезло дважды: во время воздушного налета его убежища разрушила бомба, но он выжил, прячась в яме, вырытой под большим валуном.

 

Крохотная часть узников гродненских гетто, попавших в лагеря уничтожения и отобранных нацистами для работы, пройдя мясорубку нечеловеческих испытаний и унижений, дожила до освобождения. Но есть в истории Холокоста потрясающий образец мудрости и мужества человека, который сгорел в огне нацистского геноцида. Это явление совершенно уникально: дневник узника концлагерей. Он создавался в виде отдельных писем. Причем писавший их сделал всё, что мог, чтобы они дошли до оставшихся в живых. До тех, кто родится после Победы. До потомков.Рядом дымили трубы крематориев, “циклон Б” превращал только что дышавших людей в бесформенное месиво. Казалось, мысли могут быть лишь об одном – дожить до следующего дня. А он умудрялся втайне сделать очередную запись. Это трагическая летопись событий, размышления о настоящем и будущем человека, знающего, что он обречен на уничтожение.

 

Автор этих писем – узник гетто, пересыльного лагеря, затем – Аушвица-Освенцима Залман Градовский. Он описывал то, что видел, что происходило, и прятал свои записки. Как и куда – об этом чуть позже. А пока только одна деталь: уже первое найденное сразу после войны его письмо прозвучало в обвинительных материалах Нюрнбергского процесса.

 

Залман Градовский был реалистом. Он умел видеть глубже других и не питал никаких иллюзий. Еще в гетто, а затем в Колбасинском лагере, когда многие евреи хотели верить – и верили немцам, обещавшим лучшие условия и работу после переезда на новое место, Градовский пытался донести до людей правду. Вот его письмо к тем, кто выживет, оттуда – из ада Колбасинской пересылки.

 

“Мой друг, мы только что получили страшные новости. Мою семью и меня, моих друзей и знакомых и тысячи других евреев заставляют подготовиться к тому, чтобы покинуть лагерь. Много ужасающих мыслей пробегают в моем сознании. Кто знает, куда нас доставят, кто знает, что нам готовит завтрашний день? Чувство страха не дает нам передышки, потому что поведение властей противоречит объявленной ими цели. Если они хотят, чтобы мы служили рабочей силой, почему же они тогда растаптывают нас так жестоко, почему они высасывают нашу кровь? Почему крепкие еврейские мускулы становятся дряблыми, а руки – хилыми и немощными? Почему они исключают жизненно важные рабочие объекты, которые без нас остаются мертвыми, неподвижными, и никто ими не занимается? Почему общественные работы, которые даже в местах концентрации необходимы и важны так же, как жизнь, - почему они здесь излишни, бесполезны и презираемы, - почему? Или на самом деле это всего лишь ложь подготовленных подлых преступников, которые намерены анестезировать нас хлороформом работы с тем, чтобы облегчить себе массовое истребление? Эти мысли преследуют меня сейчас, перед тем, как евреи отправятся в свой путь”.  

 

… Было в Польше такое место – Ошпицин. И находилась там одна из старейших еврейских общин на польской территории. Когда-то городок этот лежал на пересечении оживленных путей в Западной Галиции, потом попал на границу “трех империй” и, наконец, остался просто населенным пунктом в провинции. Семьи там жили из поколения в поколение, родословная некоторых насчитывала 5-6 столетий. Жители городка были убеждены, что заслуги цадиков, похороненных на местном кладбище, сделали его землю священной. Многие из тех, кто в молодые годы уезжали из Ошпицина в поисках счастья на стороне, к старости возвращались сюда. Они говорили, что хорошо жить в больших городах, но еврей должен умереть в Ошпицине.

 

Ошпицин – так звали свой городок евреи. Поляки называли его по-своему – Освенцим. Немцы переименовали его в Аушвиц.

 

Евреи должны умирать в Ошпицине…

 

Письма Залмана Градовского, написанные на идиш, находили после войны, особенно в период между 1954 и 1962 годами, когда территориюОсвенцима стали готовить под музейную экспозицию. А еще раньше, где-то году в 1946-м, один польский крестьянин нашел чуть ли не первый такой документ и продал его жившему неподалеку еврею по фамилии Волнерман. Тот безуспешно пытался привлечь к нему внимание, и только в 1977 году ему удалось опубликовать его за свой счет. Почему его отказывались печатать в социалистической Польше – понятно. А вот причины нежелания сделать это в Израиле – иные: не всегда то, что описано у Градовского, соответствовало представлениям израильских официальных лиц и историков о еврейском сопротивлении и поведении узников. Странная позиция, когда речь идет о геноциде, а предлагаемый материал как раз и является примером героизма. Странная, - но объяснимая…

 

И все-таки найденные письма Градовского были собраны воедино. Дневник этот получил название “Ин харц фун гехенем” – “В жерле ада”. Может, это самый сильный по своему трагизму и наиболее впечатляющий документ, обличающий нацистский геноцид. Документ, перед которым вопли отрицателей Холокоста выглядят просто мычанием недоумков.

 

Читатель! Наберись мужества и прочти эти строки – маленький отрывок из одного письма, из самой глубины ада. В нём говорится о крематории.

 

“… У лебедки стоят четверо мужчин. Двое с одной стороны, чтобы оттянуть два тела в “запасное” помещение, двое с другой – чтобы затолкнуть остальные тела прямо в печь.

 

Они уложены рядом – два тела и еще два прямо перед дверью печи. Маленькие дети лежат сбоку, наваленные кучей, - они брошены сюда, чтобы сопровождать взрослых. Все они помещены на железный лист, как на доску очищения перед вечным успокоением. Затем пасть ада открывается, и железное ложе вталкивается в печь. Адский огонь протягивает свои языки, словно раскрытые руки и немедленно захватывает тело, как будто овладевая сокровищем. Сначала вспыхивают волосы. Кожа вздувается и лопается за секунды. И тут руки и ноги начинают дергаться – это разрываются сухожилия и вызывают движение конечностей. Тело, всё целиком, теперь горит хорошо… и вы слышите шипение сжигающего его пламени. Вы больше уже не видите самого тела, только столб адского огня, окружающего нечто. Вскоре лопается желудок… и за несколько минут от него ничего не остается. Голова горит дольше. Из глаз вырываются языки голубого пламени – глаза теперь пылают вместе с головным мозгом… Вся процедура длится двадцать минут, и тело – целый мир –  превращается в пепел.

 

Вы стоите, застыв в ужасе, и смотрите. Теперь они вталкивают двух следующих. Двух Человек, два мира, у которых было место на Земле, они жили –  существовали, действовали, производили. Они были значимы для этой планеты и для самих себя, они клали кирпичи в большое общее здание, пряли свою пряжу для мира и для будущего – и сейчас, всего за двадцать минут, от них не осталось ни следа…” 

 

Залман Градовский был из плеяды героической. Он писал свои письма на окровавленных клочках бумаги и закапывал их в кучи человеческого пепла. Он стал одним из организаторов октябрьского 1944 года восстания в Освенциме и знал свою судьбу. Письмо, приведенное ниже, написано им 6 сентября 1944 года, за месяц до гибели автора.

 

“Я написал это, находясь в “зондеркоммандо”. Меня доставили сюда из Колбасинского лагеря, около Гродно. Эти записки, как и многие другие, я хотел оставить после себя как вечное свидетельство для будущих мирных дней, чтобы все в мире могли узнать, что здесь происходило. Я прячу эти записки в пепле, убежденный, что это самое надежное место, ибо потом наверняка будут раскапывать ямы, чтобы найти останки миллионов погибших. Но в последнее время они стали заметать следы и всюду, где насыпаны груды пепла, приказали его мелко размолоть, вывезли к Висле и пустили по течению. Мы выкопали много ям. Две такие открытые ямы находятся на территории 1-го и 2-го крематориев. До сих пор несколько ям еще полны пеплом. Они либо забыли про них, либо утаили от высшего начальства, потому что было распоряжение – как можно быстрее замести все следы. Они не выполнили приказ и скрыли это. Таким образом, есть еще две большие ямы пепла в 1-ом и 2-ом крематориях. А много пепла сотен тысяч евреев, русских, поляков засыпано и запахано на территории крематориев.

 

В 3-м и 4-м крематориях тоже есть немного пепла. Там его сразу мололи и вывозили к Висле, потому что площадь была занята “местами для сжигания”. Эта книжка, как и другие, лежала в ямах и пропиталась кровью не до конца сожженных костей и кусков мяса. Запах можно сразу узнать.

 

Дорогие исследователи, ищите везде, на каждом клочке площади. Там погребены десятки моих и других документов, которые бросят свет на всё, что здесь творилось. Тут закопано также много зубов. Это мы, рабочие команды, специально рассыпали, сколько можно было, по всей зоне, чтобы мир нашел реальные следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы. Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность беспрепятственно уничтожать и вырывать с корнем остатки еврейского народа. Создается впечатление, что союзные государства-победители косвенно довольны страшной участью нашего народа. Сейчас на наших глазах погибают десятки тысяч евреев из Чехии и Словакии. Их наверное можно было спасти. Всюду, где к варварам приближается опасность и они видят, что должны будут уйти, - они забирают тех, кто еще остались, и перевозят их в Биркенау-Аушвиц или Штуттов около Данцига – по сведениям от людей, попадающих к нам и оттуда.

 

Мы, “зондеркоммандо”, уже давно хотели покончить с нашей страшной работой, которую мы вынуждены делать под страхом смерти. Мы хотели свершить большое дело. Но люди из лагеря, часть евреев, русских и поляков, всеми силами сдерживали нас и принудили нас отложить срок восстания. День близок – может быть, сегодня или завтра. Я пишу эти строки в момент величайшей опасности и возбуждения. Пусть будущее на основании моих записок вынесет нам приговор, и пусть мир увидит в них каплю, маленький отблеск того страшного трагического света смерти, в котором мы жили.

Залман Градовский

6. 9. 1944 г.”

Евреи должны умирать в Освенциме…

 

Директором гродненской школы №9 была Мария Прохоровна Сидоренко, женщина простая и грубоватая. Мало того, что она звезд с неба не хватала, так она еще и пила. Когда у нее наступал запой, в школе она не появлялась неделю, а то и две, потом приходила опухшая, ссылаясь на тяжелую болезнь. Сначала никто ни о чём не догадывался, но потом в причинах таинственной болезни разобрались. Ее бы давно сняли с работы, но она держалась благодаря тому, что в годы войны партизанила в белорусских лесах.

 

Соломон Жуковский преподавал в 9-ой школе историю. В отличие от других учителей, он не стремился набрать побольше часов – сказывались возраст, болезни и накопленная за нелегкую жизнь усталость. Он не раз собирался уходить на пенсию, но потом оставался еще на год – на небогатую учительскую зарплату можно было хоть как-то жить, а сбережений у него не было. И тут грянуло постановление о том, что размер пенсии будет зависеть от заработка в последние годы. Для Жуковского это было катастрофой. И тогда Мария Прохоровна Сидоренко, алкоголичка и бывшая партизанка, дала Соломону Жуковскому максимальную нагрузку, но всё, что она ему добавила сверх ставки, поручила вести другим учителям. Те работали, а деньги начислялись на Соломона. Конечно, он сразу же возвращал их своим коллегам, но официально теперь у него числилась большая зарплата… Вы говорите – дело незаконное, даже подсудное? Вы правы. Говорите – за него Сидоренко могли не только снять с работы, но и посадить? Могли. В коллективе школы о происходящем знали все. Но не донес никто. А Соломон Жуковский получил более-менее приличную пенсию.

 

Кстати, примерно в то же время ему выделили квартиру в новом доме. Жуковский ждал ее несколько десятков лет. Умерла жена. Детей у них не было, он остался один. Соседи по лестничной площадке не баловали его сочувствием, хотя и не обходили вниманием. Встречая его в подъезде, они толкали старика, били, кричали: “Жид! Когда ты подохнешь?” Напившись, они стучали в его квартиру, потом испражнялись у входа и мазали дверь экскрементами.

 

Соломон записался на прием к председателю горисполкома…

 

Что вы сказали? Не может быть, чтобы он не помог? Вы – о чём? О соседях? Да нет, Жуковский и не собирался о них говорить. Он пришел совсем с другой целью. Уже заканчивалась перестройка, менялись подходы, а всё еще считалось, что в Гродно никакого гетто не было. Сорок с лишним лет эта тема являлась запретной, и попытки ее поднять пресекались сразу: документов нет, - значит, ничего не было. И ведь правда: те, кого отправляли в газовые камеры, забыли заготовить для секретаря горкома партии по идеологии заверенные справки о том, что их уничтожили.

 

Соломон Жуковский пришел к мэру города с просьбой установить памятник погибшим в ходе ликвидации гетто 29 тысячам гродненских евреев. “Откуда вы взяли эту цифру? – удивился мэр. – Не может такого быть. Столько евреев тут никогда не было. И потом нет никаких документов, подтверждающих эту цифру”. И тогда Соломон Жуковский собрал и принес доказательства – опубликованные на Западе, в том числе в Израиле, свидетельства выживших, дошедшие до Беларуси. И кроме того, обнародованные данные из нацистских архивов: из Гродно отправлено в лагеря уничтожения 44059 евреев (вместе с собранными в Колбасинском лагере жителями окрестных городов и местечек).

 

Мэр уступил. Конечно, о памятнике и речи не было. Но на здании, примыкавшем к входу в гетто-1, 12 марта 1992 года установили мемориальную доску. Спасибо, Соломон.

 

Глава 6.  НУ  А  ТЕМ,  КОМУ  ВЫПАЛО  ЖИТЬ…

Гродно освободили 16 июля 1944 года. Немногие из прошедших гетто дожили до этого дня. Всего около 200 человек. В основном, те, кто сумел бежать и добрался до партизан или кого спрятали местные жители – белорусы и поляки. В густой и смрадной атмосфере антисемитизма, окутавшей оккупированную Польшу, любой, укрывший еврея, понимал, что его жизнь висит на волоске, что он сидит на мине замедленного действия, готовой взорваться в любую минуту. Тем большего уважения заслуживают эти люди. Большинство из них отмечено званием Праведник мира. Вот несколько имен.

 

Зигмунд и Кася Толочко на хуторе вблизи деревни Жидомля прятали братьев Дорие – владельцев продуктового магазина, постоянным клиентом которых до войны был Зигмунд.

 

Доктор Антон Доча, сельский врач из села Станивиче, совместно с женой и своими помощниками, укрыл коллегу – Александра Блумштейна, его мать, отца, брата и других – всего 10 человек.

 

Ян и Яна Пухальские вырыли под полом яму полтора на полтора метра и метр в глубину, в которой скрывались 6-7 человек, причем четверо из них отсидели в этой яме семнадцать месяцев подряд – до освобождения.

 

К моменту ликвидации гетто в феврале-марте 1943 года Кристина Цивинская и ее дочь Данута прятали 5 евреев в маленькой лавчонке – пристройке к дому. Кто-то из соседей донес на мать. Гестаповцы забрали ее и расстреляли. Но дочка продолжала прятать эту группу, а когда опасность усилилась, нашла им убежище у знакомого поляка в соседней деревне. Там они встретили приход Советской армии.

 

Но самым смелым и неутомимым был Павел Хармушко. Он спас сотни евреев еще на первом этапе, до начала массового уничтожения, и продолжал эту работу потом. Летом 1941 года у Павла, имевшего хорошее хозяйство в деревне Новоселки, недалеко от Гродно, жила еврейская семья – отец, мать и годовалый сын. Когда немцы вошли в город, местные жители тут же загорелись желанием сдать им эту семью. Павел осадил ретивых односельчан, доказывая, что выдавать евреев противоречит принципам христианской религии и морали. И тогда же он поставил перед собой задачу – спасать евреев. Всю войну он курсировал на поезде между Гродно и Варшавой, сопровождая убежавших евреев. Одних он связывал с партизанами, другим помогал найти жилье на “арийской” стороне польской столицы и обеспечивал их документами. При этом он заботился даже о доставке их вещей из гетто на новое место жительства.

 

С богатых он брал деньги, а бедных перевозил бесплатно, более того – давал им средства на обустройство из своих сбережений. Его знали и в Варшаве и в Гродно и доверяли ему безгранично. У себя в Новоселках, в зернохранилище, он несколько месяцев прятал 10 евреев, обеспечивая их, кроме убежища, едой и медицинской помощью…

 

… Мы приехали в Гродно осенью 1945-го года. Мне было десять лет. На окраине, где мы сняли комнатку, стояли разбитые немецкие танки и самоходки. Я с интересом знакомился с новым для меня городом – намного большим, чем белорусская Вилейка, где мы жили до войны, но и значительно меньшим, чем сибирский Кемерово, в котором мы провели несколько лет в эвакуации. Вскоре у родителей появились знакомые, а моим закадычным другом стал мой одноклассник Вадик Прокофьев.

 

Дом, в котором мы жили, находился недалеко от еврейского кладбища. Оно было обнесено кирпичной стеной, потемневшей от старости, кое-где зияли проломы. Отец Вадика работал директором зеленхоза, они жили при конторе, а участки с саженцами и теплицами примыкали к тому же самому кладбищу, только с противоположной стороны. Понятно, что мы с Вадиком ходили друг к другу в гости напрямик, мимо покосившихся надгробий, лавируя и пробираясь сквозь их густую чащу. Я любил рассматривать поросшие мхом камни со знакомой с детства вязью еврейских слов, которые, к сожалению, уже не мог прочитать. Были там и красивые памятники, и внушительные склепы. В 7-м классе Вадик с родителями уехал на Украину. А потом и мы перебрались ближе к центру, в новый дом. Я перестал бывать на кладбище.

 

В институте у меня появились новые друзья. Жили они в общежитии, я иногда заходил к ним – кое-что обсудить или просто пообщаться. Обычно это случалось вечером, тусклые лампочки еле освещали большую, похожую на казарму комнату, в которой рядами стояли железные койки. Мужское институтское общежитие занимало внушительное трехэтажное здание давней постройки. Когда-то, наверное, оно было красивым, но к тому времени изрядно обветшало. Для чего оно служило раньше, никто не знал, да я особенно и не интересовался.

 

После окончания института меня забрали в армию. Когда в начале 60-х я вернулся после службы в Гродно, знакомые радостно сообщили мне, что у нас строят большой стадион. Близилось его открытие, и однажды я отправился посмотреть на новую городскую достопримечательность. Я знал, что место для строительства выбрали на том краю города, где мы снимали комнатку после войны. Я с волнением ждал встречи с давно не виденными серыми камнями, на которых выбиты шестиконечные звезды; с встающими из могил каменными деревьями, чьи стволы и ветви обрублены – как внезапно обрывается человеческая жизнь; с тем безмолвным городом мертвых, который был частью моего детства и юности. Но… кладбища не было. На его месте строили стадион. Я растерянно шел вдоль глухой ограды, за которой натужно ревели бульдозеры. Я шел по немощеной грязной улице, почему-то названной Новой, и почти в каждом дворе видел аккуратно уложенные горкой те самые серые камни со звездой Давида. В этих частных домах жили хозяйственные люди…

 

В то же время выяснилось, что жители города страдают от одного очень серьезного недостатка – в Гродно нет памятника Ленину. Власти понимали, что этот пробел необходимо немедленно исправить. Проект заказали лучшему белорусскому скульптору. Он нашел “оригинальное” решение: Ленин стоит на постаменте с поднятой рукой (уже тогда мы говорили “с протянутой рукой”, но, может, другие варианты творить просто не позволялось?). Памятник вождю возвели на площади его же имени. Я часто проходил мимо, когда еще сооружали постамент. Как и положено, сделали опалубку, а потом внутрь набросали продолговатые серые камни. С небольшого расстояния я хорошо разобрал на них знакомые еврейские буквы. Что ж, – стадион, построенный на еврейских костях, и памятник Ленину, установленный на пьедестале из еврейских надгробий, – что могло быть символичнее?   

 

Лет через восемь я снова стал бывать в старинном трехэтажном здании, куда ходил когда-то студентом. Общежитие пединститута уже убрали оттуда, зато вселили в него художественные мастерские. Захламленный двор создавал впечатление только что пронесшегося погрома. Валялись рейки, рамы, порванные транспаранты, горы старых вещей. Картину несколько оживлял досыхавший у стены огромный плакат с лицами русской, украинской, кавказской и среднеазиатской национальностей, увенчанный полуметровыми буквами: “Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!” Я приходил сюда к своему другу, художнику Александру Захарову, у которого на 2-м этаже имелась крохотная комнатушка, пышно именуемая “мастерской”. Но в отличие от студенческих лет я уже знал теперь, что это за здание…

   

Незадолго перед этим мой хороший знакомый Янек пригласил меня послушать музыку. Он трудился на каком-то предприятии, где все звали его Иваном Ивановичем, а кроме этого подрабатывал органистом во францисканском костеле. Мы сидели в огромном пустом зале, в полутьме, и Янек играл Баха. Потом  вышли на яркий дневной свет, и мой товарищ, как будто без всякой связи, кивнув на одинокие развалины на холме над Неманом, произнес:

 

- Там была красивая синагога.

 

Я заинтересовался.

 

- Проведи меня по городу, - попросил я.

 

И Янек повел меня по старинным улицам. Мы подошли к спортзалу “Спартак”.

 

- И здесь была синагога, - сказал Янек.

 

Потом еще несколько раз повторялось “и здесь”, “и здесь”, “и здесь тоже”. Наконец, мы оказались возле хорошо знакомого мне трехэтажного здания.

 

- А это Большая синагога. Ее все так называли. При немцах вокруг нее было гетто.

 

- Как? – удивился я. – В Гродно было гетто?

 

- А разве ты не знаешь? – в свою очередь удивился Янек.

 

Я не знал. Как и все, попавшие сюда после войны. Местные поляки, жившие тут “под немцами”, молчали – им ни к чему были разговоры про те времена. Пережившие гетто тоже молчали – разговорчивых “органы” не жаловали. Помню нашу знакомую, молодую женщину Искру Лайт. Ее муж в своей компании рассказал анекдот. Через день его забрали, и он исчез в лабиринтах гулага. Искра, как истинная советская патриотка, пошла в “органы” и отказалась от мужа. Выжившие, испытавшие немецкие лагеря и наслышанные про отечественные, предпочитали молчать. Я не знал ничего. Ни про гетто, ни про Колбасино, ни про станцию Лососно.

Бывший вход в гетто-1 сегодня

 

Правда о том, что происходило в Гродно в годы фашистской оккупации, открывалась медленно, отрывочно, отдельными штрихами и фрагментами. Постепенно разговорились люди, которых я знал, в чьей памяти не утихала боль от пережитого и которые нарушили, наконец, вынужденный обет молчания. Тем более, что шли уже 80-е годы.

Мемориальная доска у входа в гетто-1

 

В начале 90-х старое трехэтажное здание вошло в мою жизнь уже в ином качестве. По просьбе еврейской общины горисполком вернул ей Большую синагогу, переселив художественные мастерские в другое место. В каком состоянии оказалось к этому времени здание, построенное, между прочим, в 1627 году, – описать невозможно. Власти и не подумали привести его хоть в мало-мальски приличный вид. Похоже, они действовали по поговорке: “На тебе, Боже, что мне негоже”. Весной 1992-го здесь, в единственной отремонтированной силами общины комнате мы проводили пасхальный седер.

 

Между тем, евреев в Гродно оставалось всё меньше и меньше. Станция Лососно, откуда осенью и зимой 1942-43 гг. гитлеровцы отправляли узников гетто в лагеря уничтожения, где в январе-феврале 1953-го стояли сталинские эшелоны, готовые к вывозу тех, кто еще не погиб, в Казахстан, - на этой станции в 90-х годах 20 столетия сдавали свой багаж евреи, навсегда покидавшие родину. Теперь это был добровольный выезд – эмиграция в Израиль и США.

 

Никто никогда не сосчитает, сколько гродненских евреев разбросал по миру жестокий 20-й век. Хотя они и не растворились так просто на новом месте. Например, еще с 1915 года существовало в Нью-Йорке объединение выходцев из Гродно – со своей газетой, с организацией взаимопомощи. В Аргентине, в Буэнос-Айресе, с 1949 по 1980 годы выходила на идиш газета “Гроднер опкланген” (“Гродненские отзвуки”)…

 

Как ни странно, но узнать подробности страшных событий не столь уж далеких лет на месте, - там, где они происходили, мне долго не представлялось никакой возможности. И те отрывочные сведения, которыми я владел, стали складываться в полную картину только тут, в Америке, когда я получил доступ к ранее не известной мне информации.

 

А летом 2003-го года тема гродненского еврейства неожиданно зазвучала громко и тревожно, всколыхнув весь цивилизованный мир.

 

Произошло следующее.

 

На территории бывшего кладбища, превращенного в стадион, еще оставалась полоса неиспользованной земли – разумеется, без надгробий, убранных в начале 60-х. Власти решили реконструировать стадион, заняв доселе свободный участок. В январе 2003-го в почву вгрызлись экскаваторы, и часть мерзлой земли самосвалы сбросили на улицу Новую, чтобы засыпать ямы. Остальную сгребли на месте, собираясь позже выравнять площадку для стройки. Весной, когда сошел снег, кучи грунта, насыпанного на улице, оттаяли, осели, и взорам прохожих предстали человеческие кости. То же произошло и внутри стадиона, за его оградой.

 

Первыми возмутились жители близлежащих домов. О происшедшем узнали члены двух гродненских еврейских общин, которые обратились в городскую администрацию с просьбой навести порядок и прекратить работы. Как и следовало ожидать, администрация никак не отреагировала. Но 2003-й год – не 1963-ий. К протестам подключились Ассоциация белорусских еврейских общественных организаций и общин и международные еврейские организации.

Уголок главного еврейского кладбища до превращения его в стадион

 

19 июня 2003 года в Гродно прибыла специальная делегация раввинов Великобритании. В сообщении об их поездке, озаглавленной “Беларусь раскапывает еврейские могилы”, Би-Би-Си заявило, что раввины, посетившие еврейское кладбище, были в шоке, увидев, что раскопки и стройка в разгаре, а по территории разбросаны человеческие останки из тысяч разрушенных могил.

 

22 июля более 20 американских конгрессменов направили письмо президенту Лукашенко с просьбой прекратить строительные работы по расширению стадиона на бывшем еврейском кладбище в Гродно.

 

С аналогичным призывом обратился к белорусским властям Европейский Союз, подчеркнув необходимость уважать все религии.

 

18 ноября 2003 г. посол США в Беларуси г-н Джордж Крол посетил Гродно, где имел беседу с областной администрацией по вопросам, касающимся еврейского кладбища.

 

Эта тема прошла на страницах крупнейших газет, о ней говорили мировые информационные агентства.

 

Мемориал в память погибших евреев Гродно на еврейском кладбище в Бруклине (Нью-Йорк)

 

Тут необходимо в двух словах коснуться судеб гродненских еврейских кладбищ. Их было три, все с многовековой историей. Одно закрыли в 1947 году. Второе – главное, то, на месте которого сейчас играют в футбол и которое стало объектом внимания мирового сообщества. Оно было основано в 1684 году. Последнее захоронение на нем состоялось в 1949-м, после чего его закрыли. Здесь покоился прах истребленных в годы Холокоста, - тех, кому суждено было погибнуть в родных местах, а не в лагерях уничтожения. Здесь похоронены многие выдающиеся личности – в том числе упоминавшийся ранее ученый и писатель раввин Шимон Шкоп.

 

Третье кладбище находится в занеманской части города и полого спускается к реке в месте, до которого еще не добрались жилые комплексы. Среди 1829 могил на одном, не самом старом камне можно разобрать дату: 1758. А на самом последнем надгробии – 28 октября 1968 года. И имя – Баскина Дарья Вениаминовна. Под этим памятником нашла вечное успокоение мать моей жены. Она скончалась, когда ей было всего 60. Бывшая коммунистка – ее исключили из партии за посылку из Америки. Бывший директор школы, отказавшаяся от квартиры и жившая в неприспособленной классной комнате, чтобы быть ближе к работе, - она осталась без жилья, когда ее вместе с партбилетом лишили должности директора. Мы решили похоронить ее на еврейском кладбище. Это было неординарное решение. В те годы, как и повсюду, в Гродно имелось одно общее узаконенное для всех кладбище. Кроме того, мы рисковали – и, действительно, памятник несколько раз сбрасывали с постамента, и нам приходилось его восстанавливать.

 

Летом 2003 года принеманское кладбище снова появилось на слуху горожан. Игнорировать массированный натиск международного сообщества белорусские власти не решились. Между руководством Ассоциации белорусских еврейских организаций и общин и гродненской областной администрацией было заключено соглашение о том, что все работы на стадионе будут вестись без перемещения естественного верхнего слоя земли. Будут собраны все останки и перезахоронены – там, над Неманом. На месте снесенного кладбища установят мемориальный знак. Так через 36 лет рядом с последним пристанищем близкого и дорогого нам человека появилась большая братская могила с останками людей, живших в разных столетиях и не нашедших покоя даже после своей смерти.

 

Кажется, это всё, что останется от еврейской общины с богатейшими восьмивековыми традициями, давшей миру немало замечательных людей и идей. Хочется надеяться, что их имена и дела не затеряются в круговороте исторических событий. И еще – что человечество избавится, наконец, от пещерной привычки к людоедству – каким бы способом оно ни осуществлялось – с помощью зубов, бомб или газовых камер.

                             

При работе над статьей о Гродненском гетто основными источниками послужили:

1.   Encyclopaedia Judaica, Jerusalem, 1978

2.   Вебсайт www.grodnoonline.com

3.   Книга узника Минского гетто Александра Гальбурта “Выживший в аду” (Минск, 2003), литературную запись которой сделал автор данной статьи

4.   Вебсайт www.jewishgen.org

5.   Материалы из личного архива автора.

Насколько автору известно, тексты писем Залмана Градовского публикуются на русском языке впервые. 

 

Опубликовано: в альманахе "Еврейская Старина" № 2(85) 2015

Адрес оригинальной ссылки: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer2/Kur1.php